Текст книги "Без права на помилование"
Автор книги: Вадим Пеунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Что нужнее человеку: горькая правда или праведная ложь? Что из них добрее к нам? Врач никогда не говорит тяжелобольному: «Вы умрете через месяц», «У вас в запасе – неделя», «Вам осталось несколько часов...» А вот священники принимали предсмертную исповедь и соборовали живых, собравшихся в вечный путь.
У жизни в тот момент, и раньше, и в будущем, был и будет для майора милиции Орача однозначный ответ на этот вопрос – его диктовала злая необходимость. Но когда у тебя на глазах рушатся великие человеческие надежды, превращаясь в труху, в пепел, ты каждый раз невольно задаешь себе один и тот же вопрос: «А имею ли я право разрушать?..»
– Вера Сергеевна, – обратился Иван Иванович к женщине все еще счастливой, когда они сели за стол в просторной комнате, где за плотными ставнями жила приятная прохлада, – вы не смогли бы описать подробнее внешность брата Леонида Николаевича?
Никакого скрытого смысла в вопросе Ивана Ивановича она не почувствовала, весь мир для нее теперь был расписан радужными красками, все люди – изумительные, добрые, справедливые.
– Ему за пятьдесят. Очень сердитый. Когда говорит, раздуваются ноздри, как у скаковой лошади, – припоминала она.
– Не было ли у него особых примет? Какая-то странная походка, что-то на лице, наколки на руках... – помог Иван Иванович наводящим вопросом.
– Были приметы! – легко отозвалась Вера Сергеевна. – Короткая борода. Рыжеватая. Наверно, подкрашивает, на висках – седина. И в бороде «серебро» должно быть.
Рыжая борода...
Иван Иванович достал из кармана заранее припасенный фотопортрет Папы Юли.
– Похож?
– Он! – ахнула Вера Сергеевна. – Только в жизни посердитее. Вы знаете, я очень стеснялась его. Он знал, что мы с Лешей стали близкими людьми, но еще не расписались. Мы с Лешей договорились: минует год после смерти его жены Елизаветы Антоновны... Какая необычная фотокарточка! – удивилась Вера Сергеевна.
– Портрет этого матерого преступника нарисовал художник по описаниям очевидцев. – Иван Иванович старался хоть как-то подготовить Веру Сергеевну ко встрече со злой правдой.
– Преступник?! – ужаснулась женщина, внимательно всматриваясь в фотопортрет. – Но он Леше всего лишь сводный брат, они двадцать лет не встречались, – поспешила она изготовить алиби для своего друга.
Тогда Иван Иванович передал ей фотопортрет Дорошенко.
– А это кто?
– Леша! – ахнула Вера Сергеевна. – Вы знаете, в жизни он постарше выглядит, у него появились залысины. – Она показала на себе, где Лешины залысины берут начало и где сходят на нет. – Он многое пережил: война унесла всех близких, жена последние пятнадцать лет лежала без движения – ее разбил паралич. Леша возле нее был и кормильцем, и сиделкой, – Вера Сергеевна явно любовалась фотопортретом. Но к ней подкралась тревога, набросила на сердце черную сеть. Женщина перевела взгляд с фотопортрета Дорошенко на аналогичный портрет Папы Юли. Удивилась схожести манеры исполнения и необычности: под портретом, выполненным до пояса, были нарисованы ноги: брюки и ботинки. – Иван Иванович, а откуда у вас такая фотокарточка Леши?
Сейчас майор милиции Орач должен крутнуть магнето и взорвать мину, подведенную под счастье этой скромной женщины.
– Этот человек совсем не тот, за кого выдавал себя.
Она не понимала, о чем идет речь. Глаза стали пустыми-пустыми. Она продолжала улыбаться, но уже не от полноты счастья, а по инерции.
– С ним что-то случилось? Он погиб? – вырвалось у нее.
– Нет, жив здоров. Только он не Черенков. У него другая фамилия: Дорошенко.
И тогда она рассмеялась. Ее потешало неведение майора милиции.
– Я своими глазами видела документы. Мы, женщины, очень любопытные. Когда я впервые зашла к нему в номер, они лежали на столе. Кто-то позвонил. Леша сказал, что забыл утром заплатить за номер, и вышел. Я видела и паспорт, и партийный билет. А когда приехали ко мне, рассмотрела повнимательнее. В паспорте перечеркнута отметка загса о регистрации брака и написано тушью: «Умерла». Стояла круглая печать. В партийном билете – отметка об уплате партийных взносов. У Леши постоянный оклад – сто восемьдесят рублей.
Она не хотела расставаться со своими заблуждениями, считая их великой правдой. Как ее переубедить?
– Четыре месяца тому назад у Черенкова похитили документы, ими и воспользовался Дорошенко.
– А жена?
– Что «жена»?
– Умерла?
– Да нет же. Жива. У них двое детей.
– Тогда это не он. В паспорте стояла отметка о смерти жены, а отметки о детях не было. И потом я же слыхала, как брат укорял его.
Если человек хочет верить, его ничем не проймешь, он находит тысячи подтверждений своей правоте. Вера! Блаженная слепота! Неограниченная способность во всем многообразии жизни видеть проявление только одного закона, одного явления, одного символа.
– Вспомните ситуацию, предшествовавшую разговору братьев о вас, – пытался Иван Иванович помочь женщине избавиться от заблуждений.
– Номер у Леши был отдельный. Я пошла в туалет сполоснуть стаканы. Они заговорили.
– Все это было сделано специально, чтобы вы услышали. И «случайное» знакомство в кафе – не случайно. Через ваше сердце эти двое преступников искали путь к магазину.
– Нет! – выкрикнула Вера Сергеевна. Но тут же спазмы перехватили горло, и она прохрипела: – Какой вы... страшный человек. Я и не знала... Очернить того, кого вы ни разу в жизни не видели в глаза!
– Вера Сергеевна, – убеждал пораженный силой ее любви и беспредельностью веры Иван Иванович. – Я прослужил в армии семь с лишним лет. Ехал домой с радужной надеждой и большим чемоданом, полным подарков. Дорошенко огрел меня ломиком по затылку, едва не отправил на тот свет. А перед этим мне казался таким свойским парнем!
– Если он такой бандит, как вы говорите, то почему гуляет на свободе? Куда смотрит милиция?
Она была по-своему права, и Иван Иванович не мог объяснить ей ситуацию в двух словах, мол, Дорошенко за прежнее свое получил.
– Уйдите! – жестко потребовала Голубева.
Иван Иванович покачал головой: «нет, уйти не могу». Он взял у Веры Сергеевны фотопортреты и спрятал их в блокнот.
– Даже если бы все это было правдой, зачем вы мне сказали? Зачем? – потребовала ответа женщина.
– Они ограбили не только ваш универмаг... Там, где они проходят, всходит горе. А «сводный брат» – один из тех, чьи руки обагрены кровью советских патриотов в годы Отечественной войны. Вы слыхали о трагедии во дворе благодатненской школы? Двадцать семь человек... Среди них – моя учительница... Я их видел своими глазами... Григорий Ходан, – пояснил Иван Иванович причину своей жестокости.
Но Вера Сергеевна уже не хотела ничего слышать.
– Какое отношение имеет Леша к вашему Ходану? Он что, вместе с ним расстреливал людей в благодатненской школе? Нет же! Так что знайте: я вам не помощница! Появится он сейчас на пороге, вы захотите его арестовать – я брошусь ему на помощь и ударю вас, чем смогу! – шептала она неистово. – Никто из мужчин до него не касался меня. Он – мой муж! Единственный и любимый, что бы вы о нем ни говорили. Я жду от него ребенка. Так зачем же, зачем вы мне все это рассказали? Вы самый жестокий из всех людей, которых я встречала. Уйдите! Уйдите!
Ему было горько и обидно, он чувствовал себя виноватым перед женщиной, которая умеет так преданно любить.
– Извините, Вера Сергеевна, – сказал он и направился и двери.
Но Голубева вдруг метнулась к нему, схватила за рукав.
– Нет, стойте! Я завтра же полечу в Волгоград и докажу, что мой Леша – не тот. Он только внешне похож на вашего Дорошенко.
– Но вы даже не знаете адреса, вы писали ему до востребования, – Иван Иванович сделал еще одну попытку уберечь женщину от новых глупостей, унижений и оскорблений.
– Я найду его через паспортный стол: Леонид Николаевич Черенков живет в Волгограде!
Оставалось последнее – показать ей официальный ответ Волгоградского УВД.
Прочитала Вера Сергеевна казенную бумагу о Черенкове и онемела, превратилась в неподвижного истукана. Долго сидела, молча, потом проговорила:
– Не верю! Никому не верю! Ничему не верю! Неправда все это! И ваши слова, и ваши бумажки! Зачем вы вторглись в мою жизнь?
Она хотела спасти свое счастье. Иван Иванович его разрушал.
– Вера Сергеевна, вы понимаете, какую опасность представляет для общества Дорошенко и его «сводный» брат». Они причинили вам самое большое несчастье, какое только можно придумать. И будут дальше сеять это несчастье. Чтобы обезвредить их, нужна ваша помощь.
– А мне нет дела до других! Когда я была одинока, кто разделил со мною эту участь? Когда я плакала от зависти к тем, у кого есть семья, муж и дети, кто меня утешил? Кто? И вы после всего хотите казнить моими руками того, кто вырвал меня из этого черного одиночества? Он мне за три недели сказал столько ласковых слов, сколько я не услышу до конца своих дней. А его плоть во мне! Его ребенок под моим сердцем! Не отдам! Не отдам! Не от-дам!
Привлеченная этим криком боли и отчаяния, в комнату заглянула Александра Матвеевна.
– Веруня, что с тобой? – обеспокоилась мать.
– Я сообщил ей печальную новость, – ответил Иван Иванович. Он уже готов был сказать, что человек, навесивший дверчата в сараюшке и поставивший насос с моторчиком, чтобы облегчить труд старой женщины по уходу за огородом, возможно, убийца, что он втерся в доверие двух женщин только для того, чтобы сподручнее было обворовать универмаг. Но что-то удержало майора милиции, и он пояснил то же самое мягче, иносказательно: – Леша, которого любила ваша дочь, можно сказать, умер. Нет больше такого человека.
А Вера Сергеевна, впадая в истерику, твердила:
– Неправда! Неправда! Неправда!
Она на глазах у Ивана Ивановича дряхлела: ссутулилась, пожелтела с лица, под глазами, в уголках губ, на лбу прорезались морщинки... Она начала терять сознание, заваливалась на бок, словно резко сброшенный с плеч мешок. Иван Иванович подхватил ее и крикнул Александре Матвеевне:
– Воды! Нет, нашатырного спирта на ватку! Есть в доме нашатырный спирт?
– Есть! Есть! – засуетилась старушка.
Иван Иванович уложил Веру Сергеевну на диван. Александра Матвеевна принесла кружку с водой, литровый пузырек нашатырного спирта и пачку ваты. Когда ставила кружку на стол, расплескала воду: кружка билась дном о доску.
– Надо вызвать врача! – распоряжался Иван Иванович, – Возможен нервный криз. – Он тер ваткой с ядовитым запахом нашатыря виски Веры Сергеевны.
Женщина застонала, веки дрогнули. Но открыть глаза не хватило сил.
– Врач-то в Волновой, – пояснила старушка, – а у нас в Стретинке – фельдшер. И то – днем. А сейчас разве что медсестра...
– Тогда – фельдшера! Где телефон?
Иван Иванович позвонил в медпункт, находившийся при молочнопромышленном комплексе, которым на всю область славился стретинский колхоз. Долго втемяшивал медсестре, что случилось и почему нужен врач. Желательно невропатолог.
– Можем потерять человека!
Довелось разъяснять, что он майор милиции, который приехал по поводу кражи в универмаге.
Договорившись с медпунктом о том, что «врач будет», за ним пошлют колхозную карету «скорой помощи», Иван Иванович решил позвонить бухгалтеру универмага. Он опасался, что пока появится врач, Александра Матвеевна не справится с обязанностями сиделки при перенесшей нервное потрясение дочери, ей потребуется помощь.
– Степан Спиридонович, неплохо бы прислать к Вере Сергеевне девочек, работниц универмага. Надо подежурить. Ей плохо, очень плохо.
Бывшему участнику Отечественной войны не пришлось долго втолковывать, он все понял с полуслова: нужна помощь.
– Счас, мигом! Это мы организуем! И наши девчата, и я сам...
Уезжал из Стретинки Иван Иванович с тяжелым чувством вины...
Ночью Вера Сергеевна повесилась. Девчушка, дежурившая возле нее, задремала, и больная, разбудив ее, отпустила. Даже проводила до калитки. Потом посидела с матерью на кухне, сказала ей, что идет спать. А на сон грядущий решила сходить в туалет, который находился в конце построек, практически на огороде.
По дороге сняла гибкий кабель, игравший роль бельевой веревки (удобно: протер тряпочкой – и вешай белье). Зашла в туалет...
Александра Матвеевна задремала, но что-то подняло ее с постели... Сердце матери – вещун... Дверь в дом не заперта, постель – не тронута, накрыта цветастым покрывалом.
Мать бросилась во двор, и в туалете...
– Ножонки-то поджала... – рассказывала она потом участковому.
Раньше самоубийц предавали проклятию. Их даже не хоронили на общем кладбище. Так живые отказывали отчаявшимся в праве единолично вершить свою судьбу. Может, наши предки были правы? Уходящий из жизни не уносит своего горя на тот свет, он оставляет его на этом...
Иван Иванович костил себя (что-то недоучел, недоделал, не предусмотрел, а обязан был!), сетовал на других, на тех, кто был рядом с Верой Сергеевной в последние минуты ее трудной жизни: «Не уберегли». И очень сожалел о том, что в свое время Дорошенко не приговорили к расстрелу.
Обезьяна стала человеком не от хорошей жизниРозыскник – существо нервное, замученное отрицательными стрессами, и, чтобы окончательно не свихнуться, ему хотя бы изредка нужна психологическая разрядка – тот же стресс, но положительный, а точнее – простая человеческая радость.
В этом плане жизнь побеспокоилась об Иване Ивановиче. Наконец дала первый результат та огромная организационная и оперативная работа, которую они с полковником Строкуном проводили последнее время: «выплыл» один из благодатненских телевизоров.
Майору Орачу позвонил замнач горуправления города Донецка подполковник Борылев Михаил Фомич:
– Иван Иванович, скажи-ка, пожалуйста, сколько хлеба выпекают за сутки донецкие хлебозаводы, и какая часть идет в мусор? Не знаешь? Обидно, что хлебные отходы попадают не к поросятам, а в помойку. Правда, не всюду. В одном славном шахтерском городе организованы пункты сбора пищевых отходов, где эти самые куски и краюхи приобретают у населения по цене пятнадцать копеек за килограмм. Так вот, теща одного полковника в отставке, пережившая ленинградскую блокаду, всех жильцов своего дома убеждает, что в крупных городах нужно организовать пункты сбора картофельных очистков и сухарей по горловскому методу. Словом, тотальная экономия! В пример она ставит бережливость своего зятя – человек при деньгах. Пенсией государство его не обидело и работает военруком в школе. Он сэкономил, накопил и недавно приобрел с рук отличный цветной телевизор. Вот что значит бережливость во всем. У других с этими цветными телевизорами – морока, а у полковника в отставке – никакой: цвет – радуга, звук – от шепота до иерихонской трубы. Одно слово, куплен у мастера! По случаю.
Забилось в радости сердце Ивана Ивановича.
– Фамилия и адресок бережливого! – попросил он у подполковника Бобырева.
– Полковник в отставке, бывший пограничник Виктор Ионович Крайнев, он же военрук средней школы № 9. Проживает: поселок Мирный, дом 29, квартира 54. Запиши и телефон...
И хотя майор Орач на память не жаловался, но говорят же: плохонький карандаш – надежнее хорошей памяти.
– Спасибо, Михаил Фомич. Век не забуду.
– Спасибом не отделаешься, Иван Иванович.
– Тогда с меня причитается...
Подполковник Бобырев рассмеялся:
– Я предпочитаю благодарности оперативными сведениями. Единственный вид «взяток», уголовно ненаказуемый.
– В долгу не останусь.
На том полушутливый разговор двух работников милиции закончился. Но Иван Иванович прекрасно понимал, какая титаническая работа лежит за этой, переданной в игривом тоне информацией: полковник в отставке Крайнев приобрел на руках цветной телевизор. Ориентировку Иван Иванович дал: «в районе крытого рынка». А поселок Мирный – новостройка на противоположном конце города, который по площади не уступает Москве. Правда, девятая школа – в центре. Но телевизор-то у Крайнева дома, а не в рабочем кабинете! Словом, оперативники горотдела вместе с райотделами буквально перешерстили весь Донецк, с десятками рабочих поселков, порою представляющих самостоятельные административные единицы, прежде чем среди миллиона жителей, благодаря «вредному» характеру бывшей ленинградки, возмущенной небрежным отношением соседей по дому к хлебу, вышли на человека, приобретшего новый телевизор.
Иван Иванович решил, что удобнее всего договориться с полковником в отставке о встрече по телефону.
В трубке зарокотал недовольный басок:
– Слушаю.
И вот первый разговор... Ты еще ничего не знаешь о человеке, кроме самого факта: купил на руках цветной телевизор. Цветной телевизор – проблема, как говорил Аркадий Райкин, «маленький дефицит». Крайнев решил эту проблему с помощью какого-то «толкового мастера». Но, договариваясь с отставником о встрече, майор милиции Орач и словом не обмолвится о главной причине. Вот о работе полковника в отставке Крайнева по военно-патриотическому воспитанию подрастающего поколения – сколько угодно. В общем, Ивану Ивановичу необходимо, чтобы его пригласили «зайти». Желательно в дом. На худой конец, такая встреча с Виктором Ионовичем Крайневым может состояться и в школе. Правда, сейчас летние каникулы... Впрочем, для «неорганизованной», неохваченной пионерскими лагерями пацанвы что-то делается. Вот как-то была телевизионная передача о военной игре старшеклассников «Зарница». Там шел разговор и о девятой школе...
Шла передача. Иван Иванович заглянул в зал, где сидели Аннушка с Мариной. Постоял несколько минут, подперев косяк. Бегали по полю великовозрастные детишки (из акселератов) в гимнастерках-рубашках, в каких они ходят на военное дело. Никакой динамики в игре, ничего интересного в работе кинооператоров. Память не зафиксировала ни одной детали, ни единого штришка. Словом – скука.
А как бы сейчас, в разговоре с Крайневым, пригодились какие-то детали. Вот тебе наглядный пример о пользе знакомств с телевизионными передачами даже по второй (местной) программе! Для оперативного работника нет мелочей. Все – в копилку!
– Виктор Ионович, здравствуйте, – начал Иван Иванович осторожно подбирать «ключи» к сердцу бывшего пограничника. – Я как-то видел передачу: «Зарница», там рассказывалось о девятой школе. Не могли бы вы...
– Не могу! – ответил угрюмо Крайнев. – В девятой школе я уже не работаю. Обратитесь к директору. Извините.
На том разговор и прервался. Трубка в руках Ивана Ивановича запищала. Он глянул на нее и положил на рычажок.
– Ну и тип, – подумал он об отставнике. – Бирюк чертов: «В девятой я уже не работаю, обратитесь к директору».
Иван Иванович позвонил замначу горуправления Бобыреву:
– Михаил Фомич, с каких это пор горуправление начало подсовывать старые и непроверенные сведения, которые в простонародье называются «липой»? Виктор Ионович Крайнев в девятой школе уже не работает – так он мне только что сообщил.
Подполковник Бобырев рассмеялся:
– Так-таки подал заявление! Вчера он лишь шумел по этому поводу... Обидели его... Сто вторая школа – образцово-показательная. Преподавание ведется на английском языке с первого класса. И кому-то надо было, чтобы эта школа выиграла «Зарницу». Может, телевизионщикам, которые делали киносъемки, может, какому-то еще... И девятая школа вынуждена была «проиграть». Полковник-пограничник обиделся за своих учеников. «Они у меня ползают по-пластунски! Они у меня окапываются». Ходил, громил районо, гороно, обещал написать «по поводу безобразий» в Москву...
Иван Иванович вспомнил, как благодатненские мальчишки играли в «казаков-разбойников», а после выхода на экран кинофильма «Чапаев» – в чапаевцев и беляков. До драки дело доходило, – никто не хотел быть «беляком». Как же: чапаевцы должны победить! Подбирали в «беляки» малышню и слабачков. Как те ни старались, но проигрывали. Сколько было реву, обид, яростной жажды «отомстить». И возникали на этой почве деревенские драки, расцветала мальчишечья междоусобица.
«Колючий мужик», – подумал Иван Иванович о Крайневе, теперь уже с невольным уважением. – И, похоже, принципиальный. Но почему, в таком случае, он купил ворованный телевизор? Видимо, не у случайного человека, а у того, кого хорошо знал».
Иван Иванович отправился к Крайневу в гости. Без предупреждения.
Тема беседы – ясна: о проигрыше. Ну и, само собою, как бы, между прочим, о покупке телевизора.
Предугадывая характер разговора, Иван Иванович заскочил домой. Хотел надеть ордена и медали: орден Отечественной войны, орден Славы, медаль «За отвагу», ну и юбилейные, к случаю... Но в последний момент все же решил, что это слишком... Главное в подобных вопросах – знать меру, не перебарщивать. «Колодки – в самый раз: скромно и наглядно».
Наверно, Иван Иванович рассчитал правильно. Дверь открыл высокий, бритый «под Котовского», лобастый человек и, увидев перед собой майора милиции, невольно покосился на четыре ряда тройных колодок, – отказать такому гостю в уважении он не мог.
– Виктор Ионович, здравствуйте, – поприветствовал Иван Иванович хозяина, одетого по-домашнему в спортивный костюм. – Я к вам по одному щепетильному делу; майор милиции Орач. – И, пожимая широкую в ладони, сильную руку, уточнил:– Иван Иванович, – предлагая тем самым Крайневу самому сделать выбор, как им обращаться друг к другу: по званию или по имени-отчеству.
Отслужив четверть века на границе, полковник и в отставке оставался военным человеком.
– Слушаю вас, майор, – сказал он, когда они вошли в комнату, главной достопримечательностью которой был кабинетный гарнитур финской работы и огромный цветной телевизор, накрытый накидкой под цвет обоев.
«Родненький!» – невольно обрадовался Иван Иванович.
– Я расследую небольшое дело... В одном учреждении забыли закрыть на ночь форточку. Утром пришли: сейф – в туалете, взломан с помощью тяжелого шахтерского молотка и зубила. В сейфе денег не держали – лишь документы да личные дела. Но на сей раз, бухгалтер оставила в нем свою зарплату – 73 рубля. Грабители деньги забрали, документы привели в негодность. Есть предположение, что к этому делу имеют отношение ученики одной из трех школ: шестьдесят седьмой, сто второй или девятой. Мне вас рекомендовали, как человека, который может дать... ну, если так можно выразиться, характеристику оперативной обстановки в девятой школе.
Крайнев был высок, худ и суров: все время хмурился.
– Это вы мне звонили? – спросил он баском.
– Я, – подтвердил Иван Иванович.
– Я же, майор, сказал вам: в школе больше не работаю.
– Со вчерашнего дня, – уточнил Иван Иванович. – Но события имели место раньше, накануне «Зарницы». И потом, я к вам обращаюсь не как к учителю школы, а как к человеку, который знает детей.
– Мои пойти на грабеж не могли! – напрочь отверг все обвинения Крайнев. – Видели бы вы, с каким энтузиазмом девчонки и мальчишки готовились к игре. Они у меня за пятьдесят секунд разбирали и собирали автомат Калашникова! Преодолевали полосу препятствий не хуже пограничников. Они делали марш-бросок на десять километров и походы на двадцать пять. А какие они смастерили себе автоматы! Это же готовое наглядное пособие!
Крайнев решительно встал с кресла и принес из соседней комнаты деревянный макет автомата в натуральную величину.
– Вот! – торжествующе протянул полковник игрушку.
С каким старанием и даже искусством был выпилен из толстой доски автомат! Со всеми характерными деталями. Ложе оббито чеканкой из тонированной меди, на стволе выжжена дарственная подпись: «Командиру комсомольской «Зарницы» 9-й школы полковнику Крайневу В. И. от учащихся 10 «в».
– Я полгода воевал за то, чтобы моим мальчишкам позволили на труде вместо табуреток возиться с автоматами. И что же?
Полковник поднялся. Он не мог сидеть, ему для выражения чувств нужно было движение, простор. Он начал вышагивать по диагонали большого паласа, расстеленного на полу комнаты.
– Директор накануне говорит: «Виктор Ионович, предупредите своих подчиненных, чтобы они... не активничали. «Зарницу» снимает телевидение... Просили кинооператоры». Я не понял вначале: как это «не активничать»? Атака – это же порыв! Это, если хотите, вдохновение!» А он мне: «Пусть они не перепрыгивают через окопы. Добежали – и назад». Как это «назад»? – гремел Крайнев. Это же отступление! Директор свое: «Неважно, кто выигрывает, важно иное: нас покажут по телевидению». Я и вскипел: год готовил ребят, учил, настраивал на победу, а теперь – «неважно, кто победит». Нет, важно! Но директор поговорил с бойцами «Зарницы» без меня. Я только потом узнал, в чем дело. И ребята мои скисли... Мы к месту «Зарницы» сделали марш-бросок. А сто вторая своих «бойцов» привезла на трех «Икарусах». Разбили палатки, расстелили брезенты, сели завтракать. Мамаши – официантками, подкладывают на тарелочки, подливают в стаканчики, бумажными салфеточками слюни «бойцам» утирают. А в это время пять отцов и один дед копали на безымянной высоте для будущих победителей окопы. Дед – участник Отечественной войны! «Бойцы» позавтракали, включили японский магнитофон и через выносные колонки – музыку на весь лес, простите – театр военных действий. Танцевали, пока отцы с дедом рыли окопы. Нет, скажите, майор! – гремел Крайнев. – Кого родила такая «Зарница»?
Иван Иванович полностью разделял возмущение Крайнева. И решил, что играть с Крайневым «в прятки» – не стоит.
– Виктор Ионович, за ваших мальчишек я спокоен. Но есть у меня еще один вопрос. Где и когда вы приобрели цветной телевизор?
Крайнев остановился, как вкопанный, посредине комнаты, словно бы уткнулся на бегу в невесть откуда взявшуюся поленницу. Глаза округлились:
– Это что, так принципиально?
– В некотором роде... Ограбили сельский универмаг, среди прочего увезли четыре цветных телевизора. Вот и интересуемся всеми, купленными в области за последние две недели.
Крайнев растерялся, поскреб пятерней затылок:
– Привез с собою старенький «Темп». Барахло. Надо было давно сменить, да все как-то не решались с женою. Ремонтировал мне его один мастер из телеателье. Два года... Уж навозился! Я только удивлялся человеческому терпению и сноровке. А недели две тому говорит: «Виктор Ионович, все! Больше я к вам не ходок, ищите другого мастера». Я взмолился. Аркаша тогда и говорит: «Купите порядочную вещь, привезли два цветных телевизора. С брачком. Но я дефект устранил, так что – рекомендую». Посоветовались с женою и купили.
– За сколько? – поинтересовался Иван Иванович.
– По государственной цене. Ну, бутылочку коньячку распили...
– А паспорт?
– Никакого паспорта... – Полковник в отставке чувствовал себя мальчишкой, который провинился и его вот-вот высекут. – Аркаша отремонтировал бракованный.
– А координаты этого Аркаши вы можете мне дать?
– Конечно. Телефон мастерской, где он работает. Утром позвонишь – во второй половине дня зайдет.
Иван Иванович записал номер телефона.
– А звать-величать?
– Аркаша – и все. Скажешь: «Мне – Аркашу» – и его позовут. Молодой, – оправдывался Крайнев, – лет тридцать, мне в сыновья годится, так что я отчества не спрашивал.
– Где вы брали телевизор? В мастерской?
– Какая там мастерская! Аркаша сам привез его, установил, опробовал. Полный сервис.
«Если подтвердится, что телевизор – из благодатненского магазина, уж такой окажется «сервис», – невольно подумал Иван Иванович.
– Виктор Ионович, я милиционер, а потому бюрократ... Давайте зафиксируем нашу беседу протоколом. Чистая формальность. Но на всякий случай.
Полковник в отставке крякнул недовольно:
– Ордена-то у вас, майор, вижу, боевые. А пошли служить в милицию.
– Потому и пошел в милицию, что ордена боевые, – невесело ответил Иван Иванович. – Вы вот возмущались: мол, жрет наши идеалы мораль с двойным дном. И я не поручусь, что со временем кому-нибудь из учеников сто второй школы однажды не покажутся рамки коммунистической морали слишком узкими для их «ищущей» натуры. Ну и расширяют эти рамки... Купил ворованный телевизор за полцены, продал «хорошему человеку» – по государственной. Так вот, одни пишут заявления: «Знать не желаю такой дряни, я – порядочный!», а другие возятся с этими «творческими натурами» и перевоспитывают.
– Извини, майор, – сказал Крайнев уже совсем иным тоном. – Уел ты меня по части заявления. На фронте кем был?
– Истребителем танков.
– Специальность гвардейская! Я тоже хлебнул, только на ниве борьбы с бандитизмом.
Иван Иванович почему-то вспомнил трагическую судьбу Голубевой и ответил:
– На фронте наши жертвы оправдывала будущая победа. А в наши дни, чем оправдать жертвы? Какими слезами их оплакивать? Как объяснить себе и другим?
Телевизионный мастер Аркаша – это Аркадий Яковлевич Куропат-Магеланский, тридцати лет, ранее не судимый, женат, имеет на иждивении мать, жену и дочку. Проживает: поселок Семеновка, Задворный переулок, дом 7.
На первую беседу Аркадия Яковлевича пригласили в кабинет к директору телеателье, который дал Куропат-Магеланскому самую лестную характеристику: ударник коммунистического труда, член ДНД. Словом, образцово-показательный специалист, гражданин и семьянин.
Иван Иванович был в повседневной форме розыскника – простенькая рубашка навыпуск, дешевые легкие брюки, босоножки... Но Куропат-Магеланскому он представился по всей форме, еще и удостоверение личности показал, чтобы в дальнейшем никаких разговоров на тему: «Не знаю, с кем имею дело» – не возникало. Это был выхоленный молодой человек с остренькой бородкой Иисуса Христа. Длинные, рыжеватые волосы по самой последней моде – до плеч. В отвороте черного халата, в котором работал мастер, виднелась белая гипюровая рубашка.
Куропат-Магеланский чуть прищурил карие глаза, от чего стал похож на гоголевского цыгана, который торгует на базаре кобылу.
– Аркадий Яковлевич, вам о чем-нибудь говорит фамилия Крайнев Виктор Ионович?
Куропат-Магеланский задумался. Секунд пятнадцать-двадцать размышлял. Когда настороженно молчат два собеседника – это длится очень долго, почти бесконечно.
Иван Иванович заинтересованно ждал.
– Да... – промямлил Аркадий Яковлевич, – что-то припоминаю... Видимо, я ему ремонтировал когда-то телевизор.
– «Темп», – услужливо подсказал Иван Иванович. – И давно он обращался к вам за услугами?
Мастер глянул в потолок, будто там было об этом написано, прикинул, что к чему, и ответил спокойным, дружеским тоном:
– Недели две с половиной. Полковник – человек при деньгах, а телевизор – времен моей бабушки. Я ему помог – теперь смотрит цветной.
Иван Иванович не сомневался, что Куропат-Магеланский уже сообразил, что именно надо от него майору милиции. Вначале он «едва вспомнил» своего постоянного клиента, а теперь стал более откровенным.
– Помогли... Через магазин?
– Нет-нет. Мне попался бракованный, я его отремонтировал.
– Аркадий Яковлевич, извините, я не филолог и не телемастер – не очень разбираюсь в терминологии... «Попался» – как это понять? Для меня, работника милиции, «попался» означает одно: преступник попал в руки правосудия.
