Текст книги "В двух шагах от войны"
Автор книги: Вадим Фролов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
– Морячки, – сказал он презрительно и тут же получил легкий подзатыльник от Арси.
– А сам? – спросил Арся. – Какой же ты моряк, если на палубу плюешь?
– Ну ты, – зашипел Баланда, – руками-то не размахивай. А то могу и плюхнуть.
– Подотри, – твердо сказал Арся.
– Еще чего! – сказал Васька угрожающе. – Память у тебя, Гиков, короткая. Могу и напомнить кой-чего.
– За себя я сам и отвечу, – сказал Арся и повторил тем же тоном: Подотри!
– А пшел ты! – зло сказал Баланда и повернулся спиной.
Тогда Арся взял его за шиворот, резко бросил на колени, пригнул к настилу и ткнул носом прямо в плевок. Баланда барахтался и ругался, но высвободиться не мог. Когда Арся отпустил его, он поднялся с колен и сжал кулаки. Толстые губы его дрожали, и взгляд был такой, что Арся даже немного отстранился.
– Ну, сейчас будет… – сказал кто-то.
Но в это время за спинами ребят раздался хмурый голос Громова:
– Гиков! Ко мне в каюту.
Все оглянулись и увидели медленно уходящего Афанасия Григорьевича.
– Вот сейчас будет! – злорадно сказал Шкерт.
Баланда покосился на него и молча полез в трюм. Арся отправился за капитаном. Вышел он минут через пять мрачный.
– Где Васька? – спросил он.
– Это который Баланда? – сказал Славка. – В кубрик пошел.
Я тоже хотел сунуться за Арсей в кубрик, но Антон дернул меня за ногу и посадил рядом с собой.
– Сиди, – сказал он, но сам встал и спустился в трюм.
Минут через десять оттуда выскочил Саня Пустошный и рассказал о том, как Антон говорил насчет морских порядков, дисциплины и прочего, Арся просил прощения, а Баланда, как проклятущий, молчал. Потом скривился и сказал:
– Лады, Корабел, на тебя не серчаю. И тебя, Гиков, прощаю… покеда. Сочтемся как-нибудь.
А через час вообще произошли чудеса.
Антон, Арся, Саня Пустошный и я, пристроившись возле пустого ящика, играли в домино. Тут же на кнехтах сидели Морошкин и Славка. Играли мы почти молча, только громко стучали костяшками. Потом появился Коля Карбас и встал за спиной Арси. Когда кончили партию, Колька наклонился к Арсе и что-то сказал ему. Они отошли на несколько шагов, и тут Карбас взял Арсю левой рукой за плечо, повернул к себе, постоял так немного, а потом, широко размахнувшись правой рукой, со всей силы дал Арсе по уху. Тот упал – рука у Коли была как оглобля.
От изумления все вскочили. Арся лежал на палубе и снизу вверх смотрел на Кольку. Тот стоял, нескладный, тощий, опустив руки, и челюсть у него тряслась. Никто ничего не успел сказать, как он, схватившись за голову, бросился вдоль борта на корму и сел на кнехт.
– Скандал в благородном семействе, – сказал Славка.
– С ума он сошел, что ли? – оторопело спросил Саня.
Арся поднялся, помотал головой, потер ухо и, ни слова не говоря, пошел к Карбасу.
– Гиков, стой! – крикнул Антон и побежал за ним.
Он догнал его уже на корме и схватил за плечи. Арся вырвался, толкнув Антона в грудь.
– Эй, на корме! – раздался с мостика строгий окрик капитана Замятина. – Отставить!
Арся остановился. Он стоял над Карбасом и молча смотрел на него. Потом повернулся и ушел. Карбас сидел все так же, обхватив голову руками.
– Ты что, сдурел?! – заорал я, подбегая к нему.
Колька сморщился, словно собирался заплакать, и еще ниже опустил голову.
– Да за такие дела…
– Оставь, – прервал меня Антон, – пусть посидит, подумает. Тут не с ним, а опять с этой сволочью говорить надо.
– С кем? – спросил я.
– Не понял? Баландино это дело. «Американочку» помнишь?
– Да что он за человек такой? – с недоумением спросил я. – Хлеб вот отдал, а потом…
– Гнида он, а не человек, – сказал Славка. – У нас в Одессе таких…
– У нас в Одессе да у нас в Питере, – сказал вдруг Морошкин, – чего форсите? А у нас – в Архангельске…
– Не о том говоришь, Морошка, – сказал Саня, – таких, как Баланда, всюду учить надо. И мезенского, тютю этого, тоже поучить бы не мешало…
– Так он же «американку» исполнял, – сказал Витя.
– А если бы тот ему… Людмиле бы съездить велел или с мачты спрыгнуть? – спросил Антон.
– Ну, ты уж того… – неуверенно сказал Витька. – У Васьки знаешь жизнь какая? Отец в тюрьме сидит, а мать… э-э, даже говорить-то не хочется…
– Да наплевать, – сердито сказал Арся, – пусть наш бригадир теперь сам почухается. Только помните: от этого Баланды вы еще все нахлебаетесь.
– Мы? – спросил Витька. – А ты?
– Ну, – сказал Арся спокойно, – на меня он как сядет, так и слезет, вместе с прихлебателем своим, Шкертом этим…
– Поганое самое в том, – сказал Саня, – что, если у нас сейчас такое начинается, что же дальше-то будет?
– То-то, – задумчиво сказал Антон.
…На следующее утро, 7 июля, «Зубатка», дав три протяжных прощальных гудка, снялась с якоря и медленно пошла по двинскому фарватеру, таща за собой на ваере «Азимут». За ним своим ходом шел «Авангард».
Перед отходом на причал пришли родные, знакомые ребята и девчонки. Секретарь горкома комсомола сказал несколько слов, пожелал удачного промысла и передал привет от Папанина.
День стоял тихий и солнечный. Мимо по правому борту тихо проплывал город. Вот проводил нас бронзовый Петр Первый, стоящий на набережной, вот уже остался позади Гостиный двор, потом прошли исток реки Кузнечихи, и сразу послышался лязг железа, перестук пневматических молотков, заблестели яркие даже при солнце огоньки электросварки – судоремонтный завод «Красная кузница», а за ним начались небольшие, кое-где осевшие в землю по окна первого этажа дома знаменитой Соломбалы – старинного поселка корабелов, моряков, рыбаков.
Ребята почти все столпились у правого борта, некоторые висели на вантах, и капитан Замятин поглядывал озабоченно – «Зубатка» накренилась на правую сторону. Когда кончились домишки Соломбалы, он все-таки не выдержал и скомандовал:
– Всем отойти от бортов!
Мальчишки нехотя разошлись кто куда, но многие так и остались у бортов, только некоторые перешли с правого на левый.
У самого Маймаксанского русла нам повстречался небольшой сторожевой корабль под английским флагом.
– «Дианелла», – прочел я вслух.
Корабль был целым, но мне показалось, что вид у него был усталый, словно возвращался он с тяжелой и опасной работы. «Зубатка» погудела, приветствуя «Дианеллу», и та ответила резкими короткими гудками. На ее невысокой фок-мачте[13]13
Фок-мачта – передняя мачта судна.
[Закрыть] взвились сигнальные флажки.
– Счастливого плавания желают, – сказал Арся.
«Зубатка» дала еще один протяжный гудок – поблагодарила – и суда разошлись.
– Чего это она одна чапает? – спросил Саня Пустошный. – Вроде они с конвоями ходят.
– Может, отбилась, – предположил Витька.
Мы стояли с Арсей на корме, опершись на планшир, и смотрели на пенистый кильватерный след за «Зубаткой» и натянувшийся трос ваера, на шедшие за нами два небольших суденышка, и думали каждый о своем и, наверное, об одном и том же.
«Зубатка» уже петляла по неширокому Маймаксанскому руслу. Когда позади остались причалы и строения Экономии, Арся задумчиво сказал:
– Ну все, прощай пока, Архангельск-город…
9
Вскоре «Зубатка», «Азимут» и «Авангард» опять стали на якорь на ходовом фарватере с береговой стороны плоского лесистого острова Мудьюг в полутора милях от Черной башни – входного и выходного створа[14]14
Створ – линия, проходящая между двумя ориентирами и указывающая правильный, безопасный курс судна.
[Закрыть].
Здесь, в проливе между островом и материковым берегом, оказалось много разных судов. Стояли на якорях четыре больших транспорта, два траулера, пара морских буксиров с баржами. Были и военные суда: четыре крупных сторожевика, два хорошо вооруженных тральщика и даже подводная лодка.
– Здесь формируется конвой. Дальше… дальше мы пойдем с ним, объяснил ребятам капитан Замятин.
На мудьюгском рейде стояли двое с лишним суток. Пока доформировывался конвой, жизнь экспедиции шла своим чередом. Обычно корабельные дела не отнимали много времени – подумаешь, помыть палубы, подраить медяшки, помочь на камбузе, ну и еще кой-какая мелочь – разве это работа для сотни с лишним мальчишек. Еще слушали политбеседы.
На одну такую беседу Людмила Сергеевна привела Громова. Старый капитан, посматривая в сторону темневшего с левого борта острова, рассказал, каким он был страшным местом в 1918–1919 годах, когда здесь, на Севере, хозяйничали интервенты и белогвардейцы.
…А 8 июля с мостика одного из военных кораблей просемафорили:
ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!
ПЕРЕДАЮ СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО.
ОДНОЙ ИЗ НАШИХ ПОДВОДНЫХ ЛОДОК В БАРЕНЦЕВОМ МОРЕ БЫЛ ОБНАРУЖЕН И ТОРПЕДИРОВАН НЕМЕЦКИЙ ЛИНКОР «ТИРПИЦ».
Звонкое многоголосое «ура» раздалось на «Зубатке», когда капитан Замятин сообщил об этом ребятам. Однако Громову Павел Петрович сказал обеспокоенно:
– Видишь, уже сам «Тирпиц» в Баренцевом шлялся.
– Дошлялся! – удовлетворенно сказал Громов.
– Так-то оно так, – согласился Замятин, – однако они сейчас совсем озвереют, а у них здесь кое-что и кроме «Тирпица» имеется. К примеру, «Шеер».
– Авось проскочим, Петрович, а? – сказал Громов.
– Не люблю я этого «авось», – нахмурившись, ответил Замятин.
– Я тож его не жалую, да что поделаешь – обстановка такая.
– И обстановку можно перехитрить. Пойдем-ка на карту поглядим.
– А чего мне карта, – сказал Громов, – я эти места как свои пять пальцев знаю – столько здесь хожено.
– Пойдем, пойдем, по карте – оно все же вернее. Тут просчета не должно быть.
В штурманской рубке они склонились над картой. Присоединился к ним и штурман Антуфьев, опытный, знающий, хоть и молодой еще моряк.
– Эх, пусть бы захмарило чуток, – сказал Замятин, – а то солнце как оглашенное светит. А самолетам это и надобно.
– Вот дожили, – засмеялся штурман, – раньше моряк всегда солнышку был рад, а теперь, гляди-ко, непогоды у неба просит.
– Запросишь, – буркнул Замятин. – Я так думаю: с конвоем пойдем в том порядке, какой укажут, а когда самим придется, – прижмемся к берегу. На его фоне незаметней будем. Тут ты, Афанасий Григорьевич, и подмогнешь нам. Вроде лоцмана.
– Тут берега что ни день меняются, – проворчал Громов, – однако, полагаю, пройдем.
– До Канина Носа под берегом можно, – сказал Антуфьев, – а вот дале как?
– А дальше – смотря по обстановке. Если захмарит все же, тогда напрямки до Новой Земли, до Костина Шара. Этим проливом с оста обогнем остров Междушарский и пойдем под берегом Гусиной Земли. В залив Моллера, а тут уж и Малые Кармакулы.
– А если не захмарит? – спросил штурман.
– Тогда до Колгуева острова идти надо, – сказал Громов, – там глубины небольшие, так хоть подлодок бояться не будем. А наши коробки проползут.
– Там с востока сплошные мели да кошки[15]15
Кошка – отмель.
[Закрыть], – засомневался штурман.
– Риск, конечно, – согласился Замятин, – ну, да ведь на войне без риску не бывает. Авось…
– Авось? – ехидно переспросил Громов.
– Фу ты! – Замятин даже крякнул от досады. – Сам не заметил, как с губ слетело.
– Что слетело, то улетело, – сказал Громов и улыбнулся.
– Ну, шкипера, – сказал Замятин, – так и порешим: на «авось» надейся, а сам не плошай. Мне с флагмана передали: завтра поутру отходим. Айда-ка, поглядим, все ли в порядке.
Все было как надо, но Замятина беспокоила, видно, какая-то мысль. Он потер рукой свой большой широкий лоб и вспомнил:
– Вот что, Антуфьев, прикажи-ка команде вторые леера натянуть для страховки. Ребятишки резвые, шустрые, как бы в море не брякнулся кто, особливо если, скажем, в Мезенской губе качнет.
Громов одобрительно покивал головой.
– Сделаю, Павел Петрович, – сказал Антуфьев.
К борту «Зубатки» резво подбежал небольшой катерок.
– На «Зубатке»! – крикнул матрос с катера. – Покличьте кто-нибудь начальника вашего.
Громов подошел к борту. Матрос порылся в кармане засаленных штанов, достал клочок бумаги, вгляделся в него и спросил:
– Есть у вас такой… как его… ага, вот: Малыгин Борис? В Управлении велели узнать.
Ребята удивленно переглянулись, а Громов сказал:
– Сейчас проверим.
– Афанасий Григорьевич, – сказал Антон, – нет Бориса на «Зубатке». Он из нашей школы. Хотел с нами идти, да мать не пустила.
– Точно нет?
– Да, точно, вот хоть у комиссара спросите, она ж его знает.
– Нету такого, – сказал Громов матросу. – А что стряслось?
– Мать его в Управление прибегала, плакала. Сказала, пропал куда-то, – ответил матрос. – Ну, лады, раз нет – я пошел.
Катерок отвалил от борта, резко развернулся и ходко побежал к Архангельску.
Громов приказал всем идти спать. Время было уже позднее, но солнце стояло еще высоко над горизонтом, и спать никому не хотелось.
– Кто Борю-маленького последний раз видел? – спросил Антон.
– Да все видели – кажись, дня два назад, – сказал Пустошный.
– Последний раз он на причал не приходил, – сказал Морошка.
– Куда он мог деться? – задумчиво спросил Антон.
Все молчали.
– Ладно, айда спать, утро вечера мудренее.
Но сразу пойти спать не удалось. Когда ребята уже подходили к люку, Славка вдруг остановился.
– Гляньте-ка, – сказал он сквозь смех и показал на полубак.
Все обернулись. На палубаке, устремив взгляд в небо, стоял Громов. Огромная самокрутка торчала у него под усами, сизый дымок относило в сторону, а у ног капитана смирненько сидел, задрав кверху умильную морду, Шняка. Видно, ему надоело так сидеть, и он слегка тронул лапой капитанову брючину. Тот только немного отставил ногу и по-прежнему смотрел в небо. Ребята, прикрывали рты руками, тихо хихикали и ждали, что будет дальше. Шняка, обидевшись, что на него не обращают внимания, прихватил зубами самый низ капитанского клеша и дернул его. Афанасий Григорьевич удивленно посмотрел вниз. Шняка радостно тявкнул. У капитана от изумления брови поползли вверх и самокрутка вывалилась изо рта.
– Эт-та што? Эт-та как?! – спросил он.
И тут уж все чуть не попадали от хохота – такой у начальника был ошалелый вид. Он посмотрел на ребят и свирепо рявкнул:
– Кто???
– Шняка, – невинно ответил Витя Морошкин.
– Сам вижу, – гневно сказал Громов. – Кто приволок на судно?
– А мы не знаем, – сказал Саня Пустошный.
Громов разбушевался, даже ногами затопал.
– За борт! Немедленно! – закричал он и наклонился, чтобы схватить пса за загривок.
Шняка выскользнул из-под капитановой руки и, поджав хвост, бросился наутек. Он кубарем скатился по трапу и помчался вдоль борта к корме. Громов продолжал бушевать. Ребята кинулись догонять пса. И Арся тихо, но так, что все слышали, кинул:
– Спрячем?
Димка кивнул. Шняка носился по «Зубатке» сломя голову, лаял, ловко увертывался, проскальзывал между ног. Видно, он решил, что с ним играют. Афанасий Григорьевич мрачно наблюдал за этой картиной, потом сердито махнул рукой и отправился к себе в каюту.
Гонялись за Шнякой человек десять, и только Шкерт стоял у левого борта под самым полубаком и насмешливо поглядывал на эту суматоху да вахтенный матрос на мостике, смеясь, подавал команды: «Заходи слева, дуй в кильватер, хватай за хвост!»
И вот зажатого с трех сторон пса погнали вдоль левого борта прямо на Шкерта.
– Держи! – крикнул Антон.
– Ага, – сказал Шкерт, схватил прижавшегося к его ногам Шняку за холку, подержал его так немного, а потом… потом спокойно бросил за борт.
Послышался визг, раздался всплеск и жалобный собачий скулеж. А Шкерт стоял и улыбался, и улыбочка у него была такая, что Димка не выдержал и рванулся к нему, но Антон придержал его и сам двинулся к Шкерту, остальные ребята – за ним.
– Вы что? – спросил Шкерт. – Я ж приказ выполнил.
Антон взял его за грудки, но в это время раздался еще более громкий всплеск и отчаянный крик:
– Человек за бортом!
Метрах в трех от судна в воде, держа под мышкой барахтающегося Шняку и сильно загребая правой рукой, подплывал к «Зубатке» тот парень, который сказал, что он с Дальнего Востока. Вахтенный матрос хотел поднять тревогу, но Антон сказал:
– Друг, не надо, мы сами.
Антон прополз под леерами и улегся на палубе. Мальчишки ухватили его за ноги, и он, свесившись с борта, принял из рук парня замолкшего одуревшего Шняку. Спустили трапик, и дальневосточник взобрался на палубу. С его одежды натекла целая лужа.
– Молодцы, салаги! – крикнул матрос. – Палубу подотрите.
Антон со Шнякой в руках пошел в кубрик. Он опустил пса на палубу, сел на нары и сказал:
– Ночь пусть здесь побудет, а утром что-нибудь придумаем.
– А что Громову доложим? – ехидно спросил Морошка.
– Что надо, то и доложим, – ответил за Антона Арся.
– До чего же все благородные… – сказал Морошкин и улегся на нары.
Парень, вытащивший Шняку, раскладывал по скамейке вдоль стола свою промокшую одежду. Антон подошел к нему и сказал:
– Ты бы на воздухе повесил, ветерком провеет – к утру сухая будет. А вообще-то, ты, паря, силен!
Парень широко улыбнулся.
– Жалко зверя, однако, – сказал он.
– Как звать-то? – спросил Арся.
– Толик. Из Находки я.
– Находка… – проворчал Баланда. Он уже прилепил к этому Толику прозвище.
Антон опять взял Шняку на руки и пошел к трапу.
– Ты его куда? – спросил Саня.
– Опять за борт! – сказал Витька.
– Самого тебя за борт! – раздался вдруг голос Кольки Карбаса. – Ишь ты, какой нашелси: за борт!..
– А ты-то чего? – удивился Витька. – Тебя вроде и вовсе не было, когда Шняка этот объявился.
– Ничего, – буркнул Колька и с головой укрылся одеялом.
– Эй «вы! Кончай базар, спать надо! – крикнул кто-то.
Ребята замолчали и улеглись. Антон со Шнякой под мышкой полез по трапу. Вскоре он вернулся один.
– Ну что? – шепотом спросил Колька.
– Порядок, – тоже тихо ответил Антон, – слезу пустил капитан. А с тобой еще особый разговор будет.
– Дан я-то што? – заныл Колька. – Я-то…
– Дрыхни! – сказал Антон, и Карбас замолчал.
…Утром 9 июля суда конвоя снялись с мудьюгского рейда. Строгим боевым порядком они вышли из пролива и направились к горлу Белого моря. В походном ордере [16]16
Походный ордер – порядок следования судов и боевого охранения в конвое.
[Закрыть] за транспортами шла «Зубатка» со своим маленьким караваном; впереди, по обоим бортам и замыкая конвой, следовали корабли охранения.
К полудню по правому борту открылись крутые обрывистые берега мыса Зимнегорского, а за ним уже запахло близким Баренцевым морем – конвой входил в пролив между материком и Кольским полуостровом.
И тут произошло еще одно ЧП. Антон приволок с кормы помятого, заспанного и отчаянно упирающегося Борю-маленького. Многие, вообще, не поняли, что произошло, но ребята из бригады Карбаса сразу сообразили, что к чему, и зашумели:
– Очумел?
– Как попал?
– Что теперь с тобой делать?
Боря стоял взъерошенный, но готовый к отпору и поглядывал на ребят исподлобья. Потом он решительно подтянул штаны и спросил:
– Г-где Г-громов?
– Сам пойдешь? – спросил Антон.
– Н-нет, с н-нянькой! – зло сказал Боря.
– Пошли! – сказал Антон Боре.
– Соколова возьми, – предложил, усмехнувшись, Морошкин, – его Громов шибко уважает. И Карбаса – начальничка.
Захихикал Шкерт, и громко заржал Баланда. Антон пристально посмотрел на Димку, потом на Арсю. Соколов стоял красный, опустив голову, а Арся независимо посматривал на небо.
– Морошкин со мной пойдет, – решительно сказал Антон.
Витька пожал плечами и не спеша направился за Антоном.
Ребята остались ждать, а в каюте Громова Антон пытался объяснить начальнику, что произошло. Витя молчал.
– Какой заяц? – ворчал Афанасий Григорьевич. – Морские зайцы сюда отродясь не заплывали.
– Да вот заяц, – сказал Антон, показав на Борьку.
– Чего вы мне голову морочите? – недоверчиво спросил Громов и посмотрел на Борю. Потом, что-то сообразив, он рявкнул: – Фамилия?
– М-ма-ма-лыгин, – пробормотал Боря.
– Какой Мамалыгин? А-а-а! Малыгин! Та-ак. И куда же я тебя дену?!
– За борт, – невинно сказал Витюня.
Афанасий Григорьевич поперхнулся.
– Слышь ты, умник, – загремел он, – а ну, вон отсюда! И ты, Корабельников, тоже. Без адвокатов разберемся. Навязали вас на мою голову! Марш! И пригласите-ка ко мне комиссара.
Морошкин пошел за Людмилой Сергеевной, а Антон вышел на палубу. Его окружили ребята.
– Ну что? – спросил Саня Пустошный.
– Потом, – отмахнулся Антон. – Кто Кольку видел?
– На корме сидит, – ответил Славка, – грю-юстный, как осенний платан.
– Грустный, говоришь? Ладно, – сказал Антон, – Арся, айда-ко со мной.
– Чего я там не видел? – спросил Арся. – Мне на него и глядеть тошно.
– Пойдем. Я… прошу, – не глядя на Арсю, сказал Антон.
Арся чуть улыбнулся и пошел за ним.
Колька сидел на палубе, привалясь к штабелю накрытых брезентом ящиков.
– Ну, выкладывай! – резко сказал Антон.
– Чего? – осторожно спросил Колька.
– Про Борю и Шняку.
– Да вы чо?
– Брось, мезенский, не крути, – сказал Антон, – и так на ряхе все написано.
– А не продадите?
– Говори! – приказал Антон.
И Карбас рассказал, что Шняку он принес в вещевом мешке.
– Ну и брыкался, рыбья холера, пока я его туда запихивал! – Колька засмеялся.
– А Борю?
– А вот это что хошь делай – чего не знаю, того не знаю, – зачастил Колька, – ей-пра, не знаю!
Антон с сомнением покачал головой.
– Ведь кто-то его спрятал да брезентом прикрыл, – сказал он, – не мог же Борька сам-то. Ну, Шняка ладно, это пес. А ведь у Малыгина мать с ума сойдет.
Димка даже дернулся – это их с Арсей была работа. Он уже открыл было рот, но Арся слегка ударил его локтем в бок.
– А не вы ли тут, братцы, постарались? – подозрительно спросил Антон, поглядывая на Соколова и Гикова.
Соколов сморщился, но промолчал, а Арся насмешливо пожал плечами, и этого Димка понять не мог: что он, Антона боится?
– Ладно, – сказал Антон, – мое дело сторона. Только… – Он не договорил, махнул рукой и отошел от ребят.
…На капитанском мостике стояли Замятин, Громов и Людмила Сергеевна, между ними понурый Боря. Туда же, еле передвигая ноги, поднимался Карбас.
– А мезенского чего туда понесло? – удивился Морошкин.
– Так он же у нас начальство, как-никак, – засмеялся Славка, – с него двойной спрос.
На мостике происходил крупный разговор. Когда он закончился, Громов оперся руками о планшир и громко крикнул вниз:
– Слушать всем! Этого Ма-малыгина с первым встречным судном отправим обратно в Архангельск. Если судна не будет, разберемся с ним, с зайцем этим, в Кармакулах. Найдем и тех, кто ему помогал на «Зубатке» спрятаться. – Он помолчал, а потом ткнул пальцем в сторону понурого Кольки. – А этого за то, что собаку приволок, с бригадиров смещаю. Бригадиром будет Корабельников. Всё! А ты, – обернулся он к Боре, – ступай на камбуз, скажи коку, чтоб тебя на довольствие поставил. Вре-мен-но!..
Борька рванулся, но Людмила Сергеевна остановила его.
– Подожди, Борис, – сказала она, – ты хоть понимаешь, как перед матерью и сестренками виноват?
Боря опустил голову.
– Ну, иди, – вздохнула Людмила Сергеевна.
Борька кубарем скатился по трапу.
Афанасий Григорьевич захохотал:
– Ну, герои, чтоб их всех косатка проглотила! Я молодой такой же был. Чего делать-то будем, Пал Петрович?
Замятил задумчиво потер щеку и медленно сказал:
– Я не учитель, не воспитатель. Я моряк и, что с ними делать, не могу сказать. Это уж больше ваша забота.
– Это все так, Павел Петрович, – сказала Людмила Сергеевна. – Дело-то в том, что надо как-то обязательно сообщить в Архангельск, что Малыгин у нас.
Замятин досадливо поморщился.
– Сам понимаю, что надо, – он подумал немного, потом решительно сказал: – А, семь бед… Дам радио, благо пока еще в Белом море, а сюда фрицы еще не больно разлетались.
Он ушел к радисту, а через некоторое время вышел оттуда, поматывая крупной своей головой.
– Попадет мне, – сказал он, – всем фитилям фитиль будет. Но ладно, главное – сообщил.
– Спасибо, Павел Петрович, – сказала Людмила Сергеевна.
– Семафор с флагмана! – закричал вахтенный.
Замятин поднес к глазам бинокль.
– Так, – сказал он через некоторое время. – Вот и фитиль.
– Что пишут-то? – спросил Громов.
– Что? А вот что: категорически запрещаю пользоваться судовой рацией. В случае повторения ваша… хм-м… извиняйте, такая-то коробка будет направлена обратно в Архангельск. Демаскируете конвой, значит. Вот так.
– Скажите: больше не будем, – растерянно пробормотала Людмила Сергеевна.
– Это у вас в школе ребятишки так говорят, – сказал Замятин, улыбнувшись, и повернулся к вахтенному. – Отвечай: «Вас понял, приказание выполню».
Людмила Сергеевна спустилась на палубу, а оба капитана долго еще стояли на мостике. Стояли в одинаковых позах, держась руками за планшир, и молчали. Замятин смотрел на правый берег, Громов поглядывал на шедший впереди и немного левее конвой. Справа по борту на недалеком берегу виднелись избы села Верхняя Золотица. Начиналось горло Белого моря.
– Опять семафор с флагмана! – крикнул вахтенный матрос.
– Что там еще? – сердито спросил Замятин.
– «Зубатке»… и… приданным ей судам… следовать само… самостоятельно… само… – Матрос вдруг замолчал.
– Ослеп, что ли? – неожиданно грубо крикнул Замятин.
– К осту… от острова… Моржовец… Конец.
– Так, – жестко сказал Замятин. – Ну вот, Афанасий Григорьевич, теперь мы… самостоятельная эскадра.
Громов положил руку Замятину на плечо.
– Ништо, капитан, выдюжим. Не такое бывало.
– Не такое бывало, – кивнул Замятин, – а такого… – Он показал рукой на палубу, где группками стояли возле бортовых лееров или сидели на трапах или прямо на настиле его подопечные – кому семнадцать, кому пятнадцать, а кому и четырнадцать.
Он отвернулся и уже спокойно сказал матросу:
– Пиши: «Ясно вижу. Исполняю». Всё.
И когда на фок-мачте флагмана увидел знак «Добро», тихо скомандовал рулевому:
– Три румба вправо. Так держать, – и потянул ручку гудка.
В прозрачном и тихом воздухе три раза прозвучал хрипловатый басок «Зубатки», и через некоторое время ему ответил чистый и сильный голос головного сторожевика, а затем сперва вразнобой, а потом слитно, как один, загудели все суда отворачивающего к западу конвоя.
На мостик поднялась Людмила Сергеевна. Она вопросительно посмотрела сперва на одного, потом на другого капитана.
– Что, уже? – спросила она.
Замятин молча кивнул.
Справа по борту, но достаточно четко был виден Зимний берег и свободно разбросанные по нему избы села Инцы; слева к Терскому берегу, к выходу из горла Белого моря уходили суда конвоя. Транспорты шли строгой кильватерной колонной, а по бокам их, будто и не торопясь, следовали корабли охранения с расчехленными орудиями и задранными в небо стволами зенитных установок. Было тепло – дул легкий полудник[17]17
Полудник – южный ветер.
[Закрыть], море отливало голубизной, и небо тоже было ясным и голубым.
– Ну что ж, пойдемте к ребятишкам, – сказал Замятин, – надо растолковать им, что к чему.
Внизу у трапа стоял боцман, он внимательно, слегка прищурившись, посмотрел на Павла Петровича и спросил:
– Всех наверх?
– Так, – ответил Замятин и пошел на полубак.
– Что говорить будем? – спросил он у поднявшихся вслед за ним Громова и Людмилы Сергеевны.
– Правду, Павел Петрович, – просто сказала учительница.
Они подождали, пока собралась вся свободная от вахты команда и все участники экспедиции. На палубе было тесновато – не рассчитана была «Зубатка» на такую ораву. Ребята толкались, суетились, шум то затихал, то разрастался.
– А ну, тихо! – рявкнул боцман. – Становись побригадно!
Когда наконец все выстроились, Громов выступил вперед и протянул руку вслед уже далекому каравану.
– Видите? – спросил он.
– Видим, – нестройно ответили ребята.
– Объяснять вам не надо, – сказал Громов, – не маленькие. Время такое, что каждая коробка на счету, и на наши особы охраны не хватает. А они – на запад идут, дела у них поважнее наших. Понятно? – Он оглядел неровный строй, всмотрелся в лица своих «промысловиков» – разные, голубоглазые и кареглазые, совсем еще детские или уже с пушком на верхней губе, спокойные и растерянные, безразличные и напряженные, испуганные и залихватские. И подумал: «Эх, салажата… вам бы сейчас в футбол…»
Отмахнувшись от непрошенных мыслей, он продолжал:
– Тем более что задача наша простая, проще, так сказать, пареной репы. Добраться до Новой Земли, до становища Малые Кармакулы. А тут ходу всего ничего.
– Теперь я скажу. – Замятин оперся на поручни. – Добежим! Это я вам говорю, капитан «Зубатки». Но… – Он обвел взглядом присмиревших ребят. Но должен сказать прямо: обстановка сложная, и ждать можно всякой пакости. В Баренцевом – фашистские подлодки, а над морем… над морем тоже нечисти хватает. Значит, так: смотреть в оба! Полное военное положение. И что отсюда следует? – Он помолчал, а потом очень серьезно, вроде бы самому себе, ответил: – Дисциплина. Стальная флотская дисциплина. И в случае чего – никакой паники. Никакой. Слушать и выполнять. И баловства там разного, озорства – чтоб ни-ни! – Замятин погрозил пальцем и, словно нечаянно, улыбнулся. Улыбка на загорелом обветренном и крупном лице его была добродушной и немного смущенной, будто про себя он думал: «Нашел еще время улыбки строить, веселый что-то больно».
Он согнал улыбку и повернулся к Громову и комиссару. Они посовещались, и Замятин уже строго, по-капитански добавил:
– И вот еще что. Штатной команды у меня по судовой роли [18]18
Судовая роль – важнейший судовой документ; список всех членов команды с указанием их должностей, окладов и времени поступления на судно.
[Закрыть] не хватает. Значит, вы должны моим матросам помогать. Потому кое-кого из вас я буду назначать нести подвахту, главным образом наблюдателями, а по-моряцки впередсмотрящими. Нужно ребят внимательных и чтоб зрение отличное было. Человек десять для начала. Ну, и другим дело найдем. Добавлять что будете, товарищ Громов? Или вы, товарищ комиссар?
– Чего добавлять-то? Не маленькие, ответственность понимают. Так, братва?! – бодро сказал Громов.
– Так! Понятно! Чего уж!.. – откликнулся нестройный хор.
– Тогда – разойдись! – скомандовал Замятин и недовольно покачал головой, увидев, как ринулись с места ребята, сбиваясь в кучки, толкаясь и переговариваясь.
Людмила Сергеевна спустилась с полубака на палубу и долго стояла у трапа, глядя на ребят. Нет, пожалуй, страха у них не было. Многие даже лихо орали, что так куда интереснее – самим продвигаться, и тыкали пальцами в сторону двух «дегтярей» на ходовом мостике. И все же нет-нет, а кто-то задумается, нет-нет, а поглядит в ту сторону, куда ушел конвой, нет-нет, а оборвет кто-то смех, и все сразу примолкнут. А потом опять один затевает песню, другие ожесточенно режутся в «морского козла», третьи с любопытством смотрят на близкий берег, а вон там, у ящиков, возятся с веселым Шнякой…
«Ах, мальчишки, храбрые вы мои мальчишки, – думала Людмила Сергеевна, – каково-то вам еще придется…»
После ухода конвоя «Зубатка» еще теснее прижалась к обрывистому берегу, и Замятин с Громовым не сходили с мостика, внимательно наблюдая за какими-то им одним ведомыми признаками, помогающими правильно вести судно.
За мысом Воронова началась Мезенская губа – широкой дугой глубоко вдающийся в берег залив. «Зубатка» взяла еще восточнее, и вскоре слева по носу всплыл небольшой, но живописный уютный остров.
Низкие с моря песчаные берега с разбросанными там и сям валунами и обломками скал некруто поднимались вверх, а немного подальше виднелась изумрудная, еще совсем весенняя, листва кустарников и деревьев.
– Слева по носу остров! – крикнул во все горло Саня Пустошный – его первого поставил капитан впередсмотрящим.
