Текст книги "В двух шагах от войны"

Автор книги: Вадим Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

14

Был уже вечер. Облака рассеялись, и небо снова стало прозрачно-голубым, и на нем висел незакатный шар солнца. «Авангард» на небольшой скорости шел по заливу Моллера, лавируя между многочисленными островками, рифами, банками. Справа по борту проплывали мимо мрачные, изрезанные заливами, бухтами, губовинами, скалистые берега Новой Земли. Тысячи чаек с визгливыми криками носились по небу, стремительно бросались с высоты в зеленоватую с белыми пенистыми гребешками воду. Далеко на севере виднелись в легкой дымке покрытые ледниками и снегом серебристые изломанные вершины гор.

Вскоре мы уже огибали округлый, закрывающий залив с севера мыс Бритвин. На его черных обрывистых скалах густо были рассыпаны белые точки и пятна, над морем мелькали крылья.

– Гляди, – сказал Арся, – птичьи базары пошли.

– Это рази базары, – откликнулся сзади Колька Карбас, – это так, базаришки. Настоящие-то базары дале будут.

Через пару часов «Авангард» бросил якорь в свободно открытой морю губе метрах в двадцати от берега. Вдоль береговой кромки шла узкая каменистая полоса пляжа, кое-где желтел песок, а над этой полосой возвышались, как будто нарочно кем-то сложенные из неровных пластов черного камня двадцати-, тридцатиметровые скалы. Вообще-то, совсем черными их назвать было нельзя: они были покрыты белыми пятнами и потеками птичьего помета. И на них творилось что-то невообразимое.

Мы ахали, а Колька Карбас, стараясь перекричать птичий гам и шум крыльев, орал торжествующе:

– Вот это базар! Настоящий базарище… Гляньте-ко, сколько их тут! Мильёны!

Миллионы не миллионы, но птиц здесь было столько, что от их беспорядочного мелькания кружилась голова.

Я слышал о птичьих базарах, но то, что было на самом деле, просто нельзя себе представить, не увидев собственными глазами. Это было черт знает что… Скалы были словно присыпаны солью и перцем – черное и белое, белое и черное. Птицы на воде, птицы в воздухе, птицы… птицы, птицы! Шум от непрерывного движения крыльев был похож на шум прибоя, а гвалт, пискливый, каркающий, плачущий, стоял такой, что трудно было разговаривать, надо было кричать. Птицы носились вокруг, стремительно пикировали в море, чуть ли не задевая ванты нашего суденышка, пролетали над самой палубой, над нашими головами, так что казалось: стоит только протянуть руку, и какая-нибудь из этих сумасшедших сама влетит в нее…

А на берегу, на прибрежных камнях, стояли люди: высокий, плечистый мужчина с небольшой аккуратной бородкой вокруг обветренного, загорелого лица, рядом с ним парень лет шестнадцати – семнадцати, такой же плечистый и загорелый, – наверно, сын. За ним женщина с грудным ребенком на руках, потом девчонка – сколько лет, и не поймешь, но примерно нашего возраста, а с ней еще двое пацанов. «Ничего себе семейка, – подумал я, – и что они тут все делают только?!» Уже потом я заметил, что совсем недалеко от берега покачивается на якоре небольшой катерок, а на песчаном кусочке пляжа лежит перевернутая вверх дном лодка. Ага, наверно, это тот самый промысловик, который здесь живет и о котором говорил нам Громов. Прилучный его фамилия.

Семейка дружно помахала нам руками, а потом сразу принялась за дело. Отец со старшим сыном быстро перевернули лодку, столкнули ее в воду и на двух веслах направились к «Авангарду» – греб парень; девчонка и двое мальчишек разбрелись по берегу и начали сносить в кучу плавник – его здесь было сколько угодно: доски, горбыли, сучья и даже здоровенные бревна.

Прилучный с сыном ловко забрались к нам на борт. Вежливо поздоровались, и старший спросил, какая помощь нам требуется.

– Как же вы узнали, что мы должны прийти сюда? – удивилась Людмила Сергеевна.

– Тундровое радио, – ухмыльнулся Прилучный, – у нас новости шибко быстро разносятся. А ежели по правде, так Илья Коститиныч часа за два до вас на своей тюпалке забегал.

– Ай да Вылко – деловой человек, – сказал с уважением шкипер «Авангарда».

– Верно, – подтвердил Прилучный, – у него ежели слово дадено, что пуля стреляна.

– Ну, лады, – сказал шкипер, – надоть дело делать.

И сразу началась высадка нашего, как сказал Арся, отважного десанта. Мы работали как черти, две шлюпки с «Авангарда» и лодка Прилучного сновали взад и вперед, и уже через каких-нибудь часа полтора все наше барахло: матрасы, ящики – пустые и с продуктами, – вещмешки и чемоданчики, бочки и связки клепок, мешки с солью и с мукой, инструменты и мелкокалиберные винтовки и всякое другое снаряжение – лежало на прибрежной полосе.

«Авангард» прощально провыл сиреной, поднял якорь и отправился обратно в Кармакулы.

«Ну, вот и все, – подумал я, – вот и остались мы, как Робинзоны, на пустынном и одиноком берегу, и с нами Пятница, вернее, целых семь Пятниц Прилучных».

– Вы, товарищ комиссар, и ты, Марья, со мной айдате, – сказал Иван Иванович, – надо место для палаток присмотреть да насчет паужны[33]33
  Паужна (поморск.) – еда между обедом и ужином.


[Закрыть] распорядиться, проголодались небось робятишки-то. А здесь Ваня с малыми моими останется. Покажет, куда вещи таскать. Да гляди, Ваня, поторапливайтесь – скоро море вздыхать зачнет. Прилив, значит, пойдет.

Иван-младший молча кивнул. В отличие от отца он был не очень-то разговорчив.

Иван Иванович-старший вместе со своей женой и Людмилой Сергеевной пошли вдоль берега.

– Однако, пока вешши таскать, – сказал Иван Иванович-младший и обернулся к сестре: – Ты, Ольга, ишшо с малыми плавник пособирай, а мы пойдем.

– Слушаюсь, товарищ командир, – смешливо сказала Ольга, и я только теперь разглядел ее как следует.

Ничего девчонка. Арся на нее загляделся, а когда и она на его посмотрела, так покраснел даже. Это Арся-то!

Захватив кто что мог, мы пошли за Ваней. Он сам сразу взвалил себе на плечи мешок с солью. С грузом по камням не больно-то попрыгаешь, и, когда Арся с ящиком за спиной попытался все-таки прыгнуть, ему это дорого обошлось – он поскользнулся и брякнулся вместе с ящиком.

К счастью, упал он на бок и на песок. Ольга звонко расхохоталась. А Иван спокойно спросил:

– Не зашибся?

– Не-е, – сказал Арся смущенно, встал с песка и начал отряхиваться. Потом попросил Славку подбросить ему ящик за спину и упрямо зашагал вперед, но скакать больше не пробовал.

– Дофорсился, – сказал Васька Баландин, – нашел перед кем.

Ольга засмеялась опять, и Иван прикрикнул строго:

– Ольга! Чего регочешь?!

Она фыркнула презрительно и принялась собирать плавник.

«Ох, нелегкая это работа – из болота тащить бегемота», – думал я каждый раз, когда с очередной поклажей, согнувшись в три погибели, тащился вверх.

Да, наверное, не один я так думал. Если в первый раз все бросились разбирать грузы с шутками, смехом, то сейчас только кряхтели да иногда поругивались сквозь зубы. Пот катился с разгоряченных лиц, мы поснимали свои ватники и пальтишки, но от этого было не легче – груз врезался в плечи и спины и даже в мягком мешке или матрасе вдруг появлялись твердые и острые углы. Мне, например, казалось, что на спине у меня вырос горб, как у хорошего верблюда.

И вся эта работа проходила под неумолчный шум прибоя и под вопли и хлопанье крыльев встревоженных нами птиц. От этой музыки заложило уши и ломило в висках. Не знаю уж, из каких сил, скорее всего только на самолюбии, но я держался…

Однако кончилась и эта адова работа, и все мы в изнеможении повалились на землю, вернее, не на землю, а на поросшие кое-где мохом и какой-то неказистой коричневой и бурой растительностью камни. Некоторые, правда, догадались вытащить из груды вещей матрасы, а я как брякнулся на плоский камень, так и не поднялся, пока не позвали ужинать. То есть не позвали, а просто принесли еду к нашему «лежбищу». А носили ее в мисках Ольга со своими братишками – старшему одиннадцать, младшему семь-восемь. Ох, что это была за уха! В жизни своей я не ел ничего вкуснее. Когда только успели приготовить?

– Это Людмила Сергеевна ваша да маманя моя, – охотно ответила на мой вопрос Ольга.

– А добавки можно? – спросил Саня Пустошный.

– Почему не можно? Обязательно даже можно, – ответила Ольга весело, и десяток мисок протянулись ей навстречу.

Наконец все наелись, как говорят, от пуза и снова разлеглись кто где. Я лег на живот и, подперев голову руками, стал лениво обозревать окрестности. Честно скажу, приятного было мало. Голая каменистая, довольно ровная площадка с разбросанными там и сям валунами, вдали – снежные шапки гор, неподалеку в небольшой лощинке – приземистая изба, а рядом еще одна избушка поменьше, да бесконечное кружение птиц и привычный уже тускловатый оранжевый шар полярного солнца. И пожалуй, только синее, играющее переливами море скрашивало эту не очень-то приветливую картину.

Отдыхали мы недолго. Подошли отец и сын Прилучные.

– Заморились? – сочувственно спросил старший. – Однако, робятки, ишшо дна работенка есть: палатки ставить. Не на воле же ночевать. – Он осмотрел горизонт, и, видимо, что-то ему не понравилось. – Гляди, как бы ветер не взялся, вон горы-то как куриться зачали.

Мы с опаской посмотрели на горы: они и верно как будто курились мелкие, разорванные и разбросанные, светлые облака ходили вокруг вершин в медленном хороводе.

Кряхтя и чертыхаясь, ребята начали подниматься.

До чего же неподдающимися и тяжелыми оказались эти огромные зеленые брезентовые воинские палатки. Колья и крючья никак не хотели вбиваться в каменную землю, брезент то и дело вырывался из рук под редкими, но сильными порывами ветра, а ветер, будто нарочно, издевался над нами: тихо, тихо, а как только возьмешься за край палатки, он тут как тут – рванет вдруг, и ты вместе с брезентом летишь в сторону. Веревки-растяжки не желали завязываться – не слушались скрюченные пальцы.

Видно, у Людмилы Сергеевны и правда был хороший опыт в таких делах она не только подсказывала, что надо делать, но и сама работала с нами и первая смешно запевала: «Эй, ухнем, эх, крякнем, эх, зеленая сама пошла». И мы ухали, крякали, и тянули, и сопели, и стонали.

Но вот они стоят как вкопанные, наши миленькие, зелененькие. И ветер сразу стих, только слегка пошевеливал брезентовые стенки да мелкой рябью пробегал по крышам.

– Все! – отчаянно крикнул Арся и кинулся – откуда прыть взялась – в открытую палатку.

– Ур-ра! – прохрипели мы шепотом и, кто согнувшись пополам, а кто и на четвереньках, толкаясь и суетясь, поползли за ним. И повалились в палатке чуть ли не друг на друга.

– Не-елюдимо на-а-аше мо-ре, де-ень и но-очь шумит оно-о! – затянул вдруг Славка-одессит.

– В ро-оково-ом его-о про-о-сторе много бед погре-е-бено, подхватило еще несколько голосов.

– Совсем тронулись, – мрачно сказал Саня Пустошный.

А за пологом стояла Людмила Сергеевна и смеялась.

– Ребятки, – сказала она, – а ведь еще не все.

– Что еще? – с ужасом спросил я.

– Не на камнях же вам спать, надо койки соорудить.

– Шабаш! – заорал Баланда. – Никуда я отсюда не двинусь! И на камнях подрыхнем. Не баре какие…

– Н-на м-матрасах, – заплетающимся языком выговорил Боря.

– Пошли, – сказал Антон, с трудом поднимаясь.

– А может, на матрасах? – уныло спросил Толик.

– Ну, а дождь? – спросила Людмила Сергеевна. – Подтечет под матрасы…

– Ничего, – бодро сказал Арся, – на солнышке высохнут.

– Ага, – сказал Славка, – а что Ольга скажет?

И хоть смеяться вроде не было сил, – все так и грохнули. Когда отсмеялись, Антон спросил, что надо делать, и вслед за комиссаром вышел на волю. За ним поплелись остальные. Только Баланда перевернулся на живот и остался лежать.

– Василий, – окликнул его Антон. – Выходи!

– А катитесь вы все, – глухо донеслось из палатки.

– Ладно, – сказала Людмила Сергеевна, – может, и верно невмоготу ему. Пусть отдохнет немного.

– Нет, не пусть, – упрямо сказал Антон, – договорились же, что никому сачковать не позволено. Вон, даже Боря-маленький и тот вылез. И Димка тоже, а их ветром шатает.

Боря и верно стоял и покачивался, закрыв глаза.

– И как будто стоя спит, – сказал неугомонный Славка.

Опять засмеялись, а Боря, не открывая глаз, пробормотал:

– Я н-не сп-плю, я т-так, н-на минуточку.

– А тот, губастик, разлегся, как на курорте, – продолжал Антон. Арся, Саня, Толик! Пошли-ка.

Они вчетвером отправились в палатку, и оттуда раздался поросячий визг Баланды. А вскоре его вынесли наружу за руки и за ноги и осторожно положили на камни. Васька уже молчал, только зло зыркал своими глазками.

– Это надо же, – сказал Толик, разглядывая свой палец, – чуть не оттяпал. У-у, акула! – И он замахнулся на Ваську.

– Без этого! – строго сказала Людмила Сергеевна. – Если у него совести нету, пусть полежит, пока ему другие постельку не приготовят.

– Да шут с ним, – сказал Арся, – пусть лежит. Пошли.

Когда мы отошли на несколько шагов, я обернулся – и чуть не свалился от смеха: Васька огляделся, встал на четвереньки и так, на четвереньках, быстро-быстро полез снова в палатку.

– Э-э, нет! – закричал Славка и ринулся за Васькой.

За Славкой опять побежали Арся, Толик, Антон. Баланду снова выволокли из палатки, и Антон, поставив его перед собой, взял за грудки и сильно встряхнул.

– Ну, вот что, Баландин Василий, – свирепо сказал он, – так тебе с нами не жить. И больше с тобой никто дела иметь не будет, а как случай представится, отправим тебя отсюда к чертовой бабушке. Товарищ комиссар, у нас сейчас время военное?

– Конечно, – сказала Людмила Сергеевна.

– Так посадите этого шкуродера под арест в баню к Прилучным. Денька на три. Да на хлеб и воду. Может, поумнеет.

– А что? – сказала Людмила Сергеевна. – Пожалуй, правильно.

– Не имеете права, – заныл Васька.

– Имею, Баландин, – железным тоном, как самый настоящий комиссар, сказала Людмила Сергеевна, – в полном соответствии с законами военного времени.

То ли тон и слова нашего комиссара, то ли встряска, полученная от Антона, то ли еще что подействовало на Ваську, но он понуро поплелся за всеми.

Койки мы делали так: за домом Прилучного оказался целый штабель посеревших от времени и дождей, но вполне годных в дело досок. Две доски ставились на землю параллельно на ширину матраса и укреплялись колышками, на них поперек стелились короткие отпиленные доски. Поверх укладывался матрас и в изголовье набитые стружкой наволочки-подушки, а сверху все это укрывалось байковым одеялом. Получилось, как в военных лагерях, что я в кино видел. Потом из четырех небольших бревен и тех же досок посредине палатки в проходе между койками соорудили низкий стол. А Иван Иванович-младший – он все время работал вместе с нами – прикатил откуда-то здоровенную железную бочку из-под бензина и притащил жестяную с одним коленом трубу.

Печка вроде тех, что появились в блокаду у нас в Ленинграде, была установлена быстро. Ваня для пробы наложил в нее обрезки досок и поджег. И простенькое это сооружение заработало безотказно. Яркое пламя вовсю загудело в бочке, и над палаткой из трубы весело поднялся к небу сизый дымок. Вторая такая же печка была установлена в другой палатке, в ней мы сделали большой, во всю длину палатки, стол, а по бокам его скамьи – здесь будет наша столовая.

…Ужинать (да и какой ужин среди ночи, пусть под солнцем, а все-таки по времени ночь) никто не захотел. И палатка, которую мы, когда устанавливали, ругали последними словами, показалась нам раем.

– Эхма, – протяжно вздохнув, сказал Толик, вытягиваясь на койке, чем не царские постели? А ты, Васька, мне еще чуть палец не оттяпал. Акула-а…

Баланда молчал – он спал.

«Под головой ладонь – мягчайшая подушка, и мягче всех перин солдатская шинель…» – вспомнились мне слова солдатской песни, и я провалился в мягкую и теплую тьму.

Долго ли я спал, не знаю. Что-то вдруг сильно ударило меня по лицу и придавило к койке непонятной тяжестью. Я попытался вскочить, но не смог: это «что-то» накрыло меня целиком, и мне казалось, что меня спеленали, как младенца. Было совершенно темно, и в этой темноте слышались крики, ругань, возня. Но сильнее всего были какие-то дикие завывания и дробный частый стук. Ничего не понимая и холодея от страха, я завопил. Кто-то приподнял над моим лицом упавшую на меня тяжесть.

– Ты, Димка? – спросил Антон и задышал мне в ухо.

– Я-а-а…

– Чего блеешь, выбираться давай. Палатку сорвало.

Кое-как, извиваясь и отталкиваясь руками от всего, от чего только можно было оттолкнуться, мы выбрались из-под обрушившейся палатки. И сразу на нас накинулись отчаянный дождь и свирепый ветер. Ветер затыкал нам уши и рты. Держась друг за друга, мы едва стояли на ногах, а дождь тут же промочил нас до нитки. Дрожа от холода, мы кое-как начали поднимать края палатки. Они с громким хлопаньем бились об землю, надувались, как парус в шторм, и вырывались из рук. Брезент ходил ходуном и был похож на какое-то странное доисторическое чудовище.

– Хороша погодка! – заорал мне в самое ухо Арся.

– От-т-тличная погодка! – стуча зубами, проорал я в ответ.

– Беги к Ван Ванычу! – закричал Антон.

– Ага! – крикнул я и шмякнулся на землю.

Еле-еле поднявшись, я побежал… какой там побежал?! Начал кое-как, чуть не вися в воздухе под углом наверняка не меньше сорока градусов, передвигаться вперед. Временами я падал, потом опять вставал и двигался дальше и еще орал: «Буря, ветер, ураганы, нам не страшен океан…» Ветер заталкивал слова обратно мне в глотку, но я все-таки пытался пересилить его: «Молодые ка-апита-аны поведут наш караван…» Я спотыкался, падал. Наверху небо было темно-серым, а под этим серым плотным занавесом низко мчались огромные черные тучи, и дождь хлестал как из ведра. «Природа взбесилась», – подумал я торжественными словами и шлепнулся опять. Всё! Погибаю, замерзаю, утопаю, но не сдаюсь! И в это время сильная рука подняла меня, как кутенка, за шиворот, и я увидел невозмутимого Ивана Ивановича-старшего, а рядом с ним – младшего и Людмилу Сергеевну… Не утоп, не погиб, и да здравствует Новая Земля! Потом, вспоминая все это, я подумал, что у меня в ту ночь, наверно, мозги слегка съехали набекрень.

– Что случилось? – прокричала Людмила Сергеевна.

Она вцепилась в Ивана-младшего, и их шатало и качало.

– Палатку сорвало! – почему-то радостно проорал я.

А дальше я смутно помню. Кажется, мы все некоторое время пытались поставить палатку, но тяжеленный намокший брезент сопротивлялся, как гигантской силы фантастическое живое существо, и мы наконец плюнули на это дело. Вторая палатка – столовая – стояла крепко, ее только пошатывало от ветра, и Людмила Сергеевна решительно приказала всем идти туда. А предусмотрительный Прилучный велел нам набросать на поверженную палатку камней, да потяжелее, чтобы ее не унесло в море. Уж как нам удалось это сделать, не знаю, но сделали, а потом, держась друг за друга, добрались до столовой.

Промокшие до костей, ничего не соображающие от воя ветра, шума дождя, от усталости, мы забились под спасительный полог. Я еще подумал: «А как там на утесах разнесчастные птицы? Унесло их, наверно, куда-нибудь в океан…»

– Печку надо затопить, – сказал Ваня и вышел.

Я, не раздумывая, пошел за ним – настроение было такое у меня героическое. За мной вышли еще трое или четверо.

Плавника, который был сложен за палаткой, не было – разметало, и Ваня повел нас к дому, где в пристроенной к избе сараюшке были запасы топлива. Здесь же, за загородкой, метались перепуганные курицы и из угла в угол носился ошалелый поросенок. И было там шесть здоровенных псов, которые встретили нас радостным лаем и визгом.

Вскоре в бочке-печке вспыхнуло яркое пламя, через каких-нибудь десять – пятнадцать минут она раскалилась докрасна, и стало жарко.

– Всем раздеваться! – приказала Людмила Сергеевна. – До трусов.

– Это еще зачем? – недовольно спросил Колька.

– Не хватало мне еще, чтобы вы все воспаление легких схватили! рассердилась Людмила Сергеевна. – Обувь не снимать – на полу лужи.

Ну и видик у нас был, если посмотреть со стороны! Все в трусах и в сапогах или ботинках, а у тощего Карбаса вдруг оказались голубые кальсоны, что, конечно, вызвало немалое веселье. Шкерт вообще снять штаны отказался – он стоял рядом с печкой, и от его брюк валил пар. Сесть было негде, так как на столе и на лавках были разложены наши промокшие одежки, и все мы стояли, приплясывая и норовя поближе пробиться к печке. Все это было похоже на баню, только веников не хватало.

– Так всю ночь и будем плясать? – спросил Морошкин.

– Восемь утра уже, – сказала Людмила Сергеевна.

– Фью, – присвистнул Арся, – когда же это ветрило кончится?

– Может, скоро, а может, и через сутки, – спокойно ответил Прилучный.

– Вот окаянная сила! – со злостью сказал Саня. – Много так-то напромышляешь?!

– Ничо, – сказал Прилучный, – свое дело сделаете.

Он подозвал Ваню и что-то сказал ему. Тот, подняв воротник телогрейки и поглубже нахлобучив шапку, вышел из палатки. А через некоторое время вернулся с двумя большими чайниками, а за ним с мешком в руках в палатку влетела Ольга. Она удивленно похлопала глазами. Карбас заверещал и ринулся в своих небесно-голубых под стол.

– А ну, марш отседова! – прикрикнул Прилучный, и Ольга выскочила.

Мы потешались над Карбасом, да и над собой, когда вдруг Иван Иванович поднял руку и прислушался. Все, замолчали. Никто в первую минуту не понял, в чем дело, просто показалось, что произошло что-то необычное. Тишина настала в палатке и во всем мире. Молча все высыпали наружу.

Не было туч, не было дождя, не было ветра, а было ослепительное, вроде бы даже теплое, солнце, и только мерный шум прибоя нарушал глубокую тишину. И снова птицы сновали над бухтой, и снова сверкали вдали серебряные вершины… «Ай да птички, молодцы, – подумал я, – где же они прятались-то?»

– Вот это да-а-а! – протянул восторженно Славка.

– Климат у нас такой отчаянный, – очень довольный, сказал Иван Иванович. – Новоземельский – одно слово…

Так кончилась наша первая ночь в становище Прилучного, и так начался новый день.