Текст книги "Родная старина"

Автор книги: В. Сиповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 95 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]

Герберштейн жалуется, что «всякий немало устанет, столько раз отдавая честь князю, поднимаясь, стоя, благодаря и часто наклоняя голову на все стороны».

Журавлей ели русские, подливая уксусу и прибавляя соли и перцу. Уксус употреблялся вместо соуса или подливки. Кроме того, на стол ставилось кислое молоко, соленые огурцы, груши, приготовленные так же, как огурцы. За журавлями следуют другие кушанья. Подают также различные напитки: малвазию, греческое вино и разные меды. Князь приказывает подавать себе свою чашу один или два раза, причем угощает и послов, говоря:

– Пей и выпивай, и ешь хорошенько, досыта, а потом отдыхай!

Великокняжеский обед длился три или четыре часа, а иногда до ночи.

После того, как послов угощали на царском обеде, те же самые сановники, которые провожали послов во дворец, отводили их обратно в посольский дом, причем бояре утверждали, что им приказано остаться там и увеселять послов. Приносятся серебряные чаши и много сосудов с напитками, и бояре стараются напоить послов допьяна. Бояре большие мастера заставлять пить, говорит Герберштейн, и когда истощены, кажется, уже все поводы к попойке, они начинают пить за здоровье важнейших сановников. Они считают, что при этом неприлично отказываться от чаши. Пьют же следующим образом: тот, кто начинает, берет чашу, выступает на середину комнаты, и, стоя с открытой головой, излагает в веселой речи свои пожелания тому, за чье здоровье пьет; затем, опорожнив чашу, опрокидывает ее над своей головой, чтобы все видели, что он выпил до дна и действительно желает здоровья тому лицу, за кого пьет. Потом велит наполнить кубки и требует, чтобы все пили за того, чье имя он называет. Каждый таким образом должен выйти на середину комнаты и возвращаться на свое место лишь тогда, когда на виду у всех опорожнит свой кубок. Хорошим приемом и радушным угощением считается у русских только то, когда гости напоены допьяна. Чтобы избавиться от чрезмерного питья, по совету Герберштейна, надо притвориться пьяным или спящим.

Желая оказать послам особенную милость, государь приглашал их участвовать на обычной тогдашней потехе – охоте. Вот как описывает одну из таких охот Герберштейн.

Близ Москвы есть место, усеянное кустарником, весьма удобное для зайцев, где, как в зверинце, разводится их великое множество; никто не смеет ловить их или рубить там кустарник под страхом величайшего наказания. Кроме того, князь держит множество их в звериных загонах и в других местах. Каждый раз, когда вздумается ему насладиться этой забавой, он приказывает привозить зайцев из разных мест, ибо, по его мнению, чем больше он поймает зайцев, тем больше ему и чести.

Когда явились по призыву великого князя послы на охоту и исполнили все обряды в честь князя, началась охота. Государь сидел на разукрашенном коне, в великолепной одежде. На нем была шапка, называемая колпаком, имевшая с обеих сторон, спереди и сзади, козырьки, из которых торчали вверх, как перья, золотые пластинки и качались взад и вперед. Одежда на нем была вышита золотом. На поясе висели два продолговатых ножа и такой же кинжал. Сзади, под поясом, у него был кистень (род нагайки, к концу ремня которой прикреплялся металлический шар). С правой стороны ехал бывший казанский царь Шиг-Алей; с левой же два молодые князя, из которых один держал в правой руке секиру (топор) с рукоятью из слоновой кости, другой – булаву, или шестопер. У Шиг-Алея были привязаны два колчана: в одном у него были стрелы, в другом – лук. В поле было более трехсот всадников. Длинным рядом стояло около ста человек охотников. Половина их была одета в одежды черного цвета, а другая – желтого. Неподалеку от них стояли все другие охотники и наблюдатели, чтобы зайцы не пробежали через это место и не ушли бы совсем. Сначала никому не было позволено спустить собак, кроме царя, Шиг-Алея и иноземных гостей.

Князь крикнул, чтоб начинали. Тогда дана была весть всем охотникам. Все они вскрикивают в один голос и спускают больших собак. «Весело было слышать, – говорит Герберштейн, – громкий и разноголосый лай собак, а у великого князя их очень много и притом отличных. Когда выбегает заяц, спускаются три, четыре, пять и более собак, которые отовсюду бросаются за ним, а когда они схватят его, поднимается радостный крик, рукоплескания, будто большой зверь пойман. Если зайцы слишком долго не выбегают, тогда выпускают по приказу великого князя припасенных зайцев из мешков. Эти зайцы иногда, словно сонные, попадают в стаю собак, меж которыми прыгают, как ягнята в стаде. Чья собака затравила больше зайцев, того считают главным победителем. На этот раз, когда после охоты сошлись и свалили зайцев в одно место, насчитано их было больше трехсот».

Кроме псовых охот, князья любили тешиться птичьими охотами. Приученные к охоте соколы и кречеты с налету били лебедей, журавлей, диких гусей и пр., и убитая птица падала к ногам охотников.

Охота, в которой принимал участие Герберштейн, закончилась пиром. «Неподалеку от Москвы было поставлено несколько шатров: первый шатер, большой и просторный, – для великого князя, другой – для Шиг-Алея, третий – для нас, остальные – для других особ. Князь, вошедши в свой шатер, переменил одежду и немедленно позвал нас к себе. Когда мы вошли, он сидел в кресле из слоновой кости. Справа у него был царь Шиг-Алей; слева младшие князья, которым великий князь особенно благоволит».

Когда все расселись, то начали подавать сперва варенья из аниса, миндалю и пр., потом орехи, миндаль и пирожное из сахару. Напитки также подавались, и государь оказывал свою милость, угощая, как это делалось за обедом.

У великого князя была и иная потеха, по словам Герберштейна. Откармливают медведей в обширном, нарочно для этого построенном доме. По приказу князя против них выступают люди низшего звания, с деревянными вилами, и начинают для потехи великого князя бой. Если разъяренные звери их ранят, они бегут к князю и кричат: «Государь, мы ранены!» Великий князь говорит им: «Ступайте, я окажу вам милость» – и приказывает лечить их и наделить одеждами и хлебом.

Власть государя

Наблюдательному Герберштейну приходилось нередко видеть и слышать, как обращался великий князь с боярами и другими близкими людьми и как они относились к своему государю. «Властью над своими подданными, – говорит Герберштейн, – московский государь превосходит едва ли не всех самодержцев в целом мире». И личность подданных, и их имущество совершенно во власти его. Все должны беспрекословно исполнять желания великого князя. Богатые люди должны служить безвозмездно при дворе великого князя, в посольстве или на войне; только беднейшим из своих приближенных великий князь платит небольшое жалованье по своему усмотрению. Знатнейшим, которые отправляют посольства или другие важные должности по приказу великого князя, даются в управление области или села и земли; причем, однако, им приходится уплачивать князю ежегодную подать с этих земель, так что в пользу управляющих идут лишь судебные пошлины и другие доходы. Великий князь позволяет пользоваться такими владениями по большей части в продолжение полутора лет; если же хочет оказать кому-либо особенную милость и расположение, то прибавляет еще несколько месяцев. Но по прошествии этого времени всякое жалованье прекращается, и целые шесть лет такой человек должен служить даром.

При княжеском дворе, рассказывает Герберштейн, был дьяк Василий Третьяк Далматов. Он пользовался особенной милостью великого князя. Но вот был он назначен государем в посольство в Германию. Издержки предстояли немалые. Стал Далматов жаловаться, что у него нет денег на дорогу и другие расходы. За это, по приказу Василия Ивановича, он был схвачен и отвезен в Белоозеро в заключение. Именье его движимое и недвижимое было отобрано в великокняжескую казну, братьям и наследникам не досталось и четвертой части. Если послы, отправленные к иноземным государям, привозят какие-нибудь драгоценности, то князь отбирает это в свою казну, говоря, что даст боярам за то другую награду. Так, когда послы, ездившие к императору германскому, привезли с собой подарки: золотые ожерелья, цепи, испанские дукаты, серебряные чаши и пр., то почти все более ценное отобрано было в государеву казну. «Когда я спрашивал у русских послов, правда ли это, – говорит Герберштейн, – то один из них отрицал, боясь унизить своего князя в глазах иноземца; другой же говорил, что князь приказал принести к себе подарки, чтоб посмотреть их. Но придворные не отвергали того, что более ценные вещи отбираются у бояр великим князем.

А. М. Васнецов. «В Московском Кремле». Начало XX в.

– Так что же, – говорили они при этом, – государь вознаградит их другою милостью».

Он имеет власть как над светскими, так и над духовными особами и беспрепятственно по своему желанию распоряжается жизнью и имуществом всех. Из советников его никто не пользуется таким значением, чтобы осмелиться в чем-либо противоречить ему или быть другого мнения. Они открыто признают, что воля князя есть воля Бога и что князь делает, то делает по воле Божией. Они даже называют своего государя «Божьим ключником» и верят, что он является исполнителем воли Божией. Сам князь, когда его умоляют о каком-нибудь заключенном, обыкновенно отвечает:

– Будет освобожден, когда Бог велит.

Если кто-либо спрашивает о неизвестном или сомнительном деле, то обыкновенно говорят:

– Про то ведает Бог да великий государь!

Личность Василия Ивановича, видимо, сильно занимала Герберштейна: к своим запискам он приложил даже рисунок, изображающий великого князя в шубе и меховой шапке.

Грановитая палата. Современный вид

Военное дело

Большая военная сила Московии тоже обращала на себя внимание иноземцев. Московские послы с гордостью заявляли иноземцам, что по первому требованию московского государя в несколько дней может слететься, подобно пчелам, огромное войско в двести или триста тысяч всадников… Если это немного и преувеличено, то все же известно, что московская рать обыкновенно бывала очень многочисленна. По словам Герберштейна, у Василия был уже и постоянный, но небольшой пеший отряд воинов, состоящий из 1500 наемных литовцев и всяких иноземцев. Главные же военные силы состояли из конницы, которая являлась во всеоружии лишь во время войны.

Через год или через два великий князь приказывает делать набор и переписывать боярских детей, чтобы знать их число и сколько у каждого из них людей и лошадей. Военную службу отбывают все те, которые могут по своему состоянию. Редко они наслаждаются покоем: почти постоянно идет война то с литовцами, то со шведами, то с татарами. Даже если и нет никакой войны, то все-таки ежегодно выставляется на южной украине около Дона и Оки тысяч двадцать войска для охраны от набегов и грабежей крымских татар. Эти отряды обыкновенно каждый год сменяются; но в военное время все, обязанные службою, должны служить там, где великий князь укажет, и столько времени, сколько понадобится.

Русское войско в те времена было плохо устроено.

Лошади у конницы были хотя крепкие и выносливые, но мелкие, некованые, и с самой легкой уздой. Седла были устроены так, чтобы можно было без труда оборачиваться во все стороны и пускать стрелы. Всадники сидят на лошадях, до того подогнув ноги, что ударом копья нетрудно их выбить из седла. Немногие употребляют шпоры, а большая часть – плетку, которая всегда висит на мизинце правой руки, чтобы ее можно было употребить в дело тотчас, как представится надобность.

Обыкновенное оружие – лук, стрел ы, топор и кистень. Саблю употребляют по большей части богатейшие и благороднейшие. Длинные кинжалы, висящие наподобие ножей, бывают нередко так запрятаны в ножны, что их трудно вытащить; употребляли также копья и дротики или небольшие пики. Повод у узды обыкновенно длинный, на конце разрезанный; его надевают на палец левой руки, чтобы можно было свободно действовать луком. Хотя в одно и то же время всадник держит в руках узду, лук, саблю и плеть, однако довольно ловко управляется со всем этим.

Знатные и богатые люди употребляют на войне хорошее охранительное вооружение: разного рода латы, кольчуги, поручи и проч. Весьма немногие имеют шлем, заостренный сверху и с украшенной верхушкой.

Те, которые победнее, довольствуются часто одеждой, плотно подбитой хлопчатой бумагой или пенькой, так называемыми тегиляями и такими же колпаками. В толще тех и других вделывались куски железа, так что прорубить тегиляи было очень трудно. Вооружение русских воинов недалеко ушло вперед с XIV в.

С пушками и вообще с огнестрельным оружием русские еще плохо справлялись. Частые войны с татарами, причем надо было больше всего рассчитывать на быстроту движения и приходилось проезжать большие пространства по степи, повели к тому, что пешего войска, за исключением упомянутого небольшого отряда, не было. Быстрое, внезапное нападение на врага, преследование его или бегство от него, – вот в чем главным образом, по понятиям русских, состояла война. Понятно, что пехота и пушки при таком способе войны были бы лишь бременем.

Но при Василии Ивановиче все же положено было начало пехоте, а также стали мало-помалу пускать в дело и пушки, особенно при осаде городов (осада Смоленска).

Русские редко брали города с бою, приступом, обыкновенно брали «измором», т. е. принуждали жителей сдаться долгой осадой, голодом или пользовались изменой. У Василия Ивановича были пушечные литейщики из немцев и итальянцев: лили они пушки, ядра и пули. Но русские, по словам Герберштейна, вовсе не умеют ими пользоваться в сражении, полагаются больше всего на быстроту нападений. «У разных народов, – говорит он дальше, – большое различие в образе войны, как и в других делах» и приводит такое сравнение между русским, татарином и турком: «Московит, как только ударится в бегство, уже не помышляет о другом средстве к спасению, кроме бегства. Когда враг догонит его или хватит, он уже не защищается и не просит пощады, а покорно предается своей судьбе. Татарин же, сброшенный с лошади, оставшись без всякого оружия, даже тяжко раненный, обыкновенно защищается до последнего издыхания, – руками, ногами, зубами и чем только может. Турок, лишившись всякой надежды на помощь и спасение, бросает оружие, умоляет о помиловании, складывает руки, чтоб его вязали, протягивает их победителю, надеясь сохранить жизнь своим пленом».

Особенно удивляла иностранцев необыкновенная выносливость русского воина. Если есть у него, говорит Герберштейн, толченое просо в мешочке длиною в две ладони, потом фунтов восемь или десять соленого свиного мяса и соль, смешанная, если он богат, с перцем, то он вполне доволен. Кроме того, всякий воин носит с собою топор, трут, кастрюлю, и если приходит куда-нибудь, где нет никаких плодов, – ни чесноку, ни луку, ни дичины, то разводит огонь, наполняет горшок водою, в которую кладет полную ложку проса, прибавляет соли и варит, – и господин, и холопы живут, довольствуясь этой пищей. Если господин слишком голоден, то съедает все, а холопы иногда постятся дня два-три. Если господин хочет отобедать получше, то к этому прибавляет кусочек свинины. Это говорится о людях посредственного состояния. Вожди же войска и другие начальники иногда приглашают к себе этих бедных людей, которые, хорошо пообедав, иногда в течение двух-трех дней воздерживаются от пищи. Когда у воинов есть овощи, лук, чеснок да хлеб, то они легко могут обойтись без всего другого.

В сражениях они полагаются на многочисленность своих сил более, нежели на мужество воинов и на хорошее устройство войска, стараются обойти неприятеля и напасть на него с тылу.

Нравы и обычаи

Любопытны также некоторые, хотя и отрывочные, сведения у иноземных писателей о нравах и обычаях русских пятнадцатого-шестнадцатого столетий. Более известий находим опять у Герберштейна.

Набожность наших предков и соблюдение ими внешних обрядов бросались в глаза иноземцам. Герберштейн сообщает, что русские не только соблюдали все большие посты, причем в Великом посту некоторые воздерживаются не только от рыбы, но принимают пищу лишь в воскресенье, вторник, четверг и субботу, а в остальные дни вовсе не едят или довольствуются куском хлеба и водой. На монахов же наложены посты еще более строгие: многие дни они должны довольствоваться одним квасом.

Проповедников, свидетельствует Герберштейн, нет у русских. Они полагают, что достаточно присутствовать при богослужении и слышать евангелие, послания и поучения других учителей (Отцов Церкви: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста). Русские думают этим избежать различных толков и ересей, которые большей частью рождаются от проповедей. В воскресенье объявляют праздники будущей недели и читают громогласно исповедь (исповедание веры). Они считают истинным и обязательным для всех то, во что верит или что думает сам князь. «Московиты, – говорит Герберштейн, – хвалятся, что они одни только христиане, а нас (католиков) они осуждают, как отступников от первобытной церкви и древних святых установлений». Русские монахи издавна стараются распространять слово Божие у идолопоклонников, отправляются в разные страны, лежащие на севере и востоке, куда достигают с великим трудом и опасностью. Они не ждут и не желают никакой выгоды, напротив, иногда даже погибают, запечатлевая учение Христово своею смертью, стараются единственно только о том, чтобы сделать угодное Богу, наставить на истинный путь души многих заблудшихся, привести их ко Христу. Эта ревность к вере сказывалась и в набожности русских. Герберштейна поражает «удивительное стечение племен и народов» в известные дни у Троице-Сергиевского монастыря, куда ездит часто сам князь, а народ стекается ежегодно в праздники и питается от щедрот монастыря. Знатные люди чтят праздники тем, что прежде всего отправляются к обедне; затем надевают пышную одежду и бражничают. Простой же народ, слуги и рабы, большею частью после обедни работают, говоря, что «праздновать и гулять – господское дело». Только в торжественные дни (праздники Рождества, Пасхи и некоторые другие) и черный люд «гуляет», предаваясь по большей части пьянству.

Парни и ребята любили тешиться в праздничные дни кулачными боями. Бойцов сзывают свистом: они немедленно сходятся, и начинается рукопашный бой. Бойцы приходят в большую ярость, бьют друг друга кулаками и ногами без разбору в лицо, шею, грудь, живот или стараются друг друга повалить. Случается, что некоторых убивают до смерти. Кто побьет большее число противников, дольше остается на месте и мужественнее выносит удары, того хвалят и считают победителем.

Парилка – важная часть повседневной жизни русского человека. Миниатюра

Грубость нравов сказывалась также в пытках и в телесных наказаниях, – сказывалась она и в отношениях помещиков к поселянам, господ к слугам. Поселяне, по свидетельству Герберштейна, работают на своего господина (т. е. землевладельца, на земле которого они живут) шесть дней, седьмой же остается на их собственную работу. Они имеют участки полей и лугов, которые дает им господин и от которых они кормятся; но положение их крайне жалкое: их называют «черными людишками», могут часто безнаказанно обижать и грабить. Благородный, как бы он не был беден, считает для себя позором и бесславием добывать хлеб своими руками. Простолюдины-работники, нанимаясь в работу, получают за труд в день полторы деньги; ремесленник получает две деньги. Несмотря на то что это были вольнонаемные люди, наниматель считал себя вправе побоями принуждать их усерднее работать. «Если их не бить хорошенько, – говорит Герберштейн, – они не будут прилежно работать». Кроме наемных слуг, у всех знатных были холопы и рабы, большею частью купленные или из пленных.

«Рабство до такой степени вошло в обычай, – говорит тот же писатель, – что и в тех случаях, когда господа, умирая, отпускают на волю рабов, эти последние обыкновенно тотчас же продаются в рабство другим господам. Если отец продаст в рабство сына, как это в обычае, и сын каким-либо образом станет свободным, то отец имеет право во второй раз продать его. Только после четвертой продажи отец теряет свои права над сыном. Казнить смертью рабов, как и свободных, может только один князь».

Положение женщины было тоже печально: в простонародье она была «вековечною работницей» на свою семью, рабою мужа своего, да и в высшем кругу женщина была невольницей и в семье отца, и в семье мужа. Девушка не могла по своей воле выйти замуж: приискивал жениха ей отец; также и жених женился не по своей воле. Свадьба была сделкой между отцом невесты и отцом жениха. Они сходятся вместе и толкуют о том, что отец даст дочери в приданое. Порешив дело о приданом, назначают день свадьбы. Жениху не позволяют видеться с невестой до окончательного скрепления договора. Когда жених изъявляет настойчиво желание если не говорить с невестой, то по крайней мере увидать ее, родители обыкновенно говорят ему:

– Узнай, какова она, от других, которые знают ее.

В приданое большей частью даются лошади, одежды, утварь, скот, рабы и т. п. Приглашенные на свадьбу посылают невесте также подарки. Жених тщательно замечает их, посылает к ценовщикам оценивать их и старается потом отблагодарить подаривших или деньгами, или подарками той же стоимости. Он это обязан сделать и притом по верной оценке: иначе подарившие могут потребовать у него вознаграждения за свои подарки по своему усмотрению вдвое и более против настоящей их цены.

После смерти первой жены позволяется вступить во второй брак, но смотрят на это уже неодобрительно; жениться на третьей жене не позволяют без важной причины; брать четвертую жену не допускают никого и считают это делом совсем не христианским. Развод считался тяжким грехом.

Супружеское счастье и хорошая семейная жизнь были довольно редкими явлениями. Это и понятно: женились не по своему выбору и сердечному влечению, а по приказу родителей и по расчету.

Жена знатного или благородного человека в доме мужа была затворницей. Женщина, которая не живет, заключившись в своем доме, не считается благонравною; но зато высоко чтят ту, которой не видят посторонние и чужие люди. Заключенные дома женщины занимаются обыкновенно пряжей и разными рукоделиями. Все домашние работы делаются руками рабов и рабынь. У бедных людей жены исправляют всякие домашние работы.

Весьма редко пускают жен в церковь да к близким знакомым, в общество друзей; только старые женщины пользовались большей свободой.

Праздничным удовольствием для женщин были качели, которые устраивались в садах у всех зажиточных людей. Забавлялись женщины также пением песен, хороводами и пр.

Русские на своих жен смотрели как на детей или как на рабынь и старались держать их в страхе и повиновении. Суровое, грубое обращение мужа с женою, даже побои, до такой степени вошли в обычай, что считались чуть ли не знаком любви мужа к жене и заботливости его о семье.

Герберштейн рассказывает такой случай:

«В Московии живет один немец-кузнец, по имени Иордан, который женился на русской. Поживши несколько времени с мужем, она однажды ласково спросила его:

– Почему ты не любишь меня?

– Напротив того, я очень люблю тебя! – отвечал тот.

– Я еще не имею, – сказала она, – знаков твоей любви.

Муж стал ее расспрашивать, какие знаки любви разумеет она. Жена ему отвечала:

– Ты никогда меня не бил!

Немного спустя Иордан жестоко побил жену и признавался мне, – говорит Герберштейн, – что после этого она стала любить его гораздо больше, чем прежде. Кончилось тем, что он побоями изуродовал свою жену».