Текст книги "В мире исканий(изд.1949)"

Автор книги: Вадим Охотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Директор калиевой шахты Николай Иванович Губанов изобразил на лице сочувствие. Но он без особого удовольствия слушал взволнованную речь ученого. Ну какие там звуки слышны под землей! Какое, собственно говоря, это имеет отношение к его работе!

Директора беспокоило другое.

Вот уже две недели продолжаются на шахте испытания новой аппаратуры, предназначенной для местной геологической разведки. Стране нужно огромное количество калиевой соли, повышающей плодородие земли. Добыча калийных удобрений должна быть резко увеличена по сравнению с довоенным уровнем. А тут серьезный человек, ученый, от которого он ждет новых открытий, увлекся какими-то посторонними вещами…

Петренко привез на шахту разработанную им новую акустическую аппаратуру. Ее действие было основано на том, что мощный звуковой сигнал, посланный в землю, отразившись, должен был вернуться в специальный приемник и рассказать о структуре слоев, на которые он натолкнулся. Так обстояло дело в теории. На практике же звук уходил под землю и терялся в толще горных пород. Правда, при этом звук отражался и преломлялся так, как луч солнца, упавший в воду, но к приемнику возвращалась настолько ничтожная часть его, что по показаниям прибора нельзя было представить ясной картины подземных богатств. Требовалось внести какие-то усовершенствования в аппарат.

“Дались же ему эти шорохи! – думал Губанов, с досадой поглядывая на озабоченное лицо своего собеседника. – Нет уж, видно, придется вести разведку обычными методами. А жаль: прибор Петренко обещал значительно ускорить все дело…”

Стук в дверь прервал размышления директора. Вошел высокий, сухопарый человек в круглых роговых очках. Это был кандидат физико-математических наук Константин Сергеевич Шабалин, работник одного из исследовательских институтов Ленинграда. Здесь, на шахте, он испытывал свой аппарат, тоже предназначенный для разведки соляных пластов.

– Ну, как успехи? – спросил директор, пожимая сухую, костлявую руку ученого.

Тот поправил очки и огорченно развел руками.

По методу Шабалина, в толщу земли посылалась на разведку радиоволна определенной длины. Радиоволны по-разному отражаются от различных горных пород, и на экране приемного устройства в аппарате Шабалина появлялось условное изображение, рассказывающее о геологическом строении земных недр. Так было не только в теории, но и при лабораторном испытании прибора. Но вот в шахте дело не ладилось: какая-то дымка застилала экран через несколько минут после начала работы. Все пропадало в этом тумане. Шабалин бился изо всех сил, менял волну, даже переделывал свой прибор, но пока безрезультатно.

Петренко, замолчавший было на минуту, снова оживился.

– Я вот рассказываю сейчас Николаю Ивановичу про странные явления в шахте, – сказал он, обращаясь к коллеге. – Какие-то звуки непонятные слышны, даже когда наш генератор звука выключен.

– Звуки? – рассеянно переспросил Шабалин. – Ну и что же?

– Легкий такой шорох… и медленно передвигается с места на место…

Ленинградец покосился на Петренко.

– Да не заблуждаетесь ли вы? – спросил он.

И тут же рассказал о случае, который произошел однажды во время сейсмической разведки рудных залежей. Сейсмограф, установленный на поверхности земли, зарегистрировал землетрясение силой в десять баллов. Между тем почва под ногами исследователей была совершенно спокойной. При проверке выяснилось, что неподалеку от сейсмографа в ямку в земле попал лягушонок. Он пытался выбраться и производил легчайшее сотрясение почвы. Чувствительность же прибора была так велика, что он зафиксировал сильные толчки.

– Вот и у вас тоже, – добавил он, – мышь какая-нибудь ползет… Усиление звука в вашем аппарате настолько велико, что муха за слона сойдет, а мышь, как поезд, будет шуметь… в вашем ухе…

– Да нет же! – окончательно разгорячился Петренко. – Ведь звук-то идет из толщи земли… Какая там мышь… Вы просто смеетесь… Конечно, вы не верите в эффективность звуковой разведки…

“Ну вот, кажется, начали ссориться, – подумал Губанов. – Самолюбие проклятое заедает. Нет того, чтобы спокойно разобраться в сути дела. Общими бы усилиями… А то каждый считает свой метод наилучшим и готов на рожон лезть”.

Директор задумался и почти не слушал спорящих.

– Ну, это вы уж оставьте, – доносился голос Шабалина. – Проникновение радиоволн в толщу земли исследовано очень хорошо. А ваши звуковые колебания, вы меня извините, еще требуют изучения и изучения.

Наконец в комнате наступило молчание.

– Куда вы, Петр Тимофеевич? – обратился директор к Петренко, заметив, что он встает с места.

– Пойду, – хмуро ответил тот, – аппаратуру готовить. Через час примерно этот звук опять должен появиться.

– Странный человек… – пробурчал Шабалин, усаживаясь поближе к директорскому столу. – С ним совершенно нельзя вести научных споров. Горячится. Вы слышали наш разговор?

Директору было неудобно признаться, что он почти ничего не слышал.

– Да, конечно. Но вы тоже, по-видимому, неправы, Константин Сергеевич. Так же нельзя, – с упреком проговорил Губанов. – Надо помогать друг другу. А у вас что получается! Споры без конца. Человек нервничает от неудач. Надо внимательно к нему…

– В науке споры неизбежны, без этого не придешь к истине. Да вы только послушайте. Он уверяет, что звук распространяется под землей таким образом, словно…

– Не хочу слушать ни про какие звуки, – отмахнулся рукой директор. – Я не специалист в акустике, и мне в этом не разобраться. Дайте мне хорошо работающий прибор для разведки, пусть он будет основан на любом принципе – на вашем, на петренковском, – лишь бы работал. Вот что сейчас нужно. Ведь производство мы должны увеличивать в совершенно исключительных масштабах.. Вы знаете, что такое калий!

И Шабалин был вынужден опять выслушать взволнованную речь Губанова о значении калиевой промышленности в народном хозяйстве страны.

– Я ведь старый калиевик. Вы только вспомните, – с убеждением в голосе говорил Губанов, – в царской России совершенно не добывали калия! Америка и по настоящее время не имеет своих калийных рудников. А у нас? Да ведь мы теперь на первом месте в мире по разведанным запасам калия! Только разрабатывай! Одно только наше Верхнекамское месторождение располагает запасом, превышающим все остальные запасы калия в мире почти в пять раз… В солях, которые мы добываем, содержится не только калий, но и магний. А разве построишь современный самолет без магния! Понимаете, какое дело? Мы ждем от вас помощи. Дайте усовершенствованный аппарат, который быстро и точно отвечал бы на вопрос: стоит ли вести проходку в данном направлении? А Петренко какими-то там таинственными звуками заинтересовался. У вас тоже не ладится… И даже неизвестно, откуда появляется эта дымка на экране, которая все портит.

Губанов взял в руки пресс-папье, сделанное, как и весь письменный прибор, из белоснежного, шлифованного под мрамор карналита, и повернул так, что тысячи искр засверкали на полированной грани.

– Я понимаю ваше нетерпение, – возразил Шабалин, – но не всегда в лабораториях можно все предусмотреть. Дело ведь совершенно новое… А откуда берется эта дымка, ума не приложу.

– Конечно, не все сразу, – несколько мягче отозвался директор. – Но уж очень вы спорите все с Петренко. Какая-то неприязнь, по-моему, зародилась между вами. Каждый думает главным образом о том, чтобы восторжествовал именно его метод. Вы не хотите смотреть на это дело в общегосударственном масштабе. Шабалин стал необыкновенно серьезным.

– Ну, в этом вы ошибаетесь, – проговорил он твердо и с укором в голосе. – Успехи в развитии народного хозяйства мне дороги так же, как и Петренко и вам. Научные споры совсем не означают личной неприязни. Мне нравится Петренко и самый стиль его работы – с размахом, с добросовестным изучением каждого факта. Но что касается его теорий, то некоторые из них представляются мне…

– Ну, хорошо, хорошо, – торопливо сказал директор. – Ведь вам, кажется, пора на испытания?

– Между прочим, – заметил, уже уходя, Шабалин, – поведение Петренко со вчерашнего дня стало каким-то странным… Вы не находите? Или это мне так кажется?

“Надо будет заняться ими вплотную, – подумал Губанов, когда Шабалин ушел. – Что-то у них там неладно”.

Сказочен подземный мир карналитовой шахты! Он поражает прежде всего своими яркими красками. Такие краски не ожидаешь встретить под землей. Мозаика стен составлена природой из ромбических кристаллов разной величины и цвета. Сверкающие грани образуют причудливые молочно-белые, зеленые и красные узоры. Они меняют свои очертания при перемещении шахтерской лампочки.

Константин Сергеевич с любопытством оглядел огромное подземное помещение. Его поразило необыкновенно раскатистое эхо, которое встречается лишь в пустых каменных гротах.

В этом искусственном гроте, образовавшемся после выработки породы, должно было происходить очередное испытание.

– Кон…стан…тин… Сер…ге-е-е-е-е…вич!.. – раздалось из глубины грота.

Шабалин, стоявший у входа, откликнулся и направился к светящимся точкам.

У самой стены несколько лаборантов возились со странным электрическим аппаратом. Большой сигарообразный корпус прибора, покоящийся на массивном треножнике, бросал на стену продолговатую тень, не менее причудливую, чем сам прибор. Несколько проводов соединяло его с передвижной аккумуляторной подстанцией.

– Готово, Константин Сергеевич! Можно начинать…

Грот стал наполняться монотонным жужжаньем. Шабалин вращал ручки регуляторов. Круглое отверстие экрана засветилось тусклым зеленоватым светом.

Вот на зеленом поле появились какие-то смутные очертания. Изображение на экране становилось все более четким.

– Смотрите! – обрадованно вскрикнул Шабалин. – Линия карналита: вот одна, две, три… О! Да его здесь много!..

– И совсем недалеко от нас! – заметил лаборант, не отрывавший глаз от боковой шкалы прибора. – Его загораживает слой каменной соли толщиной всего метра в три. Жаль, что эту выработку забросили. Да-а, какой мощный пласт!..

Но что это? Изображение на экране потускнело. Исчезли знакомые линии карналита, флюоресцирующая поверхность покрылась матовой дымкой. Сплошной зеленоватый туман! Опять неудача…– Выключить прибор! – с досадой скомандовал Шабалин. – Довольно…

Прибор включали еще несколько раз, но с прежними результатами.

Неожиданно внимание ученого отвлекла светящаяся точка, появившаяся у входа в грот. Кто-то медленно передвигался с шахтерской лампочкой в руках, затем остановился, словно в нерешительности.

Светящаяся точка оставалась неподвижной всего несколько минут, затем вдруг запрыгала. Человек пустился бежать, но не к группе испытателей, столпившихся вокруг прибора, а к выходу из грота. В окружающей темноте трудно было узнать бегущего. Но вот на повороте мелькнул яркий отблеск. В свете его Шабалин различил приземистую фигуру Петренко.

***

Директор искал Петренко.

Шагая по длинным извилистым штрекам, он часто останавливался, чтобы заглянуть попутно в различные уголки своего обширного подземного хозяйства.

Всюду горел яркий электрический свет. Пробегали поезда вагонеток, груженных разноцветной породой. В забоях деловито стрекотали врубовые машины. Они резали камень острыми зубьями, расположенными на бесконечной цепи. Как пулеметы, стучали отбойные молотки. Длинными сверлами вгрызались в сверкающий камень электродрели. Позже в просверленные отверстия будет заложен аммонит, чтобы взорвать, превратить в блестящие брызги массивы карналита и каменной соли.

Разнообразные машины помогали горнякам разбить, раскрошить на части крепкую кристаллическую породу и сделать ее удобной для транспортировки наверх.

В одном из далеких штреков, где разработка уже давно не производилась, должна была находиться группа Петренко. Губанов легко нашел это место, ориентируясь по карте.

Но ученого на месте не оказалось. Лаборанты объяснили, что их руководитель заходил сюда несколько раз, но каждый раз исчезал неизвестно куда.

– Он чем-то очень взволнован, – заявил Губанову один научный сотрудник.

– Мы никогда не видели его в таком возбужденном состоянии, – добавил другой.

Губанов пожал плечами. Он попросил передать Петренко, что сейчас направляется к Шабалину и зайдет сюда на обратном пути.

У входа в грот, где работала группа Шабалина, Губа: нов заметил какое-то темное пятно. Директор поднял фонарь: в углу притаился человек. Он скорчился на коленях у стены, прилаживая к ней что-то в виде ящика. Фонарь Губанова осветил знакомую приземистую фигуру.

– Петр Тимофеевич! – воскликнул удивленно директор. – Что вы тут делаете?

Петренко вздрогнул, выпрямился, все еще стоя на коленях, и, как показалось директору, загородил ящик. Шахтерская лампа в его руке погасла.

– Тише… – прошептал он в темноте. – Одну минутку…

Губанов направил луч своего фонаря на Петренко. Тот, торопясь и нервничая, отсоединял от продолговатого ящика электрические провода.

– Вы меня извините, – пробормотал он, засовывая обрывки проводов в карман и завертывая ящик в спецовку, которую он еще раньше снял с себя. – Я сейчас…

Сунув ящик подмышку, Петренко побежал по штреку, пригибаясь, словно от большой тяжести.

Директор, недоумевая, посмотрел ему вслед. Затем быстро направился в грот.

– Ну как? – спросил он, подходя к группе Шебалина.

– Сначала было все хорошо, – ответил тот, вытирая носовым платком руки, – а потом все заволокло. Словно радиопомехи какие-то… Но откуда им здесь быть, под землей?

***

– Попрошу вас, Николай Иванович, немедленно распорядиться насчет чая, – взволнованно сказал Петренко, обращаясь к директору. – Иначе никаких разговоров и быть не может…

Петренко был крайне возбужден. Шабалин с удивлением наблюдал за своим коллегой. В маленькой уютной гостиной царил полумрак. Настольная лампа с зеленым абажуром оставляла в тени лицо ученого, шагавшего из угла в угол.

– Как у вас успехи, Петр Тимофеевич? – спросил Шабалин, когда директор вышел распорядиться насчет угощения.

– У меня успехи? – ответил Петренко, круто останавливаясь перед ленинградцем. – Вы шутите? Вот у вас удача – это да! Есть с чем поздравить.

Он вдруг крепко пожал руку Шабалину. Рука Петренко была сухая и горячая.

– Я вас совершенно не понимаю, – недоумевал Шабалин. В последнее время вы говорите какими-то загадками.

– Загадка решена! – Петренко щелкнул пальцами. – Теперь я знаю, кто это бродил под землей!

В гостиную вошел директор. Вслед за ним внесли чай.

– Так вот, насчет этих скрипов и шорохов, о которых я вам уже говорил… – начал Петренко, усаживаясь за стол.

“Опять со своими таинственными звуками! – подумал директор. – Что они ему покоя не дают!”

– Много приходится слышать разных звуков с помощью подземной акустической аппаратуры, – продолжал Петренко. – А тут, представьте себе, как будто что-то немного знакомое… “Что это может быть?” думаю. Этакий характерный шорох с потрескиванием…

Рассказ не столько интересовал директора, сколько беспокоил его. Глаза Петренко горели, как казалось директору, ненормальным, болезненным блеском. Его веселость тоже была какой-то подчеркнутой и неестественной.

– Пейте чай, Петр Тимофеевич, – проговорил Губанов. – Остынет…

– Ах, да, да! Чай!.. – заторопился Петренко. – А вы почему не пьете?

Затем, не говоря больше ни слова, он вытащил из бокового кармана несколько блестящих ярко-красных камней и принялся накладывать их в стакан.

“Все! – мелькнуло в голове у директора. – Рехнулся! Кладет карналит вместо сахара…”

– Петр Тимофеевич… – кинулся к нему директор.

Его остановил предупреждающий жест Петренко.

– Тише! Одну минутку, тише… – торжественно произнес он, отодвигая стакан с карналитом на середину стола. – Слушайте!

Множество пузырьков начало бурно подыматься сквозь тёмно-красную жидкость чая. Из стакана, где растворялся карналит, слышался треск, сливающийся в беспрерывное шипение.

– Слышите? – торжествующе воскликнул Петрен ко. – Слышите? Что это такое?

– Это вырывается из растворяющихся кристаллов так называемый микровключенный газ, – ответил директор.– Вот именно! – перебил Петренко. – Частицы газа вкраплены в кристаллы и находятся там под давлением чуть ли не в несколько десятков атмосфер… Газ, попавший в кристаллы еще при образовании кунгурского яруса пермской системы, теперь вырывается наружу. Как только стенки ячеек, в которых он находился, стали тоньше от растворения, газ вырвался из многовекового плена… Вам ясно, Константин Сергеевич?

– Не совсем, – проговорил Шабалин.

– Вы не догадываетесь, почему у вас на экране появляется туманная дымка? Газ-то становится электропроводным! Ну, а вам, физику, остальное все должно быть ясно.

– Вы хотите сказать…

Шабалин остановился. Слишком неожиданной была подсказанная ему догадка. Под влиянием дециметровых волн в породе возникают ионные процессы и происходит разогрев газа. Газ, расширяясь, ломает стенки и разрушает кристаллы. Значит, не годятся дециметровые радиоволны для разведки в калиевых рудниках. Разрушение кристаллов – вот о чем говорит дымка, появляющаяся на экране, которая мешает исследованиям.

Шабалин посмотрел на Петренко. Как наглядно и убедительно тот доказал бесполезность прибора Шабалина в калиевых рудниках! И этот жестокий удар был нанесен в присутствии директора, на совещании, созванном по требованию самого Петренко.

– Я установил, – продолжал все тем же радостно-возбужденным тоном Петренко, – что характерный этот шорох возникает именно тогда, когда работает ваша аппаратура, Константин Сергеевич. Слышу шорох – бегу к вашему штреку, смотрю: работает. Выключен ваш аппарат – и шороха нет. Вчера подтащил портативный акустический прибор прямо к вашему гроту. Бегать, уже был не в силах, устал… Всю эту ночь просидел за вычислениями… Простите, я, может быть, кажусь вам немного странным…

– Очень благодарю вас, – сухо проговорил Шабалин. – Вы уделили мне много внимания. Вы доказали, что применение моей аппаратуры в калиевых рудниках невозможно. Теперь мне не придется тратить время на решение безнадежной задачи.

Шабалин резко поднялся из-за стола.

– Позвольте, товарищи, – заволновался директор, ссориться вы опять собираетесь, что ли?

– Зачем ссориться! Из-за чего! – закричал Петренко, вскакивая со своего места. – Константин Сергеевич, дорогой! Разрешите мне расцеловать вас на радостях… Неужели вы не поняли еще? Да ведь перед нами открытие!.. И какое еще! Я очень рад, что помог в этом деле… Мощность передатчика мы увеличим и… Понимаете?

Петренко направился к Шабалину с широко распростертыми объятиями. И вдруг Шабалин с радостным криком бросился навстречу.

– Ионизация газовых ячеек!.. А я-то дурак! – кричал в восторге Шабалин. – Значит, чем больше мощность, тем гуще дымка, тем энергичнее разрушаются кристаллы… Петр Тимофеевич, дайте я вас поцелую!

“Ну, теперь оба они с ума сошли, кажется!” подумал директор.

В подземном гроте слышался стук металлических инструментов, хруст шагов. Заканчивалась установка нового, очень мощного прибора.

– Волнуетесь? – тихо спросил Петренко, подходя к Шабалину.

Вместо ответа Шабалин взял его под руку.

– Будем бороться вместе, – проговорил он. – Какие бы ни были первые результаты – не отступать! Вы мне доказали, что и неудачи много открывают.

Начало не предвещало ничего хорошего. После того как аппарат был приведен в действие, на стене появилось голубое пятно, озарившее грот слабым мерцающим светом. Прошло несколько минут. Голубое пятно потускнело. От стены отвалилось несколько мелких кусочков – как будто осыпалась штукатурка.

Это было совсем не то, чего ждали ученые.

– Укоротим волну, – предложил Шабалин. – Опять начались неудачи в этом заколдованном гроте.

Он подошел к аппарату и стал вращать рукоятку настройки. Яркость светового пятна увеличилась. Вот оно засверкало ослепительной голубизной. Несколько крупных кусков выпало из середины пятна.

Шабалин еще повернул рукоятку.

И вдруг стена, на которую было направлено излучение дециметровых волн, стала расплываться на глазах у зрителей. Шипели лопавшиеся кристаллы. Казалось, тысячи невидимых острых игл впивались в породу. В том месте, где сияло голубое пятно, стена рассыпалась, расползалась.

Шабалин приник к аппарату. Голубоватое светящееся пятно пришло в движение. И всюду, куда падал луч, стена подземного грота оживала.

Мощный поток дециметровых волн, во много раз более сильный, чем тот, который применял раньше Шабалин для геологической разведки, нагревал микровключенный газ. Миллиарды газовых пузырьков ломали свои ячейки, вырываясь наружу. Разорванные изнутри кристаллы рассыпались в песок.

Это было феерическое зрелище. Невидимый радиолуч долбил твердую породу быстрее, чем врубовые машины и отбойные молотки, безопаснее, чем аммонит.

Директор подошел к стоявшим рядом ученым и положил руки им на плечи.

– А ведь я думал было, – сказал он улыбаясь, – что у вас в смысле товарищеских отношений не все ладилось. А оказалось, что у вас творческое соревнование!

Шабалин щелкнул выключателем. Голубое пятно погасло. Прекратилось жужжанье прибора. В наступившей тишине слышно было тихое потрескивание – точно угольки в глохнувшем самоваре. Остывающие в глубине кристаллы кое-где продолжали еще лопаться.

Петренко подошел к стене и приложил к ней ухо.

– Ну как, шуршит? – весело спросил директор.

– Шуршит! – ответил Петренко. – Слышите? Слабый шелест, как замирающая нота, медленно угасал под сводами подземелья.

ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ СНАРЯДЫ

Каждый удар, равномерно отбивавший секунды, гулко разносился под опустевшими сводами старинного институтского здания. Раньше этот привычный стук никому не казался таким громким – он терялся в говорливом шуме студенческой толпы. И только на закате хлопотливого дня, отражаясь многократно от высоких сводов бесконечных коридоров, он дополнял ту неуловимую торжественность, которой была наполнена вечерняя тишина старого здания.

Теперь же тикающие электрические часы, расположенные почти во всех комнатках Ленинградского политехнического института, вечером, ночью, утром и днем были единственным напоминанием о жизни. Всюду лежал отпечаток недавней и спешной эвакуации.

Но в одной из комнат часы не могли властвовать безраздельно. Она не была пуста, как остальные. Ее по-прежнему заполняли сложные физические приборы.

В комнате находился человек.

Лучи заходящего солнца красным пятном ложились на светлые волосы девушки. Однако Зоя (так звали эту девушку, дочь профессора Леонтьева) старалась спрятаться в тень, наклоняясь над низким лабораторным столом. Она вся ушла в строгую напряженность наблюдения. На флюоресцирующем круглом экране, находившемся перед ней, мерцали синие бегущие волны, все время менявшие свои причудливые формы. Девушка работала с катодным осциллографом – чудесным, живым воплощением высокой поэзии современной электронной техники.

Можно ли любоваться фантастической игрой синего узора, волнующегося на дымчатом белом экране, не интересуясь удивительной тайной процессов, протекающих в этом приборе! В нем работает буря мельчайших электрических зарядов – электронов. Они вырваны высоким потенциалом из раскаленной металлической нити и мчатся в пустоте стеклянной колбы в виде узкого луча, бомбардируя флюоресцирующий матовый экран. Именно этот электронный луч, способный быстро следовать за малейшими изменениями электрического поля, передвигаясь, рисует, подобно карандашу художника, на светящемся от его прикосновения экране синие штрихи. Катодный осциллограф – это сказочные очки физика. Через них он смог увидеть самые сложные, самые быстрые электрические процессы, невидимые, неощутимые и ранее известные только математически, умозрительно…

Девушка внимательно следила за круглым экраном, прислушиваясь к стуку часов, и что-то записывала карандашом в тетрадь через равные промежутки. Ее молодое энергичное лицо выражало усталость. Неожиданно внимание девушки резко обострилось. Она замерла на месте с поднятым карандашом в руке, пристально вглядываясь в прибор.

Непонятное и странное изображение начало появляться на круглом экране. Оно росло, постепенно увеличиваясь и заполняя собой все видимое пространство. А вслед за этим снаружи донесся высокий улюлюкающий свист, проникший в лабораторию через заклеенные накрест бумагой большие институтские окна.

Девушка озабоченно приподнялась со своего места. Однако она все время продолжала следить за показаниями прибора, не спуская с него тревожного взгляда. Она видела, как исчезает странный рисунок, а вместе с ним удаляется и высокий пронзительный звук.

Долго еще прислушивалась Зоя. Она внимательно наблюдала за экраном, стараясь разобраться в случившемся. Но все было напрасно. Осциллограф работал по-прежнему. Непонятное, встревожившее ее явление исчезло вместе со звуком и уже больше не повторялось.

Немного взволнованная, девушка посмотрела на часы, чтобы заметить время, и принялась подробно записывать свои наблюдения в обыкновенную ученическую тетрадь, лежавшую перед ней на столе.

***

Когда осенние серые сумерки завладели огромным институтским парком и тучи черных галок с шумом заканчивали свой привычный спор, перед тем как устроиться на ночь, к большому жилому корпусу, расположенному почти в центре парка, медленно подошел высокий красноармеец в новой шинели. Он внимательно осмотрелся, прежде чем войти в парадный подъезд. Кругом было пусто. Да и само здание казалось совершенно безлюдным. Галки проводили входившего в дверь красноармейца громким хлопаньем крыльев и разноголосым шумом.

Перед дверной дощечкой, слабо освещенной синей лампочкой, красноармеец остановился в нерешительности. “Профессор Леонтьев Петр Никанорович” – было выгравировано на ней размашистым почерком. От нажатия кнопки глухо, где-то вдали, задребезжал звонок. Но тишина лестничной клетки не нарушалась больше ничем. Никто не собирался открывать обшитую черной клеенкой большую, массивную дверь.

Красноармеец постоял некоторое время в раздумье и медленно направился к выходу в парк.

У одной из входных дверей в главный корпус института шла напряженная работа. Из урчащих и медленно маневрирующих автомашин, озаренных пучками синего света, пробивавшегося сквозь узкие щели фар, торопливо выгружались громоздкие ящики. Слышался скрип дверных пружин, отрывистые слова команды и обычные при переноске тяжестей глухие, шаркающие шаги. Это прибыла первая партия медицинского оборудования. Главный корпус занимался под госпиталь.

Долго стоял высокий красноармеец, наблюдая за происходящей разгрузкой.

Если бы Зоя Леонтьева, только что покинувшая свою лабораторию, пошла по центральной аллее, а не по узкой тропинке, сокращавшей ее путь к дому, она обратила бы внимание на этого человека, притаившегося у дерева. Но девушка прошла в стороне, глубоко занятая своими мыслями.

Быстрой и уверенной походкой направился красноармеец к входу в институт. Он прошел мимо работающих людей и очутился в одном из длинных боковых коридоров. Пробираясь в темноте и поминутно освещая электрическим фонариком шеренгу дверей, он старался разобрать прибитые над ними крохотные таблички с номерами. У одной из них красноармеец остановился прислушиваясь. Через некоторое время к доносившемуся издалека слабому шуму разгрузки прибавились новые, звенящие звуки, собранные и усиленные пустым коридором.

Незнакомец осторожно открывал дверь, подбирая ключи.

***

Резкий и продолжительный звонок заставил вскочить Зою с постели. По установившейся у ленинградцев привычке, она ложилась не раздеваясь, на случай тревоги.

– Мне нужна товарищ Леонтьева! – послышался за дверью звучный голос.

В прихожую вошел лейтенант.

– Разрешите представиться, – проговорил он, снимая фуражку. – Лейтенант Ковалев… Я к вам по следующему вопросу… Мне поручено разыскать вас и договориться относительно эвакуации оставшегося оборудования лаборатории вашего отца. Вы, надеюсь, поедете с этим же эшелоном?

Совершенно непроизвольно у Зои опустились руки. Слово “эвакуация”, очень простое и ожидаемое ею уже несколько дней, показалось теперь каким-то новым и преждевременным.

– Вы знаете… – проговорила она немного неуверенно, – я, кажется, сейчас не могу… И оставшееся оборудование тоже увозить нельзя…

– Это почему же? – удивился лейтенант. – У меня есть распоряжение. Вот, пожалуйста, документы…

– Во всяком случае, – продолжала Зоя, рассматривая поданную лейтенантом бумагу, – мне необходимо задержаться здесь еще хотя бы на несколько дней. Дело, видите ли, в том… Я даже затрудняюсь вам объяснить… Сегодня вечером мною замечено очень странное явление… Мне нужно будет разобраться в этом. У меня есть подозрение, что…

Зоя остановилась на полуфразе. Слишком смутные были эти подозрения, и стоило ли о них говорить малознакомому человеку!

– Если вы можете, – предложил лейтенант, – то хорошо бы сейчас осмотреть оборудование. Мне необходимо получить представление о количестве и размерах приборов.

Вскоре они шли по. парку, направляясь к главному корпусу.

– Вы думаете, мне самому легко покидать Ленинград? – говорил по дороге лейтенант, как бы успокаивая свою спутницу. – Если бы вы знали, как трудно! Вот один мой товарищ…

Лейтенант не успел договорить, так как девушка неожиданно вцепилась в его руку.

– Смотрите… – прошептала она, указывая рукой по направлению темневшей впереди громады здания. – Вы видите?

– Нет, не вижу, – глухо ответил Ковалев останавливаясь.

Поднявшийся слабый ветер оживил редкие листья темных деревьев. Парк наполнился легким осенним шумом.

– Вон в том крайнем окне, – продолжала Зоя, – то появляется, то исчезает свет… Теперь видите?

– Да, вижу… Но почему это так вас встревожило?

– Кто-то бродит по комнате, где помещается наша лаборатория… Это свет электрического фонарика… А дверь заперта, и ключ у меня, – проговорила Зоя, увлекая лейтенанта вперед.

– Надеюсь, у вас там не хранится ничего секретного? – тихо спросил лейтенант, когда они уже находились в полутемном институтском коридоре. К лаборатории старались подойти бесшумно. Лейтенант попытался открыть дверь резким рывком, но она оказалась запертой.

– Ключ!.. – шопотом проговорил Ковалев. Однако дверь не открывалась ключом.

– Этого никогда не было раньше, – тихо заговорила Зоя. – Дверь всегда открывалась очень легко. Возможно, в замке ковыряли отмычкой и сломали его…

Наконец после долгих усилий щелкнул замок, и тяжелая дверь со скрипом открылась.

Лейтенант не сразу вошел в комнату. Он долго освещал лучом своего карманного фонарика все отдаленные углы, тщательно присматриваясь к причудливым теням, падающим от физических приборов.

В комнате не было никого.

– Вот видите! – сказал лейтенант, помогая девушке опускать светомаскирующие шторы. – Вы зря волновались. Наверное, перепутали окна.