Текст книги "Без права на помилование"
Автор книги: Вадим Пеунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
«Черная бархаточка на правом глазу...» Но Папа Юля – зрячий, никаких черных бархаточек и белых повязок во время встречи с прапорщиком Сирко в ресторане Саня не обнаружил. Таким хмурым, зоркоглазым художник и нарисовал его по описанию очевидцев. А бархаточка нужна Папе Юле для «авторитета», для того, чтобы надежнее втереться в доверие: как же, потерял человек здоровье на фронте! И становятся мягкими, отзывчивыми наши сердца при виде инвалида Отечественной войны. Прошли годы, они складываются уже в десятилетия, но живет война с ее бедами, с ее кровью и героизмом в памяти народной.
А тут такая убедительная, «правдивая» деталь. Иной бы героическую эпопею сочинил, как он трех фашистов «забодал» или гитлеровского генерала в плен брал. А Юлиан Иванович – скромняга! «Дурацкий случай: хлестнуло веткой по глазу».
И этакое «внутреннее благородство» сразу возносит «героя» в наших глазах.
Дементий Харитонович перед своим «фронтовым другом» мелким бесом ходит! «Юлий Иванович да Юлий Иванович!» И чемоданчик в уголок поставил, и показал, где Юлиан Иванович спать будет. И предложил умыться теплой водой, и посоветовал побриться.
Дарья Семеновна хотела послать сынишку за участковым, но вспомнила, что старший лейтенант повез в Донецк Ивана Ивановича.
Рассматривая фотопортреты троицы, Дарья Семеновна не сказала майору Орачу самого главного: опознала она в Дорошенко своего Хрыча. Но виду не показала, отвлекла внимание бдительного человека фотокарточкой Папы Юли. Зачем это сделала? Кто поймет женщину, если она сама порою не может объяснить свои поступки. Может, хотела окончательно убедиться, что ее дедуган, ее Хрыч, – и не Яковенко, и не Дементий, и не Харитонович? Может, в чем-то сомневалась? Фотопортрет с рисунка, сделанного по рассказу, – это еще не фотокарточка: все приблизительное, лишь похожее. Но именно по этому фотопортрету директор благодатненского промтоварного магазина опознала своего «шахтера из Воркуты», а директор стретинского универмага и ее мать – «Лешу из Волгограда».
Дарья Семеновна затеяла с гостями опасную и хитрую игру. Выпили по рюмочке, по второй. Перед этим все трое были уже «на взводе», словом, их разморило. Хозяйка притворилась пьяненькой и начала болтать:
– Сегодня у меня в магазине был один старый знакомый. Когда-то в Огнеупорном я, ох, и покуражилась над ним! Мой первый муж погиб. И заела бабу тоска зеленая – места себе не находила. А тут объявляется на поселке вчерашний солдатик, молодой, красивый и неженатый. Сердце и застучало с перебоями. Только, по всему, у демобилизованного другая зазноба. Разобиделась я... Мы, бабы, невнимание к себе пуще измены не прощаем, ну, и насолила бывшему солдату три бочки огурцов!
– А чего его теперь сюда занесло? – с невольной ревностью спросил Харитоныч.
– По службе, – ответила Дарья Семеновна. Разлила водку по рюмкам и предложила: – Хлопнем, мужики, по единой.
Харитоныч – прибауточку под рюмочку:
– Выпьем, братцы, тут, бо на том свете не дадут. А если там нам подадут, то выпьем, братцы, там и тут.
– Он у нас в Огнеупорном был участковым, – продолжала разыгрывать из себя пьяненькую болтушку Дарья Семеновна. – Какого-то фашиста искал... Ну, я ему и брякнула «Видела!» Мой мильтончик помчался по начальству с докладом, думал, поди, медаль заработает. Только за тот «подвиг» его турнули из участковых. Правда, теперь он при чине. Полковник, что ли. В гражданском – не поймешь. В Стретинке, это за Волновой, обокрали универмаг. Ловко так – все замки на месте. Ну и «моют» эту дуру – директрису. Так вот, полковник интересовался, Не предлагал ли мне кто-нибудь в последнее время «левый» товар. Чудак петух: воду пьет, а куда она девается, никто не знает! О таком родной матери не заикаются: заманчивое дело тюрьмой пахнет.
Юлиан Иванович подтвердил:
– Туда дорога, словно шоссе Москва – Симферополь, а обратно – тропка горная, осыпью перекрытая. Чужое на рубь берешь – на червонец дрожишь, на сотенную ответ держишь. Борони тебя боже, Дарья Семеновна, позариться на чужое. У тебя дом – полная чаша, и душа светлая. Это и называют людским счастьем. – Он пошарил глазами по красному углу и почему-то вздохнул: – В бога, случаем, не веруешь? Двоих мужей похоронила, горе к вере душу не повернуло?
– А я – на людях, – ответила Дарья Семеновна. – К богу приходят от одиночества, от вселенской тоски... И от страха перед смертью. Нагрешит иной, наследит – всю свою жизнь обляпает, а потом – к богу. Отвалит сотню на церковь, на четвертак свечей купит – словом, взятку. И молит: «Прости, господи, раба твоего!» – Она зло рассмеялась.
Говорила Дронина явно с намеком. Не понравилось это Юлиану Ивановичу.
– В наши годы, Дарья Семеновна, не гордыню надо исповедовать, а смирение...
– Вы, случаем, не в проповедниках у сектантов? А еще бывший фронтовик!
Он поднялся из-за стола, прошелся по просторной кухне, где ужинали. Заматеревший мужик топал вперевалочку, чуть боком, было в его движении что-то неотвратимое, словно ледокол по весеннему прибрежному льду.
– Фронтовик, говоришь? – остановился он перед хозяйкой. – Сколько чужой крови я видел... И сам немало пролил. Убитый – он все равно человек: немец ли, русский ли, еврей ли... И ведет тебя чужая кровь к богу. Не к иконному – церковному, а к тому, который в душе.
– Мой бог – хороший мужик. – Дронина игриво подтолкнула Харитоныча локотком под бок. – Выпьем-ка по черепочку.
– Печень побаливает, – отказался Дементий Харитонович. – Я свою цистерну, похоже, уже... – Он чиркнул себя ребром ладони по кадыку.
Тогда Дронина к Папе Юле:
– Юлиан Иванович, раз живем!
– Раз – это точно, – нехотя согласился он.
Дронина продолжала дурачиться:
– А жаль, все-таки, что я тогда не женила этого милиционера на себе: была бы сейчас полковницей.
Юлиан Иванович не согласился:
– Не мы судьбу выбираем, а она нас. Вам, Дарья Семеновна, на роду было написано похоронить двух мужей, и встретить затем Дементия Харитоновича.
– Хоронить – не рожать, – озоровала женщина. – Соседи помогут. Так что и третьего отнесу... А может, и на четвертого соберусь с силами. На милиционера! Погоны – они дают власть, а кто при власти – тому и уважение. Верно, Харитоныч? – спросила она у своего милого. – Обещал мой полковник после Дня освобождения Донбасса наведаться. Познакомлю вас с ним, – беззаботно тараторила хозяйка.
Дементий Харитонович угрюмо молчал. А Юлиан Иванович принялся отчитывать подгулявшую женщину:
– При нынешней-то распущенности милиционер – он, как пастух при стаде, не позволяет глупой овце отбиться. А вот паскудствовать, издеваться над святым – над смертью близких – не гоже. Как бы судьба не покарала за это.
– А я не суеверная, – отмахнулась Дронина.
По ее убеждению, она уже достаточно «нашарахала» дружков, пообещав им через денек-другой свидание с «полковником милиции», и решила послушать, о чем они будут говорить, оставшись вдвоем.
– Мы живем по-деревенски, – предупредила она гостя. – Летний туалет – на огороде. Харитоныч, покажешь, А то заблудится наш Юлиан Иванович ночью, очутится у соседки. А у той мужик – в четвертой смене.
Она вышла из дома, направилась было на огород, а потом оглянулась: видит, друзья – тенью возле стола, – и юркнула к окну.
Гости стояли друг против друга, как два петуха, готовые к схватке.
– Чего злишься? – спросил Дементий Харитонович, явно заискивая перед Юлианом Ивановичем. А тот ядовито, будто перед этим желчи полстакана выпил, ответил:
– Завтра под черноту и обшманаем потребку!
Дарья Семеновна ничего не поняла из этой тарабарщины. И разговаривали дружки не очень-то громко, да и слова – все какие-то вывертыши, до того «неудобные», словно бы пальто наизнанку.
Память у Дрониной – профессиональная, она легко держала в голове сотни цифр по каталогам, по прейскурантам и просто по бухгалтерии. Так что не поняв слов, она постаралась запомнить их звучание.
По-кошачьи ловко отошла от окна, присела на лавочку, стоявшую сбоку веранды. Надо было разобраться в услышанном.
Для нее было ясно одно: Юлиан Иванович хорошо знает майора милиции Орача. Дарья Семеновна радовалась своей находчивости: ловко она распалила дружков, особенно когда ввернула словечко «про фашиста», которого Иван Иванович искал в Огнеупорном.
Ясно было и другое: что-то произойдет. Но что именно? «Обшманаем потребку».
В Донбассе, где, как говорят работники милиции: «сложная оперативная обстановка», так как сюда съезжаются «бойкие» со всей страны, встретить человека, который в быту порою употребляет жаргонные словечки, не так уж и сложно. Дарья Семеновна знала, что «шмон» означает обыск. А обшманать? Обыскать, что ли? «Потребку» обыскать... Потребку... Может, это потребсоюз? Но в поселке орсовские магазины, потребсоюз – в селе. Участковый ее предупреждал, и Иван Иванович напомнил: ограблены два сельских магазина.
Выходит, еще один... Завтра. Но почему тогда Юлиан не забирает с собою Хрыча?
«Пригладырь кралю, чтобы не сопела». О том, кто такая краля, догадаться было не трудно. Она! Но что значит «пригладырь»... «Приглуши, чтобы не сопела!»
Придя к такому выводу, Дарья Семеновна, естественно, вскипела. А кто останется равнодушным, доведавшись, что два жмурика, один из которых бывший фашист, собираются тебя «пригладырить?» Чтоб и не сопела, то есть не дышала!
«Не на ту нарвались, «фронтовички»! – решила Дарья Семеновна. – Еще посмотрим, кто кого «пригладырит»!»
Видимо обеспокоенный долгим отсутствием хозяйки, на крыльцо вышел Дементий Харитонович. Потопал было на огород, но, попривыкнув к темноте, углядел на лавке светлое платье:
– Ты чего? – заботливо спросил он. – Поплохело?
– Ноченька-то какая, Харитоныч! Чувствует твой нос – яблочко в саду! Посиди-ка рядком, поговорим ладком, – предложила игриво она.
Но Дементий Харитонович был встревожен:
– Юлиан Иванович собрался домой.
– Никуда не пущу! – решительно поднялась с лавки Дронина. – Двадцать лет не виделись фронтовые друзья и разбегаются! Чего не поделили? Вот оставь вас одних на пару минут!
– У старого память дырявая. Кажется ему, что не выключил утюг. А домашние все в отъезде!
Дарья Семеновна заохала:
– Учудил!
Юлиан Иванович и в самом деле собрался в дорогу: одевался.
– Куда на ночь-то глядя! Уже никакие автобусы не ходят. А вам далеко добираться?
– В Изюм, – угрюмо ответил гость. – Я вернусь. – Пообещал он. – Заложником друга оставляю. Утюг не выключил, старый дурак! – ударил он себя кулаком по лбу.
Дронина пьяненько рассмеялась:
– Изюм – это под Харьковом. Полдня добираться. Да уже сутки миновали. Или утюг перегорел, или дом – угольками, чего пороть горячку. А мы сейчас еще по рюмашечке!
Она начала собирать со стола грязную посуду.
– Спасибо, сыт! И так мы с вами на радостях-то перебрали. У Дементия завтра печенку вздует, у меня сердце отзовется... Не умеем мы беречь свое здоровье.
Как не хотелось Дрониной отпускать от себя Юлиана Ивановича! Но силой гостя не удерживают. (Попробуй-ка справиться с этим бугаем!).
Она решила проследить, куда и как он поедет.
– Харитоныч, давай проводим. Человек впервые на поселке, еще заблудится, – предложила она.
Но Юлиан Иванович не хотел стеснять хозяйку:
– Не волнуйтесь, Дарья Семеновна, за ласку, за внимание спасибо. Тут у вас все дороги ведут на автостанцию. А уж там я какую-нибудь машину подряжу. Вы без меня Дементия не обижайте!
– А когда я его обижала?
На том они и расстались. Юлиан Иванович поцеловал руку хозяйке, как настоящий кавалер, и ушел в ночь, в темноту, которую где-то далеко в конце неширокой, заросшей тополями улицы разрывал свет фонаря. Там и мелькнула последний раз коренастая фигура гостя.
Вернулась Дарья Семеновна в дом и начала колдовать на кухне. В старой деревянной ступе, стоявшей на буфете, хранились лекарства, которые надо было держать подальше от детей. Домашняя аптечка. Там лежал димедрол в порошках. Остался от тех времен, когда приезжала навестить ее сестра покойного мужа, женщина нервная, спать не могла без порошков...
Засыпала Дарья Семеновна все тридцать штук в бутылку с водкой. Расколотила, разбултыхала. А когда муть осела, процедила через тряпочку-дерюжинку.
– Я тебя, Хрыч чертов, «пригладырю»!
Заменила на столе тарелки, подрезала в салат помидоров, подлила подсолнечного масла.
– Присядь, – пригласил ее Дементий Харитонович, пододвигая поближе к себе стул.
Она присела. Он обнял ее за плечо.
– Удобный ты для жизни человек, – начала разговор Дарья Семеновна. – Работящий, тихий... Пенсия шахтерская. А в друзьях у тебя какой-то сектант. Чего он все про бога да про божий промысел?
– Перепахала его жизнь, – ответил тихо Дементий Харитонович, думая о чем-то своем. Положил себе на колено маленькую ручку Дарьи Семеновны и стал поглаживать. – Многие меня любили, – признался он, – да только душа ни к кому не прикипала... до тебя...
– Расхвастался, кобель! – невесело усмехнулась Дарья Семеновна. Легко освободилась от рук Дементия и налила из «заповедной» бутылки полстакана водки. – Так и ты у меня – не первый. Только я своих любила. И не их – себя хоронила в тех двух могилах. Но время быстро врачует бабье сердце. Накачает тоской – белый свет не мил. И во сне спокоя нет. Все он и он... Замуж второй раз и вышла, чтобы не чокнуться. А после второго – тебя долго выбирала. Как считаешь, повезло мне? Или промахнулась? – не без наглости спросила она, ища взглядом глаза Дементия.
А он был мягок и нежен. Он искал взаимности, хотел быть с нею откровенным и боялся этого неожиданно нахлынувшего на него чувства.
– Носит судьба-судьбинушка человека по белу свету... – Голос Дементия Харитоновича отдавал хрипотцой. Это от внутреннего напряжения. – Ловишь счастье, закинув в море-окиян удочку, а какая-то малявка обдирает насадку до крючка. Смыкнул – и нет ничего. Под счастье надо бы завести трал, чтобы все житейское мере процедить. Сидишь с удочкой и ждешь, что приплывет. Все случайное... Подсек, а оно лишь кошке в утеху.
– Что-то ты, Дементий Харитонович, запел заупокойную! – съязвила хозяйка.
Повертел-повертел Харитеныч стакан с водкой в руке, грустно полюбовался им.
– Тебя, дуреху, жалко.
– Считаешь, что я с тобой промахнулась... – сделала вывод Дарья Семеновна.
– Нарежусь я сегодня! Налей-ка по венчик, – подставил он стакан.
– А печенка-селезенка? – спросила Дронина, наливая. – Выпьем водочки, закусим холохолом... – дразнила она.
Дементий Харитонович оставил стакан в покое, вдруг схватил Дарью Семеновну обеими руками за плечи, сжал. В карих глазах вспыхнуло по крохотному пожарчику.
– Могла бы уехать со мною на край света? – задышал он ей страстно в лицо.
– Где он, край-то! – попыталась она стряхнуть тяжелые руки со своих плеч. – Земля круглая. Глядят на нас из Америки и говорят: «На краю света».
А Дементий Харитонович вел свое:
– Прямо сейчас! Разбудим сына – и до утра нас нет! Проживем! О деньгах не тужи.
– Я уехала с милым, а мне мои подруженьки по магазину сделали недостачу, тысяч на пятьдесят. И пойдет за Дарьей Семеновной следом розыск.
Как-то трубно, словно раненый мамонт, очутившийся в западне, взревел Дементий Харитонович. Отпустил женские плечи и влил в себя водку, будто умирающий от жажды странник холодную ключевую воду.
Выпил до капли, поставил стакан донышком вверх.
– Чего я тебя раньше не встретил? Лет двадцать пять тому! Может, другим бы человеком стал...
– Тебе повезло, что ты меня не тогда встретил... У меня был Костя, да и у тебя жена...
Дементия Харитоновича начало вдруг корежить, крутить, будто в него воткнули два провода с высоким напряжением.
– Была у старого кобеля хата! Веревкой называлась! – пробурчал он злобно. – Я вор! – ударил себя в грудь кулаком. – Пятьдесят семь лет топчу землю, двадцать восемь на тюремных нарах загорал. Там и печенку в карты проиграл, – пояснил он, догадавшись по выражению лица Дарьи Семеновны, что она его не понимает. – А то, что от тюрьмы уцелело, – в водке утопил. И вместо печенки – квашня у Жоры-Артиста.
Сказанное им уже не могло ее удивить, – это не было новостью. Но Дарья Семеновна сделала вид, что не верит.
– Трепло ты, Дементий Харитоныч. Вознамерился бабу удивить. Чем? Да ты их, воров-то настоящих, хоть раз в жизни видел? У моего Дронина, царство ему небесное, работал в бригаде один бывший. Оба погибли... Так то был орел! Мог при случае человека обидеть и даже зашибить до смерти. Но пожаловал он как-то на мой день рождения. На такси прикатил: на заднем сиденье – две охапки цветов. Ну, я его за такую красоту прямо при Дронине – в губы! Да со вкусом! И от той моей радости аж поплохело мужику. «Отцепись, – говорит, – а то не ручаюсь за себя». А ты – старая вешалка, тихоня и жадина. Давай-ка, Хрыч, тяпнем по единой и – баиньки, – Она вылила ему в стакан оставшееся в бутылке. – Утешься, вор мой сизокрылый.
Его трясло настолько, что он не мог удержать в руке стакан – выплескивалось содержимое. Тогда она, как мать ребенку, который не хочет принимать горькое лекарство, запрокинула голову, прижала к своей груди и вылила в рот водку. Затем сунула дольку свежего огурца, обмакнув его в соль, – закуси.
Дементия Харитоновича морил сон. Он тыкался носом в стол и нес несусветное, бессвязное. Сделал было попытку подняться, но тут же плюхнулся на место. Загремела посуда, он стащил ее на пол вместе со скатертью.
Тогда Дарья Семеновна закинула его руку себе на плечо и поволокла, обессилевшего, в комнатушку, на диван. Дементий всегда там спал. Уходя, рано утром к себе, она обычно говорила: «Еще не муж. Перед сыном стыдно».
С трудом усадила на диван. Сняла туфли, уложила.
Дементий Харитонович на какое-то мгновение очнулся. Сделал попытку поймать ее руки. Захрипел, раскашлялся. И говорит:
– Я не дам тебя Юльке... Застрелю его, суку... Он зверь... Нельзя оставлять его живым. Шкуру сдерет и сапоги себе пошьет.
Дарья Семеновна стояла рядом и ждала, когда он перестанет постанывать и шевелиться. Сон у пьяного был тревожный, знать, мучали кошмары.
Наконец он успокоился. Дарья Семеновна еще постояла над ним. Он и в свои пятьдесят семь оставался по-своему красивым, мужественным. Вот только пьянь перекосила скулы.
Наверно, ей надо было бы кипеть злостью. Как же, растоптанные надежды, обманутое доверие... Но ничего подобного к этому Жоре-Артисту, вору и бабнику, потерявшему в тюрьмах совесть и здоровье, она не испытывала. Удивление: «По виду, будто обыкновенный человек». В сущности, приветливый, даже желанный. Сын, отвергавший других, поселковых, претендентов на ее руку и сердце, в одно мгновение привязался «к дяде Дементию». Мастерили что-то, строгали, выпиливали... Словом, было в нем нечто настоящее, заставлявшее ее ждать «старого Хрыча», волноваться, когда он запаздывал и не являлся в обеденное время. Ей и сейчас приятно было думать о нем. Правда, она его воспринимала, как... уже отсутствующего. Мысли были непривычно чистые, словно о покойнике, который долго мучался, да вот, наконец, отошел, как говорится, в мир иной.
– Сбросила бы судьба нам обоим лет по двадцать. Сразу бы тогда, после Кости...
Она считала, что со вторым мужем ей тоже повезло. Добрый, трудяга. Все – в дом. По поводу каждой копейки с ней советуется. Такой уж скромный и тихий. И ее приучал к монашеской сдержанности. А душа хотела какой-то щедрости, вот как с Костей.
Дементий (для нее он, наверно, навсегда останется Дементием, Хрычом и не будет Жорой-Артистом или как его там еще?..)... Дементий и по сию пору был сердцем свежее и отзывчивее, чем ее шахтер.
А в тридцать-то...
Говорят, молодость – не порок. Но каких глупостей не натворишь по молодости! Силушку девать некуда, прет она из тебя. Думаешь: «Ух! Р-разгоню! Р-растрясу! Р-раз-вернусь!!!» Разогнаться добрый молодец успевает, а вот чтоб развернуться в меру отпущенных ему способностей – времени не находит. В двадцать пять не идет – выплясывает, того и гляди, на руки встанет, и так-то, вверх тормашками, вокруг земного шара! А через двадцать пять ретивого и зажрали разные гастриты, язвы, циррозы. В двадцать пять у иного лоботряса и сердце, как мореный дуб, никакие «амурные крючки» за него не цепляются – соскальзывают. Да, не вечен человек.
Говорит: «Люблю. Уедем на край света. Сейчас, сию минуту!» Ищет покоя, уставший от жизни. Нашел тихую заводь возле вдовушки. А в тридцать, поди, бежал прочь от тишины, искал в океане бурю...
Дарья Семеновна бесцеремонно обшарила карманы Дементия. Нашла ключик, привязанный к брючному ремню. «От чемодана!»
Перенесла в кухню, положила на стол. Знала, что Дементий спит сном праведника, но все же оглянулась. И только потом открыла.
Бельишко: майка, трусы, пижама, сандалеты. А в левом углу – документы. Два паспорта, два военных билета. И один партийный. Всюду фотокарточки Дементия, а фамилии разные: Дорошенко и Черенков.
Рука нашарила пистолет. Старенький, но ухоженный. Всю вороненую черноту давно уже счистили, и поблескивал металл тускло топкой смазкой.
«Господи! – ужаснулась Дарья Семеновна. – Он же убивать собрался!» И это было так обидно для нее. Ну, вор – куда еще не шло. Случается. Начнет человек с мелочевки; банку краски с производства, несколько досок, мешок лука на колхозном огороде... Но воровство – дело азартное. Сегодня – банку, завтра – пять. Продал, понравились легкие деньги. Выпил с дружками. Понравилось, повторил. И так – до тюрьмы. Но убить! Человека убить! Да какое ты имеешь право! Ты его рожал? Ты его кормил-поил? Ты возле его постели засыпал от усталости, просиживая ночи? Ты последнюю крошку отдавал ему, сам опухая с голоду? Тебя бы самого! Да так, чтоб только мокрое место осталось!
Она вытряхнула содержимое чемодана на стол. Звякнули какие-то ключи. Целая связка. Взяла их в руки. И вздрогнула от догадки. В спальню к себе! А там, в сумочке, ключи от магазина...
Сравнивая, она приглядывалась к «бородкам» и «зубчикам». Сомнения быть не могло!
Вот когда хлестнула по сердцу обида: «Гад! Хотел меня! Меня-а-а... А я, дура забубенная!»
Дальнейшие ее действия были продиктованы инстинктом самосохранения. Уложила в чемодан все вещи, кроме пистолета и ключей. Заперла и отнесла на место. Затем, повертев пистолет в руках, осторожно обтерла рукой, снимая смазку. Сунула оружие за пояс юбки, вынесла в сарай и зарыла в угле. Зачем? И сама толком сказать не могла. «С глаз – долой!»
По пути отвязала бельевую веревку, висевшую во дворе. На кухне взяла тяжелую деревянную колотушку, которой отбивала антрекоты и отбивные. Взвесила ее руке. «Сойдет». Но обух колотушки был ребристый: «Изуродую, пожалуй...» – мелькнуло в голове. И обмотала деревяшку тряпкой.
Дементий лежал на спине и храпел. Но она все равно подкралась на цыпочках. Подошла, приподняла его голову и стукнула по темени. С размаху. Дементий вздрогнул и вытянулся. Дарья Семеновна начала связывать его приготовленной веревкой. Укрутила, как кокон. Потом к ней пришел страх: «А жив ли?» Приложила ухо к сердцу – оно билось медленно и трудно. Скорее на связанного ведро воды. Черт с ней, с постелью!
Дементий застонал. Дарья Семеновна намочила в нашатырном спирте ватку и заткнула ею ноздри связанному. Тот закрутил головой, выматерился и открыл глаза.
– Ну, Дима, Жора, Леня или как там тебя еще, догулялся! Мой магазин надумал ограбить, а меня – пригладырить. Да так, чтобы и не сопела!
Он, было, рванулся, но она показала ему увесистую колотушку.
– Лежи! А то еще раз пригладырю!
Разбудила сына. Мальчишка только разоспался, долго не мог взять в толк, чего ждет от него мать.
– Дементий хотел ограбить мой магазин. С тем, бородатым. А меня пригладырить. Да я упредила субчиков. Покарауль, – она передала сыну колотушку. – В случае чего – промеж глаз. И не жалей! Они с Юлианом Ивановичем не одного человека ухлопали.
Заперла все окна, двери, наказала сыну никому ни под каким видом не открывать, а сама побежала к участковому.
...Увы, того дома не было.
Дарья Семеновна поспешила на шахту, в диспетчерскую: «Позвоню Ивану Ивановичу!»
