Текст книги "Туунугур (СИ)"

Автор книги: Вадим Волобуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Annotation

Сатира на вечную тему справедливости в России

Волобуев Вадим

Волобуев Вадим

Туунугур

1

Вадим Волобуев

Сергей Емолкин

Туунугур

Глава первая.

Евреи

– Ничего себе! – сказал Фрейдун Юханович Джибраев, поднимая лицо от монитора. – Читали? В Подмосковье проводят учения по ликвидации последствий метеорита. Без шуток.

Его ассирийские глаза стали совсем круглыми, а семитские губы вытянулись в трубочку.

– Без шуток, – мрачно усмехнулся молодой преподаватель экономики Толя Киреев. – Надо бы посмотреть, что там в планах запуска у Роскосмоса.

Он сидел за столом, листая какую-то брошюру, а над его головой красовалась приколотая к стене книжка "Рабыня Изаура" с размалёванной девицей на обложке.

– Коньяку не желаете, Толя? – лукаво предложил политолог Александр Михайлович Вареникин, улыбаясь в густые усы. – Для храбрости, а?

– Да уж обойдусь, – буркнул Киреев. – А то скажут потом: "Пьяный был".

– А что такое? – удивлённо спросил Фрейдун Юханович, снова отвлекаясь от экрана.

Он говорил, пришепётывая, точно страдал прикусом – давали о себе знать фонетические огрызки ближневосточной родины.

– Толя решил за народ пострадать, – объяснил Вареникин. – Поставить на заседании кафедры вопрос об оплате второй половины дня. – Он хмыкнул и кивнул в сторону прилепленной к стене газеты с жирным заголовком – "Барин и холопы, или Зачем ректору персональный унитаз?".

Кафедра экономики и социально-гуманитарных дисциплин, на которой происходил этот разговор, считала себя оплотом вузовской фронды – во всяком случае, её мужская часть.

– А что с ними не так? – спросил Фрейдун Юханович, почесав смуглый кавказский нос.

– С ними всё не так, – ответил Киреев. – Вторая половина дня – это такое же рабочее время. Начальство не имеет права нагружать нас сверх лимита.

– Разве?

Киреев выдвинул ящик письменного стола и брякнул перед историком стопку листов, скрепленных в углу степлером.

– Вот, – сказал он. – Убедитесь. В коллективном договоре прописаны все должности с ненормированным рабочим днём. Нас, преподавателей, там нет.

– Надо же! – искренне поразился Фрейдун Юханович, глядя в договор. – На каком же основании тогда...

– А ещё я посмотрел трудовой кодекс, – продолжал Киреев. – За каждый лишний час нам должны платить как за сверхурочный. Чёрным по белому.

Сын древнего ассирийского народа потрясённо вчитывался в строки документа, точно Моисей, получивший скрижали завета.

– А может, всё-таки тяпнете по маленькой, Толя? – напирал Вареникин, игравший роль змея-искусителя в этой библейской драме. – Хуже-то не будет. А так хоть нервы сбережёте.

– Нет, спасибо. – Киреев уселся обратно и закинул ногу на ногу. – Скажу им так: либо кончаете беспредел, либо кладу заявление об уходе.

– Хорошая мысль, – одобрил его Джибраев. – С ними только так и надо. Тем более, они за вас держатся. Если уйдёте, кто будет экономику читать?

Услыхав такое, Вареникин разразился зловещим смехом, от которого на обоих оппозиционеров повеяло могильным холодом. Захотелось что-то возразить, но тут в притихшем коридоре раздалась тяжёлая поступь, сопровождаемая стуком женских каблуков – явился директор в компании своего зама. Пора было идти на заседание кафедры.

Сергей Петрович Степанов, директор Политехнического института Туунугура, по национальности был эвенком. Как нацкадр, легко закончил университет в Якутске, быстро защитился и получил должность мелкого зама при старом директоре Туунугурского вуза. В те годы Сергей Петрович был подчёркнуто скромен и незаметен. Но вскоре один из его сокурсников занял большой пост в Якутске, и карьера Степанова пошла круто вверх. В середине двухтысячных он внезапно получил должность директора городского педколледжа, и тогда же, не теряя времени, основал ряд коммерческих структур, на которые оформил заказы по снабжению вверенного ему учреждения. Колледж потихоньку разваливался, а сам Степанов неуклонно превращался в одного из хозяев города. Спустя несколько лет, когда подчинённое Степанову заведение грозило окончательно рухнуть под грузом долгов перед собственным начальником, подоспела аудиторская проверка в Политехническом институте, выявившая такую недостачу, что прежний директор счёл за благо уйти на почётную пенсию, а главбух срочно легла в больницу. В итоге срок получила какая-то мелкая сошка из бухгалтерии, а на освободившийся директорский пост волевым решением из Якутска телепортировали Степанова. Сергей Петрович к тому времени заматерел и превратился в совершеннейшего Ким Чен Ына. Для полноты образа ему не хватало только партийной должности, и Степанов быстро восполнил этот пробел, возглавив местное отделение партии власти.

Директор был абсолютно уверен в своей незаменимости, твердил, что работает в институте больше всех, и на этом основании упрекал других в недостаточном рвении. При этом не мог избавиться от дворовых привычек, усвоенных в детстве: возбудившись, начинал говорить эмоционально и отрывисто, точно гопник, отжимающий у терпилы смартфон. В Туунугуре, правда, слово "гопник" не прижилось, местную шпану называли на якутский манер – мамбетами. Именно это прозвище и приклеилось к новому директору.

Угодья свои он всегда обходил в сопровождении замдиректора по учебной работе Ольги Валентиновны Шрёдер. У той, как явствует из фамилии, имелись немецкие корни, что однажды сыграло злую шутку с излишне галантным Вареникиным. Толкая как-то тост на восьмимартовском застолье, политолог разразился речью, в которой воздал хвалу красоте русских женщин и между делом прошёлся по немцам – дескать, пожгли всех своих красавиц, охотясь на ведьм, ни одной смазливой не осталось. "Потому и завидуют нам", – подытожил патриотичный Вареникин, не упускавший случая пнуть проклятый Запад. Сидевшая за общим столом Шрёдер произнесла в наступившей тишине: "Александр Михайлович, вообще-то я – немка". С тех пор Вареникин всеми силами пытался исправить неловкость и неустанно заверял Ольгу Валентиновну в своём почтении. Та принимала его излияния с неизменной холодностью.

Вот и сейчас, завидев начальство, Вареникин сначала угодливо расшаркался перед директором, а потом осыпал приторными комплиментами заведующую. Мамбет изволил вяло пожать ему руку, а Шрёдер сухо кивнула, не дрогнув ни единым мускулом идеально наштукатуренного лица. К ним подлетела заведующая кафедрой и оттеснила медоточивого политолога.

– Все в сборе, – волнуясь, сообщила она. – Ждут вас.

– Коллеги, – объявил директор, когда все расселись по местам. – Прежде чем начнём, у меня для вас вот какие сообщения. Вчера в триста первой аудитории я застал двух студентов... вернее, студента и студентку, занимавшихся э... непотребством. Парня я предлагаю отчислить – пусть идёт в армию – а девушку надо перевести на платное отделение. Надеюсь, кафедра поддержит. – Он обвёл всех строгим взором. – Правильно, коллеги?

По его тону было понятно, что он ждёт бурных восторгов. Но собравшиеся молчали, не зная, в какую форму облечь своё восхищение. К рукоплесканиям, переходящим в овацию, мамбет их ещё не приучил, а ничего другого в голову не приходило.

Внезапно раздался бодрый голос Вареникина:

– Правильно, Сергей Петрович. За удовольствие всегда надо платить.

Жидкие брови Степанова разъехались в стороны, придав его азиатскому взору налёт европеоидности. Несколько секунд длилось напряжённое молчание, затем директорские брови вернулись в прежнее положение, мамбет прочистил горло и перешёл к следующему вопросу.

– Затем вот что, коллеги. Нам нужно поднимать уровень нашего вуза. Рособрнадзор требует повышения остепененности. Категорически. Кафедра выпускающая, а людей со степенями раз и... два. Мало. Не пойдёт. Хотите быть полезными – защищайтесь. Мы поможем. Обеспечим. Поддержим. Сроку – год. Чтобы через год был текст диссертации. У всех. Иначе не переутвердим. – Он повернулся к сосредоточенно кивавшей Шрёдер. – Вы извините, что я, может быть, не по повестке... Но пользуясь случаем... Мы же все свои... Вот я поставил вас в известность. Чтоб не говорили потом... – Он опять с каким-то сомнением посмотрел на Вареникина и опустил взгляд на сплетённые в замок пальцы. – Ну и третье... Ольга Валентиновна, может, вы? Тут уже по вашей части...

– Да, Сергей Петрович, спасибо, – включилась Шрёдер. – Кафедра опять предоставила в учебную часть документы, которые...

– Простите, – прервал её Киреев, вставая. – У меня замечание как раз по поводу диссертаций.

Лицо заведующей учебной частью обнаружило способность к мимике: Шрёдер поджала губы и глубоко вздохнула, выразительно поглядев на молодого преподавателя. Тот не смутился.

– Я бы хотел поднять вопрос о регламентации рабочего времени. Есть закон, и мы должны ему следовать. По закону рабочее время имеет свой лимит. Который у нас не соблюдается. Когда же нам писать диссертации? Я предлагаю ограничить внеаудиторные часы в соответствии с лимитом рабочих часов в год, или оплачивать переработку.

Праздник единения с руководством рассыпался в прах. Работники не только не хотели рыдать от счастья, польщённые визитом начальства, но и открыто роптали. Надо было принимать меры.

– А вы знаете, – медленно произнёс директор, – что мы оплачиваем только аудиторные часы?

Киреев развёл руками, демонстрируя понимание этого неоспоримого факта. Все сидели, уткнувшись в стол, и только неукротимый Джибраев, как школьник, тянул руку с места и бубнил: "Да-да, есть такой закон".

Сергей Петрович выдержал эффектную паузу и, не обращая внимания на историка, прихлопнул бузотёра как моль:

– Я снимаю ваше предложение.

Киреев огляделся в поисках поддержки, но невольники капиталистического труда, ради которых он подставил выю под нож, сидели, не шевелясь, будто манекены.

– Ольга Валентиновна, продолжайте, – сказал Степанов.

– Так вот учебная часть опять нашла в документации кафедры несоответствия госстандарту. А ведь мы перешли на ФГОС-3 несколько лет назад! Со следующей недели снова меняются требования к оформлению рабочих программ. Кроме того, из Якутска пришёл новый расчёт часов...

Киреев сел, посрамлённый.

– Евреи, – едва слышно проскрежетал рядом Фрейдун Юханович.

Фрейдун Юханович Джибраев хотя и спешил в любой неприятности усматривать еврейские козни, но антисемитом не был. Напротив: историк держался того мнения, что евреи умнее всех прочих народов. Поэтому, если кто-то обходил Джибраева на карьерном повороте или просто вызывал зависть своей ушлостью, у него всегда наготове было объяснение. Понемногу Фрейдун Юханович пришёл к убеждению, что почти все сотрудники института – евреи в большей или меньшей степени. Даже Киреев с его мордовско-ингушской кровью ходил у Джибраева в неявных иудеях, о чём историк со свойственной ему прямотой и сообщил молодому преподавателю. «Фрейдун Юханович, – хохотнул в ответ Киреев. – Вас послушать, так вы – единственный на кафедре русский человек».

Неудивительно, что новая напасть от руководства обострила в Джибраеве старые фобии.

– Вы-то все защититесь, потому что – свои, – переживал он, возвращаясь вместе с Киреевым в кабинет. – А я пролечу. Меня начальство не любит, это известно. Я ему правду в глаза говорю, хвостом не верчу.

– Что вы страдаете? – буркнул шедший рядом Киреев, мысленно продолжая спор с директором. – У вас же диссертация почти готова. А у нас с Александром Михайловичем ещё и темы нет.

– Нет-нет, вы не понимаете! Вас всё равно утвердят, без преподавателя экономики никуда. А Вареникин... он ходы найдёт. Что я, не знаю? Он с замдиректора по науке на короткой ноге. А мне диссертацию ещё шлифовать и шлифовать. Русский-то – не родной, вы же понимаете.

– Ну, давайте я вам отшлифую. Не бесплатно, конечно.

– Возьмётесь? – возликовал Фрейдун Юханович, останавливаясь. – Ох как было бы замечательно! – Но тут же напрягся. – А во сколько мне это встанет?

– За десять тысяч сделаю.

– Не круто ли?

– Я ж – еврей, – ухмыльнулся Киреев. – У нас на мелочи не размениваются.

– Спасибо, спасибо вам большое.

– Да не за что. Мы теперь с вами не конкуренты, Фрейдун Юханович. В понедельник напишу заявление об уходе. Достало. Ухожу на вольные хлеба.

Лицо историка вытянулось.

– Анатолий Сергеевич! Где ж я вас буду искать? Не горячитесь. У вас контракт заканчивается летом. Доработаете и уйдёте тихо.

– Тихо, молча, по-английски, – рассеянно произнёс Киреев. Поднял глаза на Джибраева и изрёк: – Но я-то – не англичанин.

Глава вторая

В о ины света

Дверь вагона открылась, и на платформу неспешно сошла молоденькая проводница в зимнем обмундировании. Бросив взгляд на зябко переминающегося Киреева, кашлянула в кулак.

– Здравствуйте, – сказал ей вежливый Киреев.

– Здравствуйте, – кивнула она, ёжась от мороза.

Киреев с невольным сочувствием посмотрел на девушку – такая она была маленькая и невзрачная, да ещё и в пальто на два размера больше: во всём РЖД не нашлось форменной одежды на такую кроху.

Из вагона потянулись пассажиры. Они протискивались со своими чемоданами и сумками через узкий тамбур, окутанные облаками пара. Обнимались со встречающими, смеялись, некоторые закуривали.

Наконец, появился тот, кого ждал Киреев. Бородатый, с футляром для гитары в руках, он бодро сбежал по железным заснеженным ступенькам и подошёл к Кирееву.

– Ну привет, толстый. Как жизнь?

– Привет, бородатый, – ответил Киреев, улыбаясь. – С прибытием.

Это был Генка, однокурсник Киреева, вместе с ним выступавший когда-то за вузовскую команду КВН. Киреев писал для команды тексты, а Генка кривлялся на сцене, местами даже вызывая смех и аплодисменты в зале. Весомое достижение, если учесть, что половину зрительного зала занимала откровенная шпана, не стеснявшаяся кричать в сторону артистов всякую фигню и оставлявшая после себя груды пустых бутылок.

Человеком Генка был неплохим, но со странностями. Одной из них была феноменальная назойливость – если не начать его выпроваживать, Генка запросто мог заночевать в гостях, упав на пол и заснув: к комфорту он был совершенно не привередлив. Ранним утром по всем телефонам начинались панические звонки его родителей.

Киреев не понимал причин такого генкиного поведения, пока сам не познакомился с его предками. Папа – типичный люмпен – всю жизнь вкалывал там, где не требовалось интеллектуальных усилий. Достаточно было мысленно примерить на него пару татуировок в соответствующих местах, и он сошел бы за старожила зоны. Мама – прирождённая вахтёрша – одна могла заменить полк кремлевской охраны. А младший брат был настоящим гопником, без балды, и от одного алкогольного запаха впадал в неистовство разрушения.

Будучи от природы незлым и небесталанным, Генка с детства бился в этом окружении как в клетке, но ничего не мог поделать, даже приближаясь по возрасту к тридцатнику. Его упорное нежелание возвращаться домой становилось на этом фоне совершенно понятным.

Генку обуревал постоянный духовный поиск, заставлявший бросаться из крайности в крайность. Круг его идейных метаний был весьма широк. Он успел побывать православным и коммунистом, но в обоих способах достижения рая разочаровался. Поворотной точкой его эволюции стала поездка по какому-то делу в Якутск, где он попал под раздачу от тамошних мамбетов, после чего прозрел и, проникшись ненавистью, обрёл себя в националистическом патриотизме.

На этой тернистой дорожке он прошел через "концепцию общественной безопасности", а потом какая-то сволочь подсунула ему опусы Хиневича про славяно-арийские веды, и все заверте... Вскоре Гена был окончательно потерян для общества, так как его назойливость в сочетании с миссионерским духом стала непереносимой. Впрочем, иногда он проходил через периоды ремиссии, в течение которых вполне годился на роль собутыльника. Киреева он доставал особенно, потому что в его глазах тот, потомок эрзян и ингушей, был воплощением арийца, с белой кожей и серыми хаарийскими очами. Он постоянно требовал от Киреева исполнения арийского долга, который в первую очередь заключался в том, чтобы настрогать дюжину детей. Когда Генка особенно увлекался, Киреев начинал отвечать ему цитатами из Библии, Генку это бесило, и он отставал.

В соответствии с единственно правильным учением Хиневича, Генка пытал всех пожилых людей, в том числе свою бабку, где они прячут тысячелетние книги рода. В процессе выяснения этой загадки он тратил деньги и отпуска на поездки в европейскую часть России, в глухие деревни, откуда привозил сотни фотографий "солярных символов", каковые умудрялся видеть во всем, даже в рифлении ступенек железнодорожного вагона. Не удовлетворяясь проповедями, Генка сколотил группу "Проклятье земли Олонхо", с которой и зажигал на туунугурских тусовках, завоевав некоторый успех среди благодарных подростков.

О земном он, впрочем, тоже не забывал – устроился счетоводом в железнодорожную контору, что потребовало его переезда в Тынду. Там, избавленный, наконец, от соседства родителей, он отрастил бороду (назло предкам) и собрал новую группу. Теперь она называлась "Вельзевул" и играла (вернее, пыталась играть) смесь паган-металла с сатанизмом. Генка полагал, что такой стиль вкупе с названием позволит ему вырваться из тесного мирка тындинских любителей тяжёлой музыки на широкие просторы сибирской рок-тусовки. Не сказать, чтоб его надежды сбылись, но Генка был упорен. Он стучался в двери всех подряд кафе и ресторанов, представляя свою группу лучом света в тёмном царстве унылого шансона. Закинул удочку и в родной Туунугур. К немалому киреевскому удивлению, своё помещение "вельзевуловцам" предоставил хозяин ночного клуба "Красный бык". Это был триумф.

Захлёбываясь от счастья, Генка настучал об этом Кирееву в "аську". Тот сдержанно порадовался за товарища. Но Генке этого было мало. Он настоял, чтобы Киреев самолично присутствовал на концерте, дабы сохранить о нём память для потомков. Киреев, скрежеща зубами, согласился – слишком хорошо он помнил ранние гитарные опыты Гены, чтобы ожидать феерии.

Группа "Вельзевул" нагрянула в мирный Туунугур в конце февраля, за день до концерта. Её фронтмен сразу потащил Киреева в "Красного быка" отметить встречу, с презрением отвергнув предложение затариться в ларьке по старой памяти.

– Во-первых, несолидно, а во-вторых, я больше не пью, – сказал Генка с достоинством. – Славяно-арии должны себя блюсти.

– Вот что с людьми делает долбославие, – промолвил Киреев.

В итоге он пил пиво, а Генка хлебал чаёк, настоянный на каких-то таёжных травах.

Новоявленный лидер рок-группы сразу взял быка за рога.

– Ну что, как сам? Про инглингов ничего не выяснил? Может, родственники твои что знают?

– Боюсь, круг тех, кто о них знает, очень узок. Меня в нём нет и не будет, – отрезал Киреев.

– Да ты хоть исследование проведи. Ты ж, блин, философ и учёный.

– Прикинь, учёные сейчас не хотят проверять наличие черепахи и трёх слонов. Хотелось бы жить в мире разума.

– Этого ты не сможешь, пока не родишь от девяти до шестнадцати детей.

– Да, я уже понял, что не светит, – рассеянно кивнул Киреев, разглядывая стандартный антураж ночного клуба, не менявшийся, должно быть, с девяностых годов.

– Ладно, хрен с ним. А что думаешь о книге Старикова "Кто заставил Гитлера напасть на Сталина"?

– Дистиллированная бредятина.

– Аргументы? – поднял брови Генка.

– Тебе же понравилось, – ухмыльнулся Киреев.

Товарищ его задрожал бородёнкой.

– Ты точно как тот задрот из "Теории большого взрыва". Помнишь, я тебе ссылку присылал? Он там ещё в конце идёт на свидание. Вот и ты – как он. Такой же... деспотичный.

– С фига ли он деспотичный, если развёл себя на свидание?

– Вот потому ты до сих пор и не женат, – мстительно бросил холостяк Гена.

– Не женат я в том числе потому, что всегда шифруюсь, если кто-то начинает мной пристально интересоваться. Вот возьму и тебе назло женюсь на негритянке.

– Не смей! – выкрикнул Гена, побледнев. – Я тогда на тебя войной пойду.

– А ты в курсе, что вашу организацию РПЦ признала сектой?

– Да мне по барабану. Я свой крест давно снял. Сейчас цыгуном занимаюсь. Дыхание животом пробую – уже перемены ощутил. И тебе советую.

– Да я лучше пивка. Тут тоже животом и перемены.

– Кстати: у тебя не завалялся фильмец про развенчание эволюции?

Киреев тяжело посмотрел на товарища.

– Интересно, сколько тебе ещё развиваться до момента, когда ты на пальму полезешь?

– Теория Дарвина – для даунов.

– Уже залез, что ли?

– Просто если ты реально русский, в смысле – белый, то у тебя – одна судьба, а если нет, то другая.

– Тогда ты не по адресу. У меня на работе только один русский, в смысле – белый: Фрейдун Юханович Джибраев. Вот с ним и пообщайся.

Разговор не клеился. Генка ещё пытался толковать Кирееву про энергию созвездий, но лишь убедился, что товарища не пронять. Расстались не то чтобы враждебно, однако и без прежней теплоты.

Культурный уровень туунугурских ценителей Генка явно переоценил. "Вельзевул" и так-то был зрелищем не для слабонервных, а уж в "Красном быке", где до сих пор висели афиши групп "Технология" и "На-на", коллектив из Тынды и вовсе смотрелся кружком художников-постмодернистов в армейской части.

Впрочем, до концерта дело даже не дошло. Тем же вечером двух музыкантов, куривших на крылечке возле гостиницы, излупили проходившие мимо молодые аборигены. На следующий день Генка отчалил обратно в Тынду.

– Ну ты прикинь, – плакался он Кирееву на вокзале в ожидании поезда. – Увидели патлы и давай бить – типа, "мочи пидоров". У Петьки сотрясение мозга, Илюхе нос сломали. Что за народ, вообще? Я же ради них, ради козлов этих старался... Может, конкуренты наслали, а? Кто-то сглазил, однозначно.

Киреев покосился на насупленных музыкантов. У одного из них, сидевшего на металлическом стуле с зажатым между ног гитарным футляром, была перебинтована середина лица. Другой, с перевязанной бинтами головой, спал, откинувшись затылком к спинке стула. Вязаная шапка его сползла на лоб, закрыв один глаз. Ещё двое топтались возле кофейного автомата, подсчитывая мелочь.

– Не понимают в наших краях искусство, – сказал Киреев.

– Да не то слово! – подхватил Генка. – Но главное – откуда они узнали, что мы приехали, а?

Киреев пожал плечами, не желая разубеждать товарища. Сам-то он был уверен, что гопари просто хотели выплеснуть деструктивную энергию, и накинулись на первых встречных. Но для Генки такое объяснение выглядело слишком прозаичным, и он спешно составлял в уме сложную схему заговора недоброжелателей.

– Я думаю, сюда загодя сообщение пришло, – развивал он свою мысль. – Ещё когда мы только купили билеты. Вопрос только, кто слил. Неужели у них и на "железке" своя рука?

– Скорее всего, просто зашли на сайт "Красного быка" и прочитали, – сказал Киреев.

– А, ну да, – кивнул Генка, смутившись. – Может, и так.

– Ты смотри, подведёшь ребят под монастырь, – ухмыльнулся Киреев, показав на избитых. – Борьба с рептилоидами – это, знаешь ли, чревато.

– Да ну, фигня, – отмахнулся Генка. – Вряд ли обо мне пришельцы с Нибиру знают. Я себя не переоцениваю.

– Уже неплохо, – одобрительно промолвил Киреев.

В понедельник Киреев, как и грозился, положил на стол заявление об уходе.

– Это что такое? – строго спросила Шрёдер.

– Я увольняюсь.

– Я и сама вижу. У нас экзамены на носу. Кто будет их принимать? Вы подумали об этом?

Киреев пожал плечами. Ему это было безразлично.

– Не очень порядочно с вашей стороны, – упрекнула его Ольга Валентиновна.

Киреев молчал, не желая вдаваться в дискуссию о порядочности.

– Давайте не гнать коней, – миролюбиво продолжила Шрёдер. – Мы снимем с вас обязанности секретаря экзаменационной комиссии, уберём работу по расчёту часов... тем более, что этим вообще-то должен заниматься учебно-вспомогательный персонал... уменьшим нагрузку на следующий год и продлим вам отпуск до ноября. Сколько у вас накоплено дней?

– Восемьдесят, – мрачно отозвался Киреев.

– Вот за счёт этого и продлим. Согласны?

Киреев с некоторым удивлением посмотрел на неё. Гляди ты! Мороженая рыба – а понимает.

– Согласен, – помедлив, ответил он.

– Так и договоримся.

На кафедру Киреев вернулся триумфатором.

– Вот так! – объявил он Вареникину и Джибраеву. – Надо почаще бить кулаком по столу.

– За такое дело не грех и выпить, – сказал Вареникин, доставая коньяк.

Киреев не стал отказываться, даром, что впереди было ещё четыре лекции. Накатили по маленькой.

Больше всех нежданной победе коллеги обрадовался почему-то Джибраев.

– Вот видите, Александр Михайлович! – наскакивал он на Вареникина. – Они боятся! Они нас боятся! Надо требовать. Обязательно надо требовать!

– Макаревичи вы недобитые, – посмеивался Вареникин, крутя усы. – Между прочим, Толя, вас завкафедрой просила зайти. Она к вам определённо неравнодушна. – Он хитро подмигнул.

– После лекции зайду, – сказал Киреев, ставя пустой стакан на стол.

Елена Викторовна Белая, заведующая кафедрой экономики и социально-гуманитарных дисциплин, и впрямь была к Кирееву неравнодушна. Правда, её подчинённого это совсем не радовало. Костлявая, рыжая, она местами имела неплохую фигуру, но была на двенадцать лет старше Киреева и обладала неприятным лисьим взглядом. Кирееву она строила глазки ещё с тех пор, когда начала встречаться с его однокурсником, за которого вскоре вышла замуж и быстро загнала его в гроб.

На кафедре Белая олицетворяла коррупцию и стабильность. При ней всё текло к северу, переходило к югу и возвращалось на круги своя. Должность завкафедрой стала для неё почётной ссылкой после золотых времён, когда она занимала кресло главного экономиста института. Шмон, стоивший места прежнему директору, заставил её сменить должность, но не отучил от старых привычек. Каждый раз, когда подходило время сессии, у Белой оказывалось несметное количество родственников и знакомых, которым крайне необходимо было нарисовать оценочку. Её совершенно не смущало, что эти родственники и знакомые ни разу не показывались на лекциях. Да и почему это должно было её смущать, если сама Шрёдер, случалось, таскалась по кафедрам с зачётками и объяснениями, мол, это – очень нужный вузу человек и ему нельзя не поставить. Так что нормальной коррупции, когда преподаватели трясут со студентов взятки, в Политехническом институте не было – все вопросы решались наверху, а преподаватели гнули покорные шеи и ставили бесплатно и добровольно. Впрочем, даже проявление принципиальности ничего не меняло – на правах заведующей Белая просто расписывалась в ведомости за строптивца, а её подчинённые периодически удивлялись, глядя, как заваленные ими двоечники воскресали из небытия. Хватка у неё была железная. Однажды она атаковала самого директора, прося, чтобы он не переводил на заочное мужа её подруги Пышаевой с кафедры педагогики. При разговоре присутствовал Джибраев, который удивился, почему у обсуждаемого субъекта другая фамилия – муж у Пышаевой вообще-то Пышаев. Но Белая так рьяно бросалась на амбразуру, что директор сдался.

В наследство от прежней заведующей – неоднократно разведённой мужененавистницы – Белой досталось чёткое разделение кафедры по гендерному признаку. Киреев, Вареникин, Джибраев и прочие сотрудники мужского пола сидели в одном кабинете, а заведующая и её амазонки – в другом. Между кабинетами наличествовала широкая полоса нейтральной территории, которую обе стороны пересекали весьма редко и по очень большой надобности. Неудивительно, что Киреев шёл к начальнице как во вражеский лагерь – заранее готовясь к колючим взглядам и шёпоту за спиной.

Белая, впрочем, встретила его приветливо.

– Анатолий Сергеевич, у меня к вам деловое предложение, – сказала она, глядя на него поверх монитора. За её спиной в стекле шкафа отражался экран с пасьянсом. – Чтобы поощрить нашу деятельность, руководство решило выделить нам гранты, но не каждому в отдельности, а творческим коллективам – под конкретную программу. У вас есть какие-нибудь идеи на этот счёт?

Идеи у Киреева были, но все они сводились к организации показушного мероприятия и распределению имеющихся фондов между сотрудниками. Заведующая ждала ответа, придав лицу самое дружелюбное выражение, на которое была способна. Киреева передёрнуло. "Опять хочет втянуть меня в аферу, дура рыжая", – подумал он.

Подозрения рождались из печального опыта: однажды, ещё в бытность замужем, Белая оформила на себя и на Киреева командировку в Питер на курсы повышения квалификации в преподавании бухучёта. Киреев, никогда бухучёт не преподававший, удивился было такому выбору, но скоро всё объяснилось. На следующий день после прилёта в Питер начальница попросила его зайти к себе в гостиничный номер, где встретила подчинённого в легкомысленном халатике. Киреев, к счастью, вовремя вспомнил, что её муж, Георгий Белый, отслужил в погранцах и занимался борьбой. А потому сделал вид, что намеков не понимает. Назавтра, когда он водил Белую по Невскому, та рассказала ему анекдот про сибирского кота:

Наступил март. Две кошки полезли на крышу снимать котов. Видят – возле трубы два кота: один сибирский, а другой простой, помойный. Та, что пошустрее, говорит своей подруге:

– Чур мой сибирский.

Второй ничего не оставалось, как идти с помойным. Договорились утром встретиться.

Встречаются. Та, что пошустрее, спрашивает подругу:

– Ну как?

– Супер! Даром что помойный, драл меня всю ночь без остановки! А ты как?

– А мне не повезло. Мой всю ночь таскал меня по крышам и рассказывал, как в Сибири яйца отморозил.

В общем, не повезло.

По возвращении Киреев узнал, что вся кафедра считает их любовниками. Слух этот не сильно его взволновал, потому что исходил от известной кляузницы Салтыковой, которая сама метила в заведующие. Белая, однако, отнеслась к нему куда серьёзнее и устроила Салтыковой показательную выволочку, сопровождавшуюся всеми прелестями женских скандалов – криком, придирками по пустякам и обвинениями в нелояльности. Свидетелем ссоры стал Вареникин, который с тех пор утвердился во мнении, что начальница и впрямь неровно дышит на Киреева.

И вот, созерцая сейчас Белую, Киреев лихорадочно соображал: отмазаться от гранта или взяться за этот гуж? Деньги на дороге не валяются.

– Ну, – протянул он неопределённо, – у нас с Александром Михайловичем есть пара учебно-методических комплексов дисциплин...

– Отлично! – воодушевилась Белая. – Вам и карты в руки. – Она подняла со стола объёмистую папку. – Надо распределить тридцать тысяч. Вот здесь – образцы. Оформитесь по ним как творческий коллектив, и поделите сумму на всех участвующих. Справитесь? – она вновь раздвинула губы в подобии улыбки.

– Справимся, – ответил Киреев, поспешно отводя взгляд от хищного оскала начальницы.

– И вот ещё что, Анатолий Сергеевич. Через три дня к нам приезжает Слепцов, завкафедрой философии из Якутска. Принимать кандидатский минимум. Надо его встретить, свозить к горячим источникам... Ну, вы знаете. У вас же тоже в планах диссертация, да? Вот и познакомитесь.