Текст книги "Правда в глазах смотрящего"

Автор книги: Вадим Проскурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– В лаборатории.

– В какой еще лаборатории? Что он там делает?

– В монастырской лаборатории. Там его изучают.

– Как они его забрали?

– Пришел послушник, предъявил записку от владыки, попросил выдать ему крест, я и дала.

– Меня ты спросить не могла?

– Ты спал, я не хотела тебя будить. И потом, владыке нельзя отказывать.

– Ни в чем?

– Ни в чем.

– А если отказать, то что будет?

Татьяна изобразила искреннее удивление.

– Не знаю... а зачем? Владыка дурного не попросит.

– Ты что, не понимаешь? Ему нужен был от меня только крест. Теперь он получил, что хотел, и от меня можно спокойно избавиться.

– Зря ты так говоришь, – обиженно проговорила Татьяна, – никто не хочет от тебя избавляться. С тех пор, как ты прошел через ворота монастыря, ты один из нас.

– Но я не прошел рукоположение!

– И не пройдешь, если будешь ерепенитmся! Гнев не к лицу служителю господа.

– Я не служу господу.

– Господу служат все. Ты можешь думать иначе, но что бы ты ни думал, ты служишь господу.

– Да иди ты! Где мой крест?

– Я уже сказала, в лаборатории.

– Как туда пройти?

– Туда нельзя входить без особого разрешения. Тебе надо обратиться к владыке... только ты покушай вначале.

Я покушал и немного успокоился. Татьяна попыталась соблазнить меня на продолжение вчерашнего, но настроение было не то. А потом я переоделся в коричневую рясу послушника и направился на аудиенцию к владыке.

4.

Сестра Анфиса, секретарша Дмитрия, сообщила, что владыка меня вызовет. Она сидела за столом, откинувшись на спинку кресла и сверкая голыми коленками из-под мини-юбки, и увлеченно занималась полировкой ногтей. Если не знать, что мы в монастыре, и не скажешь, что она – монахиня.

В приемной владыки я был единственным посетителем, а сама приемная не производила впечатление, что за дверью, ведущей в кабинет, обитает большой босс. Но все относились к Дмитрию с таким почтением, что у меня не возникало сомнений в том, что он все-таки является большим боссом. Наверное, все дело в специфике его деятельности. Вряд ли в моем родном мире перед кабинетом какого-нибудь полковника ФСБ сидит длинная очередь желающих настучать на ближнего своего.

Вместо журналов на столике рядом с креслами для посетителей лежал почти новый томик библии. Вряд ли его часто открывали. От скуки я открыл книгу и попытался погрузиться в чтение, но безуспешно. Во-первых, в этом мире не было реформы правописания, а текст, изобилующий ятями, фитами и твердыми знаками, читать не слишком удобно. А во-вторых, церковные тексты, даже написанные привычным русским языком легкочитаемостью не отличаются. Сюда бы какого-нибудь Пехова, или Донцову на худой конец...

Я проторчал в приемной почти час и только после этого владыка соизволил меня принять.

– Как дела, Сергей? – спросил Дмитрий, вылезая из-за заваленного бумагами стола, дабы радушно поприветствовать меня. – Как Татьяна? Понравилась?

– Где крест? – я решил сразу взять быка за рога.

– Разве она не сказала? – деланно удивился Дмитрий. – В лаборатории.

– Она сказала. Зачем ты приказал забрать его?

– Это очень сильный амулет, притом основанный на совершенно новых принципах. Его просто необходимо исследовать, это наверняка позволит получить потрясающие результаты...

– Все это замечательно, – перебил я Дмитрия, – но зачем было забирать его тайно, по-воровски?

Дмитрий ехидно ухмыльнулся.

– Ты ошибаешься, Сергей, – сказал он, – это не по-воровски. Нельзя украсть то, что тебе и так принадлежит.

– Он тебе не принадлежит!

– Ты не знаешь наших законов, Сергей. Все сущее принадлежит господу.

– А причем тут ты?

– Я вхожу в число приближенных слуг господа. Я имею право распоряжаться всем, находящимся в этих стенах, в тех пределах, в каких это не противоречит волеизъявлению других приближенных слуг.

– Мной ты тоже имеешь право распоряжаться?

– Ты понял.

– И какую же участь ты мне приготовил? Посадишь в тюрьму?

– В этом нет необходимости. Тебе понравилась келья? Татьяна? Чего молчишь?

Я состроил неопределенную гримасу.

– Будем считать, что понравилась, – констатировал Дмитрий. – Не волнуйся, Сергей, через некоторое время ты получишь свой крест обратно. Я подозреваю, что он прошел индивидуальную настройку, а это значит, что в твоих руках он будет эффективнее, чем в чьих-либо еще. Пока еще рано о чем-то говорить определенно, исследования только-только начались... в общем, пока отдыхай и наслаждайся жизнью. Да, совсем забыл! Ты крещен?

– Да.

– Замечательно. Тогда рукоположение проведем прямо сейчас. Становись на колени.

– Зачем?

– Такова форма обряда.

– Какого обряда?

– Рукоположения. Ты встаешь на колени, я возлагаю руки тебе на голову, произношу священную формулу и ты становишься одним из нас.

– Охранников веры?

– Нет, – Дмитрий улыбнулся, – всего лишь одним из священников. Вступление в ночной дозор не требует специальных обрядов.

– Какой еще ночной дозор?

– Ночной дозор суть оплот и защита светлых сил в вечной борьбе с врагом рода человечества, его приспешниками и пособниками, вольными и невольными, умышленными и неумышленными, смущенными и смущающими, соблазненными и соблазняющими. Таково официальное определение.

– А почему ночной дозор?

– Что почему?

– Почему так называется?

– Так принято. Традиция связывает Сатану с тьмой, принято считать, что силы зла активизируются ночью, соответственно, дозор как бы вглядывается в ночь, где прячутся враги веры и человечества.

– Это на самом деле так?

– Нет, конечно! Солнечного света боятся только вампиры, но этот эффект вызывается не физиологическими причинами, а психологическими. Мы ставили опыты...

– Вампиры на самом деле бывают?

– Бывают. А также оборотни, живые мертвецы, адские гончие, русалки и горгоны. Другие твари в диком виде практически не встречаются.

– А не в диком?

– Сильный колдун может сотворить или призвать и более мощную тварь, но такие сильные колдуны очень редки. Так, единичные случаи. Кроме того, дракон или повелитель демонов слишком заметны и быстро привлекают внимание дозора.

– Ночной дозор – это управление охраны веры?

– Не только. В дозор еще входят управление карающей молитвы, управление священного знания и управление познания благодати. Это... как бы сказать... такая большая силовая структура.

– Совет безопасности?

– Да, вот именно! Хорошие слова – совет безопасности, надо запомнить. Но мы отвлеклись, давай, вставай на колени, тебе надо стать священником.

– Зачем?

– Чтобы мои коллеги не отрубили тебе голову, уличив в запретных знаниях. Грамотой владеешь?

– Владею.

– Значит – преступник. Ладно, хватит маяться дурью!

Я встал на колени, владыка Дмитрий возложил руки на мою голову и примерно минуту говорил по-церковнославянски.

– Встань, брат! – провозгласил он, закончив говорить, я встал и мы троекратно поцеловались. Это напомнило мне Брежнева.

– Тебе надо выбрать церковное имя, – сказал Дмитрий. – Какое тебе больше нравится?

– Сергей.

– Нет, так нельзя, церковное имя не должно совпадать с мирским.

– Тогда... да ну, ерунда какая! Какого хрена я должен менять имя?

– Таков порядок. Ты отказываешься выбирать имя?

– Отказываюсь.

– Тогда нарекаю тебя... гм... хотя бы Алексеем. Не могу вспомнить, как по-латыни "вестник" или "пришелец". Или по-гречески... тоже не помню... по-еврейски посланец – ангел, но это перебор. В общем, отныне ты Алексей. Надо бы это дело обмыть, да нельзя мне, мне еще колдовать сегодня. Короче, Алексей, иди, отдыхай, как будешь нужен, я тебя вызову.

5.

Я вернулся в келью, Татьяна поинтересовалась, что со мной произошло и я сообщил ей последние новости, которые привели ее в бурный восторг. Мы выпили, вначале вина, а потом мне захотелось водки. Водка провалилась в желудок, как большая холодная лягушка, ожидаемое тепло пришло, но оно было каким-то неправильным, каким-то не таким. Казалось бы, смена имени – сущая ерунда, но почему-то именно это стало последней каплей. Этот мир совсем другой, он более чужд мне, чем Толкиновское Средиземье или Хайнлайновское будущее. Глупо думать, что я смогу привыкнуть к нему, что смогу в нем комфортно существовать. Непонятно даже, смогу ли я в нем вообще существовать, ведь совсем скоро я стану ненужным этому чертовому дозору, и что тогда? "Мы ставили опыты", говорил Дмитрий, какие опыты, хотел бы я знать? Как можно определить, что светобоязнь вампиров носит психологический характер, если не превращать в вампиров нормальных людей? "Мы все служим господу", говорила Татьяна, "Все сущее принадлежит господу", говорил Дмитрий, он не сказал, что господь в данном случае выступает в лице своих приближенных слуг, но это и так понятно из контекста. Дмитрий без малейших колебаний наложил на палача Андрюшку смертельные чары, и почему в следующий раз на его месте не могу оказаться я? Сейчас я представляю интерес для охраны веры, я могу помочь открыть тайны загадочного креста, я храню в своем сознании много ценной информации, но какова станет моя ценность, когда вся эта информация перейдет в распоряжение ночного дозора?

Я сказал Татьяне, что хочу выйти подышать свежим воздухом, она засуетилась, куда-то убежала, но быстро вернулась и принесла целый комплект монашеского обмундирования. Ряса была черного цвета, вот, значит, зачем она спрашивала, служил ли я в войске. Нижнее белье тоже было черным и это напомнило мне серию анекдотов про советских пограничников. К рясе прилагалось кашемировое пальто с капюшоном, вязаная шапочка типа "презерватив", кожаные перчатки на тонком меху, мохеровый шарф и тяжелые ботинки вроде "гриндерсов". Я облачился во все это снаряжение, Татьяна нацепила на себя женский вариант монашеского облачения, включающий в себя, среди прочего, мини-юбку и высокие обтягивающие сапоги, и мы выбрались на улицу. Охрана в воротах нам не препятствовала.

На улице было относительно тепло, градуса три ниже нуля, но мела метель и это портило все удовольствие от прогулки. Кроме того, здесь, видимо, не принято расчищать улицы в снегопад, а брести по щиколотку в снегу тоже не очень приятно. Тем не менее, холодный зимний воздух чуть-чуть успокоил мои разгоряченные мозги.

– Слушай, Татьяна, – сказал я, – я ведь теперь один из монахов, правильно? А жалование какое-нибудь мне полагается?

– Разве ты не знаешь? – удивилась Татьяна. – В монастыре деньги не в ходу.

– А здесь? Если я захочу что-нибудь купить в городе?

– Ты можешь попросить денег у духовного отца.

– Мой духовный отец – Дмитрий?

– Кто тебя рукоположил, тот и есть духовный отец.

– А сколько денег я могу попросить?

– В пределах разумного. Если сумма удивит духовного отца, он имеет право спросить, зачем тебе деньги. Но так бывает только в исключительных случаях, ну, если ты захочешь купить орловского жеребца или, там, яйцо Фаберже. Если попросишь тысячу-другую на карманные расходы, никто и спрашивать ничего не будет.

– А Дмитрий откуда возьмет деньги?

– Он владыка, он имеет доступ к монастырской казне. Если бы твой духовный отец был в меньшем чине, он попросил бы денег у своего духовного отца. Ну и так далее.

Как там говорили коммунисты? От каждого по способностям, каждому по потребностям, так вроде? Оригинальная реализация этого принципа.

– Знаешь, Татьяна, – начал я, – мне неудобно тебя просить...

– Хочешь купить что-нибудь? – Татьяна мгновенно поняла мою мысль. – Тебе не нужно стесняться, постарайся понять, что мирские заботы остались в мире, тебе больше не нужно беспокоиться о деньгах. Деньги – грязь общества, это как масло, которым смазывают механизмы, оно гадкое, но без него ничего не крутится. Для обывателей деньги очень важны, но для нас, слуг господа, это просто мелочь, недостойная упоминания. Ты больше не принадлежишь большому миру, Алексей.

– Я Сергей!

– Ты Алексей. Грешно противиться божьему промыслу. Господь нарек тебя новым именем...

– Это не господь нарек, это Дмитрий!

– Владыка Дмитрий исполнял волю господа. Все, что делается священником в рамках служебных обязанностей, делается по воле господней.

– А если священник совершает преступление?

– Тогда по божьему попущению. Короче, Алексей, не грузись, и скажи, что тебе нужно. Или, лучше... – Татьяна засунула руку под пальто и вытащила пачку мятых ассигнаций. Не считая, она отделила половину и передала мне.

Интересные здесь деньги... На сторублевой купюра был изображен мужик в рясе и меховой шапке, мужик указывал вытянутой рукой куда-то вперед, а на его лице было серьезно-возвышенное выражение.

– Это что за хмырь? – поинтересовался я.

– Сергий Радонежский.

– А где покойники?

– Они здесь не показаны. Икона должна вызывать благоговение, а не страх.

– Это – икона?

– Ну да. А что?

– Разве иконы не пишутся... как бы это сказать... ну, лица такие вытянутые, глаза большие, все краски красно-коричневые...

– Это византийский канон, – рассмеялась Татьяна, – его отменил еще святой Никон. Современные иконы гораздо красивее. Разве тебе не понравилось купание Сусанны?

– Какое еще купание Сусанны?

– Ну над твоей кроватью икона висит.

– Это – икона?!

– Да. А что?

– Ничего. Икона... твою мать!

На полтиннике красовался узнаваемый в любом облачении Петр Первый. Здесь он был облачен в мушкетерский плащ, под которым сверкала кираса, а в руке у него была нехилая сабля, которой он указывал куда-то вдаль. Рядом был изображен большой парусный корабль, на заднем плане маршировала армия. На червонце присутствовал Успенский собор в Кремле, а на рубле – дымящие трубы каких-то заводов.

– Где бы тут табачком разжиться? – поинтересовался я у Татьяны.

Татьяна скорчила раздосадованную гримаску, похоже, ей не нравятся курящие мужчины. Но она не стала протестовать, а просто сказала:

– Пойдем.

И мы направились к центру города.

Эта Москва совершенно не похожа на ту Москву, к которой я привык. Ни одного автомобиля, ни одного рекламного щита, на вывесках магазинов ни одной буквы, только картинки. И ни один дом не превышает четырех этажей в высоту. Людей на улицах совсем немного, они никуда не спешат, они спокойны и улыбчивы, почти все прохожие приветствуют нас поклоном, трое прошедших мимо курсантов, или как они здесь называются, отдали мне честь. Я не знал, как отвечать на это приветствие и просто кивнул, оказалось, что так и нужно делать.

Татьяна указала мне вывеску с изображением дымящейся трубки, мы вошли внутрь и после непродолжительной торговли я разжился блоком сигарет без фильтра под знакомым названием "Дымок". Это был совсем не тот "Дымок", который я курил в армии, этот "Дымок" скорее напоминает "Кэмел", только без фильтра. Жалко, что сигареты с фильтром тут не делают.

Татьяна сказала, что папиросы и сигареты курят только простолюдины, а уважающие себя люди курят либо трубки, либо сигары, либо вообще не курят. Я ответил на это, что буду курить то, что привык, а на то, что обо мне подумают люди, мне наплевать. Татьяна сказала, что не следует пренебрегать общественным мнением, потому что этим я роняю достоинство священника. Я возразил, что никого не просил делать меня священником. Татьяна вздохнула и сказала, что мне еще многому предстоит научиться. Я промолчал.

Мы долго гуляли по заснеженной Москве, мы перешли Москву-реку по Большому Каменному мосту, дошли до Кремля и вошли внутрь. В этом мире Кремль тоже является резиденцией государя, но не закрыт для посещения посторонними лицами. Мы прогулялись по Соборной площади, мимо прошел какой-то мужик в роскошной собольей шубе, и Татьяна сказала, что это великий князь Кирилл, дядя императора и председатель Государевой Думы. Мда, в моем родном мире Селезнева так просто на улице не встретишь.

– А что, террористов у вас не бывает? – спросил я.

– Кого?

– Ну... если убить какого-нибудь высокого чиновника, это вызовет беспорядок в соответствующей конторе, хотя бы временный... вы же, вроде, с кем-то воюете?

– С Католической Антантой. Да, у них есть террористы, и у нас тоже, только какой дурак будет убивать государственного чиновника? Какая от этого польза? Вот епископа или, прости господи, митрополита – совсем другое дело, но высшие иерархи на улице без охраны не показываются.

– На самом деле вся власть принадлежит Церкви?

– Ну... не вся власть и не одной только Церкви, император у нас не совсем уж декоративная фигура, но... в общем, ты прав.

– Понятно... Всем правят церковники, они построили для себя коммунизм, а народ живет сам по себе, в нищете и невежестве.

– Осторожно, Алексей! Ты впадаешь в ересь. Нельзя дать счастье всем, есть люди, недостойные счастья.

– А кто решает, кто достоин, а кто нет?

– Те, кого выбрал господь.

– А кого он выбрал? И как?

– Хватит, Алексей! Это ересь! Я больше не хочу говорить об этом.

Но меня уже несло.

– Ты считаешь, что все, что творится вокруг – нормально? Что людям запрещено учиться грамоте без церковного благословения – это нормально?

– Грамотный человек может случайно обрести слово.

– Что люди пресмыкаются перед священниками?

– Если моська не пресмыкается, она кусает.

– Что за убийство священника вырезают всю деревню?

– Иначе слишком многие хватались бы за нож просто из зависти.

– Все это нормально?

– А чего ты хочешь? Чтобы каждый полоумный смерд мог сотворять драконов? Ты понимаешь, что в этом случае в мире не останется места для людей?

– Не передергивай! Я хочу, чтобы человек перестал быть игрушкой в руках священников! Ты знаешь, что такое права человека?

– Не знаю. Что это?

– Каждый человек имеет право на жизнь, на труд и отдых, на свободу слова и совести, каждый может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой.

– Это закон твоего мира?

– Да.

– У вас нет смертной казни?

– Ну... в общем, есть.

– Тогда что означает право на жизнь?

– Что нельзя лишать жизни просто так, потому что этого захотелось.

– Христос говорил то же самое, этот закон свято чтится у нас.

– Но Дмитрий убил тюремного стража на моих глазах! Он наложил на него заклятье, тот стал полупрозрачным и...

– Наложение призрачности не убивает. Это слово можно отменить, это, конечно, труднее, чем наложить чары, но это возможно. А что, тот стражник умер?

– Умер.

– Отчего?

– Ну... на самом деле это я его убил. Я ударил его и он прямо-таки развалился на куски.

– Призраки очень хрупки. Подожди! Стража убил ты, а говоришь, что это сделал Дмитрий!

– Если бы он не наложил это заклятье, я бы не убил его! Оглушил бы, но не более.

– Значит, твой грех неумышлен. Но это все равно твой грех, не перекладывай его на других. Знаешь, Алексей, по-моему, ты занимаешься словоблудием. Сказать тебе, чего ты хочешь на самом деле? Ты хочешь, чтобы законы были писаны для других, но не для тебя. Чтобы только ты имел право убивать, воровать, чтобы ты имел все мыслимые свободы и чтобы никто не смел ущемить тебя ни в одной малости. Что тебя возмущает? Отняли у тебя крест? В лаборатории он принесет больше пользы, чем у тебя на шее. Дали другое имя? Это закон нашего мира, если уж ты явился сюда, так будь добр уважать наши законы.

– Я не хотел сюда являться!

– Какая разница? Хотел, не хотел... Если ты поскользнулся на рынке и упал на кучу хрусталя, кто должен возмещать ущерб продавцу? Гололед? Или все-таки ты?

– Да ну тебя! Неужели ты считаешь, что все вокруг идеально? Неужели тебе никогда не хотелось все бросить и уйти куда-нибудь далеко, чтобы никто не мешал тебе жить так, как ты считаешь нужным?

– Сколько тебе лет, Алексей?

– Двадцать три. А что?

– Ты рассуждаешь, как будто тебе пятнадцать. В этом возрасте почти все мальчишки возмущаются несправедливостью мира, им кажется, что все плохо и неправильно, но проходит время и человек привыкает к тому, что жить надо там, где тебе суждено. Знаешь, что говорил апостол Павел по этому поводу?

– Не знаю и знать не хочу!

Татьяна обиделась и замолчала. Больше о серьезных вещах мы не говорили. А когда мы вернулись в монастырь, я напился.

6.

Литр брусничного морса и три чашки крепкого кофе восстановили мои силы, подорванные вчерашним пьянством. Нет, пить водку в одиночестве, а особенно с горя -совсем плохо. Надо завязывать.

Я решительно отодвинул в сторону графинчик с водкой, услужливо подставленный Татьяной для моего опохмела, и сказал, что хочу помолиться. Татьяна сказала, что не будет мне мешать, а лучше пойдет, проведает детей. А если она мне понадобится, я могу спросить у дежурного по этажу, и мне объяснят, где ее искать.

Оставшись один, я завалился на кровать и стал думать. Не нравится мне то, что здесь происходит. Когда я прорывался в Москву, я рассчитывал, что митрополит заинтересуется моим оружием, захочет узнать, как его делать, какое еще бывает оружие, как вообще устроен мир, в котором делают такое чудесное оружие. Я буду много рассказывать, я напишу книгу, которая станет широко известна в узких кругах, и все будут меня уважать, советоваться по разным поводам... ну и все такое. А что произошло в реальности? На автоматы и гранатометы митрополиту наплевать, его интересует только загадочный крест, а это значит, что я не представляю никакой ценности. Тем не менее, мне предоставили роскошный номер в комплекте с роскошной шлюхой и не требуют ничего взамен. Никто не попросил меня рассказать о моем мире, хотя бы ради приличия. Они, что, думают, что у меня не возникнет никаких подозрений? Ошибаетесь, господа священники!

Дмитрий проговорился, что они практикуют опыты на людях. Сколько я ни думал, в мою голову не приходит никакого другого объяснения происходящих событий. Они хотят что-то сделать с крестом и со мной, я не знаю, что именно, возможно, ничего плохого и не произойдет, даже скорее всего не произойдет, но что, если я превращусь в вампира или кого-то похуже? Или стану прозрачным и рассыплюсь на куски, как несчастный брат Андрюшка?

Самое противное, что деваться мне некуда. Автомат и пистолет у меня отобрали, крест тоже, денег хватит на пару дней, я могу, конечно, пойти к Дмитрию и попросить еще, но сколько-нибудь существенную сумму он мне не выдаст. Даже если я смогу убежать отсюда, куда мне деваться? Любой стражник обязан убить беглого холопа при первой же встрече. Правда, я считаюсь не холопом, а священником, но это только до первой встречи с настоящим священником. Нет, деваться мне точно некуда, наверное, поэтому меня и не охраняют.

Эх, если бы у меня был крест! Я мог бы пообщаться с ним, узнать какие-нибудь магические тайны, и тогда у меня появился бы хоть какой-нибудь предмет для торговли. Нет, ну надо же было так глупо потерять единственную ценную вещь, которую имел! Утешает только то, что Дмитрий говорит, что скоро крест вернется ко мне, пусть и кратковременно, когда над ним будут ставить какие-то опыты. Он еще что-то говорил про настройку... врал, наверное, чтобы усыпить мою бдительность... впрочем, было бы что усыплять...

Интересно, то заклинание, которым я ввел в безумие фиолетового бойца, оно еще при мне? Я попытался вспомнить то, что делал тогда, и вроде бы у меня получилось. Только не на ком опробовать это заклинание. Если бы у меня было что-то еще...

В общем, я валялся на кровати и предавался грустным мыслям. Это заняло часа два, а потом я встал, посмотрел на водку в графинчике, передернулся и отправился прогуляться по монастырю. Все равно делать больше нечего.

Изнутри монастырь напоминал семейное студенческое общежитие, то крыло, в котором меня разместили, очевидно, предназначается именно для этой цели. Моя комната оказалась единственным люксом на этаже, а дальше начиналась обычная общага. Нет, я погорячился, это необычная общага. Во-первых, здесь нет специфических запахов, ни за одной из многочисленных одинаковых дверей не убежал суп, не пригорела картошка и не происходит великая пьянка. Во-вторых, здесь удивительно чисто, на полу не валяются ни сигаретные бычки, ни куски жвачки, ни обертки от конфет и чипсов, ни, тем более, использованные презервативы. Здесь не ощущается ни затаенная нервозность казармы, ни злобная бедность рабочей общаги, ни радостное раздолбайство студенческой. Пожалуй, это место больше всего похоже на коммунистический интернат, про который я читал в какой-то советской книге про светлое коммунистическое будущее.

Я прошел коридор из конца в конец и вышел на лестницу. В углу просторной лестничной площадки стоял стол, за которым сидела пожилая женщина в серой форменной рясе и сосредоточенно вязала. Наверное, это и есть дежурный по этажу, о котором говорила Татьяна. Женщина скользнула по мне любопытным взглядом, но ничего не сказала и снова углубилась в вязание. Я вышел на лестницу и пошел вниз.

Этажом ниже находилась такая же площадка, только за столом здесь сидел плешивый мужик средних лет и еврейской наружности. А стена за его спиной здесь не глухая, как этажом выше, в ней есть дверь, которая сейчас открыта и через нее виден застекленный переход в какой-то другой корпус. Я направился туда, ведь какая разница, где бродить? Главное – не заблудиться, да и это, в общем, не страшно, любой из дежурной службы поможет мне найти обратную дорогу в келью.

Переход привел меня в буфет, предлагающий посетителям несколько десятков видов печенья, бутербродов и прочей легкой закуски, а также пиво, вино, чай и кофе. Поначалу меня удивило отсутствие ценников, но я вспомнил слова Татьяны про то, что деньги в монастыре не имеют хождения, и перестал удивляться. Только покачал головой – никогда не думал, что коммунизм выглядит именно так.

Я заказал чашку кофе и порцию мороженого, не спеша выпил первое и съел второе, и направился дальше.

Похоже, в этом корпусе размещается нечто вроде клуба. Просторный зал, похожий на дискотечный, всюду много окон с витражами на самые разнообразные темы, от религиозных до почти что порнографических. Стены повсюду увешаны картинами, судя по всему, представляющими собой результат усилий местной художественной самодеятельности. По большей части неумелая мазня, но есть и неплохие экземпляры, "Вечер в Гоморре", например, или "Переяславие Куликовской битвы", очень красивые картины, хотя и жутковатые.

Коридор уперся в лестницу, я спустился на один пролет и уперся взглядом в доску объявлений. По большей части ничего интересного. Потерян золотой крест на цепочке с инициалами И.Н. на задней стороне, нашедшего просят обратиться в такую-то комнату. Желающие завести котенка чистокровной тайской породы могут до первого декабря обратиться в такую-то комнату, нерозданные котята будут распроданы в городе. Хочу научиться хорошо играть в шахматы. Желающие усилить второй квадрант души могут обратиться в третью городскую больницу, где открылись две вакансии санитара. Иеромонахиня Зинаида проводит набор в группу первичного обучения чудотворению. Гм...

Я направился по указанному адресу.

7.

Иеромонахиня Зинаида оказалась невзрачной худосочной особой лет тридцати тридцати пяти. Тощая, с плоской грудью, тонкими губами и невыразительными, какими-то птичьими, чертами лица, она смогла бы привлечь в сексуальном плане разве что Робинзона Крузо. Но в ней это было не главное.

– Приветствую вас, гм... извините, не знаю, как к вам правильно обратиться, неловко проговорил я, открыв дверь комнаты 402-А, в которой обитала эта женщина.

– Зина, просто Зина, – отозвалась иеромонахиня, вставая с коврика, на котором сидела в позе лотоса. И ласково улыбнулась. Странное дело, ее голос прозвучал так же невыразительно, как и следовало ожидать, исходя из ее облика, но что-то неуловимое то ли во взгляде, то ли в интонации, то ли в улыбке сделало свое дело. Я внезапно понял, что она прекрасна и это впечатление не в состоянии испортить ни поросячьи глазки, ни тусклые темно-русые волосы, ни застиранное серое трико, в которое она сейчас одета.

– Формальности оставь за дверью, – продолжала она, улыбаясь, – какая я тебе матушка? И вообще, можешь обращаться ко мне на ты. Давно прошел рукоположение?

– Вчера.

– Кто духовный отец?

– Владыка Дмитрий.

– Ого! Больше ни о чем спрашивать не буду, меньше знаешь, лучше спишь, – она снова улыбнулась. – Что умеешь?

– В смысле?

– Словом делать что умеешь?

– Это... мозговой шторм, что ли...

– Ого! Что еще?

– Больше ничего.

– Гм... ладно, это потом... читать умеешь?

– Умею.

– Что читал?

– Много всего...

– Библию?

– Чуть-чуть. Знаю основные положения, но...

– Евангелие?

– Читал.

– Сколько евангелий прочел?

– Четыре.

– Все канонические?

– Да.

– Апокалипсис, послания апостолов?

– Не читал. Про апокалипсис кое-что слышал...

– Что такое число зверя?

– 666.

– Каков смысл числа?

– Не знаю. Говорят, штрих-код...

– Какой штрих-код?

– Ну, в том мире, откуда я прибыл...

– Стоп! Владыка благословил тебя на то, чтобы ты это рассказывал?

– Нет, но...

– Тогда молчи. Где Христос облажался?

– Облажался?

– Ошибся, сделал глупость, протормозил.

– Что ты имеешь ввиду?

– Ты считаешь, что он все делал правильно?

– Ну... он же бог...

– Ты думаешь, бог не ошибается?

– Не знаю...

– Можешь назвать божьи ошибки?

– Это ересью попахивает...

– В стенах монастыря за ересь не наказывают. Раз ты среди нас, значит, доказал право мыслить свободно. Так где бог ошибся?

– Содом и Гоморра?

– В чем здесь ошибка?

– Ну... он хотел уничтожить этих... сексуальных меньшинств...

– Эко ты их назвал, – хихикнула Зина. – Ты имеешь ввиду, что ему следовало довести дело до конца?

– Лучше было не начинать, но если начал, то да.

– А если он подумал, что это будет хорошо, а потом понял, что был неправ и передумал?

– Вот и ошибка.

– Понятно. Со свободой слова у тебя все нормально, с логикой тоже. Когда можно нарушить заповедь "не убий"?

– Насколько я помню, в священном писании исключения не предусмотрены.

– В явном виде – нет. А в неявном? И вообще, я спрашиваю не про священное писание, а про твои личные соображения.

– Гм... ну, по-моему... можно убить того, кто хочет убить тебя. Можно убить, если уверен, что убиваемый недостоин жить. Можно убить случайно.

– Случайно убить – не грех?

– По-моему, любое убийство – грех, но нельзя прожить жизнь, ни разу не согрешив. Сказано же, что один бог без греха.

– Разве бог без греха?

– Ну... не знаю.

– А если подумать?

– Но разве можно считать, что бог грешит? Насколько я помню, грех – это нарушение божьих установлений, божьей воли.

– Воли или установлений?

– Ну... да не знаю я! Я же не богослов, я простой мужик, в церкви был всего один раз в жизни, когда меня крестили. А евангелие я читал просто так, как обычную книгу, для развлечения.

– Как тебя зовут?

– Сергей. И еще Алексей, по церковному.

– Про мирское имя теперь можешь забыть. Ты молодец, Алексей, для простого мужика ты удивительно долго поддерживаешь разговор. Давно служил в войске?

– Я демобилизовался два... нет, уже три месяца назад.

– Значит, с телесным развитием у тебя все в порядке. Ты ведь не писарем служил?