Текст книги "В двух шагах от войны"
Автор книги: Вадим Фролов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
17
Промысел продолжался. Одни лазили по скалам, другие – страховали их наверху, третьи укладывали яйца в длинные ящики и перекладывали их стружкой, а потом относили ящики в сарай к Прилучному, четвертые занимались разной хозяйственной и подсобной работой – заготавливали плавник на топливо, носили воду из ручьев и озерец, помогали на кухне. Ваня Прилучный с двумя-тремя ребятами частенько ходил на охоту или на рыбалку. Если охотились удачно, тогда на столе появлялась либо уха, либо жареная рыба, а то и того лучше – жирная гусятина или утятина. Но когда этого не было, кормежка и так была вполне приличной – не то что в Архангельске, даже и сравнить нельзя. Много продуктов еще с довоенной поры оставалось на факториях в Малых Кармакулах, Белушьей губе, становище Полярном. Их было решено оставить для промысловиков, добывающих песца и рыбу, а также как аварийный запас для команд пострадавших в Баренцевом море судов. Часть продуктов по распоряжению Папанина и Вылки была передана экспедиции – кое-какая крупа, сахар, консервы, мука и другое. Были у экспедиции и свои запасы, да, между прочим, яичница из крупных кайриных яиц была очень вкусной и питательной. За вкусом, впрочем, особенно и не гнались – поработай-ка восемь, а то и десять часов на свежем ветерке, «поупражняйся»-ка в скалолазании да повоюй с ветерком – и корка черствого хлеба, обмакнутая в кипяток, покажется не хуже любого деликатеса.
Словом, за короткое время ребята немного отъелись, окрепли, стали спокойнее и уверенней.
Однажды к вечеру в лагере появился Илья Константинович Вылко. Он по-хозяйски осмотрел становище, одобрительно покачивая головой и поглаживая густые и черные усы, поговорил с Людмилой Сергеевной и Прилучным. Потом все они подсели к отдыхавшим на солнышке ребятам.
– Ну как, братики, – спросил он, – небось с непривычки тяжеленько?
Ребята захорохорились: «Ничего», «Что мы, маленькие», «Пустяковая работенка», «Подумаешь – яички собирать…»
– Хорошо, хорошо, – говорил Вылко, – молодцы, молодцы, – и узкие глаза его ласково посмеивались. – Я еще к вам приду. А теперь пора мне, робятки, дел порато много. В другой раз еще что расскажу. Из Маточкина Шара передавали, что там еще суда иностранные пришли, стоят на траверзе у поселка Лагерного. И наш один с ними. Танкер.
– Как название танкера-то? – спросил Арся, приподнимаясь на локте.
– «Азер-ба-жа» – вроде, – ответил Вылко, – сильно побитый, говорят.
– «Азербайджан»? – переспросил Арся.
– Вот, вот, – сказал Илья Константинович. – «Азер-бад-жан».
Он попрощался и быстрым своим охотничьим шагом ушел.
Мальчишки подошли к обрыву и вскоре увидели, как из заливчика быстро выскочила небольшая лодка-моторка и бойко побежала на север, к Маточкину Шару.
– Интереснейший человек, – задумчиво сказала Людмила Сергеевна, – о нем ненцы легенды складывают. Дима, у вас в Ленинграде Арктический музей есть. Ты в нем был?
Соколов отрицательно помотал головой.
– После войны сходи обязательно. Там про Вылку много чего есть, даже картины его выставлены.
– Он и художник еще? – спросил удивленно Саня.
– Еще какой! – ответила Людмила Сергеевна. – И художник, и писатель, и президент Новой Земли. Его так Михаил Иванович Калинин назвал, когда орден ему в Кремле вручал.
– И орден у него есть? – поразился Морошкин.
– Есть, – сказала Людмила Сергеевна. – Ну, спать!
…А утром обнаружилось, что исчезли Арся и Ваня Прилучный.
Обыскали все вокруг, расспросили всех, но никто не видел, как и когда ушел Арся. Вещи его все были на месте, значит, далеко он не собирался. Спросили у Прилучных. Они тоже ничего не знали, и только Мария Николаевна вспомнила, что ночью ее разбудила какая-то возня.
– Ты, Ваня, шебуршишься? – спросила она.
– Я, маманя, спи, – ответил Ваня.
– А проснулась, – говорила Мария Николаевна, – его нет. Ну, думаю, к вам пошел. Потом уж заметила, что котомки его нет, и вот тут на полке у меня четыре хлеба лежало, а теперь только три.
Иван Иванович выскочил в сенцы и сразу же вернулся.
– И ружжишко свое захватил, – сказал он. – Да вы не волнуйтесь. Раз ружжишко взял, значит, на охоту наладился. Ну, а за то, что вашего сманил, он у меня, стервец, получит.
– Хорошо, если на охоту, – сказала Людмила Сергеевна.
– Придут, никуда не денутся, – уверенно сказал Иван Иванович. – Ваня говорил, что давеча у Черного гляденя[36]36
Глядень (поморск.) – возвышенный пункт у становища. Отсюда наблюдают за морем.
[Закрыть] двух казарок видел, – не иначе, туда и направились. Ты, Ольга, прошлась бы по берегу, на север иди. Да Серого возьми…
– И я пойду! – сказал Морошкин. – Девчонка все-таки…
Ольга прыснула.
– Ишь, какой мужик нашелси, – сказала она. – Что ж, пойдем, все будет над кем посмеяться.
Через несколько минут Ольга и вышагивающий за ней Морошкин направились вдоль берега. Впереди бежал Серый. Остальные ребята пошли работать – промысел продолжался.
Снова начали беспокоиться только после обеда – ни Арся с Иваном, ни Ольга с Витей не возвратились.
– Надо идти на поиски, – бледная и решительная, сказала Людмила Сергеевна.
– Подождем до ужина, – сказал Прилучный, – а чтоб вам на сердце спокойней было, я на своем катеришке пройдусь.
Прилучный ушел, а бригада снова принялась за работу.
Только к ужину вернулись усталые Ольга и Витька.
– Не нашли, – вздохнув, сказала Оля и села на скамейку.
– Ну что ж… – сказала Людмила Сергеевна. – Будем ждать Ивана Ивановича. Он найдет.
И он действительно нашел. Около часу ночи, когда ребята уже все лежали на своих койках, но вряд ли кто спал, в палатку вошел Прилучный.
Все сразу подняли головы, а Людмила Сергеевна, сидевшая на нетронутой Арсиной койке, вскочила. Она ничего не спрашивала, только тревожно-вопросительно смотрела на Прилучного. А он втянул за собой угрюмого Арсю.
– Своему я по шее надавал и домой отправил, – сказал он.
Людмила Сергеевна хотела что-то спросить, но Иван Иванович взял ее за локоть и вывел из палатки.
Ребята зашумели: «Арся?! Где был?», «Куда тебя черти носили?». Арся ничего не отвечал. Он молча подошел к своей койке и, даже сапог не сняв, плюхнулся на нее ничком.
– Ишь, какой, – зло сказал Баланда, – и говорить не желает!
– Сам гуляет, – сказал Шкерт, – а мы тут за него ишачь!
– Цыть вы! – крикнул Антон.
– Расцыцкался… – не унимался Баланда. – Все вы…
– Точно, – сказал Шкерт, – пусть скажет, где был.
– Оставьте его! – резко сказал Антон. – Захочет, завтра сам расскажет.
Баланда еще поворчал немного, и наступила тишина.
Утром Людмила Сергеевна вызвала Арсю из палатки и поговорила с ним. А потом, уже после завтрака, она велела всем ребятам собраться и сесть полукругом. Арсю она усадила перед всеми на камень. Подошли и Прилучные.
– Сейчас Арсентий расскажет вам, где был, что видел и что слышал, сказала Людмила Сергеевна. – А уж потом вы решайте: наказывать его за «самоволку» или нет.
Арся долго молчал и наконец хрипло и устало сказал:
– В Маточкин Шар мы с Иваном ходили. Там на «Азербайджане» отец у меня… – И замолчал опять.
Мальчишки переглянулись, и кто-то тихо спросил:
– Живой?
– Живой, – ответил Арся и, снова помолчав, добавил: – Ранен только, в живот… да еще обжегся.
– Говори! – требовательно сказал Антон. – Все говори.
– Что говорить-то? Что говорить? – громко всхлипнул Арся.
И опять наступила тишина. Арся ожесточенно потер лицо, опустил руки и выпрямился на камне.
– Там, в Матшаре, – сказал он, – сейчас пять иностранцев стоят. Один сторожевик английский – «Айршир» называется. Три транспорта американских и один из Панамы, как тот – «Эль капитано»… И еще наши там – ледокол вооруженный «Мурман» и… и «Азербайджан».
– Чего же их туда занесло? – спросил Саня.
– Занесет! – зло ответил Арся. – Тебя бы и не туда занесло. Двадцать седьмого июня они из Исландии к нам вышли. Тридцать шесть транспортов, а с ними два наших танкера – «Азербайджан» и «Донбасс». Шли как положено: посредине транспорты, а вокруг охрана – сторожевики, тральщики, противолодочные. Да еще неподалеку английский тяжелый флот ходил. Поначалу все было спокойно. А потом – это еще четвертого июля было – больше двадцати фашистов налетело. «Хейнкели», самолеты-торпедоносцы. Три корабля сразу торпедировали… и «Азербайджан» тоже.
– Как же он добрался-то? – изумленно спросил Карбас.
– Они сами не знают, как добрались: с четвертого по семнадцатое июля в море болтались. Пробоина в борту чуть не в полтора метра, палуба вся искорежена – смотреть страшно. Торпеды – это еще было полбеды… – Арся скривился и скрипнул зубами. – Самое страшное потом началось. После этого налета вдруг всем кораблям команда по радио: рассредоточиться и каждому самостоятельно, поодиночке, значит, следовать в советские порты…
– Как так «поодиночке»?! – возмутился Славка. – Их же немцы, как орешки, перещелкают.
Ребята загудели.
– Вот и перещелкали, – сказал Арся. – У них там в Англии какой-то адмирал есть – не то Падли, не то Дадли… Ему доложили, что в Норвегии чуть не весь немецкий флот стоит, он и перетрусил. И приказал своему флоту немедленно увести корабли обратно в Англию, а конвою – самому добираться. Только сторожевики и тральщики с ними и остались. А что они могут?!
– Падла он, а не Дадла! – заявил Баланда.
– Точно. Союзнички еще называются! – поддержал его Толик.
– Своих не жалеют, – сказал Димка. – Давай дальше, Арся.
– А дальше чего? Начали они «рассредоточиваться», а фашисты, сволочи, их из-под воды и с воздуха, как утят несчастных, топили. Хоть и дрались они из последних сил. Которые на дно пошли, а где остальные, до сих пор неизвестно. Одного мы видели в губе Обседья на мели, от другого только круг спасательный да мешки с мукой остались. Да в Матшаре пять. Где остальные бродят?.. Эх! – Арся встал. – Говорить больше нечего. Работать надо!
И он пошел, не оглядываясь, к обрыву. За ним побежала Ольга. Она догнала его и пошла рядом, заглядывая снизу ему в лицо. И никто даже не ухмыльнулся. Все угрюмо молчали. Война опять дохнула на них своим раскаленным дыханием – она была в двух шагах…
Людмила Сергеевна всматривалась в посуровевшие лица своих мальчишек. Потом тихо спросила:
– Ну как?
– Что как? – не понимая, переспросил Антон.
– Наказывать будем?
– Да вы что, Людмила Сергеевна?! – изумился Антон, а ребята зашумели негодующе.
– Так я и думала, – сказала Людмила Сергеевна. – И еще – надо нам в свободное время походить вдоль берегов. Может, найдем, тех, что спаслись…
– Верно, товарищ комиссар, – сказал Прилучный, – мне говорили, что Илья Павлыч Мазурук уже многих нашел и на Большую землю вывез. Поищем и мы. Так, робяты?
– Так! – сказали мальчишки и пошли делать свое дело. Работали молча и с ожесточением.
18
На следующее утро, первым высунувшись из палатки, я увидел вместо солнца сплошную пелену низких облаков. Из них, как из сита, сыпался мелкий-мелкий дождик. Было промозгло и холодно. Горы закрыло плотным туманом, и все вокруг стало сумрачным и неуютным. Посвежел и ветер. Он дул порывами, не очень сильными, но от них брезент палатки ходил волнами. Сразу продрогнув, я поскорее юркнул под одеяло.
– Ну, что там? – сонным голосом спросил Славка.
– Не ахти… – сказал я.
– Лафа, – вытягиваясь, сказал Васька, – хоть отоспимся.
– Там видно будет, – сказал Антон, – а пока – по-о-дъем!
Он в трусах и майке выскочил наружу, но почти сразу же влетел обратно.
– Нич-ч-чего, – сказал он стуча зубами. – Работать можно. По-о-одъем!
В столовой Людмила Сергеевна спросила:
– Работать будем?
– Какая работа, – сказал Витька, – ветер да дождь.
– Да рази это ветер? – возмутился Колька.
– Я не настаиваю, – сказала Людмила Сергеевна, – решайте.
– Чего там решать, – буркнул Арся, – пойдем, и все.
– Тьфу! – разозлившись, сказал Шкерт. – Вот сознательные!
– А ты можешь на кухню идти, там тепло и не дует, – сказал Антон презрительно.
– И пойду! – с вызовом ответил Петька.
– Моя очередь! – крикнул Морошкин.
– Ну да, – сказал Васька, – к синему платочку. Гляди, Арся отобьет.
Арся встал и, даже не посмотрев на Ваську, вышел из палатки.
– На кухню пойдут Морошкин и Петр Иванов, – сказала Людмила Сергеевна. – А остальные… ну что ж, давайте попробуем.
Работать было трудно и страшно. Внизу глухо шумело море, и от порывов ветра приходилось просто вжиматься в скалы. Того и гляди, сбросит. Правда, после случая с Борей уже никто не решался ходить по карнизам без веревки, но все равно было жутковато.
После обеда дождь перестал, а ветер похоже стал посильнее. Ребята развалились на койках, кто-то затянул песню, ее подхватили, а Арся сказал мне:
– Пойдем на мысок. Посидим, море посмотрим, а?
Очень не хотелось мне вылезать из палатки, но тон, каким сказал это Арся, не позволил мне отказаться. На мыске мы, подняв воротники и нахлобучив шапки на самые уши, присели на камни и стали смотреть на море. Волны отсюда казались не очень большими, но какими-то беспорядочными, гребни их были сплошь покрыты белыми барашками пены.
– Сулой, – задумчиво сказал Арся, – баллов семь будет. – А когда я непонимающе взглянул на него, он пояснил: – Сулой – это когда ветер с течением встречаются, оттого и беспорядок такой.
Потом он опять замолчал надолго, и я тоже молчал – о чем я буду спрашивать его после вчерашнего? Через некоторое время он сказал:
– Хорошо, что хоть захмарило.
Я не понял, почему это хорошо, но ничего не спросил. И только когда он вскочил и стал пристально всматриваться в море на север, я сообразил, что он имел в виду и зачем в эту дрянную погоду ему нужно было торчать на берегу. Далеко на севере я увидел вначале размытые ветром дымы, а вскоре и расплывчатые силуэты судов.
– Они, – глухо сказал Арся.
Суда приближались. Когда они оказались на траверзе[37]37
Траверз – направление на какой-либо предмет или пункт, перпендикулярно курсу судна.
[Закрыть] нашего мыса милях в семи – восьми от берега, их уже можно было разглядеть довольно четко. Было их семь, и шли они строгой кильватерной колонной, только одно совсем небольшое суденышко ныряло в волнах немного впереди и чуть правее мористее.
– Это «Айршир» – тот самый сторожевик английский, – сказал Арся, – а третий в строю… батин, «Азербайджан». Самый последний – «Мурман».
Мы стоя смотрели им вслед, и только тогда, когда уже и «Мурман» скрылся за южным мысом губы, Арся сказал:
– Все!.. Дойдут ли? – И сам себе ответил, рубанув рукой воздух: Дойдут!
…И как мы уже узнали потом, вернувшись в Архангельск, они дошли. У южной оконечности Новой Земли их встретили наши эсминцы и сторожевые суда, и они дошли, привезя в Архангельск ценные военные грузы. Только «Азербайджан» пришел пустой – весь его груз, льняное масло, жирным пятном расплылся по Баренцеву морю. Но тогда-то мы этого не знали, и Арсю недели на две словно подменили – он стал молчаливым, задумчивым и только работал еще яростней, чем прежде…
Мы молча шли обратно. У палатки Арся сказал:
– Погода не больно рабочая. Давай попросимся поохотиться на берегу? Может… и людей каких встретим.
Конечно, я согласился, и мы пошли в избу Прилучных. Людмила Сергеевна разрешила не сразу.
– Возьмите Антона, Пустошного Саню, Славку, Толю и… Васю Баландина. Обязательно Васю! И далеко на первый раз не ходите.
– Понятно, – сказал Арся.
– Зачем нам еще Баланда этот? – шепнул я ему.
– Воспитывать будем, – серьезно ответил Арся.
– Олюша, – сказала Марья Николаевна, – может, и ты с робятишками пойдешь? Берега-то ты хорошо знаешь.
– Ладно, маманя, – радостно ответила Ольга.
– И я пойду! – решительно заявил Морошка, который тер песком огромную кастрюлю.
– Нет, Витя, тебе и здесь работы хватит, – сказала Людмила Сергеевна и хитро подмигнула нам с Арсей.
Вышла Оля, одетая по-походному, но снова в своем платочке. За плечами у нее была настоящая двустволка, а за спиной – увесистый вещевой мешок.
Людмила Сергеевна вынесла нам из-за перегородки три «тозовки»[38]38
Тозовка – мелкокалиберная винтовка Тульского оружейного завода (ТОЗ).
[Закрыть] и по пачке патронов к ним.
На воле Арся, передав одну винтовку мне, молча подошел к Оле, снял с нее мешок и нацепил на себя. Она улыбнулась, слегка наклонив голову.
– Пойдем к югу, – сказала Оля, – к губе Безымянной. Там береговая полоса широкая, и выходы наверх есть, и сплошь осушки[39]39
Осушка – сухое место на прибрежной полосе, куда редко доходят волны.
[Закрыть] кругом. А на севере скалы-то в самое море почти всюду опускаются. Ясно-понятно?
– Ясно-понятно! – весело сказал Славка. – Пошли, Кожаный Чулок.
– Это почему я «кожаный чулок»? – обиженно спросила Ольга.
– Книжки надо читать, милый ты Соколиный Глаз, – наставительно сказал Славка, – Фенимора Купера. У него главные герои – знаменитый охотник и проводник Кожаный Чулок и Соколиный Глаз. Ясно-понятно?
– Соколиный Глаз – это ничего, это мне подходит, – развеселилась Ольга, – а Кожаный Чулок… не-е, некрасиво.
– Да, не того, – рассудительно сказал Толик, – уж лучше Кирзовый Сапог.
– А ну вас! – сердито сказала Оля. – Пошли, что ли?
Только мы отошли от палаток, Баланда толкнул меня в бок.
– Давай винтовку, – тихо сказал он.
– Не дам! – ответил я.
– Давай! – с угрозой повторил Васька. – Ты и стрелять-то не умеешь.
И он цепко ухватился за винтовку. Я не отдавал. Мы сопели и пыхтели, вцепившись намертво в наше оружие, пока не обернулся Антон.
– Отдай ему винтовку, – сказал он тоном приказа.
«Опять воспитательные приемчики, – подумал я, – дался им этот Баланда». Но винтовку отдал.
Мы спустились на берег.
Тут, вблизи, море выглядело пострашнее, чем сверху. С грозным ревом оно разбивалось о камни, потом, громко шурша галькой, откатывалось назад, а следующая волна уже торопилась опять на берег, словно пытаясь раздробить стоящие на ее пути скалы. Но все же сухая береговая полоса была довольно широкой, мы шли, прижимаясь к отвесным стенам, и только редкие брызги и ватные клочки пены долетали до нас.
Шли молча, изредка перебрасываясь словами, подсмеиваясь, если кто-нибудь, не удержавшись, сползал с мокрого камня. Над головами стоял уже ставший привычным шум и гам птичьего базара, вокруг носились птицы, стремительно ныряли в волны и возвращались с добычей. Иногда несколько чаек покрупнее нападали на маленькую, по сравнению с ними, кайру и с ходу, прямо в воздухе, отнимали у нее добычу.
Потом я увидел огромную птицу, тоже похожую на чайку, с пепельно-серыми крыльями. Эта чайка нападала не только на кайр, но и на других крупных птиц и действовала она, как самый настоящий разбойник. Сверху пикировала на свою жертву и долбала ее большим острым клювом по голове, а когда та теряла свою добычу, она ловко на лету хватала ее и тут же заглатывала.
– Оля! – крикнул я. – Что за птица?
– Где? Ах, эта? У-у, гад! Бургомистр[40]40
Бургомистр – название одной из самых крупных и злобных чаек.
[Закрыть] это, фашист! – закричала она, стаскивая с плеча двустволку. – А ты чего стоишь? Чего не стреляешь? спросила она Баланду.
– В кого стрелять-то? – спросил Баланда и поднял винтовку.
– «В кого», «в кого»… – передразнила Ольга. – Разиня!
Она уже прицеливалась в парящего над нами бургомистра, и в это время сухо щелкнул выстрел. Это стрелял Арся. Бургомистр вздрогнул, беспорядочно замахал крыльями и камнем полетел вниз.
– Ур-ра! – заорал я. – Готов.
– Погоди уракать-то, – сурово сказала Оля, – подбит он только.
И верно, почти у самой воды этот бандит расправил крылья, мощными взмахами взмыл вверх и стал уходить в море. Она откинула прядку волос ото лба, сжала губы и плотно прижала приклад ружья к плечу. Грохнул выстрел, эхо отлетело от скал, и бургомистр на этот раз грузно шлепнулся в воду.
Идти было трудно – мешали груды больших скользких камней и встречный ветер. Все порядочно устали, только Оля по-прежнему бодро шагала вперед, уверенно лавируя между обломками скал и валунами. Да Арся старался не отставать.
– Чертова девка, – добродушно ворчал Толик, – загонит…
– Оля! – крикнул Славка. – Подрубать бы, живот подвело!
– Эх вы, – сказала Оля, – а еще мальчишки. Всего-то километров десять протопали. Вот эту скалу обогнем, а там берег хороший будет, широкий, с песочком. Вот и остановимся.
– Нет, – сказал Славка, – ты просто амазонка.
– Про амазонок читала, – довольная, сказала Оля, – они ничего, храбрые. А этого… Купера ты мне после войны пришлешь.
– Обязательно, – сказал Славка, – только дай пожрать.
– Нет, – твердо сказала Оля и быстро пошагала дальше.
После войны… «После войны в Музей Арктики сходишь», – сказала Людмила Сергеевна. «После войны пришлешь», – сказала сейчас Ольга. «Когда оно будет, это «после войны»?» – подумал я тоскливо. – И кто из нас и наших близких увидит это? И что нам предстоит узнать? И что мы, когда станем старенькими, будем рассказывать своим детям и внукам?..»
Задумавшись, я споткнулся и шлепнулся на мокрую гальку. Поднимаясь, я еще подумал, что не знаю, придется ли мне рассказывать о сбитых мною самолетах или потопленных подлодках, но вот о том, что мы победили и как мы победили, я рассказывать определенно буду!
– Не расшибся? – заботливо спросил Антон.
– Скажи, Антон: ведь мы обязательно победим? – спросил я.
Антон посмотрел на меня удивленно.
– Может, ты башкой об камень трахнулся?
– Нет, – сказал я и засмеялся.
– Трахнулся, – убежденно сказал Антон и ушел вперед.
«Ту скалу» мы огибали больше часа, но вот наконец-то кончилось дикое нагромождение камней, и перед нами открылся широкий, полого спускающийся к морю, песчаный пляж, только кое-где торчали отдельные валуны. Все повалились на песок, а Оля, развязывая мешок, который сбросил с себя Арся, говорила:
– Ну вот, парнишки, сейчас мы… как это… под-рубаем, – и, улыбаясь, косилась на Славку.
Но подрубать нам не пришлось. Баланда встал на колени и, вглядевшись вперед, хриплым шепотом сказал:
– Костер там… и люди. – Он взял винтовку наперевес.
Вскочили и мы. Действительно, там, куда показывал Васька, тянулась относимая ветром в сторону струйка дыма, а рядом копошились люди – человек шесть или семь, отсюда их сосчитать было трудно.
– Спокойно! – приказал Антон и тоже снял винтовку с плеча. – Еще неизвестно, кто они. Может… фашисты.
У меня вдруг задрожало все внутри, и я кинулся к Баланде.
– Отдай винтовку! – заорал я.
– Шиш! – сказал Баланда.
– Тише вы! – прикрикнул Антон. – Арся, остаешься здесь за старшего. А мы с Васькой пойдем поглядим, кто такие.
Антон и Васька шли осторожно, под самыми скалами. Мы напряженно смотрели им вслед, лежа животами на влажном песке, так велел нам Арся. Через некоторое время мы заметили, что люди у костра засуетились и встали, вглядываясь в ту сторону, откуда шли Антон с Васькой. Двое присели на песок и что-то делали там, а потом один из них встал во весь рост и, подняв над головой палку с привязанным к ней куском материи, побежал навстречу нашим ребятам. Солнце в это время выглянуло из-за туч, и мы ясно увидели, что к палке привязан звездно-полосатый флаг.
– Американцы! – закричал Славка, и мы кинулись туда.
Когда мы подбежали, Антон, Васька и американец, тыкая друг в друга пальцами, оживленно «разговаривали» каждый на своем языке. Американец, худой, заросший щетиной, грязный, но веселый, хлопал их по плечам и что-то говорил, улыбаясь во весь рот. От костра прибежали остальные – тоже оборванные, заросшие и худые. Они восторженно кричали и тоже хлопали нас по плечам и по спинам, так что у нас кости трещали. Никто ничего не понимал.
– Тихо! – вдруг скомандовал Антон и поднял руку.
– Сайленс! – сказал я, вспомнив, на свою беду, нужное слово.
Американец с флагом передал его одному из своих, вытянулся перед Антоном, лихо приложил два пальца к потрепанной морской фуражке и сказал серьезно:
– Иес, сэр! Ест… тоу-вариш комиссар!
– Говорите вы один, – сказал Антон, слегка надувшись от важности, – а ты, Соколов, переводи. Спроси, как его зовут.
– «Вот незадача, – подумал я, – придется выкручиваться».
– Спик ю онли, – с трудом подбирал я английские слова. – Уот из йор нейм?
– Джеймс Гаррисон, иф ю уонт, сэр, – сказал моряк, обращаясь ко мне.
– Ху ар ю олл? Кто вы все? – спросил я, тоже слегка надувшись от того, что и я оказался «сэром» и от гордости за мое шикарное знание языка, тем более что ребята смотрели на меня с уважением.
– Уи ар америкэн симэнз, – сказал моряк, – энд ай'м навигейтер. Май шип «Алькоа Рейнджер» уоз санк джюли севентс… – увидев, что я замялся с переводом, он пояснил: – Джёрмен субмарин… фью-ю-ю, – он показал рукой, как идет торпеда, – «Алькоа», – бу-у-м-м-м! – Он показал двумя руками, как взлетел в воздух его корабль, потом снял фуражку и опустил голову.
Все американцы тоже обнажили головы, сняли свои шапки и мы.
– Он сказал, – объяснил я, – что все они американские моряки и их судно «Алькоа Рейнджер» было потоплено немецкой подлодкой еще седьмого июля… Сам он штурман.
– Седьмого июля! – сказал Саня. – А сегодня двадцатое.
– Да-а, – протянул Славка, – досталось ребятам.
Американцы привели нас в свой лагерь. Да какой там лагерь: костер, порванный резиновый плотик, под которым они, видимо, укрывались от непогоды, а из снаряжения – два матросских ножа и небольшой топорик. Хорошо еще, спички они как-то сохранили, а то и костра бы не было. Из еды у них оставалось несколько пачек морских галет и банка тушенки. Только сейчас мы как следует разглядели их: жутковатый был вид, прямо скажем. Почти как наши дистрофики. Потрескавшиеся губы, покрытые коростой лица, у двоих тряпками перевязаны руки – обморозились. Они ужасно удивились, увидев среди нас девочку. Один из них, самый пожилой, трясущимися руками достал из внутреннего кармана куртки завернутый в клеенку бумажник, развернул его и вынул фотографию отличной девчонки, чем-то похожей на Олю.
– Дотер, – сказал он и погладил Олю по голове.
– Дочка, – перевел я.
Товарищи его сурово молчали, а Оля, развязав свой мешок, быстро достала из него две большие круглые буханки хлеба, куски жареной рыбы, сваренные вкрутую кайриные яйца и две солидные фляжки с холодным, но крепким чаем. Моряки опять засуетились, потом один из них вскрыл ножом квадратную банку тушенки и тоже поставил к общему столу, а другой, порывшись в карманах, достал небольшую плитку шоколада и, улыбаясь, протянул ее Ольге.
– Фор ю, мисс.
– Спасибо, – вежливо сказала Оля, – и добавила, как радушная хозяйка: – Да вы кушайте, люди добрые, кушайте.
Переводить мне не пришлось – американцы, а впрочем, и мы тоже так налегли на еду, что очень быстро от нее ничего не осталось. Потом Гаррисон достал пачку сигарет и раздал всем своим по одной, вначале предложив и нам. Мы, конечно, гордо отказались, только Баланда протянул было руку, но Антон так посмотрел на него, что он тут же убрал руку обратно. Разлегшись на песке, благо тучи уже разогнало совсем и солнце даже стало слегка припекать, моряки с наслаждением задымили. Мы тоже улеглись рядком, и началась уже неторопливая, но очень странная беседа. Кое-как мы узнали, что после взрыва их судна они, чудом уцелевшие – большинство погибло, десять суток носились по волнам на жалком надувном плотике. Сперва их было десять. Потом одного смыло волной. Через три дня умерли двое – один от ран, другой от охлаждения: он три часа плавал в ледяной воде.
Наконец их плотик прибило в эту бухту, из последних сил они высадились на берег и вот уже четвертый день, обессиленные и потрясенные всем пережитым, сидят и ждут избавления. Они не знали, где находятся, а поднявшись с трудом наверх, двое из них увидели безжизненную и суровую землю. Решив, что это безлюдный остров, они приготовились ждать. Другого ничего не оставалось, да и идти куда-нибудь они просто не могли. Раза два они видели проходившие мимо бухты суда, но их никто не заметил.
Мы все сидели подавленные и поражались мужеству этих людей. Даже Васька – а почему, собственно, даже? – был очень серьезным и строгим.
Потом Антон решительно встал.
– Спроси их, – сказал он мне, – идти они смогут?
Я спросил. Американцы оживились, посовещались и ответили, что могут, но если идти дальше, то им придется часто отдыхать, так как у одного отморожены ноги, а у другого в голени сидит осколок. Они собрали свои нехитрые пожитки, потом каждый отрезал от плотика по небольшому кусочку красной резины – на память – и подобрали из валявшегося здесь плавника подходящие палки. И мы тронулись в путь.
Шли долго и трудно. Моряки то и дело падали, нам приходилось поднимать их, часто мы присаживались по их просьбе отдохнуть, а потом опять шли и шли. И никто даже не пикнул, хотя те двое, у которых были раненые ноги, должны были опираться то на кого-нибудь из нас, то на своих товарищей. Они при этом еще умудрялись подшучивать друг над другом и смеяться.
– Крепкие ребята, – сказал Арся.
– Да, – сказал Славка.
– Ага, – сказал Васька.
Я посмотрел на него, и он показался мне совсем другим: даже толстые губы были сейчас крепко сжаты, а разлапистая походка стала тверже и уверенней.
В лагерь мы пришли уже не то поздно ночью, не то рано утром – разбери тут, когда солнце светит круглые сутки. Словом, было около четырех часов. Дома – вот ведь как: дома?! – никто не спал и уже готовилась другая группа, чтобы идти нас искать. Воплей, возмущенных и радостных, было столько, что хоть затыкай уши. Но когда распознали, с кем мы пришли, наступила уважительная тишина.
Американцы сидели на земле, смущенно и устало улыбаясь. Только Джеймс Гаррисон – штурман – стоял рядом с Антоном, когда тот докладывал обо всем Людмиле Сергеевне. Она, бледная и очень серьезная, молча выслушала его, потом подошла к Гаррисону и протянула ему руку. Моряк наклонился и эту руку поцеловал. Людмила Сергеевна зарделась.
Она сказала Оле, чтобы та взяла с собой пару мальчишек и пусть они срочно топят баню. Моряков она повела в избу Прилучных, а нас погнала спать. Мы, как говорится, не заставили себя просить и повалились на койки. Ребята лезли с расспросами, пока кто-то – кажется, Карбас – не цыкнул на них.
