Текст книги "Родная старина"

Автор книги: В. Сиповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 95 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]

Падение Пскова и других уделов

Самым важным делом Василия Ивановича было уничтожение последних уделов.

Очередь была за Псковом. Уже Иван Васильевич приучил Псков к повиновению, забрал его в руки; но все же там держались еще вечевые порядки. Василий Иванович назначил туда наместником князя Репню Оболенского. Новый наместник был совсем не по душе псковичам: не обращал он никакого внимания на вече и обычаи псковские, притом, по словам летописца, «лют был до людей». Осенью 1509 г. великий князь прибыл в Новгород. Псковичи послали к нему своих бояр и посадников с жалобой на наместника, что он и люди его обижают народ.

– Хочу жаловать и оборонять свою отчину, как делали отец и деды наши, – сказал им великий князь, – если придет много жалоб на моего наместника – я его обвиню.

Посадники были отпущены. Жаловался великому князю также и наместник, что и псковичи не воздают ему должной чести. Посланы были окольничий и дьяк во Псков – выслушать порознь жалобы Оболенского и псковичей и попробовать помирить их. Посланные ничего не могли поделать. Тогда Василий Иванович приказал явиться к себе в Новгород наместнику и всем жалобщикам на него. Псковичи обрадовались – думали, что теперь найдут управу у великого князя против «лютого» наместника. Чем больше будет на него жалоб, тем лучше, думали они, тем вернее можно будет выиграть дело. Посадники и бояре псковские, враги наместника, оповестили по своей земле, чтобы собирались все, кому есть за что жаловаться на наместника и его людей. Множество псковичей наехало в Новгород. С каждым днем сюда прибывало их все больше и больше. Были тут и такие, которые ничего не имели против наместника, а надеялись великокняжеским судом покончить разные тяжебные дела между собою.

– Копитесь, копитесь, жалобные люди (то есть жалобщики), – говорили бояре великого князя от его имени всем приезжавшим псковичам, – вот придет Крещение Господне, тогда великий князь даст вам всем управу!

Троицкий собор в Пскове. Современный вид

В самый праздник Крещения, после водосвятия, было объявлено псковичам:

– Посадники псковские, бояре и жалобщики! Государь велел вам всем собираться на владычный двор. Государь хочет дать вам всем управу!

Псковичи собрались, как было приказано.

– Всели сполна собрались? – спросили великокняжеские бояре, когда наполнился двор.

– Все сполна! – отвечали псковичи.

Лучших людей, то есть посадников, бояр и именитых купцов, пригласили в палату, а младшие остались на дворе. Тогда им было громогласно объявлено:

– Поимани есте Богом и государем, великим князем Василием Ивановичем всея Руси.

Двор заперли и переписали всех псковичей поименно, а затем развели их по разным домам и приказали домохозяевам стеречь их.

Лучшим людям, собранным в палаты, бояре и дьяки от имени великого князя объявили, что в то время как они, посадники и бояре псковские, жалуются на наместника, многие псковичи жалуются на них и ищут у великого князя управы и защиты от их насилий; а потому следовало бы на них наложить великую опалу и казнь, но государь желает им оказать милость – простить их, если они исполнят волю государеву, а воля его: колокол вечевой снять, вечу во Пскове не быть, а суд править государевым наместникам как во Пскове, так и во всех пригородах его. «Если же государева жалованья не признаете и волю его не исполните, – сказано было в заключение, то государь будет делать свое дело, как ему поможет Бог, а кровь христианская взыщется на тех, кто воли государевой не исполняет».

Как ни горько было на душе у псковичей, оставалось им только благодарить за эту милость – могло быть и хуже.

– На государево жалованье мы здесь челом бьем, но пусть государь и во Псков пошлет с теми же речами! – отвечали великокняжеским боярам псковские посадники и именитые люди. Они целовали крест верою и правдою служить Василию, детям его и наследникам до конца мира.

Скоро весть обо всем этом достигла Пскова. Один псковский купец ехал в Новгород с товаром. На пути он услышал «злую весть» о том, что случилось с его земляками в Новгороде, бросил товар на дороге и поскакал обратно во Псков, чтобы оповестить своих земляков о беде.

Страшная весть: «Великий князь наших переловил в Новгороде!» – быстро разнеслась по городу. Напал страх и трепет на псковичей. Поднялась тревога. От ужаса и тоски, по словам летописца, у псковитян «горло пересохло и уста слиплись»: много Псков видел бед и невзгод, но такой скорби еще не было. Ударили в вечевой колокол. Собралось вече.

– Запремте город, будем обороняться от государя! – кричали некоторые.

Но более благоразумные удерживали слишком рьяных и непокорных.

– Ведь наши посадники и бояре, наши лучшие люди в руках государя! – говорили они; помянули и крестное целование государю.

В это время пришло во Псков от лучших людей, задержанных в Новгороде, увещание не противиться государевой воле, не доводить дело до крови. Благоразумные и умеренные взяли верх на вече и послали гонца с челобитной великому князю, «чтобы он, государь, жаловал свою отчину старинную».

Заключалась челобитная такими словами: «А мы, сироты твои, прежде были и теперь неотступны от тебя, государя, и не противимся тебе. Бог волен да ты в своей отчине и в нас, твоих людишках».

Объявить государеву волю Пскову во всей полноте и точности поручено было дьяку Третьяку Далматову. 12 января 1510 г. прибыл он в Псков. Зазвонили на вече. Дьяк взошел на возвышенное место, с которого говорили на вече, и провозгласил от имени князя:

– Если отчина моя, Псков, хочет прожить по старине, то должна исполнить две мои воли: чтобы у вас веча не было и колокол вечевой был бы снят; быть у вас двум наместникам, а по пригородам наместникам не быть. Если же этих двух волей не исполните, то как государю Бог на сердце положит: много у него силы готовой, и кровопролитие взыщется на тех, кто государевой воли не сотворит. Государь наш хочет побывать на поклон к Святой Троице во Псков.

Сказавши это, дьяк в ожидании сел на ступени.

Псковичи «ударили челом в землю» и долго не могли ничего сказать в ответ ему от слез и сердечной печали. «Все проливали горькие слезы, разве только грудные младенцы не плакали», – говорит псковский летописец. Собравшись с духом, псковичи просили государева посла подождать ответа до завтра. Чего было ждать? Старому порядку пришел конец… Но как с дорогим покойником жаль бывает расстаться родителям и не торопятся они его хоронить – хочется хоть поплакать над ним, так и псковичи медлили с ответом, жалея расстаться со своей стариной. По словам летописца, день прошел у них в плаче и рыданиях – бросались друг другу на шею и обливались слезами.

На рассвете следующего дня в последний раз загудел вечевой колокол. Сошлись псковичи, явился и Далматов.

– В летописях наших, – сказали ему псковичи, – так написано: и прадедами, дедами и с отцом великого князя крестное целование положено, что нам, псковичам, от государя своего великого князя, кто бы он ни был на Москве, не отойти ни в Литву, ни к немцам, а жить нам по старине в доброволье. Отойдем в Литву или к немцам, или отложимся от государя и станем жить сами по себе, то на нас гнев Божий, голод, огонь, потоп и нашествие поганых. А на государе великом князе тот же обет, как и на нас, если не станет нас держать в старине. А теперь Бог волен да государь в своей отчине – городе Пскове, и в нас, и в колоколе нашем, а мы прежней присяге своей не хотим изменять и на себя кровопролитие принимать. А что государь хочет Святой Троице помолиться, в своей отчине Пскове побывать, то мы рады всем сердцем своему государю, что не вконец погубил нас.

Дьяк ничего не ответил на эту речь, велел спустить вечевой колокол и в ту же ночь повез его в Новгород к государю. Псковичи горько оплакивали свои старые порядки.

Скоро и сам великий князь прибыл во Псков с вооруженным отрядом. Здесь князь сошел с коня и пошел к церкви Святой Троицы. Отслужили молебен, пропели многолетие государю. Благословляя его, владыка сказал:

– Бог благословляет тебя, государь, – взял ты Псков без брани.

При этих словах псковичи, бывшие в церкви, горько заплакали. Великий князь созвал к себе «лучших людей псковских». Бояре объявили им всем от имени государя, что он их жалует, не вступает в их имущество, но так как были ему жалобы на их неправды и обиды, то им жить во Пскове непригоже, и потому надо ехать немедля в Московскую землю со своими семьями. Простому народу было объявлено, что управлять им будут с этой поры великокняжеские наместники.

Около трехсот семейств было немедленно выслано из Пскова в Москву. Высланы были также семейства тех псковичей, которых раньше задержали в Новгороде. Взамен их во Псков было переселено столько же семейств из Московской земли.

Псковский летописец горько оплакивает падение родного города.

«Отнята слава псковская, – говорит он, – и было пленение не от иноверных людей, но от своих единоверцев! И кто же не заплачет, кто не зарыдает?! О, славнейший город Псков, великий из городов: чего ты сетуешь, о чем плачешь? И отвечает прекрасный город Псков: как мне не сетовать, как мне не плакать и не скорбеть о своем опустошении! Прилетел на меня многокрылый орел, с крыльями, полными львиных когтей, и взял у меня три кедра ливанские: красоту мою, богатство мое и детей моих исхитил; по воле Божией, за грехи наши, землю опустошил, город наш разорил, людей моих пленил, торжища мои раскопал, отцов и братьев наших развел туда, где не бывали отцы и деды наши».

Многие тогда, прибавляет летописец, мужи и жены постриглись в монастырях, лишь бы не уходить из родного города.

В беде, постигшей Псков, летописец видит наказание за грехи, за «злые поклепы, лихие дела, за ссоры и неразумное кричанье на вечах, когда голова не ведала, что язык говорил»; «своего дома управить не умеем, – замечает он, – а городом владеть хотим. От самоволия и несогласия друг с другом и были на нас все эти беды».

Великий князь прислал во Псков своих наместников и дьяков управлять и творить суд. Тяжело было псковичам привыкать к новым порядкам, к «московской правде». Немилостивы и несправедливы были эти первые московские правители во Пскове. «Правда их и крестное целование, – горько жалуется летописец, – взлетела на небо, а кривда стала между них ходить!»

Прежде во Пскове была торговля свободная; за право торговли с купцов ничего не брали; теперь были введены пошлины. Удаление из Пскова многих богатых купеческих семейств и пошлины сильно повредили торговле его.

* * *

Несколько лет спустя Василий Иванович завладел Рязанью. Он и раньше тут распоряжался, как в своей земле, и здешний князь на деле был только московским наместником. Молодому рязанскому князю Ивану Ивановичу хотелось полной независимости; завязал он сношения с крымским ханом, думал с его помощью отделиться от Москвы. Об этом вовремя проведал Василий Иванович. Он подкупил самых близких людей и советников рязанского князя, зазвал его к себе в Москву, посадил под стражу, а его мать заключил в монастырь. Рязанская область была присоединена к Москве (1517). Рязанскому князю удалось, впрочем, убежать из Москвы в Литву, но область его осталась за Москвою; а жителей так же, как раньше новгородцев, а потом псковичей, целыми толпами выселяли по разным городам московским, чтобы не было никаких движений в пользу старых порядков; управлять рязанскими городами стали московские наместники.

В Северской земле в это время княжил внук Димитрия Шемяки – Василий. Он верно служил великому князю, отличался воинской доблестью, и Василий Иванович оказывал ему свои милости, но особенно недолюбливал его за беспокойный, смелый нрав и зорко следил за ним. На него донесли в Москву, будто он завел сношения с Литвою. Он проведал о доносе и, зная свою правоту, сам просил у великого князя суда:

– Повели, государь, мне, холопу твоему, быть в Москве, – дай мне оправдаться изустно; пусть навеки умолкнет клеветник мой… Исследуй дело. Если я виноват, то голова моя пред Богом и тобой.

Он приехал в Москву и вполне доказал свою правоту. В 1523 г. пришлось ему опять ехать в Москву оправдываться от новых обвинений. На этот раз дело кончилось иначе: великий князь принял сначала ласково, но через несколько дней велел заковать и засадить в темницу, как будто уличенного в тайных сношениях с Литвою.

Троицкий игумен Порфирий стал было ходатайствовать за него, когда Василий Иванович приехал в монастырь на храмовый праздник.

– Если ты прибыл сюда, – сказал игумен, – в храм Безначальной Троицы просить милости за грехи свои, то сам будь милосерд над теми, кого без вины гонишь!

За эту смелую речь Василий Иванович приказал выгнать Порфирия из монастыря, велел его даже заключить. Хотя потом и дана была ему свобода, но игуменство не было возвращено.

Митрополит Даниил поступил совсем не так: он раньше дал Шемячичу слово, что ему не причинят вреда в Москве, а между тем одобрял поступок великого князя. «Бог, – говорил он, – избавил великого князя от «запазушного» врага!»

Не только митрополит так смотрел, и в народе были люди, которые понимали, сколько беды происходило от уделов, и сочувствовали уничтожению их. Говорят, когда Шемячич попал в заключение, какой-то юродивый ходил по улицам с метлою и кричал:

– Пора очистить Московское государство от последнего сора! (То есть избавить от последнего удельного князя.)

С присоединением Северского княжества (1523) не стало больше уделов в Восточной Русской земле: всю ее забрали под свою сильную руку московские государи.

Теперь оставалось им добывать «свое достояние» от Литвы.

Войны с Литвою и татарами

Литовский князь Александр в свою очередь только и думал о том, как бы снова вернуть земли, захваченные от Литвы Иваном III. Александр и ливонский магистр при вступлении князя Василия Ивановича на престол держали уже и войска наготове и со дня на день ждали, что вот-вот в Москве вспыхнет мятеж и усобица; думали, что Василию Ивановичу не устоять в борьбе с боярами, сторонниками Димитрия; но надежда обманула их: в Москве все было тихо.

В 1506 г. умер Александр Литовский; детей от него не осталось. Тогда Василий Иванович задумал воспользоваться случаем. Он послал просить сестру, чтобы она порадела в его пользу, уговорила бы литовцев избрать его своим государем; но эта смелая попытка, которая разом могла бы покончить вековые счеты Москвы с Литвою, не удалась. Елена известила брата, что великим князем литовским, а также и королем польским уже признан брат Александра, Сигизмунд.

Тотчас по избрании его начались обычные пререкания Литвы с Москвою о разных пограничных «обидных» делах. Литовский князь даже потребовал у Василия Ивановича возврата земель, захваченных его отцом. Эти пререкания кончились войной.

Близким человеком покойному Александру был князь Михаил Глинский. Это был человек очень образованный по тому времени, побывавший за границей, знавший хорошо военное дело и притом очень честолюбивый. Александр был очень к нему привязан и держал его в большом почете. Понятно, что врагов и завистников у Глинского было довольно. Умер Александр, и положение любимца его сразу изменилось: новый государь невзлюбил честолюбивого и слишком самовластного вельможу; враги его подняли голову, стали распускать слухи, будто он хочет сделаться независимым киевским князем; один из них называл его даже громко изменником.

Глинский потребовал у короля суда, чтобы очистить себя от клеветы и наказать оскорбителя.

Сигизмунд, несмотря на усиленные просьбы Глинского и на ходатайство своего брата, уклонялся от этого. Оскорбленный вельможа не вытерпел и сказал королю:

– Ты заставляешь меня покуситься на такое дело, о котором мы оба после будем горько жалеть.

Глинский удалился в свои владения и завел тайные сношения с великим князем московским: извещал его, что в Литве войска не в сборе, а из других стран помощи ждать неоткуда, и советовал Василию Ивановичу немедля начать войну с Литвою, обещал сам поднять восстание в Юго-Западной Руси. Василий Иванович рад был содействию Глинского и обещал немедленно послать войско на Литву.

Глинский начал с того, что жестоко отомстил своим врагам. Собрал он из своих людей большую рать, старался взволновать Русь и присоединиться с отрядом своим к московскому войску, лишь только оно перешло литовскую границу (1507).

Плохо пришлось Сигизмунду: он не приготовился к войне, рассчитывать на успех не мог и поспешил заключить мир, причем обязывался уступить Москве в «вечное» владение все земли, отнятые у Литвы Иваном III (раньше он требовал возврата их).

Вечный мир, или «докончание», как говорилось тогда, заключен был в конце 1508 г.

Мир этот был совсем не по душе Глинскому. Своей изменой он лишил себя родины, богатых владений, высокого положения. Ему ли, гордому, самовластному магнату, довольствоваться саном московского боярина, «покорного слуги» великого князя? Весь ум, все силы напрягал Глинский, чтобы поднять снова войну, уговаривал Василия Ивановича, сносился с иноземными дворами. Сигизмунд между тем, узнав об этом, потребовал у московского князя выдачи Глинского и казни его сообщников. Василий Иванович не обращал внимания на требования короля.

На границе по-прежнему шли ссоры и неурядицы. В 1512 г., к радости Глинского, Василий Иванович придрался к тому, будто в Литве притесняют его сестру Елену. Нашелся и еще предлог: до ведома его дошло, что крымцы делали набеги на южные области Московского государства по договору с Сигизмундом. Этого было довольно великому князю, чтобы послать королю «складную» грамоту (объявление войны) (1512).

Смоленск. Крепостная стена и ров с водой. Современный вид

Василию Ивановичу очень хотелось взять Смоленск. Два раза он подступал к этому городу; наконец в 1514 г. 30 июля город сдался.

По рассказам летописца, многочисленная московская рать имела при себе «наряд» (артиллерию) и воинов, вооруженных «пищалями». 29 июля русское войско приступило к Смоленску. Опытный пушкарь-иноземец распоряжался «нарядом». Меткими выстрелами ему удалось сбить на городской стене пушку и нанести большой вред защитникам; особенно много народу побил он, стреляя мелкими ядрами (картечью). Увидели защитники Смоленска, что им на этот раз не устоять, и, чтобы не погибнуть понапрасну, запросили мира. Смоленский владыка вышел из города и челом бил великому князю – просил его повременить до следующего дня, прекратить пальбу и дать смолянам подумать о сдаче; но Василий Иванович не дал им сроку, приказал, напротив, бить по городу изо всех пушек.

Владыка в слезах вернулся в город, облачился в ризы, взял крест и со всем причтом и с наместником города, Сологубом, вышел к великому князю.

– Государь великий князь, – говорили смоляне, – много крови христианской уже пролито; земля, твоя отчина, запустела; не погуби вконец города, но возьми его с тихостью.

Сильно рад был Василий Иванович взятию Смоленска. 1 августа с большим торжеством вступил он в город и был встречен народом. После молебна и многолетия в соборе владыка сказал ему:

– Божиею милостью радуйся и здравствуй, православный царь Василий, великий князь, всея Руси самодержец, на своей отчине, в городе Смоленске, на многие лета!

Василий Иванович велел предложить всем смолянам, чтобы они, если хотят, служили бы ему, а если не хотят, то им воля – идти к королю. Многие остались на московской службе. Наместником в Смоленске назначен был князь Василий Васильевич Шуйский.

Глинский страшно этим обиделся. Говорят, он тайными переговорами с жителями Смоленска больше всего и побудил их к сдаче: рассчитывал он, что город будет отдан ему, притом не как простому наместнику, а как удельному князю, но оказалось, что он остался ни с чем. Самолюбие его страшно страдало.

Досада и огорчение побудили его ко второй измене: он завел сношения с Сигизмундом, обещал ему верно служить, если тот ему простит и даст прежние владения.

Король был очень рад этому: он знал военные способности Глинского и опасался от него больших бед Литве и Польше. Но об измене Глинского проведали русские воеводы и успели вовремя захватить его уже на пути в Литву; при нем найдены были королевские грамоты, которые служили явной уликой его измены. Великий князь приказал заковать его и отослать в Москву в заключение.

Недолго пришлось радоваться и Василию Ивановичу своей победе: через месяц с небольшим после взятия Смоленска русское войско потерпело страшное поражение под Оршей (8 сентября 1514 г.). Здесь князь Константин Острожский, начальник литовского войска, отплатил москвичам за ведрошское поражение: до тридцати тысяч человек русской рати пало в битве под Оршей; погибло много воевод и бояр; еще больше было взято в плен. Это поражение могло иметь плачевные последствия. Прежде город за городом спешил сдаться московскому великому князю; теперь они торопились загладить свою вину пред королем и также немедленно сдавались ему. Дело Василия Ивановича казалось вконец проигранным; даже в Смоленске, где остались только те, кто по доброй воле своей согласился служить московскому великому князю, нашлись люди, которые задумали новой изменой поправить свои дела. Владыка смоленский Варсонофий с несколькими знатными смолянами послали известить Сигизмунда, что Смоленск ему легко сдастся.

Но были в Смоленске и люди, хотевшие верно служить Москве; от них московский наместник, князь Шуйский, узнал о замышляемой измене; он велел схватить всех злоумышленников, в том числе и Варсонофия.

Между тем Острожский, рассчитывая, что сами смоляне помогут ему взять город, спешил к Смоленску с небольшим войском. Надежда на изменников не сбылась. Когда войско приблизилось к Смоленску, то увидело страшное зрелище: на городской стене было множество повешенных – один висел в богатой шубе, другой – с серебряным ковшом на шее, третий – с кубком и т. д. Оказалось, что все изменники, кроме владыки, были по приказу Шуйского повешены с теми подарками, какие дал им Василий Иванович за их готовность верно служить ему.

Война с Литвою длилась еще лет семь без особенного успеха для той и другой стороны. Москва искала союзников, и по этому поводу завязались сношения с Германией: не раз император Максимилиан присылал послов в Москву; ездили и русские послы к нему.

В 1522 г. наконец заключено было перемирие, причем Москва удерживала Смоленск до заключения «вечного мира».

Но вечного мира пришлось долго ждать.

Крымские татары уже не были с Москвою в той дружбе, как при Иване III. Менгли-Гирей уже устарел и одряхлел, всеми делами в Крыму орудовали его сыновья да родичи. Это были хищники, готовые за щедрые подарки служить и изменять кому угодно. Они даже нагло вымогали у послов эти подарки. Случалось, брали их сразу и от москвитян, и от литовцев, а при удобном случае опустошали земли и тех и других. Приходилось задаривать грабителей, чтобы откупиться хоть на время от их разбойничьих набегов.

С Казанью тоже шла постоянная вражда. Уже в начале княжения Василия пришлось силою смирять здесь мятеж и измену, но московское войско потерпело сначала неудачу. Василий Иванович желал тут пристроить ханом своего подручника Шиг-Алея, но он не полюбился казанцам, а водворился брат Магмет-Гирея, крымского хана.

В то же время крымский хан вторгся с ордою своей в московские владения, и началось жестокое опустошение. Великий князь уехал из Москвы собирать войско. Хан, впрочем, не мог долго оставаться под Москвою – он ушел с ордою своею и с громадным числом пленных (1521).

Есть известие, что хан принудил московских воевод выдать ему грамоту, по которой они обязывались государевым именем платить ему ежегодную дань. Но счастливый случай избавил Москву от этой беды: на обратном пути Магмет-Гирей захотел овладеть городом Переяславлем-Рязанским; чтобы убедить здешнего воеводу Хабара сдаться, татары ему стали показывать московскую грамоту, а он, захватив ее, велел открыть по неприятелю пальбу из пушек, и множество татар было побито.

Хан отступил от города, а позорная грамота осталась в руках Хабара. Его наградили за это саном боярина; имя его приказано было записать в государственную летопись.

Василию Ивановичу удалось все-таки в конце концов добиться того, что Гирей был изгнан из Казани, а ханом посажен Еналей, брат Шиг-Алея.