Текст книги "Без права на помилование"
Автор книги: Вадим Пеунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Куропат-Магеланский покачал головой: «Нет-нет, совсем не то».
– Я немного подрабатываю. Приобретешь старье на запчасти в «Юном технике», на базаре, просто на руках. К примеру, тот же «Темп»... Я извлек из него кое-какие лампы, сопротивления... Соберешь диковинку – кто-нибудь купит.
– Цветной телевизор тоже приобрели по случаю? – поинтересовался Иван Иванович.
– Само собою, – подтвердил телевизионный мастер.
– Бракованный? – попросил уточнить Иван Иванович.
– А работающий за полцены не продают, – назидательно пояснил Куропат-Магеланский. – У него оказались неисправными генератор развертки и регулятор сведения лучей. Регулятор – это сложная система из трех электромагнитов сведения, из магнита «синего» цвета и магнита чистоты цвета, – разъяснял телевизионный мастер представителю милиции. – У меня эти части были, цена на бракованный телевизор устраивала, и я его приобрел.
– Позвольте спросить: а откуда у вас дефицитные запчасти? Из телеателье?
– Нет-нет! – поспешил откреститься Куропат-Магеланский. – Снабжает один знакомый. – Он глянул на майора милиции и понял, что проговорился о том, о чем следовало бы молчать. И тут же поспешил исправить свою ошибку: – От случая к случаю. Приходит в мастерскую, вызывает: «Есть то-то и то-то». Я обычно не торгуюсь, потом все расходы окупаются.
– Иметь на примете нужного человека – великое дело, – поддакнул Иван Иванович телевизионному мастеру. – Может, он и мне окажет услугу?.. Я не в порядке конкуренции... Не познакомите со своим знакомым?
– Пожалуйста. Как только он появится... – наивно ответил телевизионный мастер, делая вид, будто совершенно не догадывается, к чему клонит майор милиции. Ни один мускул не дрогнул на его холеном лице, глаза оставались по-прежнему лучистые, доверчивые.
– У вас что, односторонняя связь? Только – он к вам? – не без иронии поинтересовался Иван Иванович.
На Куропат-Магеланского ирония не произвела должного впечатления.
– Меня это устраивает. Он приносит мне то, в чем я нуждаюсь. Если бы были иные источники снабжения, никто бы к услугам «залетных» не прибегал. Согласитесь!
«Целая философская концепция! – подумал Иван Иванович. – Дайте мне от пуза всего, даже то, что нужно для «левой» работы, тогда и спрашивайте с меня порядочность. А в условиях существования дефицита вы уж освободите меня от морали «непорочности». Дураков поищите в ином месте».
Иван Иванович без малого четверть века отдал работе в милиции и уж, казалось бы, насмотрелся на всяких: и на мелких проходимцев, и на крупных преступников, среди которых встречались порою просто талантливые люди. Но он никогда не переставал удивляться, как они оправдывали свои поступки. Даже те, кто каялся в содеянном («дозреть» до этого им, как правило, помогает милиция), даже искренне раскаявшиеся, и те обычно оправдывают себя, ссылаясь на различные обстоятельства, которые их вынудили, толкнули, заставили... Но любое преступление созревает и совершается только там, где кончается мораль. У каждого народа свои обычаи и традиции – они к нам пришли от дедов-прадедов, есть законы писаные и неписаные, они помогают нам жить в коллективе, в обществе, сосуществовать людям, казалось бы, с самыми несовместимыми характерами и наклонностями, вкусами и привычками, различным социальным положением, с разной мерой ума и таланта...
«Не укради!», «Не обмани!», «Не убей!», «Не повторяй всуе имя господа твоего», то есть не оскверняй то, что свято тебе и близким... Этим законам – тысячи лет. Не было, нет и быть не может общества, которое позволило бы своим членам делать все, что они пожелают в данную минуту. Один хочет спать, а другой в это же время – петь песни. Один добывает хлеб насущный в поте лица своего, а другой убежден, что остальные должны обеспечивать его всем, чем он пожелает.
Куропат-Магеланский считал, что государство обязано снабжать его дешевыми радиодеталями, из которых он собирал бы приемники и продавал их «клиентам»...
– Не вспомните, как зовут вашего снабженца? – спросил Иван Иванович.
Телевизионный мастер вяло пожал плечами, мол, удивительные вопросы задает майор милиции.
– Колян... в смысле Николай. По крайней мере, он так отрекомендовался, паспорта я у него не спрашивал.
– И давно этот Колян снабжает вас телевизорами?
– Снабжает он меня запчастями третий год. Телевизор я приобрел по случаю на базаре.
Аркадий Яковлевич держался спокойно, отвечал на вопросы с достоинством, на легкую иронию майора милиции не реагировал, делал вид, что не замечает ее.
– Где он берет дефицитные запчасти, вы, конечно, не поинтересовались?
– А зачем? – вопросом на вопрос ответил Аркадий Яковлевич. – Я привык уважать чужие интересы.
– И мои вы смогли бы уважать?
– Ваши? – удивился Куропат-Магеланский.
– Мои! Вы, по всей вероятности, уже догадались, что ваша встреча не столь уже случайна и, задавая вам вопросы, я преследовал какие-то свои интересы.
– А-а... в этом плане. Ну, конечно, чем могу. Содействие милиции – гражданский долг каждого.
– Выполняя этот долг, не смогли бы вы пригласить меня к себе домой и хотя бы накоротке познакомить с личной радиомастерской?
Вот когда смутился телевизионный мастер: мочки больших, чуть оттопыренных ушей заалели, ухоженное лицо вспыхнуло.
– Но... чем вас может заинтересовать небольшая комнатушка с хламом?
Иван Иванович сделал вид, что принял лепет Куропат-Магеланского за согласие. Поднялся со стула повеселевший.
– Благодарю вас, Аркадий Яковлевич, за понимание интересов других людей. Ну что ж... Не откладывая дело в долгий ящик, вызову сейчас машину. Туда-сюда...
– А работа?.. – оторопел Куропат-Магеланский.
– Аркадий Яковлевич, мы мигом: одна нога здесь, вторая – там. Работа у вас индивидуальная. Думаю, что руководство телеателье нас с вами поймет.
Иван Иванович вызвал оперативную машину. Ждать пришлось минут десять. Куропат-Магеланский сидел на стуле словно зайчонок, которого дед Мазай только что вытащил из половодной стремнины: он мелко и неуемно дрожал.
Когда шофер-сержант доложил, что «машина ждет», Иван Иванович обратился к телевизионному мастеру:
– Аркадий Яковлевич, вы не будете возражать, если мы пригласим с собою за компанию, чтоб веселее было, кого-нибудь из ваших друзей? К примеру, директора ателье. Надеюсь, вы не считаете его своим врагом? Нет? Вот и превосходно: он такую отличную характеристику дал вам... Ну и кого бы вы еще порекомендовали?
Куропат-Магеланский потерял дар речи, уставился на Ивана Ивановича поглупевшими глазами.
Майор Орач разложил перед телевизионным мастером набор фотокарточек, среди которых была «святая троица».
– Аркадий Яковлевич, нет ли здесь вашего «снабженца»?
С огромным трудом Куропат-Магеланский поднялся со стула, казалось, у него заскрипели все суставы, как у столетнего, больного застарелым ревматизмом деда. Лубяными, помутневшими от внутреннего напряжения глазами пробежал по фотокарточкам, покачал головой и тяжело плюхнулся на стул.
Задворный переулок, 7... Наверно, когда-то были дома под номерами 9 и 11. Теперь же на их месте протянулось шоссе. По другую сторону его громоздились коробки девятиэтажных домов. Чтобы во двор не затекали сбегавшие с округи в Кальмиус воды, хозяин отгородился от шоссе высоким – сантиметров тридцать – валиком из асфальта. Само подворье лежало метра на полтора ниже шоссе, которое изрядно подсыпали, когда строили.
Как только Куропат-Магеланский открыл добротную, окованную уголком широкую калитку, Иван Иванович наметанным глазом окинул двор, уходящий вниз от ворот, и сразу вспомнил показания Остапа Харитоновича Ярового, на машине которого вывезли награбленное из благодатненского промтоварного магазина: «Развернулись, сдали задом, словно в яму заехали. По будке процарапала ветка».
«Вот она... яма! А дерево?»
Загремела цепь по асфальту, завизжало железо; это бросился навстречу вошедшим огромный пес из породы кавказских овчарок. За ним тащилась цепь, надетая на толстую, протянутую наискосок через длинный, узкий двор проволоку. Клыкастый кобель лаять не умел, он рычал угрюмо и надсадно: р-р-р! В дальнем углу двора проволока была прикреплена к столбику калитки, ведущей в сад, а ближним концом – к старому, раскидистому тутовнику: под ним на асфальте валялись давно размятые, растоптанные и успевшие высохнуть черные ягоды. Одна из нижних веток нависла над проходом.
«Сюда! Сюда Папа Юля завез благодатненские телевизоры! Но осталось ли от них что-нибудь? Минуло две недели... А у Аркадия Яковлевича клиентура солидная».
Куропат-Магеланский вдруг повернулся на пороге калитки к тем, кто шел за ним следом, и срывающимся голосом заявил:
– Вы намерены сделать у меня обыск! И двух понятых взяли. А где ордер? Я протестую против произвола!
Этот выпад убедил Ивана Ивановича, что далеко не все из приобретенного у Папы Юли сумел куда-то сбыть телевизионный мастер со звучной дворянской фамилией Куропат-Магеланский. Что-то приберег.
– Аркадий Яковлевич! – укоризненно покачал головой Иван Иванович. – О каком обыске вы говорите? И по какому поводу! Вы же пригласили нас к себе в гости, решили похвастаться домашней мастерской. И ваши друзья подтвердят это! Илья Касьянович, – обратился майор Орач к директору телеателье, – неужели у нас шел разговор об обыске?
Директор телеателье искренне удивился и даже обиделся:
– Аркаша, разве мы с Витей, – кивнул он на молоденького мастера, которого по совету Ивана Ивановича прихватил с собой в столь необычную поездку, – пошли бы на обыск! За кого ты нас принимаешь?
В это время в оперативной машине громко заговорила рация: «Фиалка»-шестая вызывала «Фиалку»-первую... Это одна из патрульных машин, разыскивающих Папу Юлю и его дружков. Иван Иванович подумал: уж не объявился ли кто-нибудь из «троицы»? Он готов был поспешить к рации, но... отпускать Куропат-Магеланского даже на одно мгновение сейчас было нельзя.
Опытный сержант-водитель переключил динамик на трубку, и ход дальнейших переговоров для четверых, толпившихся у калитки, остался неизвестным. Но голос милицейской рации подействовал на телевизионного мастера отрезвляюще. Может быть, он понял, что этому настойчивому майору достаточно связаться с «Фиалкой»-первой... А может, и того проще: пригласит «прокатиться» в служебной машине до милиции. Имеет право – не откажешься.
Куропат-Магеланский вдруг стал скромным и покорным, настоящим пай-мальчиком.
– Если хотите, то, пожалуйста... Милости прошу. Только Пирата привяжу.
Он оттащил собаку вглубь двора и набросил цепь на специальный крюк, вмурованный в стенку сарая, из которого доносилось кудахтанье курицы, хлопотливо оповещавшей мир о том, что она снесла яйцо.
...Просторная веранда затянута виноградом. Он рос вдоль стен, взобрался на крышу, создавая широкий полог, охранявший тихий уютный домик от назойливого солнца.
– Сюда. Только осторожнее, здесь высокий порог, – предупреждал гостей Аркадий Яковлевич. С веранды – в коридор, оттуда через большую кухню, обставленную модной польской мебелью, в комнату-мастерскую...
Да, такой мастерской могло бы позавидовать даже телеателье! Вдоль стен – три яруса специальных полок, покрытых цветным, в шашечку линолеумом. На них разномастные корпуса к приемникам, телевизорам, магнитофонам. На втором ярусе – магнитофоны и телевизоры без корпусов. На нижней – аккуратно уложенные в специальные ящички запчасти: сопротивления, транзисторы, трансформаторы, реле, катушки, лампы... А на большом оцинкованном столе красовались два цветных телевизора.
– Понимаете... По случаю... – залепетал уже совсем по-детски Куропат-Магеланский. – Сказали, самодельные.
– Илья Касьянович, – обратился Иван Иванович к директору телеателье, – я не специалист. Как, по-вашему: самодельной работы эти красавцы или заводские?
Директор – плотный мужичок борцовского телосложения, «весом до ста килограммов», чуть расставив руки и слегка наклонившись вперед (словно бы шел на сближение с противником), шагнул к оцинкованному столу. Ловко взял махину-телевизор на живот, непонятным приемом крутнул его. Присмотрелся к пломбе, перевел недоумевающий взгляд на Куропат-Магеланского, запустил толстопалую пятерню в свою короткую – ежиком – густую шевелюру, перешерстил волосы и сказал, словно с маху единым ударом забил гвоздь в податливое дерево:
– Заводские. – Он был обескуражен своим выводом, на широкоскулом лице заиграли желваки. Илья Касьянович не знал, что дальше делать: может быть, надо вскрыть заднюю крышку? Выразительно глянул на сотрудника милиции.
– Как, Аркадий Яковлевич, вскроем или согласимся с Ильей Касьяновичем, что пломба – заводская?
Куропат-Магеланский подавленно молчал.
– Илья Касьянович, а вы не ошибаетесь? Пломба действительно заводская? – Иван Иванович сделал вид, что усомнился в словах директора телеателье.
Тот не на шутку разобиделся.
– Да что я: двух – по третьему? И в пломбах не разбираюсь? Аркаша, не делай из меня идиота! – потребовал он.
Куропат-Магеланский сдался:
– Я же не говорю, что пломба не заводская... Но когда мне предложили телевизоры, то сказали: «самоделки», а я на пломбы не смотрел. – Понимая, что такое объяснение может вызвать лишь сочувственную улыбку, уточнил: – В тот момент было некогда...
– Аркадий Яковлевич, пожалуй, по этому случаю можно и протокол составить, как вы считаете? – обратился Иван Иванович к хозяину дома.
Тот почему-то обрадовался и ответил бойко:
– Да, да, конечно...
– Один – у Крайнева, два – здесь, а четвертый где? – спросил Иван Иванович.
– У товарища из министерства... Вы его не знаете. Он давно просил что-нибудь приличное. Извините, – обратился он к Ивану Ивановичу, – я тогда в телеателье был в расстроенных чувствах. Не рассмотрел толком ваших фотографий. Покажите-ка еще раз.
Иван Иванович достал заветные фотокарточки.
– Пожалуйста.
Просмотрев их, Куропат-Магеланский отобрал одну: Кузьмакова-Суслика:
– Он!
Иван Иванович обратил внимание Куропат-Магеланского на фотокарточки Папы Юли и Дорошенко.
– А этих встречать на жизненном пути не доводилось?
Куропат-Магеланский еще раз внимательно присмотрелся к фотокарточкам и, тяжко вздохнув, ответил:
– Нет, не встречал. – Постоял, в растерянности повертел в руках фото, осторожно положил их на стол. Он чувствовал себя виноватым в том, что ничем больше не может быть полезным майору милиции.
Но у Ивана Ивановича были факты, позволяющие усомниться в искренности телевизионного мастера. Телевизоры Куропат-Магеланскому привезли прямо из благодатненского магазина, как говорится, «минуя базу». Он их ждал. В машине находились трое: Папа Юля, Дорошенко и Кузьмаков. Разгружали – спешили, а телевизоры оказались в самой глубине, у заднего борта, и сначала из машины выгрузили мешавший проходу товар. Неужели Дорошенко и Папа Юля не принимали участия в разгрузочно-погрузочных работах, свалили все трудности на Кузьмакова, а сами дожидались на улице? Конечно, можно предположить и такое. Папа Юля – мужик ушлый и осторожный. Но преступников поджимало время!
«Потом разберемся», – решил Иван Иванович.
– Так как же ускорить нашу встречу с этим, по всему, не очень-то приветливым человеком? – Показал Иван Иванович фотопортрет Кузьмакова.
– Ума не приложу! – Куропат-Магеланский в досаде ударил себя ладошкой по высокому красивому лбу. – Может, заглянет в телеателье. А вообще-то он из Моспино, – неожиданно признался хозяин дома.
– Это уже интересно! – оживился Иван Иванович. – У вас есть основания так утверждать?
– Да. Два раза он приезжал на такси моспинского автопарка, я обратил внимание на номер автопредприятия.
– А с телевизорами как? Тоже в телеателье привез? – задал Иван Иванович проверочный вопрос.
– Как можно! Четыре таких огромных ящика! – воскликнул Куропат-Магеланский. – Сюда... – тихо уточнил он, осознавая, что стал соучастником преступления. – Накануне Колян заехал и предупредил; «Привезу кое-что интересное... Готовь гроши, тысячи две-три»... И привез.
– Сам?
– Кто-то ему помогал: двое или трое. Точно сказать не могу. Колян распорядился: «Чем меньше будешь знать и видеть, тем дольше и богаче проживешь». Велел мне подежурить в глубине двора, чтобы собака не лаяла. Я и держал Пирата за морду. Разгрузили прямо у порога. Колян подошел, взял деньги...
– Почем обошелся экземпляр?
– По четыреста.
– За тысячу шестьсот купили, за три двести продали. «Навар» – вполне! Только телевизоры-то краденые. И вы не могли не знать этого.
– А мне и не нужно было знать! – вдруг вскипел Куропат-Магеланский, который до этого был тише стоячей воды, ниже скошенной травы. – Сказал Колян – самоделки, значит – самоделки. Лишние вопросы в таком деле неуместны. Мне продали, я купил.
– Ворованное, – растолковал Иван Иванович. – И, по всей вероятности, уже не первый раз. Следствие это выяснит. Достаточно проверить вашу клиентуру по телеателье.
Телевизионный мастер Куропат-Магеланский вновь скис: поглупел, подурнел, холеное белое лицо взялось буро-малиновыми пятнами.
Иван Иванович понял, что попал «в яблочко».
Кому хочется отвечать за содеянное. Любое преступление живится надеждой: «Пронесет! Я так все обтяпаю, что комар носа не подточит!» А отбери у будущего правонарушителя «железную» веру в свою исключительность, этакую «непотопляемость», убеди и докажи, что суровое наказание неминуемо, неизбежно, – и преступность снизится на... девяносто девять процентов.
Иван Иванович начал оформлять протокол. «Моспино! – не без удовольствия подумал он. – Это уже адрес...» И хотя он приблизительный – нет ни улицы, ни номера дома и квартиры, но это уже кое-что!
Что праведней: лживая правда или правдивая ложь?Как-то вечерком, после ужина, когда Иван Иванович просматривал газеты, сидя по обыкновению в кухне, к нему подошел Саня тоже с газетой в руках: вычитал что-то интересное.
– Отец, скажи-ка, пожалуйста, ты испытываешь моральное удовольствие от работы в милиции?
– Редко. – Иван Иванович задумался. – Разве когда сумеешь помочь хорошему человеку избежать беды.
– А вот сядет за решетку Ходан?..
Иван Иванович покачал головой:
– Нет, Саня... Это старая боль, старый долг... Какое уж тут моральное удовлетворение... Я по наивности надеялся, что судьба сведет нас с ним на фронте. И будет тогда у меня в руках автомат. А вместо автомата мне доверили пушку. Так что провинился я перед своей совестью, перед Матреной Игнатьевной и теми, кого Ходан расстрелял, кого ограбил и растлил. Обезврежу его. Искуплю вину. И только-то.
Иван Иванович, видимо, ответил не так, как ожидал сын. Саня поморщился:
– А поэзия труда? – Он помахал газетой, свернутой трубочкой. – Вот членкорр Бабасов утверждает, что суть поэзии нашего труда – в самом трудовом процессе. Присутствуя на вскрытии этой самоубийцы из Стретинки, ты, наверное, чувствовал себя, ну если не Пушкиным и Есениным, то хотя бы Маяковским, которого бережет милиция?
Иван Иванович покачал головой:
– На вскрытии Веры Сергеевны я не присутствовал, не было необходимости. Но если откровенно: ее смерть – это суровый выговор майору Орачу.
– За служебное упущение?
– Нет. За недостаточную чуткость к человеческой боли.
Иван Иванович догадывался, что Саня затеял этот разговор с какой-то определенной целью. Где-то класса с девятого сын неожиданно повзрослел и стал подвергать все отцовские истины сомнению. Он требовал доказательств. Может быть, так в нем рождался пытливый ученый? Ничего на веру. Сначала Саня лишь спрашивал, отец пояснял. Но потом сын стал не соглашаться с некоторыми доводами, оказывается, многие события он оценивал совсем иной, своей, меркой. Даже в том, что такое хорошо и что такое плохо, их взгляды порой не совпадали.
Спорили. Каждый опирался на свои знания, на свой жизненный опыт. Говорят, в споре рождается истина. В их спорах истина появлялась редко, чаще оба оставались при своем мнении и расходились, чтобы завтра, послезавтра, через месяц вновь схлестнуться в яростной словесной перепалке. Марина, слушая спор своего любимца с отцом, улыбалась. Ей нравилось, что молодость не уступает опыту. Аннушка вздыхала, иногда ужасалась: «Подрались бы уж, что ли!»
Но они всегда были вежливы по отношению друг к другу, ядовито вежливы. Ирония, сарказм – вот способ доказать недоказуемое.
Именно в этих словесных стычках рождалось доверие сына к отцу, и укреплялась любовь отца к сыну.
– Ну, хорошо, возьмем пример попроще: ограбили мебельный, ты помчался к месту происшествия. Посетило тебя в этот момент ощущение крылатости?
– Нет. Опутало холодное бессилие, Это от незнания сути происходящего: а как? а что? а кто? а почему?.. Позже я все-таки почувствовал, что сочиняю песню. Представляешь ситуацию: знаю, что знаменитый начальник участка шахты Ново-Городская Пряников за четыре года без малого на миллион рублей сделал приписок, знаю, что проходчики отдают ему часть заработка, а доказать ничего не могу. Хоть плачь! Хоть волком вой. Все делалось умно, грамотно, без ошибок. На участке – круговая порука. – Иван Иванович оживился, отодвинул газету, указал сыну на свободный стул, мол, садись.
– Читаю списки тех, кто работает, – продолжал Иван Иванович, – тех, кто за последние два-три года уволился с участка. И вдруг – стихи! Сроду в жизни не подозревал за собой таких пороков:
«Скажи-ка, Пряников, каков
Кузьма Иванович Прутков?
Известно вам, что рогоносец,
Любимец ваш Победоносец.
А Юлиан-Иван Семенов
Объелся взятками, как боров».
Чертыхнулся, а наваждение не проходит. Звучат проклятые рифмы во мне, как сельские колокола в ветреную погоду. Еще и мотивчик под них подбирается, этакий солдатский марш. Я – к себе в розыск, я – в мебельный, я – к Генераловой, а дурацкие стишата живут на языке.
С чего бы? Фамилии как фамилии, по первому впечатлению – вполне и на уровне. Совпадения? Нашел чем удивить работника милиции! Главным художником в нашем оперном театре – Тарас Григорьевич Шевченко. На фронте у меня в расчете заряжающим был Александр Сергеевич Пушкин. Из Уржума. А уж чудных фамилий – сплошь и рядом. На том же пряниковском участке один из горных мастеров – Самогонка, помощник начальника участка – Пивовар. А начальник – Пряников. Чувствуешь, какой набор? Но сердце розыскника по этому поводу – ни гу-гу! Ни пословиц, ни острых выражений, ни стихов. И вдруг – эта самая «эврика», которая делает из обычных нормальных людей – одержимых. Отчества! Отчества этой троицы! Ива-ны-чи! И это при таких известных фамилиях! Встретил одну – улыбнулся. Рядом вторая – покачал головой, подивился: «Ну и ну!» А тут – третья. И невольно рождаются в твоем мозгу параллели.
Иван Иванович с доверием глянул на сына. Он говорил о сокровенном, о том, как рождаются открытия. Но Саня казался в тот миг каким-то внутренне чужим. По крайней мере, Иван Иванович не находил в нем отзвука! А хотелось! Должен был быть этот отзвук. Раньше в подобных ситуациях он рождался.
Саня не подсаживался к столу, продолжал стоять сусликом, насупился. Рука сжимает газету.
Иван Иванович продолжал рассказывать, но уже не с таким воодушевлением:
– Припомнился случай, мне его рассказал начальник УИТУ[7]7
УИТУ – Управление исправительно-трудовых учреждений.
[Закрыть] Виталий Афанасьевич Тонкопалов. В одной колонии начальнику отряда («чабану», на воровском жаргоне) двое осужденных на Первое мая сделали подарок – поднесли «дармовщинку» – глиняный горшок, а в нем – два небольших росточка, два будущих гладиолуса. Принес начальник отряда необычный подарок в свой служебный кабинет и начал думать: что бы это могло значить? За восемь лет работы в колонии он убедился, что жизнь подбрасывает нам «юморных», «балагурников» и «понтариков», то есть по-своему веселых и находчивых, для которых – не дай желанного свидания с любимой, но позволь «взять на пушку», объегорить, втереть очки начальству, выставить его в смешном виде. Это считается у заключенных чуть ли не делом чести, доблести и геройства.
Не уразумев смысла необычного подарка, начальник отряда решил посоветоваться с теми, кто поопытнее, – с начальником оперативной службы. А тот был – служака из служак, и ему в голову пришло самое невероятное – мина! Говорит он начальнику отряда: «Неси цветок сюда. Мы его исследуем». Начальник отряда заколебался: «Они подарили и ждут, что я буду делать с горшком. Понесу через всю зону, начну клохтать, как курица над первым яйцом, – на смех поднимут, еще и кличку «Горшок» прицепят». Тогда начальник оперативной службы взял переносной металлоискатель и пришел в отряд. Вертел горшок в руках, вертел, металлоискателем прослушивал – никаких враждебных звуков. На том, казалось бы, и дело закончилось. Но через несколько дней, в День Победы, из отряда исчезли те двое, что сделали необычный подарок. Побег! Объявили тревогу, подняли на ноги всю область! Сообщили в столицу. Оттуда приехал генерал внутренних войск. Сутки ищут, вторые, пятые... И вот Виталий Афанасьевич, мужик умный, двадцать лет, отдавший этой службе, случайно узнает о необычном подарке начальнику отряда. Расспросил, что и как. Пришел в кабинет, где стоял горшок с ростками. Долго на него смотрел, а потом говорит: «Какие цветы? Гла-ди-о-лу-сы! На жаргоне – гладиолухи! Так вот, «гладиолухи» мы с вами, не сумели прочитать такой простой криптограммы. Что это такое?» – показывает на будущие цветочки. Начальник отряда отвечает: «Ростки». – «Не ростки, а по-бе-ги! – уточнил Виталий Афанасьевич. – Два побега! Побег весной из места заключения имеет свой специальный термин: «зеленый». Вот и читайте подарок, – заключил начальник УИТУ, ставя глиняный горшок на стол: – «Гладиолухи! В мае будет два побега!»
Иван Иванович ждал, что Саня улыбнется: он всегда тонко чувствовал юмор. А тут такая причина: на изощренную хитрость нашелся проницательный ум. Но Саня – словно истукан. «Да что с ним?» – уже зарождалось в сердце Ивана Ивановича беспокойство. Спрашивать Саню не стоило: замкнется. Надо было ждать естественного развития событий. Иван Иванович вел рассказ, а сам не спускал глаз с сына: «Что с тобой?»
– Принялись за дружков этих бегунов. Расспросы – допросы... И выяснилось, что «беглецы» с кем-то поспорили, мол, начальство – лопоухие, даже наш начальник отряда, на что уж мужик стоящий, но и он – без мозгов и без юмора. Я ему «брякну», как все есть, предупреждение сделаю, а он, сибирский валенок, все равно не допрет, что к чему. А уж про остальное начальство ИТК[8]8
ИТК – исправительно-трудовая колония.
[Закрыть] и говорить не приходится...
Узнав, что «подарок» рожден спором, Виталий Афанасьевич сделал вывод: настоящего побега быть не должно, просто два умника решили с начальством колонии «сыграть в жмурки». Прочесали рабочую и жилую зоны, и нашли «беглецов» в бочках из-под краски. Сидели они там день и ночь, их кормили-поили, – для всех в отряде это был своеобразный спектакль. Словом, когда я узрел необычные фамилии, – продолжал Иван Иванович, – в сочетании с одним и тем же отчеством, я почему-то решил, что тут дело смахивает на случай с побегами гладиолуса: мол, начальство лопоухое и где уж ему додуматься до подлинного смысла.
– Сработало собачье чутье на добычу, – по-своему растолковал Саня. – Цивилизация, предоставив нам все блага, вытравила из человека великий дар природы – чутье на опасность. Но у некоторых людей в экстремальных условиях оно обостряется. Генералов рассказывал, что на фронте он даже ночью угадывал дорогу, всегда выбирал правильное направление. Вот и розыскники – сродни ищейке.
– Комплиментик достойный камневеда! – воскликнул Иван Иванович.
– Камневед – неплохо! – согласился Саня. – Изучая камешки, которым по паре миллиардов лет, можно заглянуть в будущее Земли на полтора миллиона веков.
– Масштабы! – не без сарказма восхитился Иван Иванович.
– Не всем же считать время на секунды и минуты. Кстати, сколько времени майор милиции Орач занимается тремя магазинами? Уже четвертый месяц. В пересчете на геологическое время – это... – Саня прикинул в уме, с чем бы сравнить, – ...это четыреста тысяч лет.
Иван Иванович не стал разъяснять сыну, что за последнее время он принимал участие и в раскрытии ряда других преступлений, но в трех случаях (два сельских промтоварных магазина и мебельный в Донецке) пока еще не нашел полного ответа. Приближается! Приближается, но...
Ему сейчас важно было иное: встряхнуть как-то Саню, наставить разговориться, обнажить душу. И он решил сыграть в поддавки. Развел руками, мол, ничего не попишешь, крутимся четыре месяца на одном месте и все без толку.
– Порою приходится иметь дело с неглупыми людьми среди преступников.
– Так стоит ли овчинка выделки? Может, плюнуть на все? – явно поддразнивал Саня отца. – Чем они там поживились? На прилавки сельских магазинов не попало три транзистора, четыре телевизора и с десяток пар женских сапожек... Да у нас в стране за сутки выпускается двадцать тысяч телевизоров, двадцать пять тысяч радиоприемников, два с лишним миллиона пар кожаной обуви!
– А в какое сальдо-бульдо мы с кандидатом геологических наук запишем судьбу Веры Сергеевны? Прапорщика Станислава Сирко?
Саня нахмурился еще больше, схлестнулись на переносице черные брови, в карих глазах – тоска.
Иван Иванович встал со стула, подошел к сыну, заглянул в глаза. В них полыхал злой огонь. Отец покачал головой:
– Злость еще никогда и никому не давала мудрых советов.
Конечно, в своих нападках на майора милиции Орача, который уже пятый месяц и все без толку ловит трех отъявленных негодяев, Саня прав.
Но если бы Саня ставил вопрос так, и только так, Иван Иванович остался бы доволен сыном. Пусть где-то и в чем-то он ошибается, неправильно представляет себе многогранность связей, существующих в жизни, в природе, а в главном прав – в стремлении восстать против гнусности, порока, косности... Но Саня пытался масштабами служебного преступления других обелить уголовное преступление своего друга.
Иван Иванович уже готов был в самой резкой форме пристыдить сына, но тот достал из кармана брюк смятый конверт и протянул его отцу. Внизу конверта – обратный адрес: крупным почерком старательно, по всем правилам каллиграфии, выведены буквы.
«Письмо от Славкиной жены!»
Короткое, всего в несколько слов послание женщины, потерявшей опору в жизни:
«Славик мне все рассказал. Это ты со своим Иваном Иванычем упрятал его за решетку! А он за тебя готов был – хоть в паровозную топку! Но чего можно ждать от Адольфика! Своими бы руками удавила такую гниду!»
Что можно было сказать по поводу письма?
– Ты, Саня, на нее не сердись. Впала в отчаяние, а оценить ситуацию – ума не хватает. Горе как бы раздевает душу недалекого человека. И сразу видишь ее бедность. Мещанин с удовольствием клеймит чужие промахи и прощает себе преступления, мол, обмишурился, с кем не бывает... А с настоящим человеком – не бывает! Ты, сын, потерял друга, а теперь готов потерять и веру в дружбу. А она есть. И любовь есть!
