Текст книги "В двух шагах от войны"

Автор книги: Вадим Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

15

С наслаждением попив горячего чаю с сахаром и хлебом, ребята вытащили свою мокрую одежду и разложили ее на камнях. Солнце и легкий теплый ветерок быстро просушили ее. Сбитую ветром палатку споро и прочно поставили на место. Разлеглись на солнышке и задремали.

– А ну, промышленники, – раздался веселый девчоночий голос, вставайти, вставайти! Уха на столе.

– Вчерашняя? – спросил Колька.

– Зачем вчерашняя? – удивилась Ольга. – Седнишняя. Папаня с Ваней порыбачили, пока вы тут носами сопели.

Арся вскочил первым. Оля стояла перед ним в аккуратненьком ватнике, в ладно пригнанных сапожках и в синем шелковом платке. Арся попялил на нее глаза и пошел куда-то в сторону.

Толик Находка посмотрел ему вслед и серьезно сказал:

– Приворожила. Точно.

– Кого? – вспыхнув, спросила Ольга.

– Меня, – сказал Толик, – и его. – Он кивнул в сторону шагавшего по камням Арси.

– Вот еще! – сказала Оля. – Нужны вы мне больно… оба.

– А кто тебе нужен? – без обычной своей ухмылки спросил Витька Морошкин.

– А вот он, – сказала Оля, показав на Антона, – да еще этот вот ничего… – Она кивнула на Славку и убежала в палатку-столовую.

Морошка косо смотрел на то, как смутился вдруг Антон и весело встрепенулся Славка.

– А што, у нас в Одессе все такие! – крикнул он вслед Ольге. И, запев во все горло: «Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч…», он помчался в столовую.

– И этот втюрился, – угрюмо сказал Баландин, – и Морошка-ягода тоже втюрилась.

Витя промолчал. А из столовой как ошпаренный выскочил Славка. Он два раза перекрутился на месте и сказал:

– Айда рубать, братва! «Любовь – это грозная штука…»

И братва пошла «рубать». И рубали, надо сказать, здорово. Ольга только успевала подавать.

«До чего же живучий народец, – с нежностью думала, глядя на них, Людмила Сергеевна, – как будто и вчерашней адской работы не было и этой жутковатой ночи не было. Уписывают за обе щеки да хохочут…»

К концу обеда в палатку зашел Иван Иванович.

– Приятно кушать, – вежливо сказал он, – хлеб вам и соль.

– Спасибо! – с набитыми ртами ответили ребята.

– Товарищ комиссар, – сказал Прилучный, – я так рассуждаю: седни ребятишкам надо отдохнуть, а чтоб время зря не терять, я им порасскажу кой-что, про промысел, значит.

– Правильно, Иван Иванович, – согласилась Людмила Сергеевна и добавила улыбнувшись: – Что бы мы без вас делали?

– Иван Иванович, – спросил Димка, – а почему вы нам ваших собачек не показали?

– Вы работали, а они бы толочься тут стали, мешать, – рассудительно ответил Прилучный.

– Хорошие у вас собачки, – сказал Димка.

– Ничо, – согласился Прилучный, – для охоты, для езды.

– Эх, – сказал Саня, – а Шняка-то наш как там?

– Сожрали кармакульские псы твоего Шняку, – хихикнув, сказал Шкерт.

– Типун тебе на язык, – сказал Саня и вдруг замолчал, разинув рот.

В дверном проеме, улыбаясь, стоял Шняка, и хвост-парус ходил у него ходуном.

– Ты чего, подавился? – спросил Саню Карбас.

– Шня… Шня… Шняка! – тихо сказал Саня.

Мальчишки, забыв про еду, повскакивали с мест и выкатились вместе с одуревшим от радости Шнякой из палатки. Пес вертелся, как волчок, лаял, визжал и прыгал, стараясь лизнуть в нос или в щеку. А за всей этой суматохой, посмеиваясь в сивые усы, наблюдал капитан Громов.

Увидев начальника, мальчишки чуть не сбили его с ног.

– Тиха, тиха! – строго сказал Громов. – Будто год не видали.

– Вы как к нам? – спросила Людмила Сергеевна.

– На доре моторной прибежал, – ответил Громов, – да еще три лодчонки приволок: пригодятся, когда кайру бить начнете.

– Как же вы в такой-то ветер?

– Да-а, взводень[34]34
  Взводень – сильное волнение на море; крутая большая волна.


[Закрыть] еще порато сильный. Однако добрался.

– А «Зубатка» как там? – спросил Антон.

– «Зубатушка» наша ушла. В Архангельск-город.

– С «Азимутом»? – спросил Саня.

Громов нахмурился:

– «Азимут» нынче ночью в шторм этот погиб.

– Как погиб?! – закричали ребята.

– Его с якоря сорвало да об береговые камни… Так долбануло, что на части рассыпался. Старенький был, – как об умершем человеке, сказал Афанасий Григорьевич. – Его кармакульские сейчас на дрова разбирают.

– Вот, – чуть не со слезой в голосе сказал Коля, – мы его чинили да латали, а он…

– Не судьба, значит, – сказал Громов, – как говорится, каждому кораблю свой век даден.

– А «Авангард»? – спросил Димка.

– «Авангард» тут маленько поработает: с промыслов будет добычу в Кармакулы на факторию возить.

Афанасий Григорьевич помолчал, осмотрелся вокруг, потом зашел в палатку. Вышел оттуда довольный, похвалил Людмилу Сергеевну, пожал руку Прилучному, оглядел ребят и спросил:

– Как тут у вас – никаких ЧП боле не было?

Людмила Сергеевна за спиной Громова предостерегающе помахала рукой.

– Нет, – сказал Антон, – не было.

– Кха, кх-м, – покрякал Афанасий Григорьевич, – тут вот такие дела…

Он слегка ткнул носком сапога разлегшегося у его ног Шняку. Тот от удовольствия перевернулся на спину, показав пушистый белый живот, и раскинул в стороны все четыре лапы.

– Ишь, подхалим, – проворчал Громов, – чего делать с ним, ума не приложу. Не могу же я его по Кармакулам за собой таскать? Местные псы на него зуб имеют. Они работяги, им таких прынцев и на дух не надо…

Мальчишки смеялись, а Афанасий Григорьевич обиженно продолжал:

– И ведь что удумал, а? Запру я его в избе да дверь прикрою – скулит и воет как зарезанный. Собаки со всего становища сбегаются и тоже выть начинают. А их там штук сто, а может, и поболе! Народ совсем освирепел от этого. А с собой его беру, так эта камбала косорота либо к ногам жмется, либо у меня на руках сидит…

Хохот стоял такой, что Шняка испуганно прижался к ногам Громова.

– Вам смешно, а мне каково, – сказал Громов и повернулся к Ивану Ивановичу: – Возьми ты это вражье семя к себе. Засунь его в сараюшку, пока я уеду…

– В сараюшке тоже собаки! – сказал Димка.

– Тогда хоть в море топи, – сокрушенно сказал Громов.

– Ничо, Григорьич, – посмеиваясь, сказал Прилучный, – езжай спокойно. У меня собачки умные, я им накажу – не тронут.

Но всем стало страшновато за Шняку, когда из сараюшки появились «те еще болонки», как сказал Славка. С могучей грудью, с широкими спинами, треугольные уши торчком, а хвосты закручены пушистыми баранками. Острые, почти как у волков, морды, и под крутыми лбами – немного раскосые умные и строгие глаза. Бело-рыжие, черно-белые, почти черные, а один серебристо-серый с огромным белым воротником на груди. Самый красивый и самый крупный. Видно, вожак: все собаки выскочили из сарая как ошалелые, с радостным лаем, а этот вышел последним, не спеша и молча, остановился и понюхал воздух, а потом слегка рыкнул. И все собаки остановились и тоже стали принюхиваться, а потом, словно сговорившись, бросились к Шняке. Тот прижался к земле.

– Сидеть! – строго прикрикнул Иван Иванович, и собаки, затормозив на всем ходу, сели, тихонько ворча.

– Вот это дисциплинка! – восторженно сказал Славка.

Шняка скулил и царапал Громову брюки.

– Ну вот, – сердито сказал капитан и взял его на руки.

– Давай-ка его сюда, знакомить будем, – сказал Прилучный и взял Шняку. – Серый, ко мне!

Пес приподнял верхнюю губу и тихо, но грозно зарычал. Зарычали, встав, и остальные собаки.

– Сожрут! – испугался Димка, когда Прилучный опустил Шняку на землю и придержал его за холку.

– Ишь, храбрецы какие, против одной шавки все свое оружие выставили, – спокойно и строго сказал Иван Иванович.

Когда Серый подошел, Шняка от страха даже глаза закрыл. Прилучный приподнял его за шиворот и ткнул мордой в нос Серого. Шняка понюхал. Обнюхал его и Серый.

– Ну вот и лады, – сказал Прилучный и отпустил Шняку.

Собаки еще раз обнюхались, и вдруг Шняка, подпрыгнув, лизнул Серого за ухом. Мальчишки ахнули. Псы побежали рядышком вдоль берега, а Громов снял фуражку, вытер вспотевший лоб и сказал с чувством:

– Ну, Иваныч, заставил ты меня поволноваться…

Когда Афанасий Григорьевич уехал, Прилучный-старший повел ребят к краю обрывистого берега. За ним с большим мотком веревок следовал невозмутимый Иван Иванович-младший. В руке у него была еще и чем-то набитая корзина. Высокая плоская скала выдавалась здесь узким мыском, и отсюда хорошо был виден весь птичий базар. Черные камни располагались пластами, словно древняя разрушенная лестница. И на ступеньках-уступах сидели тысячи и тысячи птиц. Целым облаком они то и дело срывались в воздух, кружились вокруг, стремглав падали в море и снова возвращались, неся в клювах добычу. Стоял неумолчный крик.

– Людмила Сергеевна, – спросил Морошкин, – а почему вы начальнику про сегодняшнюю ночку не рассказали?

– А как ты думаешь? – прищурившись, спросила та.

– Думаю, испугались, – вызывающе ответил Витька.

– Ну и балда ты стоеросовая, Морошка, – сказал Арся.

– Испугалась, – сказала Людмила Сергеевна, – за него испугалась. Зачем старого человека волновать? Мы-то справились, так ведь, товарищ Морошкин Виктор? Ви-и-иктор! Знаешь ты, что такое по-латыни «Виктор»?

– Нужна мне эта латынь, – буркнул Морошкин, глядя, как насмешливо улыбаются ребята.

– А напрасно не знаешь. «Виктор» значит «победитель». А какой же победитель своими победами хвастается?

– А-а, – с досадой сказал Витя и замолчал.

Иван Иванович рассадил всех полукругом, так, чтобы ребятам видно было море и скалы с базаром, а сам встал к морю спиной и сказал:

– Здесь и будет наш промысел. Поначалу будем добывать яйца. Но не всякие. Птиц тут разных много. Есть чайки-моевки, и люрики, и тупики, и топорики. Они нам не нужны. Для нас главное – кайра. Яйца ейные как два куриных и очень питательные. Ваня, покажь-ко яйцо. Вот такое буренькое, с пятнышками, иногда по два желтка в одном попадаются. Кайра птица доверчивая – у нее из-под носа яйцо вынешь, она только покаркает и улетит.

– А как же она потом? – спросил Димка.

– А потом она почти всегда второе снесет, – ответил Прилучный. Жалко, конешно, вроде дитя от матери отбираешь. Так ведь промысел – он промысел и есть. Людям питаться надо.

– А как их доставать оттуда? – спросил Саня.

– Яйца те на виду лежат. Вот уж сколь годов я здесь и все удивляюсь: гнезда у кайры никакого, ни веточек, ни пуха, ничо нет. Снесет его прямо на голый камень и так на голом камне и высиживает. Улетит на момент, а яйцо лежит на открытой плите. А то камешек под него подложит, чтоб не скатилось, значит. Умная птица. А как доставать те яйца, мы сейчас с Иваном покажем. Наглядней оно лучше будет.

Ваня достал из корзины большой железный костыль и топор. Иван Иванович походил по самому краю обрыва, поискал удобное место и крепко топором вбил между камнями костыль. Затем особым узлом привязал к нему веревку. Ваня тем временем надел поверх ватника странную – с двумя пазухами – рубаху. Потом Прилучный крепко обвязал веревкой Ваню вокруг пояса, а к другой, более тонкой, веревке привязал за ручку корзину. Ваня взял корзину и пошел к обрыву.

– Ну, с богом, – сказал Иван Иванович, и Ваня, осторожно переступая с выступа на выступ, начал спускаться со скалы. А Прилучный, пропустив веревку за спину, уперся обеими ногами в камень и стал тихонько потравливать[35]35
  Потравливать, травить – увеличивать длину троса, веревки; приспускать.


[Закрыть] веревку.

Ребята на краю скалы вытянули шеи и напряженно смотрели, как, придерживаясь руками за камни, осторожно балансируя на плоских уступах, иногда чуть не повисая в воздухе – и тогда все видели, как напрягался Иван Иванович, удерживая натянувшуюся веревку, – спускался Ваня. Наконец он остановился на маленькой площадке, и веревка в руках Прилучного ослабла. Он снова подтянул ее и замер в напряженной позе. А Ваня медленно, придерживаясь одной рукой за камни, стал передвигаться по карнизу. Временами он протягивал свободную руку, что-то брал с выступов скалы и клал в корзину, привязанную к поясу. Так он, перебираясь с карниза на карниз, спускался все ниже. Примерно через полчаса он дернул за веревку.

– Все, – сказал Прилучный, – наверх просится. Вот ты и ты, – он кивнул Антону и Баланде, которые стояли рядом, – давайте-ко подмогните.

И они потянули. Иван, одной рукой придерживая корзину, а другой слегка отталкиваясь от скал, быстро поднимался. И вот он появился на скале, все такой же невозмутимый и спокойный, как всегда, только немного запыхался да лоб у него был мокрым. Зато в корзине было полно красивых, будто раскрашенных, крупных яиц, да еще из-за пазух он выложил десятка два.

– Вот это да! – ахнул кто-то восхищенно.

– Подумаешь! – пренебрежительно сказал Баланда. – Што особенного-то? Виси на веревке и собирай…

– Посмотрим, как ты висеть будешь, – сказал Арся.

– А што, – завелся Васька, – хоть счас!

Ваня снял рубаху, бросил ее на камень и с полной корзиной направился к дому. А у Ивана Ивановича озорно блеснули глаза.

– Может, и верно попробуешь? – спросил он Ваську.

Баланда потянулся за рубахой.

– Нет! – строго сказала Людмила Сергеевна. – Не сегодня.

– Верно, товарищ комиссар, – согласился Прилучный, – это я что-то не сообразил.

Он поднял рубаху, смотал веревки и тоже ушел.

– Отдыхать! – сказала Людмила Сергеевна. – Можете побродить вокруг, но далеко не уходите. Скоро ужин.

День был тихий. В небе ни облачка, зыбь на море стала меньше, и прибой шумел уже мягко и приглушенно. Мальчишки разбрелись кто куда по каменистой тундре. Кто-то разлегся на плоских, нагретых солнцем камнях, кто-то ушел подремать в палатку. А у дома Прилучных, прислонившись к стене, сидели Арся и Витя Морошкин. Один по одну сторону крыльца, второй по другую…

16

На следующее утро мы, взяв необходимое снаряжение, отправились на работу – на ту самую скалу, по которой лазил вчера Ваня. Он, конечно, тоже был с нами. И Ольга тоже. На этот раз она была в брюках, заправленных в сапоги, но все в той же синей косынке, правда повязанной, как говорят, по-бабьи: лоб и щеки закрыты, а концы завязаны вокруг шеи. За ней, чуть позади, один слева, другой справа, шли Арся и Морошка, насупленные и молчаливые. Ольга посмеивалась.

– Хиханьки да хаханьки? – обернувшись, сурово спросил Ваня.

– Ага! – ответила Ольга.

– Чего платок выходной надела? Пофорсить? – тем же тоном спросил Ваня. – А если птицы загадят?

– Фу, чурбак неотесанный! – рассердилась Ольга.

…И начался наш промысел. Так легко и просто казалось это со стороны, когда мы смотрели, как ловко орудует на скалах Ван Ваныч-младший. И так не легко и не просто оказалось, когда мы попробовали сами. Вначале мы построились по-военному в одну шеренгу и по росту. Прилучный-старший два раза обошел строй, присматриваясь, у некоторых даже мускулы пощупал.

– Кто поменьше да полегче, на скалу полезут, – сказал он и вызвал Борю-маленького, Петьку Шкерта, Морошкина, меня и Славку. Про нас со Славкой он сказал, что мы хоть и длинные, но «тощие», легкие, значит.

Боря выскочил из строя радостный. Славка и Шкерт вышли спокойно. А Витя слегка побледнел и сделал неуверенный шаг вперед, и у меня тоже что-то трепыхнулось внутри.

– Дима, – сказала Людмила Сергеевна, – может быть, тебе не надо вниз? Со мной наверху будешь работать?

У меня даже скулы свело от обиды.

– Почему это не надо?! – грубо сказал я.

– Пусть идет, – сказал Антон, – выдюжит.

Я вышел из строя, злой и упрямый.

Прилучный отобрал десять ребят – самых рослых и здоровых.

– Вы страховать будете, – сказал он, – а другие, значит, укладкой займутся. Поглядим пока, кто на что годен.

– Папаня, – сказала Ольга, – я тоже на скалу пойду.

– Давай, – согласился Иван Иванович и выбрал еще двоих ребят на страховку.

…И вот, накрепко обвязанный веревкой, с корзиной у пояса, я вишу над пропастью и боюсь посмотреть вниз. Где-то далеко под ногами грозно шумят, разбиваясь о камни, волны. С криком, похожим на карканье, носятся вокруг кайры, и множество их сидит на карнизах. Я как-то сумел зацепиться рукой за камень и, нащупав ногами плоский уступ, встал на него. Уступ был довольно широкий, и я, осмелев, перестал хвататься за скалу, веревка крепко держала меня, да и ребята наверху были надежные – Антон и Толик. Справа от меня, чуть повыше, на другом карнизе уверенно стояла Оля, а за ней, вцепившись в веревку, торчал Морошкин. Глаза у него были плотно закрыты.

– Чего глаза-то запечатал? – крикнула ему Оля. – Ты не боись, держись свободней, а то как яйца-то собирать станешь?

Морошка помотал головой и открыл глаза.

– Я не боюсь, – хрипло сказал он, – неудобно как-то…

– Тут и верно не позагораешь! А ты гляди, как дружок твой, – она кивнула в мою сторону, – стоит и посвистывает.

Я совсем не «посвистывал», но тут засвистел и нарочно посмотрел себе под ноги. Лучше бы я этого не делал! Скала круто уходила вниз, и хоть я знал, что высотой она метров тридцать – тридцать пять, но тогда мне показалось, что там было километра полтора. Впрочем, тут уж, пожалуй, никакой разницы нет – с полутора тысяч метров лететь или с тридцати, все равно костей не соберешь… Меня сразу прошиб пот, голова закружилась. Я крепко зажмурился и пошатнулся. Ноги мои повисли в воздухе, и веревка туго натянулась. Меня встряхнуло, я треснулся лбом о камень. Шапка слетела с головы. Я посмотрел ей вслед – она скакала по уступам. Я снова зажмурился. И услыхал сверху крик Прилучного:

– Что там у вас? Сорвался, что ли?

Я ничего не смог ответить – болтался в воздухе и только отталкивался руками и ногами от скалы.

– Сейчас подтянем! – крикнул Иван Иванович. – Когда на карниз станешь, дерни веревку три раза.

Я почувствовал, как веревка начала меня подтягивать вверх.

– Ты глаза-то открой, а вниз не смотри, – услышал я рядом встревоженный голос Ольги.

Я открыл глаза и нащупал ногами широкий выступ, кое-как ухватился руками за торчащий камень и встал на карниз. Веревка ослабла. Через несколько секунд я осмелел и, оторвав от камня правую руку, дернул веревку три раза. Она снова натянулась, и я опять стоял крепко…

Успокоившись, я увидел прямо перед носом кайру. Она сидела на крошечном уступчике, и покручивая туда-сюда головкой, посматривала на меня. И то, что у меня под ногами обрыв, просто вылетело из головы: очень уж по-домашнему выглядела эта похожая не то на утку, не то на маленького пингвинчика птичка. Я немного полюбовался ею, а потом махнул рукой и сказал:

– А ну, кыш!

Кайра негромко каркнула и взлетела, а на том месте, где она сидела, прямо на голом камне осталось лежать крупное пятнистое яйцо. Я долго смотрел на него и почему-то не взял. Наверно, мне стало жалко эту доверчивую забавную птицу – вот прилетит она, эта первая знакомая моя кайра, и не найдет своего будущего птенца. Совсем рядом я увидел Ольгу.

– Чего не берешь? – спросила она.

– Примета такая есть, – молниеносно придумал я, – первое яйцо не брать, а то удачи не будет. Это как грибы собираешь, первый никогда не берешь.

– Ну-у? – удивилась Ольга. – А я и не знала. Смотри, у меня уже сколько.

Я заглянул в ее корзину и увидел, что она почти на четверть полна красивыми аккуратными яйцами.

– Нашел! – вдруг закричал Витька. – Еще нашел! И еще!

Тут и я нашел второе яйцо и, уже не раздумывая, положил его в корзину. За ним третье, пятое, десятое… Мы уже не переговаривались, а молча и довольно бойко ползали по скале, то опускаясь ниже, то опять поднимаясь. И вскоре я увидел, как тихонько поползла вверх Ольгина корзина, а потом и Витька дернул за веревку и закричал:

– Эй, наверху, вира помалу!

И его корзинка, слегка раскачиваясь, тоже начала подниматься. Я чуть не лопнул от зависти, но вот и моя корзина ушла наверх с самым ценным тогда для меня грузом – первый в жизни мой промысел.

Так мы работали часа два, и уже чувствовалась усталость, саднили поцарапанные о камни руки, веревка натерла спину, но уходить не хотелось: работа была интересной, рискованной, требовала ловкости и упрямства и, конечно, сноровки. Ну, ловкость и упрямство у меня, кажется, есть, а сноровка еще придет. «Эх, – думал я, – увидела бы меня сейчас Ира. И мама. Нет, впрочем, маме не стоит этого видеть, а вот отец… отцу не мешало бы поглядеть…» Дальше я додумать не успел: сверху раздалось громко и встревоженно:

– Бо-о-оря! Ты где?!

– Что случилось? – закричала Ольга.

И тот же голос ответил ей уже отчаянно:

– Борька, кажись, сорвался!

Я ахнул, представив себе, как катится вниз, ударяясь о карнизы, маленький Боря, как с глухим стуком падает он на острые камни, как в голос рыдает его мать и плачут сестренки… Оля стояла рядом со мной и что-то причитала. У меня опять закружилась голова, и я намертво вцепился в веревку…

На вершине скалы показалось бородатое лицо Прилучного.

– Смотрите все! – крикнул он. – Не видать ли где? Может, зацепился.

– Бо-ря! Борис! – стали звать мы.

И тут из-за выступа скалы, рядом с которым были мы с Олей, раздался спокойный Борькин голос:

– Ч-чего к-кричите? Тут он я.

– Почему веревка болтается? – свирепо рявкнул Прилучный.

– А я ее б-бросил, – невозмутимо ответил Боря. – Мешает.

– Ах, мешает! Все наверх! Немедля!

– Ну, Борька, получишь! – закричал кто-то, и я сразу почувствовал, как меня с силой потянули наверх.

Еле успевая перебирать ногами и отталкиваться руками от скалы, чтоб не расквасить морду, я кое-как выбрался на вершину. Здесь уже были все «добытчики». Они молча окружили Борю, а над ним грозно нависал разъяренный Прилучный, и стояла рядом белая как мел Людмила Сергеевна.

– Мешает, значит?! – бушевал Прилучный. – А ежели брякнулся бы?

– Т-так не б-брякнулся в-ведь, – возразил Боря.

Иван Иванович даже задохнулся от гнева – я и не представлял себе, что этот добродушный «промышленник» может быть таким. Он хотел еще что-то добавить, но вдруг резко повернулся, растолкал толпу ребят и, не сказав больше ни слова, ушел.

– Марш в столовую! – тихо сказала Людмила Сергеевна. – Картошку чистить. И на скалы больше не пойдешь.

– Я в-ведь шесть корзин соб-брал, – заныл Боря.

– Марш! – неумолимо повторила Людмила Сергеевна.

И Боря уныло поплелся в палатку-столовую, где двое ребят чистили картошку к обеду. Он отошел на несколько шагов, и его догнал Васька Баландин. Он дал Борьке такой увесистый подзатыльник, что тот чуть не упал. Баланда, ворча, вернулся обратно. И Людмила Сергеевна промолчала. Меня она, правда, тоже на скалу больше не пустила в этот день: оставила наверху укладывать яйца. Было обидно, но, с другой стороны, я понимал и ее – пока иначе нельзя.