Текст книги "С автоматом в руках"

Автор книги: Вацлав Янечек

Соавторы: Рудольф Кальчик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Цыган думал о Ярославе. Стояла тишина, только наверху кто-то, наверное Миша Шикл, потихоньку играл на гармошке. Цыган закрыл глаза, из головы не шел вчерашний вечер. Спать ему не возбранялось, только нельзя было проспать телефонный звонок. Уснул он около полуночи, но вскоре его разбудил Храстецкий, патруль которого проходил через Лесов, держа путь на Гуть. У Вацлава был провинившийся и в то же время довольный вид.

– Знаешь, мы выдоили козу Мачека. Сил не было терпеть жажду. Пришлось с ней повозиться. Только не вздумай кому-нибудь рассказать об этом.

– Ярда рассвирепеет, если узнает, – серьезно заметил Роубик. Интересно, что скажет этот кашевар, когда надоит вдвое меньше, чем обычно?..

"Ох уж этот Храстецкий! – подумал Цыган. – Чего он только не придумает!.." Он нравился Цыгану. Они стали хорошими друзьями. Храстецкий любил петь, знал модные танцы, увлекался джазом, разбирался в политике и спорте, всегда был опрятно одет и подстрижен по тогдашней моде – "с зачесом", хорошо играл в ручной мяч, умел ужиться с любым коллективом и так же, как и Цыган, любил природу. Не было такой затеянной пограничниками проказы, в которой не принял бы участия Храстецкий.

– Ну идите, идите, пора уж! – поторопил их Цыган. Храстецкий потянулся, взял, крякнув, автомат, погрел над печкой рукавицы, поднял воротник шинели и, сказав пару нелестных слов о погоде, вышел из комнаты. Возле дома остались их следы. Ребята побрели по глубокому снегу и скрылись за школой. Цыгану больше уже не хотелось спать. Он принялся читать старый номер "Свободного слова", который оставил здесь предыдущий дежурный Гофман. "Этого следовало ожидать, – подумал Цыган, взглянув на заголовок газеты, – других Вашек не читает".

На следующий день он услышал, как Ярда Мачек ругает козу. Повар называл ее мерзавкой, так как она не доилась, бодалась и вообще в последнее время вела себя как-то странно.

– Наверное, и другие догадались, где можно ночью напиться, – прошептал Храстецкий.

Сетования на малый удой продолжались ежедневно. Иногда Ярда даже колотил бедное животное. Кнедлики опять стали такими же скверными, как и раньше, но ребята будто и не замечали этого: они привыкли пить козье молоко. Через несколько дней козу доили все, кому не лень.

– И даже Неповоротливый доил, – признался Храстецкому Хлоупек.

– Какой Неповоротливый?

– Влада Стромек. Так его прозвали ребята. Ты не заметил, как он ходит ночью? Об каждый корень споткнется, а ноги буквально волочит за собой. Манек недавно сказал ему на Грифике, что он неповоротливый, и это прозвище пристало к нему.

– Он не обиделся?

– Да нет.

Козу Стромек доил вместе с Манеком, который оказался парнем что надо.

– Бедная коза, казенная скотина! – сокрушался Цыган, представляя, что будет, когда Ярда обо всем узнает. И момент этот наступил неожиданно быстро.

...Вечеринка в николин день. Ребята пришли в числе первых, гладко выбритые, в отутюженных мундирах. Подготовкой занялись сразу же после обеда: носили уголь, топили печь, расставляли столы и стулья. Не было еще только Ярды Мачека. Одетый святым Николаем, он должен был раздавать подарки.

Это было большое торжественное событие, первое такого рода в истории заставы. Пришли командир с семьей Зимы, Дворжаки, Лишка с супругой, семьи таможенников, Липар и другие словаки. Для Благоутов зарезервировал стол Цыган. В последний момент пришел и лесничий Байер с дорогой виргинской сигарой в зубах. С ним – Ярка. Пришла! Все, кто находился в зале, в том числе и женщины, впились в нее глазами. Цыган пригласил ее танцевать. Она пошла, сохраняя равнодушный вид, но стоило ему положить руку ей на талию, как Ярка сильно сжала его ладонь. Он прижал девушку к себе, но она прошептала:

– Не надо, мама смотрит.

Он пригласил ее выпить рюмочку вишневого ликера, Храстецкий предложил вторую. Обняв друг друга за плечи, к ним направились Хлоупек с Мачеком. Ярка поспешно ушла. За несколькими столиками уже пели. Девушек, как ни странно, оказалось достаточно – шестеро пришли из Уезда, и каждый пограничник мог выбрать себе партнершу.

– У меня что-то начинает болеть голова, – пожаловался Храстецкий. – Уж слишком я мешаю напитки.

– Ну, раз не умеешь пить ром, пей только молоко, – посоветовал ему Цыган.

В этот момент Храстецкий увидел Мачека и, рассмеявшись, обнял повара за шею.

– Раз уж речь зашла о молоке, я тебе, Ярда, кое-что расскажу. Молока я от твоей козы выпил уйму. Да к ней вся застава ходила, все, кто хотел пить. А ты ее, бедняжку, еще бил...

– Негодяи! – закричал повар. – Так я и думал! Я вам покажу молоко! Увидите!

Однако в знак того, что не сердится, он заказал всем выпивку. И они выпили за здоровье казенной козы. Отсутствовал лишь Цыган. Оркестр играл танго, и он танцевал с Яркой. До них доносился громовой смех из буфета: ребята там все еще обсуждали вопросы удойности невинной скотинки.

– Придешь в наш домик? – шепотом спросил Яниш. Девушка кивнула.

Святой Николай давно уж роздал шуточные подарки. Танцующих становилось все меньше, и наконец маленький автобус, привезший гостей и музыкантов из Планы, доставил ребят к заставе. Они уже направились к своему дому, когда Роубик вдруг встал как вкопанный:

– В хлеву свет. Не иначе как Ярда что-нибудь замыслил, пойдемте туда!

Они потихоньку подкрались к двери. Повар стоял на коленях и, обняв козу за шею, которой она вертела из стороны в сторону, со слезами на глазах просил у нее прощения. Храстецкий, забыв о головной боли, растянулся на земле, корчась от смеха. Остальные же издали такой рев, что коза боднула Ярду. Тот не долго думая схватил стоявшие в углу вилы и бросился к двери. Ребята помчались что было духу и совершенно запыхавшиеся влетели в дом.

Цыган между тем шагал к своему домику. Из трубы вылетали искры. А он уж и не надеялся: Байеры ушли с вечера часа два назад.

– Я чуть было не заснула, – упрекнула его Ярка. – Но тебе повезло: наши будут сегодня отсыпаться.

Они были вместе до рассвета. Сказали друг другу много тихих и нежных слов, засыпали и снова просыпались. Печь уже давно остыла, но холода они не чувствовали. Разлучили их лишь утренние сумерки. Цыган вернулся в деревню. Был уже день, но со стороны дома командира все еще раздавалось пение наиболее упорных гуляк. Издалека слышался голос Мачека.

К обеду пришел и командир. Почему – никто не знал. Повар, выбритый и причесанный, стал жаловаться:

– Я просто удивляюсь, господа, что вам хочется есть. Мне делается дурно при одном виде пищи.

Однако аппетит у всех и в самом деле был отменный. Обед состоял из шницеля и картофельного салата к нему. Пачес похвалил обед. Храстецкий, взглянув на Пачеса, шепнул Цыгану:

– Он посматривает то на часы, то на нас. Пора нам отправляться.

Им предстоял нелегкий день. Под утро снова выпал снег. Храстецкий подпрыгивал рядом с Цыганом на одной ноге: подметки его старых немецких фетровых сапог отваливались.

– Сразу же, как только придем, – неистовствовал он, – напишу домой, чтобы мне прислали сапоги. Весь промокнешь, прежде чем доберешься до места.

– Положи ты в сапог газету. Лучше всего обмотай ею ногу. Бесподобная изоляция!

– Газету? – проворчал он в ответ. – Их для чтения – то не хватает, а ты говоришь "в сапог"!..

Только они, вспотевшие и уставшие, добрались до Грифика, как раздался телефонный звонок: Янишу с Храстецким приказывали вернуться, чтобы нести дежурство на заставе. Жене Пачеса стало так плохо, что Гофману и Репке пришлось ехать за доктором. Оба Вашека, таким образом, отправились в обратный путь.

– Сегодня Пачесу не до контроля на Грифике, – сказал Храстецкий. Поэтому он у нас и обедал. Такая красивая женщина – и такие мучения.

Храстецкий, отправляясь в дозор, все же решил испытать в своих сапогах "Свободное слово". Было тихо. Деревушка отсыпалась после вчерашней вечеринки. Никому не хотелось выходить на улицу в такую погоду. Киндл не ошибся, предвещая раннюю и долгую зиму... Интендант отправился рыскать по деревням в поисках добавки к рождественскому столу. Все знали, что праздники проведут вместе. Пачес опасался, что именно под рождество возможны нарушения границы, и поэтому решил, что в отпуск никто не поедет.

Сегодня Цыгану, выполнявшему обязанности помощника дежурного, не нужно было везти на Грифик теплый ужин: в воскресенье выдавался сухой паек – зельц довольно сомнительного происхождения.

– Надо сбегать к Благоутам за молоком, – решил Цыган, поскольку было ясно, что ужина им не хватит и самое большее часа через два они снова почувствуют голод. Зазвонил телефон. Звонили товарищи с Грифика. Они сообщили, что у них дует сильный ветер, началась пурга, пограничные столбы не видны и вдоль границы вообще невозможно идти. Нельзя разглядеть, что делается на расстоянии шага... Телефон стал работать с перебоями. Храстецкий ежесекундно дул в трубку.

– Держитесь! – кричал он. – К вам идет пурга!

– Провод сделался таким тяжелым, как канат. Обледенел. По-моему, он оборвется, – доложил Хлоупек, а Храстецкий распорядился, чтобы для контроля связи с Грификом звонили каждый час.

Цыган быстро оделся и выбежал из дома. Через четверть часа он вернулся с кувшином молока, сладкими пирожками и несколькими яблоками. Это было рождественское угощение.

– Тетя нас опять звала к себе... Предлагала всего, но мне уже просто стыдно у них брать. Как только представится возможность, надо им чем-нибудь помочь. Лучше всего весной, пожалуй.

Пурга подобралась и к Лесову. Снег стучал в окна. Уже не стало видно могучего дерева, стоявшего неподалеку от дома. Телефонная связь с Грификом пока действовала, но все с большими и большими перебоями. В Тахов и к соседям дозвониться уже было нельзя. Даже расположенный поблизости пост таможенников не был виден. Метель продолжалась до десяти часов вечера.

Утром к приходу Пачеса они расчистили снег перед домом, проложили тропинки к шлагбауму. Телефонная связь с Грификом и Таховом уже действовала. Пограничники видели из окна, как на службу отправились таможенники. Этим холод был не страшен! У каждого тулуп, валенки и барашковые шапки-ушанки, а в коридоре их отделения стояло несколько пар хороших лыж.

– Обещали нам и то выдать, и другое... – вздохнул Храстецкий.

– А ты и в самом деле поверил? – улыбнулся Цыган.

– Что же, если хотят, чтоб служба шла как надо...

– Как только придет просветработник, я с ним заведу об этом речь.

На службу отправился и старый Горачек, инспектор таможенной стражи. На заставе его любили. Он часто заводил разговоры с ребятами, рассказывал о своей службе в Словакии и в Подкарпатской Руси{8} в годы первой республики. Молодой Плетарж и Гонза Шпачек тоже хорошо относились к пограничникам, а вот Долежал читал только "Свободное слово". Депутаты его партии Гора и Чижек проявляли исключительный интерес к молодежи в КНБ и таможенной страже. Они разъезжали по пограничным заставам и пытались настраивать молодых коммунистов и членов Чехословацкого союза молодежи против политики КПЧ. Когда у них из этого ничего не получилось, они потребовали распустить пограничные части: для охраны границ, мол, достаточно и таможенной стражи! На одной из застав несколько молодых, горячих пограничников, вместо того чтобы вести с ними дискуссию, бросили этих депутатов в пруд.

– Пусть только они попробуют появиться у пас в Лесове! – смеялись Стромек, Цыган и остальные. – У нас для них воды тоже хватит...

Зазвенел телефон, на линии был Грифик.

– У нас "эрфольг"! – послышался в трубке взволнованный голос Роубика. Какой-то немец лет пятидесяти явился сам, добровольно. Он из Баварии, сельскохозяйственный рабочий. Адольф Пухингер. Говорит, что хочет работать у нас.

– Какой-то ненормальный! – решил Храстецкий. – Чего ему не сидится дома? Вашек, иди скажи шефу, что сейчас приведут задержанного.

Привели его только через полтора часа. Это был старый иззябший человек в изношенном пальто, с каплей на носу и в запотевших очках. На босу ногу были надеты рваные полуботинки.

– Хорош "эрфольг"! – смеялся Храстецкий.

Немца посадили у печи. Начес, только что вернувшийся от Зимы, окинул задержанного взглядом с головы до ног. Немец тоже осмотрел всех собравшихся в комнате и жадно уставился на лежавшие на столе сигареты.

– Хочешь курить? – спросил Пачес, и Цыган протянул немцу сигарету. Немец трясся, вода стекала с его одежды на пол.

Пачес знал немецкий язык и начал допрос, вернее просто беседу, не ведя протокола.

– Дайте ему поесть, – вскоре сказал штабной вахмистр. – Он уже вторые сутки ничего не ел...

– Что с ним делать? – задумчиво проговорил Пачес, когда немца увели. Возвратить его немецкой пограничной страже? Отвести на станцию КНБ? Не знаю. Говорит, будто работал у богатея только за еду, да и то скверную, жил в хлеву со скотом и хозяин часто его бил. Во время войны в солдатах не был, за участие в какой-то забастовке его посадили в концлагерь. Потом он был в больнице... Говорит, что мастер на все руки, на хлеб, мол, заработает. Никаких родных у него не осталось, и возвращаться в Германию не хочет. Что у нас в этом чулане? Убрано там?

– Тонда держит там велосипед с мотором.

– Велосипед придется убрать в другое место. Поставьте туда койку, дайте два одеяла и раздобудьте ключ. Пусть пока там посидит. Посмотрим. Он нам может пригодиться. Он и за лошадьми умеет ухаживать, и сапоги чистить.

В каморку поставили маленькую печурку и затопили ее. Когда привели немца, было видно, что он остался доволен. Немец улегся на койку, чулан закрыли, и инцидент, казалось, был исчерпан.

На следующий день Пачес вновь допросил его. Оказалось, что немец умеет играть на гармонике, паять и делать массу иных вещей и что вообще не такой уж он ненормальный, как они думали при задержании. В конце концов Пачес решил оставить Адольфа на заставе: пусть будет под контролем выполнять разную работу на кухне и ухаживать за лошадьми. Так к личному составу заставы КНБ Лесов прибавился еще один необычный персонаж – Адольф.

Приближалось рождество. Снегу выпало столько, что без лыж и шагу нельзя было сделать. Наконец после неоднократных и настойчивых просьб, передававшихся по телефону, из Тахова привезли лыжи – пар десять. Лыжи теперь были, но мало кто умел ходить на них. Хуже всего обстояло дело на спусках, а их на просеках в районе Лесова оказалось предостаточно. Всюду ребят подкарауливали скрытые под снегом деревья и корпи. Диски автоматов при падениях больно били по затылку, шишкам поначалу не было числа.

За неделю до рождества график дежурств вновь изменился. Прямо с лесовской заставы дозоры уходили на двенадцатичасовое патрулирование, потом двадцать четыре часа они были свободны. Эта система нравилась и им, и Пачесу. Это помогало лучше охранять границу. Во время дежурства патруль имел два свободных часа. Их использовали для отдыха на Грифике, в лесной сторожке № 6, в Гути или где-либо еще в соответствии с планом. Патрульные носили с собой тетрадь, куда записывали маршрут и график движения с указанием места и времени отдыха. Осуществлять контроль поэтому было легко: штабной вахмистр мог поджидать патруль в любом месте, контролируя одновременно и маршрут, и график его движения. Тем самым был положен конец власти командиров отделений. Пачес всем предоставил возможность патрулировать по двое, напарники сами выбирали друг друга. Это было удобно: каждый хорошо знал своего товарища, был уверен, что на него можно положиться. На их участке границы протяженностью больше десяти километров каждый день одновременно несли службу десять патрулей.

То, что Адольфа оставили на заставе, безусловно, противоречило всем правилам. Жил он по-прежнему в чулане. Топил печь в канцелярии у дежурного, чистил конюшню, помогал Ярде Мачеку на кухне. Там он наедался вдоволь и курил. Это была одна из его слабостей, о другой речь впереди... Адольф умел и готовить, и, хотя повар не знал по-немецки ни слова, им всегда удавалось договориться, и еда получалась хорошей. Ярда раздобыл для немца одежду, отвел постричься к Динару, и внешний вид Адольфа изменился до неузнаваемости. Он был трудолюбив и, действительно, умел все: перешил вещи, которые получил; обмазал в кухне печь и в конце концов взялся за починку старого радиоприемника. Особую симпатию он испытывал к ребятам из отделения Хлоупека: носил им дрова, чистил сапоги и гладил брюки. Через четырнадцать дней он уже пользовался полной свободой и мог ходить куда хотел. Без разрешения он ничего не брал, в еде был непривередлив и бывал бесконечно благодарен за пачку сигарет. Вскоре его знали все жители в деревне.

В первый раз беда стряслась с ним незадолго до рождества. Сидя на бочке в магазине, он выпил с Ярдой Мачеком чего-то крепкого. Потом кто-то угостил его еще и пивом, и Адольф пришел в хорошее расположение духа. Между тем он потребовался Пачесу: надо было наколоть дров. Об этом Адольфу за очередной бутылкой пива сообщил Стромек. Немец выпил еще на дорожку и довольно неуверенным шагом направился к дому Пачеса. Он был рад, что в его помощи кто-то нуждается, ему нравилась молодая, болезненная жена Пачеса, и он с удовольствием выполнял разную работу у них дома. Вид у него был не очень здоровый, и Пачесова, чтобы подкрепить его, сварила крепкий грог... В дровяной сарай Адольф пришел пьяный до потери сознания и принялся рубить все, что попало под руку. Он разбил окно, расколол десять здоровенных досок и поломал экипаж штабного вахмистра. Закончив свой труд, Адольф, не попрощавшись, отправился восвояси, но по дороге столкнулся с Пачесом. Штабной вахмистр бросился было прямо в сарай, схватил кнут и помчался к заставе, однако Адольфа и след простыл. Он не пришел даже к ужину и появился только поздно вечером. На следующий день всю вину свалили на добрую пани Пачесову, но Адольф должен был все привести в порядок. Он отремонтировал экипаж, раздобыл новые доски, привел в порядок сарай и вставил стекло в окно. Пачес теперь посмеивался, вспоминая тот случай, но все же предупредил своих подчиненных, чтобы те не давали Адольфу алкогольных напитков. Это распоряжение, однако, не всегда выполнялось...

И вот наступил сочельник, первый для них на границе. Стол ломился от яств, в его сервировке принял участие сам хозяин ресторана Киндл, вызвавшийся помочь Ярде. Зеленая креповая бумага приглушала свет лампы на потолке. Возле каждой тарелки лежал посыпанный сахаром замечательный рождественский пирог, пекла который тетя Благоутова. Хозяин ресторана, дипломированный кондитер, испек фантастические торты; в связи с торжественным случаем он снабдил пограничников и посудой. После обеда ребята навестили в деревне своих знакомых и друзей, пожелали им хорошо провести праздник и немного выпили. Адольфу тоже кое-что перепало. Его нельзя было узнать: в белой рубашке с галстуком бабочкой, в черном костюме, в совершенно новых полуботинках.

– Пижон, – обратился к нему Храстецкий, – где твоя гармошка?

– Здесь, – показал Адольф под кухонный стол, где обычно держал ее.

– Вы что, и в самом деле за праздничный стол вместе с нами посадите немца? – сказал Репка. – Быстро же вы обо всем забыли! Нечего ему здесь делать!

Ребят эти слова привели в замешательство. Стромек, обернувшись к Репке, решительно заявил:

– Ты это оставь! Тебе что, прочитать лекцию о том, что немцы бывают разные? Не все же фашисты. Ты сам рассказывал, что к тебе относились по-разному, когда ты был в рейхе. А Адольф? Если б ты его понимал, то узнал бы кое-что. Это рабочий, такой же, каким был я.

Репка со злостью махнул рукой и вышел из столовой. Адольф робко улыбнулся.

– Дурак, – проворчал Стромек, – как что не по нему, сразу умчится. Ну ничего, сейчас он вернется.

К семи часам пришел Пачес, жена осталась с детьми. Когда уселись за стол, он всех поздравил и с каждым чокнулся, в том числе и с Адольфом, который вместе с Мачеком и Гулой стоял в дверях кухни в роли официанта.

– Ну, поехали, – распорядился повар, и торжественный ужин начался. Репка тоже уже давно сидел за столом. Адольф в белой рубашке разносил блюда, убирал тарелки, поддерживал огонь в печи. Мачек одинаково заботливо относился к каждому отделению. Это был самоотверженный, верный товарищ, хотя иногда и несколько несдержанный.

Интендант Тонда погасил лампу и зажег свечи на елке. Все притихли, вспоминая о доме, о родных, о матерях, которые прислали своим мальчикам на заставу к рождеству массу гостинцев. Все, кроме личных подарков, ребята отдали интенданту и теперь узнавали на блюдах сласти, присланные их мамочками. Репка чокнулся с Адольфом, немец пришел в восторг и выбежал из столовой. Вскоре он вернулся, протирая мокрые от слез очки.

После ужина в приподнятом настроении все как были в рубашках отправились с гармошкой в деревню, пели колядки под окнами у Зимы, у Пачесов и Киндлов, затем снова вернулись в теплую столовую. Мила Шикл принес вторую гармошку, интендант Тонда пришел с тромбоном, Мачек колотил в такт по кастрюле. Все вокруг ходило ходуном.

Цыган незаметно вышел из дома. Яниш сейчас вспоминал светящееся в темноте окошко небольшого лесного особняка, Ярославу, ее поцелуи и объятия. Вслед за ним из дома вышел и Храстецкий. Так они и стояли рядом на морозном воздухе и молчали. "О боже!" – вздохнул Храстецкий: воспоминания охватили и его.

Зима кончилась. Никто из ребят не переболел, и Пачес только радовался. Снег таял. Потоки воды сливались в ручьи, и только просеки да лесные тропинки, по которым ходили пограничники, все еще были покрыты льдом. Теперь уже не надо было топить, и работы у Адольфа поубавилось. Он обладал изумительной интуицией, например, всегда предвидел приезд кого-нибудь из начальства и прятался, а по окончании визита появлялся снова.

С приходом лета увеличилось число задержанных, стремившихся на Запад. Это были главным образом молодые люди, искавшие за границей приключений, о которых читали или слышали. Других толкали за границу родственные связи, семейные неурядицы или боязнь ответственности за совершенное преступление. Как-то пограничники задержали даже марокканца... Большинство задержаний пришлось на долю ребят с заставы, и это был их лучший аргумент в споре с таможенниками. Теперь их уже нельзя было назвать неопытными или слишком юными для выполнения поставленной перед ними задачи. Они не считались со временем и знали на своем участке каждый пень и камень. Однако все равно продолжали учиться и раз-другой в месяц сдавали специальные экзамены. Не дожидаясь инструкций, они организовали коллективную охрану государственной границы. Стоило появиться кому-то незнакомому, как местные жители сообщали об этом на заставу. Не раз местные жители сами задерживали неизвестных. Это не всегда были люди, пытавшиеся перейти границу. На заставу иногда доставляли работников районных организаций, грибников или приехавших в гости, но в таких случаях все быстро выяснялось.

Однажды на рассвете на заставу примчался мальчуган лет десяти, не больше. Прислонив к шлагбауму велосипед, на котором пробирался через глубокий рыхлый снег, сообщил:

– К нам заявился какой-то тип. Хочет перебраться через границу.

– В Гути, что ли? – спросил дежурный и в три прыжка оказался наверху, в спальне ребят. Мальчуган оставил свой велосипед и вместе с несколькими пограничниками побежал к конюшне. Вашек Гофман запряг лошадей в сани, и через пять минут они уже мчались к Гути.

Незнакомец восседал за столом и лакомился бужениной. Ему повезло: он попал в дом, где недавно закололи свинью. Хозяева поставили на стол самое лучшее угощение, лишь бы задержать незнакомца до прихода пограничников. Этот человек знал все, что ему необходимо было, о дальнейшей дороге и уже собирался уходить, как двери вдруг распахнулись и на пороге появились три пограничника с автоматами наизготовку.

По числу задержанных первое место занимал Иван Олива. И дело здесь было не просто в везении: он обладал поразительной наблюдательностью. Так, среди посетителей ресторанчика он сразу же различил парня, зашедшего сюда по пути к "свободе" в последний раз подкрепиться чешским пивом. Допить пиво ему разрешили, но вслед за этим предложили проследовать на заставу.

Однажды у ручья они задержали солдата, работавшего на гражданке официантом. Он расспрашивал мальчишку о том, где расположены дозоры и где граница. При этом все время смотрел на карту, которую затем спрятал в рюкзак. Прошел он метров триста, не больше, когда его взяли. Сказал, что идет, мол, из Планы на свидание с девушкой. Лучше бы он этого не говорил. У него обнаружили карту с нанесенным на ней маршрутом движения к Мерингу, штатские брюки, спортивную куртку и адрес товарища во Франции.

– С какой же? – засмеялся Храстецкий. – Их здесь несколько, и мы знаем каждую.

Тот не ответил. За ним приехал офицер контрразведки. Через несколько дней пограничники узнали, что он ночью в одном нижнем белье пытался бежать из тюрьмы. '% Однако его увидел часовой и в присутствии многих городских зевак водворил обратно.

Как-то в середине марта около полуночи в комнате зазвонил телефон. Никому из ребят не хотелось вставать. Заспанный Яниш поднялся и прошел в соседнюю комнату.

– Чего еще? – проворчал он в трубку, предполагая, что это звонит дежурный.

– Говорит Пачес, – донесся строгий голос с другого конца провода. – Кто у телефона?

– Младший сержант Яниш.

– Слушайте внимательно. Я продиктую вам фамилии тех, кто должен немедленно явиться ко мне. Только без паники. Оружие не берите, явитесь в форме. Хлоупек, вы, Храстецкий, Стромек, Роубик, Мачек, Манек, Репка и Недома. Больше из вашего дома никого. Через десять ми нут быть у меня.

Цыган начал поднимать с постелей тех, кого вызывал Пачес. Ребятам очень не хотелось вставать среди ночи. Больше всех ворчали Роубик и Репка.

Ребята нехотя натягивали на себя брюки и куртки.

– Черт побери, что происходит? С ума, что ли, Старик сходит? Что он тебе сказал?

– Он сам вам все расскажет, – проревел в ответ Цыган, стремясь как можно скорее выйти из дома. Если бы Пачес объявил тревогу, в комнатах давно бы уже не осталось ни одной живой души, а сейчас вот приходится каждому отвечать на глупые вопросы.

В доме командира горел свет. Там их уже ждали другие ребята. Командир стоял у стола, перед ним лежали два небольших ящика. Пограничники построились в маленькой канцелярии в две шеренги. Пачес окинул их взглядом, затем посмотрел на лежащую перед ним бумагу и кивнул головой. Он показался им на редкость веселым. Пачес взял бумагу в руки:

– Согласно приказу командира заставы КНБ от... дня... следующие пограничники заставы Лесов производятся в вахмистры КНБ...

Этого никто не ожидал. Пачес открыл ящик своего письменного стола и высыпал из мешочка на стол горку серебряных звездочек. Все присутствующие стали вахмистрами.

– Пусть каждый приколет себе новые знаки различия. Раз вас повысили, надо, чтобы это было видно, – продолжал штабной вахмистр и роздал каждому по четы ре звездочки.

Ребята прикрепили их друг другу на красные погоны, а "косточки" спрятали в карманы на память. Потом Пачес взял стоявшую у печки железную кочергу и взломал крышки обоих ящиков. В одном из них оказалось вино, и другом ликер.

– А теперь отметим это как положено.

Теперь они поняли, куда командир ездил так поздно вечером.

– Ярда, – обратился Пачес к повару Мачеку, – есть у вас что-нибудь перекусить?

– Есть сардельки, – ответил тот. – Хватит всем.

– Давай их сюда, – приказал штабной вахмистр. – Нужна какая-нибудь закуска.

– А что будет с остальными? – спросил Храстецкий, когда воцарилась тишина.

Пачес сделался серьезным.

– Они повышения не получат. Мне приказано вручить им предписание о переводе с заставы. Что-то у них не в порядке... Может, репрессированы их родители или кто-нибудь из родных... Такое уже бывало. С заставы уедут шесть человек, службу нести нам будет тяжелей...

Бог мой! Ведь с ними сейчас не было Гулы! Такой замечательный парень! Ведь за то, чтобы служить на границе, и за товарищей он отдал бы все...

– Господа вахмистры, – сказал Пачес, – выпьем за здоровье, за дальнейшее продвижение по службе за успехи в Лесове! Пьем до дна!

Прибежал Ярда, принес еще что-то из закуски и хрен.

– Жалко все же, – заметил Хлоупек, – расставаться с такими ребятами, как Вацлав Гула.

– Я знаю только, – ответил штабной вахмистр, – что у отца Гулы были, какие-то неприятности из-за леса, браконьерствовал, что ли. Ну и получил за это сколько положено.

Они затянули песню. Адольф, выйдя из своего чулана, играл на гармошке и каждого титуловал "герр вахтмайстер". Вашек Гула немало удивился, увидев, как его товарищи пришли домой только утром и забрались под одеяла. Он еще не заметил звездочек на куртках, брошенных на стулья.

В девять часов утра Пачес вызвал тех, кто не получил повышения. Он поблагодарил их за службу и сказал, куда они должны обратиться за назначением. Они сдали обмундирование и оружие и еще до обеда отправились в путь. Товарищи проводили Гулу до дома Благоутов. Там они и расстались. Вашек собирался выяснить все в суде. Обратно он, однако, не вернулся... Через некоторое время Гула написал им, что служит где-то недалеко от Домажлице тоже в чине вахмистра. Они были рады за него и надеялись как-нибудь снова с ним встретиться. Об остальных ребята больше никогда ничего не слыхали.

Сразу же после их отъезда Пачес приказал патрулировать по двенадцать часов. Патрули состояли из двух человек, но два раза в неделю каждому приходилось патрулировать в одиночестве. Скучно было ходить по лесу одному, но ничего не поделаешь: подкрепление еще не прислали, а службу надо было нести.

В Лесове между тем народу все прибывало. Переселенцы заняли все дома. Поселок Двур за лесом тоже ожил. У тамошнего лесничего Радвана была дочь лет шестнадцати. Пограничники часто заходили туда, угощались молоком, хлебом или печеньем, но больше всего их интересовала заботливо охраняемая Марушка. Мать не отпускала ее одну даже за покупками в Лесов, и девушку всегда сопровождал двенадцатилетний брат. У Киндлов Хлоупек познакомился с супругой одного генерала, проводившей в деревне отпуск. Это была дамочка лет сорока, очень моложавая и раскрашенная, как картинка. По словам Храстецкого, она буквально поедала глазами парней. Ребятам она не нравилась. Ее супруг ни разу в Лесов не приезжал, а она жила в Праге лишь несколько дней в месяц. В деревне она обосновалась прочно. У нее была восемнадцатилетняя дочь, однако Хлоупек занялся генеральшей. Многие его за это осуждали. Некрасивой эту женщину не назвали бы, но ведь она была вдвое старше Славы!.. Пачес никогда об этом со Славой не говорил: ему это казалось неудобным. Дружба Славы с товарищами от этого не страдала, и они относились к нему так же, как и прежде.