Текст книги "Лестница в бездну"

Автор книги: Вадим Бакусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Поворот I. Матрица

Думали ли Вы, сэр, что целый мир

может вместить такое множество ослов? —

Как они рассматривали и обозревали нас,

когда мы переходили ручей в глубине

этой долины! – Когда же мы взобрались

вон на тот холм и скрылись из виду, —

Боже ты мой, что за рев

подняли они все разом!

Лоренс Стерн

Уровень 1.Божество, требующее жертв: что такое европейская психическая матрица

Тяжкая скрипучая дверь отвалена с усилием; перед нами гулкая пыльная тьма; направив свет вперед, мы видим чьи-то одинокие следы в первозданной пыли – вот они невдалеке подходят к глухой стене и сворачивают вдоль нее. Это первый поворот предстоящей нам лабиринтовой лестницы, и мы (кажется, первыми примерно за сто и еще двадцать лет) пройдем его сначала где-то рядом с будто бы загадочными следами, потом – я уже вспоминаю, что будет дальше, потому что не раз хаживал здесь с разведкой – отойдем от них, но окончательно из виду никогда не потеряем, а время от времени будем пересекать их и идти где-то поблизости.

В нашу лестницу иногда станут вливаться и на время сливаться с ней боковые проходы, и тогда мы обнаружим, помимо изначально путеводных, еще и другие, столь же немногочисленные и не слишком твердые, а скорее уж зыбкие следы. Мы будем продвигаться вперед, от поворота к повороту, стараясь держать в поле зрения следы двух-трех предшественников и не соблазняясь тупиками и лишними, боковыми ходами, удлиняющими и запутывающими дорогу, но в конце концов все равно впадающими в нее.

Света на нашем пути заметно прибудет, когда мы справимся с первой, но зато самой трудной задачей – посмотрим в лицо нашему абстрактному герою, назовем его по имени и скажем, что он такое.

Европейской психической матрицей я называю фундаментальный массовый психический склад – исторически сформировавшийся у европейцев общий психический хабитус, определяющий главное направление и основные, сущностные черты их исторической (коллективной) и почти всегда – индивидуальной жизни (командных установок и ценностей, поведения и мировоззрения). Выражение «психическая матрица» (а слово «матрица», matrix, означает на латыни «матка, утроба», либо «главный ствол дерева», либо «первопричина», – иными словами, это порождающая и, в нашем случае, постоянно воспроизводящая самое себя модель) я без всякого стеснения заимствовал у К. Г. Юнга, пускавшего его иногда в ход в самом общем и почти неуловимом смысле (см. его книгу «Эон»). – Мне говорят, что оно не очень удачно, потому что вызывает неприятные современные словесные ассоциации, но я и этим не смущаюсь – уж очень оно технически удобно для изложения – главным образом потому, что от него просто и естественно производится емкий и краткий эпитет «матричный» (и его корреляты «нематричный» и «антиматричный»).

Этот глубинный склад жизни, вернее, его зародыши, явился на свет вместе с европейской цивилизацией (которую мы будем строго отличать от культуры – я объясню это ниже) и в ходе истории постепенно, поначалу не без борьбы и труда, вытеснил сперва исконный, древнейший естественный психический склад, а потом – одну за другой – и все свои альтернативы, потенциальные и реальные. Его определяющие черты заданы специфическим соотношением, специфическим балансом, а точнее, дисбалансом двух основных структурообразующих моментов всякой психики (коллективной и индивидуальной), а именно сознания и бессознательного.

Так вот, суть европейской психической матрицы состоит в дисбалансе психики как системы, как целого: то, что должно быть ближе к ее периферии, а именно комплекс «разум – сознательное “я”», заняло в психике центральное место. Это центральное место не зарезервировано ни для какого элемента психики, а предназначено «всего лишь» для удержания всей системы в равновесии, само будучи своего рода пустотой, как бы ничто, но ничто, пронизанным напряжением или натяжением, ничто, которое само есть эти напряжение и натяжение, – так чаши весов укреплены на одной оси.

Равновесие, о котором идет речь, – динамическое: оно отнюдь не исключает развития и даже осциллирующих перипетий между поддерживаемыми в нем элементами (каждого – на своем собственном месте), но даже предполагает их. Наиболее же общие такие элементы, «чаши весов», как нетрудно догадаться, – это сознание и бессознательное. Напряжения между этими противоположностями постоянно создаются и снимаются, чтобы уступить место новым, чем и обеспечивается развитие психической системы (Юнг назвал этот процесс трансцендентной функцией). Если одна из этих «чаш» занимает или пытается занять место оси, на которой вращаются или стоят «чаши», чтобы заставить целое вращаться вокруг себя, то система, как совсем уж легко понять, будет фатально повреждена.

Этой узурпирующей центральное положение чашей может быть только сознание, а точнее, одна его специальная функция, разум в модусе мышления, – хотя бы уже потому, что подлинный центр сил психической системы с его функцией поддержания равновесия, живого баланса энергий, относится к сфере бессознательного. Такой взгляд на психику как систему – не мое изобретение: это изобретение К. Г. Юнга, я лишь изложил своими словами его мысль, взятую в ее в максимально обобщенном виде и, на мой собственный взгляд, в этом виде бесспорную (то, что я назвал тут осью равновесия, Юнг назвал бы самостью, см. ниже).

Юнг же сделал и другой, дальнейший вывод: если такой дисбаланс, такое фатальное повреждение произошло, то саморегулирующаяся система, какой является психика, а она почти целиком есть бессознательное, пытается восстановить нарушение, выгнав сознание с захваченного им места. Если ей это удается, то сознательное «я» может получить удар, от которого уже не оправится, что зависит от степени самоуверенности и безоглядности его узурпации, то есть сперва вложенной им самим, а потом отнятой у него в том же количестве энергии. Если не удается, то система рано или поздно разрушается, гибнет, поскольку в ней оказывается перекрытым важнейший энергетический канал, идущий от бессознательного и питающий сознание.

Правда, Юнг говорил об индивидуальной психике, а здесь речь как будто бы идет о чем-то ином – о психике коллективной, да еще «в исторических масштабах (или историческом измерении)». Но что это разные вещи – только видимость, ведь коллективная психика есть не более чем удобная абстракция, уравнение для суммы (точнее, может быть, интеграла) индивидуальных психик, и сама по себе не существует (другое дело – коллективность, коллективное качество всякой индивидуальной психики, то есть ее бессознательность[1]1
  Я избегаю юнговского выражения «коллективное бессознательное», потому что бессознательному свойствен и личностный аспект – как и все возможные аспекты вообще. А говоря «сознание», вовсе не имею в виду личностное или даже индивидуальное качество психики: сознание есть негэнтропийный модус психики и как таковое предполагает возможность индивидуации.


[Закрыть], наряду с другим качеством или модусом, сознанием). То же самое относится и к «историческим закономерностям» – они не существуют за пределами каждой конкретной индивидуальной психики, представляя собой всего лишь их «интегралы», а потому интересуют меня только в этом качестве.

«Исторические закономерности»? При большом желании можно, конечно, сказать и так – только надо понимать, что это будет сокращенная формула, выражающая сумму изменений всех индивидуальных психик жителей такой-то страны или эпохи. Правда, эта сумма проявляется как реальность, но она – лишь функция и сама по себе не существует, будучи своего рода мнимой величиной, с какими работают математики. Зато реально существуют отношения между этими индивидуальными психиками (в качестве их функций) – как правило, унаследованные, традиционные, а, значит, бессознательные; они, видимо, редуцируются к коллективному слою индивидуальных психик (вопрос еще не исследован). А раз существуют отношения, то существуют, конечно, и типы обществ с их структурами (по большому счету таких типов всего два, о чем я скажу много ниже).

Все эти общие рассуждения о европейской матрице, за вычетом начала последнего абзаца, как я замечаю, лишь на первый взгляд поняты читателем (или поняты читателем лишь на его первый взгляд), – по крайней мере, подавляющим большинством читателей (не говоря уже о тех, кто и вовсе ничего не понял: а вдруг есть и такие – но я от них не отрекаюсь, да и им советую не отчаиваться; все еще впереди). Мало того, кое-кому, видимо, сказанное даже покажется само собой понятным и естественным, то есть хрестоматийным, то есть ничего особенного не говорящим. Само по себе оно, конечно, и впрямь естественно – но нет, не бывает ни одной вещи «самой по себе»; всякая вещь получает, наращивает свой смысл, свое бытие, только врастая в другие вещи, но не во все подряд, не в любые, а лишь в такие, что связаны с нею единой перспективой жизни и познания.

Поэтому давайте договоримся так. Я буду открывать такую перспективу познания европейской матрицы(лишь отчасти знакомую двум упомянутым мыслителям, Ницше и Юнгу), то есть нынешней «реальности» человечества, постепенно, шаг за шагом, ни слишком быстро, ни слишком медленно, а как раз с необходимой скоростью и глубиной – необходимой для того, чтобы перспектива наполнилась светом смысла и стала достаточно хорошо обозримой, а вы будете в нужных местах, где я развиваю свою главную мысль, если вам угодно, возвращаться своей мыслью к моим определениям, без спешки, без нетерпения, без скороспелых решений усматривая перспективу, – и только сделав это, определите про себя, хотя, может быть, и не сразу, пригодна ли она, по-вашему, в качестве инструмента полноценного познания и оценки. В общем-то, я прошу у вас немногого[2]2
  К сожалению, иначе я просто не умею: мне надо сначала погрузить читателя в проблему по уши, дать ему как следует побарахтаться в ней и только потом подтолкнуть к выходу, который я из нее вижу. Это не должно обидеть читателя – я и сам проделываю все эти неаппетитные операции вместе с ним. Между прочим, у такого метода есть, кроме недостатка, еще и достоинство (в моих глазах): он сигнализирует о том, что, в сущности, ни одна тема в моей книге принципиально не завершена – или завершается только условно.


[Закрыть]– не банального снисходительного внимания, а обыкновенного, естественного квалифицированного чтения. Я же, со своей стороны, обязуюсь не слишком затягивать изложение – по крайней мере не стану превращать его в очень толстый том.

* * *

Для начала непременно нужно разобрать, хотя и без излишних подробностей и только в определенном, нужном здесь освещении, совершенно необходимые для нас и уже упоминавшиеся базовые понятия и смысловые отношения между ними. Речь идет о бессознательном, сознании, «я», разуме и мышлении.

Первые два – понятия, означающие энтропийный и негэнтропийный модусы (состояния) психики как целостной системы. Эти модусы не абсолютны, а находятся в постоянном взаимопереходе, взаимоопределении и друг без друга существовать не могут в принципе. Работа психики всегда задается их балансом, взаимным напряжением, притяжением и отталкиванием. Такие внутренние происшествия непременно обладают зараз двумя «экзистенциальными» планами – энергетическим и символико-смысловым: изменения в соотношении энергетических зарядов неизменно выражаются как смещения смысловых перспектив (образов, интерпретаций, понятий, ценностей и т. д.) и наоборот. «Наоборот» означает, что между этими планами нет причинно-следственных отношений (нельзя сказать, какой из них «первичен»), хотя такие отношения (наряду с другими, иногда более важными, например, целевыми) составляют внутренние моменты единого энергетико-смыслового потока, которым и является психика. (Здесь начинает звучать тема, которая сильно взволнует нас позже, – тема числа и образа.)

Ее исходное, природное состояние – бессознательность; конечное не определено, и эта неопределенность – энтропия другого рода, а в некоторых случаях и вовсе не энтропия. Дело в том, что психика подчиняется одной прекрасной естественной закономерности – роста сознания. Сознание есть негэтропийный аспект восприятия, обеспечивающий его избирательность, связность и устойчивость; поэтому оно, кстати, не обладает человеческой спецификой, а в какой-то степени свойственно и животному. До некоторого заданного природой момента его рост обеспечивает сама природа, после него – сознание, если только связанное с ним «я» этого хочет и может расти уже за пределами природы. Тогда речь идет о свободе – творческой свободе сознательного «я» выбирать «конечное» состояние той системы, модусом которой является сознание, а, значит, определять его, выходя за пределы природы, естественной заданности.

Такой выбор и такое свершение сознательное «я» в масштабах человеческой истории научилось делать совсем недавно, так что встречаются они исключительно редко, большинству вообще незнакомы, а некоторым знакомы очень смутно – в несобственном виде антиципирующих символов бессознательного (например, религиозных), которое отнюдь не остается безучастным в этом важнейшем для любого человеческого существа деле (я называю его самостановлением как выходом за пределы и одновременно продолжением природного процесса индивидуации, впервые описанного Юнгом).

Произвольный (новый) гомеостаз (как функция приспособления к новым условиям, «порядок») (1) и возможность выйти из него (как другая сторона все той же адаптивной функции, нарушение гомеостаза, «хаос») (2) – вот, видимо, наиболее общие функции сознания (1) и бессознательного (2). При этом их значения постоянно частично или условно меняются на противоположные, помогая психической системе не выходить из состояния приспособленности: «стартовый» гомеостаз – именно бессознательное; к нему и редуцируется вся система в отсутствие функции сознания. Но возможность выйти из одного гомеостатического состояния, чтобы войти в другое, более приспособленное, не реализуется без энергии, которую дает бессознательное. Поэтому значение (1) в живой психической системе все время переходит в значение (2) и обратно: такое положение дел я и назвал выше балансом. Оно, кстати, не означает полной функциональной взаимозаменимости сознания и бессознательного, ведь иначе они потеряли бы свою специфику и перестали бы быть сознанием и бессознательным.

Их взаимозаменимость, конечно, лишь относительна и временна. Бессознательное остается энтропийным принципом с признаками внутренней организации, а сознание – принципом негэнтропийным с признаками ее нарушения, хаоса (речь идет не только о естественной лабильности сознания, но и о функции перехода к новым состояниям, в юнговских терминах – о трансцендентной функции). Правда, в последнем случае речь идет лишь о нормальном, «здоровом» сознании: в отличие от бессознательного оно может перестать быть нормальным, заболеть, и тогда либо фрагментируется и диссоциируется (энтропийный признак, а именно лабильность, становится определяющим), либо впадает в состояние полного гомеостаза – при этом абсолютная негэнтропийность равнозначна энтропии.

Но совершенно так же невозможна и абсолютная энтропия, равнозначная небытию; поэтому бессознательное – отнюдь не полный хаос. Мало того, оно представляет собой определенный порядок, а хаосом выступает лишь в отношении сознания, потому что этот порядок – другого уровня. Уровень, о котором идет речь, – структура, образуемая архетипами.

Архетипы (тоже открытые Юнгом) – это, в моей формулировке и моем понимании, устойчивые структурообразующие энергетические конфигурации бессознательной стороны психики, наделенные специфическим смыслом не больше, чем им наделены внутренние органы человеческого тела. Это своего рода психические органы, обеспечивающие работу и самосохранение психики как внутреннего тела человека. Их работа не направляется никакой субъективной волей[3]3
  Воля вообще как возможность распоряжаться энергией – самая загадочная объективная инстанция психики (или ее субстанция) – возможно, исходная (говорю вслед за Шопенгауэром), настоящая qualitas occulta в духе того же Шопенгауэра или Кастанеды (о котором речь далеко впереди). Она не то чтобы присуща любому элементу психики, но может быть использована им или, лучше сказать, каждый из них способен становиться средоточием воли. Например, занявшее центральное место в психике сознательное «я» европейской матрицы безраздельно присваивает себе волю, которая вообще-то ему не принадлежит, и наполняет себя ею, хотя в принципе должно быть совсем пустым. В случаях других патологий воля может присваиваться различными бессознательными комплексами. Собственно говоря, такое присвоение (как и присвоение вообще) и есть патология.


[Закрыть], так же как работа сердца и печени обыкновенного человека, а совершается «по природе», потому, что так уж человек устроен. В этом смысле архетипы инстинктивны(что, конечно, не гарантирует безошибочности их работы в различных условиях). Архетипы – в отличие от органов физического тела – принадлежат отдельному человеку столько же, сколько и миру, прежде всего миру вообще, а затем и миру людей, и в этом смысле они коллективны.

Архетипы постоянно работают, и их работа так или иначе воспринимается сознанием (чаще всего на уровне ощущений). В стандартных психических ситуациях сознание (сознательное «я») воспринимает ее всегда одинаково, а в условиях нормы, то есть естественного (не нарушенного) баланса, даже перестает замечать ее (как не замечает работы здоровых органов тела) – и потому склонно не знать и не хотеть знать о ней вообще. Такой баланс, однако, как он ни хорош, ничем не отличается от животного состояния, потому что не только не ведет к дальнейшему развитию психики, но даже блокирует его на определенном уровне (этот уровень называется природой, в данном случае – человека). Только «отклонения» от нормы («вверх»), как известно еще со времен Ницше, могут вести к дальнейшему развитию психики; отклонения от нормы «вниз» ведут к психическому расстройству или редукции психики до животного уровня. В обоих случаях причина отклонения от нормы – необычное поведение того таинственного, что можно пока назвать волевым центром психики. И в обоих случаях психика ведет себя, словно нездоровая, а ее работа обостренно ощущается сознанием – разумеется, с различными результатами. Эти результаты и можно фиксировать как знаменитое юнговское волшебное «проявление архетипа».

Проявляется тот или иной архетип с разной силой (энергией) и в различных формах: это зависит от конкретной психической ситуации конкретной стадии развития человека. Архетип может восприниматься сознанием разных людей или только в сновидении (ведь сознание, хотя и в ослабленном виде, постоянно присутствует в сновидении, иначе мы не запоминали бы своих снов), а может и наяву, от случая к случаю или то и дело; может восприниматься как легкое недомогание, смутное беспокойство или сокрушительная тревога, навязчивая идея; может проявляться «вчуже», то есть вовне («полтергейст», особенно у подростков, и другие юнговские «синхронистические феномены»: психическая энергия способна конвертироваться в другие формы энергии, как, скажем, электрическая – в тепловую и т. д., точнее, запускать энергетические процессы иной формы). В любом случае сознание воспринимает прежде всего энергию архетипа и, более смутно, его место (функцию) в психической структуре. Таков энергетический аспект архетипа.

Но так уж устроено сознание, что оно не может воспринимать эти энергетические воздействия бессознательного напрямую, в энергетической форме: оно должно переводить их в форму информации, «декодировать» – такова природа восприятия, а, значит, и сознания (если энергия останется энергией той же формы и уровня, то «ничего не произойдет», то есть не будет восприятия, без которого сознание невозможно, а будет иметь место просто тот или иной природный процесс). В противном случае воздействия архетипов останутся бессознательными, подпороговыми: это дает лишь ощущение, а не восприятие. Декодирование же – это истолкование, наделение ситуативно наиболее значимого кванта психической энергии смыслом (как формой ценности), пускай поначалу и по большей части лишь сенсорным (ощущение ценности или важности) и чувственно-образным. На этой, образной ступени, возникает миф и символ.

О чем же «говорят» сознанию проявления архетипов? Если учесть, что архетипы – психические органы, обеспечивающие внутреннюю и внешнюю адаптацию психического тела (а через него и общего тела человека), то, разумеется, они говорят только о своей работе – правильной или неправильной, то есть о своей повышенной или пониженной интенсивности (последняя тоже воспринимается, ведь психическая динамика дает перепады энергии), о своих функциональных и энергетических взаимодействиях, а также о соответствии или несоответствии своей повышенной или пониженной энергетики актуальному психическому балансу и общему направлению психического развития индивида. Все эти перипетии возникают в результате перепадов энергии, которые, не зная об этом само, создает сознательное или бессознательное «я», – своей волей (выбором) либо своим безволием (отказом от выбора).

Но сознание неизбежно обволакивает эту «речь» архетипов одеждами образов – это и есть естественный(спонтанный)символ, или совпадение обозначаемого и обозначающего: с одной стороны, работы, с другой – проявления архетипа, его «самоописания». Все такие символы (а есть и искусственные, порожденные с большим или меньшим участием сознания) выражают работу архетипов, их самоописание, актуальное или антиципирующее: любое воздействие есть так или иначе информация об источнике воздействия. Но поскольку сознание, воспринимающее воздействия и в результате порождающее образы (это и есть «тип», отпечаток; он всегда одинаков, раз одинаково воздействие, – значит, «архетип»), этого не знает, то такой символ остается мифом, иными словами, первородным и спроецированным вовне проявлением архетипа.

В основе символов всегда лежат простейшие, зародышевые схемы (вроде пресловутой «бинарной оппозиции»), выражающие базовое воздействие архетипов и обрастающие для сознания усложняющими образными оболочками, которые затем могут подвергаться осмысляющей обработке. Осмыслению при этом подвергаются не сами схемы, а несомые ими усложненные образы, не знающие своей основы, но о ней «говорящие» – часто настолько запутанно, что разгадать их архетипическую схему очень непросто.

Воспринимающее воздействия архетипов мышление, по-видимому, тоже архетипично – как минимум в той мере, в какой оно направлено на то, чт? само ощущает как всеобщее и что объективно является, видимо, переживанием зон наиболее активного проявления архетипов, то есть их давления на сознание, а также в той мере, в какой оно не осознает этого проявления и давления, равно как и их архетипической природы. Контакты сознания с такими зонами ведут к возникновению адаптивной психической деятельности по установлению самых общих ориентиров для дальнейшего развития психики. Эта деятельность выступает как мифология, религия, философия (или мифология на уровне мышления), наука и абстрактное мышление вообще. Об искусстве и литературе я даже не говорю – это сущая вотчина архетипов, в нем они исходно выражаются почти всегда без услуг и посредства мышления, да и сознание заметно меркнет и в процессе творчества, и в ходе восприятия искусства.

Доказательная демонстрация гипотезы об архетипичности мышления на материале, скажем, хотя бы одной только философии была бы сложной, но важной задачей, хотя браться за ее разрешение еще, пожалуй, рано. Ведь пока не получены ответы на вопросы, только поставленные автором теории архетипов, Юнгом, а не то даже и на такие, каких он не ставил вообще[4]4
  Мое изложение – интерпретация и разработка этой теории; только очень уж поверхностному знатоку Юнга покажется, будто это «перелицовка».


[Закрыть]. Например: все ли архетипы хотя бы обнаружены? (Вероятно, нет.) Не обнаружены ли лишние, мнимые архетипы (например, «архетип Богочеловека» – это, видимо, просто один из архетипических образов самости, и притом не самый прозрачный)? Установлены ли все условия взаимодействия уже обнаруженных, то есть дано ли полное описание работы всего психического организма человека? (Очевидно, что нет.) Существует ли генезис архетипов, то есть имеют ли они свою эволюцию, свою историю? Не совсем ясно; но по крайней мере ясно, что хотя бы символические формы проявления архетипов в ходе эволюции вида уж точно менялись.

Можно думать и так: если архетип вечен, то это блокирует возможность всякого изменения – и к худшему, и к лучшему. Вопрос в том, в каком смысле архетип вечен, а в каком нет. Он вечен, видимо, как узел энергетической структуры психики (пример – образ родителей), но не вечен в символических формах своего выражения, а может быть, и в своей функциональной роли в отношении других архетипов, которая может исторически-эволюционно изменяться. Дальше: есть ли в психике что-нибудь принципиально неархетипическое, и если да, то в чем тут дело? (Оно, возможно, пока существует в ней лишь в потенциальном виде – даже правила логики можно и нужно рассматривать как инстинкт, которому следует мышление.)

Всем архетипам присущи автоматизм и безличность, коллективность. Они – биопсихические машины или детали машин, и ничего человеческого в них нет – во всяком случае, его там не больше, чем, скажем, в селезенке. Ведь «цель» их работы – обеспечить базовую адаптацию (на инстинктной основе) и тем самым способствовать сохранению вида, а точнее, индивида как представителя, экземпляра вида. Сохранению и даже эволюции – до определенной черты, которая, вполне вероятно, уже достигнута.

Сказанное в полной мере относится и к «я», данному природой каждому человеку как ощущение и переживание самотождественности экземпляра вида, экземпляра, обреченного на самосохранение и потому наделенного «свободной волей», чтобы преуспеть в этом важнейшем для него деле. Само по себе «я» не имеет прямого отношения к личности – оно не более личностно, чем сердце, ведь экземпляр вида – еще не личность. «Я» – это природный функциональный механизм психики, без него психика невозможна, как тело невозможно без сердца. Оно работает правильно, если выполняет свою и только свою функцию, не замахиваясь на другие, несвойственные ему, в том числе и главным образом – личности. «Я» как личность, то есть самобытие, есть иллюзия, о чем знали, например, Будда, Экхарт и Ницше. В первобытные времена оно было таким, то есть иллюзорным, совершенно откровенно, потому что не было в модусе сознания, – затем, когда этот модус переходит на него, оказывается на острие сознания и не выдерживает такого соблазна, подвергаясь ассимиляции самостью или другими архетипами.

Вероятно, «я» – тоже архетип, ведь оно есть врожденный психический орган (каким наделено вообще все живое), системный координатор всех инстинктивных функций самосохранения конкретного индивида, данного «экземпляра». Если в последнюю историческую эпоху оно выступает центром поля сознания и поэтому неизбежно связывается в нашем представлении с ним, то так было не всегда. Возможно, сознание как негэнтропийный модус психики в ходе эволюции вида переходило от архетипа к архетипу, делая соответствующий архетип временной доминантой (пример – эпоха матриархата с доминирующим архетипом матери, который тогда, видимо, был в какой-то мере центром поля осознаваемости). Лишь сравнительно недавно, каких-нибудь несколько тысячелетий тому назад, сознание начало переходить и перешло к архетипическому «я», покинув свои прежние временные стоянки.

Однако у осознаваемого «я», помимо архетипической, есть, конечно, и другая сторона – уникальная способность ориентироваться, выбирать и осознавать свой выбор. И в этой своей способности оно может оказаться на границе между всеми архетипами и тем, что Юнг называет «самостью». Сознание и бессознательное – не разные сущности внутри третьей, то есть психики, а две ее стороны, скажем, правая и левая. Никакого реально существующего, отдельного от них центра нет, а есть только момент их единства, виртуальный центр – самость, некоторым образом для них запредельный. Но этот центр, несмотря на свою виртуальность, а лучше сказать, как раз благодаря ей, есть подлинный центр психики, как бы ее третий модус, модус потенций ее роста.

Самость – архетип всех архетипов как энтелехийный баланс психики, как источник «магнитного поля», ориентирущего ее развитие. Она пронизывает всю психику снизу вверх, а, значит, проходит и через ее сознательные слои, в том числе через «я», которое, стало быть, в какой-то мере, как и все остальные слои психики, причастно к ней. Эта причастность (иными словами, одновременная трансцендентность и имманентность самости в отношении всех элементов психики) может реализовываться по-разному в зависимости от поведения «я»: если оно претендует на центральное место, то, как говорит Юнг, ассимилируется самостью, которая тогда функционально выступает как обычный архетип, то есть как просто бессознательная стихия. При входе на эту ступень книги уже говорил, к чему может привести и приводит такая ассимиляция.

Теперь надо разобраться с тем, какое участие в судьбах психики могут принимать разум и мышление. Под разумом я понимаю практическую способность «я» полагать цели, упорядочивать в соответствии с ними сознательное восприятие, устанавливать отношения между определенными рядами восприятий и закреплять эти отношения на длительный срок, а также наделять их ценностью (положительной или отрицательной), а потому ориентировать сознание. Разум, полагающий ценности, – изобретатель морали, в то время как бессознательное амбивалентно: в нем есть все, в том числе добро и зло. Поскольку разум осуществляет селекцию восприятий в соответствии со своими целями (в отличие от бессознательного, которое тоже осуществляет селекцию восприятий, заданную биологической целесообразностью), выражая свободу воли, он в некоторой степени обладает личностным качеством (в отличие от сознания самого по себе). Под мышлением я понимаю способность разума оперировать выделенными рядами восприятий в соответствии с приданными им ценностями и по определенным, изначально бессознательно нащупанным правилам. Мышление имеет алгоритмическую, «орудийную» природу и потому машинно и безлично.

То и другое – функции «я», а потому, как и оно, обладают бессознательным аспектом. Что мышление может протекать бессознательно, в фоновом режиме, будучи оттеснено от поверхности сознания другими, более важными для «я» делами, – вещь для нас наименее важная. Куда важнее то, что разум со своим мышлением, сколь бы сильным и последовательным оно ни было, может направляться бессознательным, разумеется, сам того не замечая, не осознавая. Бессознательное, как и разум, обладает ориентирующим качеством – я уже упомянул об этом, – с той разницей, что эта ориентация инстинктивна, «биологична» и имеет целью исключительно самосохранение индивида и вида[5]5
  В процессе нормальной, естественной индивидуации и на начальных этапах самостановления (см. ниже) бессознательное – несомненно, ведущий игрок. Но уже случаи невротического отклонения от естественной индивидуации взывают к активности сознания (и в этом надо видеть отмеченную еще Юнгом ценность невроза) и в удачных случаях вызывают ее, а уж в дальнейшем ходе самостановления роль активного сознания растет все больше и больше. (Что неврозы часто бывают побочными эффектами, а то и симптомами роста сознания – дело совсем другое, специальное и меня тут более подробно не интересующее.) Участие бессознательного здесь, однако, тоже абсолютно необходимо, но уже в ином качестве – питательной почвы и энергетического резервуара. Только в лице самости бессознательное сохраняет и будет сохраняять свое энтелехийное качество. Еще кое-какие соображения на эту тему см. в конце выхода с моей лестницы.


[Закрыть], в то время как разум способен ориентировать на цели, отличные от самосохранения, а именно на достижение более высокого уровня развития психики, – более высокого, чем биологический и биосоциальный. Это уровень личности, о которой здесь надо сказать яснее.

Я пользуюсь термином «личность» далеко не в общепринятом смысле, а именно для обозначения того полюса индивидуальной психики, который противоположен ее коллективному полюсу и в обычном случае всегда остается скорее более, чем менее, виртуальным, формальным, нереализованным. (При этом коллективное и личностное не тождественны сознательному и бессознательному: есть коллективное сознание и есть принципиально бессознательный момент в личности.) «Я», разумеется, не совпадает с личностным полюсом индивидуальной психики – оно занимает промежуточное положение между ним и ее коллективным полюсом и способно перемещаться в направлении того или другого. Движение «я» от коллективного полюса индивида к личностному я и называю самостановлением.

В этом движении «я» меняет свою природу – точнее, вообще отказывается от природы, от обусловленности природой: оно становится сверх-индивидуальным и сверхприродным и в этом смысле оно становится все меньше «я» (если так можно выразиться: тут и язык уже отказывает). Личность – уже не индивид, все существование которого укладывается в биологические и социальные рамки, а нечто большее. В отличие от индивида личность творит себя сама, и тем больше, чем менее индивидуальной она становится. А это творчество означает, что личность не только потенцирует свое сознание, расширяет его[6]6
  Расширение сознания не означает, что оно расширяется за счет бессознательного: это последнее ничуть не уменьшается, оно – величина постоянная. Не меняет оно и своей природы, принципиально непознаваемой и не управляемой сознанием. Это расширение ведет к росту общего объема психики, то есть к росту жизни. Расширенное и повышенное сознание, однако, может научиться подводить всю психическую систему к состоянию упомянутой интеграции с бессознательным. Попытки управлять бессознательным, «перепрограммировать» его, командовать им нелепы и опасны; это исключительно матричные реакции на открытие бессознательного Фрейдом и Юнгом.


[Закрыть], но и интегрирует это сознание в архетипический слой своей психики. Интеграция же (степень которой принципиально не определена) ведет к тому, что сознательное «я» личности становится более глубоким, спокойным и отстраненным – отстраненным прежде всего от центрального положения в психике. Оно много меньше, чем «я» индивида, оно даже уже не совсем «я» (вот более точное выражение), но потому и более адекватно в смысле общего психического баланса, а, значит, оно сильнее.