Текст книги "Кавказский отчим. Девочка монстра (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Кавказский отчим. Девочка монстра

Глава 1

Арина

Смерть пахнет дешёвыми гвоздиками и разбитыми мечтами.

Я стою у края могилы и чувствую, как моя жизнь рассыпается в прах вместе с телом бабули. Дождь хлещет по лицу, смывая тушь, которую я наносила утром дрожащими руками. Хорошо. Пусть смывает всё – макияж, надежды, иллюзии о том, что у меня есть будущее.

Восемнадцать лет. Восемнадцать чертовых лет я думала, что знаю, как устроен мир. Что буду учиться в университете, работать, жить как нормальные люди. А теперь у меня есть только чёрное платье, которое мне мало, и тридцать тысяч рублей – всё наследство.

– Соболезную, дорогая, – бормочет очередная тётка, сжимая мою руку липкими от слёз пальцами. – Елена Петровна была святой женщиной.

Да, была. Единственным светлым пятном в этом гребаном мире. А теперь её нет, и я одна среди чужих людей, которые смотрят на меня с жалостью.

– Арина.

Голос разрезает воздух, как лезвие по коже. Низкий, хриплый, с горским акцентом. Я поворачиваюсь и замираю.

Мужчина. Высокий, широкоплечий, в дорогом чёрном костюме. Типичный кавказец – смуглая кожа, резкие скулы, квадратная челюсть, нос с лёгкой горбинкой. Тёмные волосы зачёсаны назад, на висках серебристая проседь. Глаза чёрные, холодные, безжалостные. Глаза человека, который привык брать то, что хочет, и не слушать возражений.

Я его никогда не видела. Уверена. Такого мужчину невозможно забыть.

– Кто вы? – шепчу я, и мой голос звучит жалко.

– Камран Байрамов, – представляется он с явной неохотой. – Муж твоей матери.

Удар. Прямо в солнечное сплетение.

– Что? – выдыхаю я. – Какой муж? Мама в коме!

– Была в коме, – поправляет он холодно. – Ира умерла вчера вечером.

НЕТ. Это не может быть правдой. Мама не могла умереть, не приходя в сознание. Я должна была её увидеть, поговорить с ней, хотя бы раз в жизни…

– Вы лжёте! – кричу я, и мой голос эхом разносится по кладбищу.

– Я не лгу, – отвечает он ровно, без эмоций. – И не повышай на меня голос.

Его тон такой властный, такой привычный к подчинению, что я инстинктивно замолкаю. А потом взрываюсь от злости.

– Да кто вы такой, чтобы мне что-то запрещать?! – визжу я. – Я вас в глаза не видела!

– Теперь увидела, – сухо отвечает он. – И привыкай. Согласно завещанию твоей матери, я твой опекун до двадцати одного года.

Мир вокруг меня сжимается до размера булавочной головки.

– Какой нахрен опекун?! Мне восемнадцать!

– И что? – он смотрит на меня как на надоедливого ребёнка. – Думаешь, совершеннолетие автоматически даёт тебе мозги?

– У меня есть мозги!

– Где? – насмешливо спрашивает он. – Покажи. У тебя есть деньги? Работа? Место, где жить? Хоть какие-то полезные навыки?

Каждый вопрос – как пощёчина. Я сжимаю кулаки до боли.

– Это временные трудности…

– Это твоя реальность, – обрывает он меня. – Ира очень просила меня о тебе позаботиться. Я дал слово умирающей женщине.

– Вам плевать на меня! – взрываюсь я. – И на мою мать тоже было плевать!

Что-то меняется в его лице. Становится жёстче, опаснее.

– Мать, которая три года скрывала от мужа существование собственной дочери? – холодно спрашиваю я. – Которая ни разу тебя не навестила, не позвонила, не прислала денег? А вот мне о тебе придётся заботиться, нравится мне это или нет.

– Ну и что вы собираетесь со мной делать? – язвлю я. – Посадить на цепь?

– У меня есть дом. Будешь там жить. Еда, одежда, крыша над головой – всё, что положено.

– А взамен?

– Взамен будешь вести себя прилично и не доставлять проблем.

– А если буду доставлять?

Он смотрит на меня долго, оценивающе. В его взгляде нет ни капли тепла.

– Тогда мне придётся принять меры.

– Какие меры?

– Увидишь, если заставишь.

Гроб бабули опускают в землю, и я слышу глухой стук земли о крышку. Окончательный звук. Звук конца всего, что было мне дорого. Мне плохо мое сердце выворачивает наизнанку, оно кровоточит от боли и хочется зарыдать. Но рядом этот ублюдок и при нес я рыдать не собираюсь. На душе пусто и холодно. А еще страшно. Мать тоже умерла…И кто у меня теперь есть? Вот этот гад?

– У меня нет выбора, – шепчу я.

– Нет, – соглашается он без сочувствия. – Нет выбора.

– Ненавижу вас.

– Мне всё равно.

Эти три слова ранят больше любой пощёчины. Мне всё равно. Я ему просто безразлична. Зачем тогда? Насрать на какие-то обещания!

– Пойдём, – приказывает он, беря меня за локоть.

Его рука большая, жёсткая, и от неё исходит тепло. Я дёргаюсь, пытаясь освободиться, но он не отпускает.

– Отпустите!

– Не буду. Ты можешь идти сама или я потащу тебя. Выбирай.

Я смотрю ему в глаза и понимаю – он не блефует. Этот человек реально готов тащить меня силой.

– Хорошо, – сдаюсь я. – Иду сама.

Камран

Ещё одна проблема в моей жизни.

Я веду к машине эту светловолосую фурию и думаю о том, что надо было отказаться. Надо было сказать Ире "нет", когда она умоляла меня позаботиться о дочери. Но я дал слово. А слово горца – закон.

Даже если это слово превращает мою жизнь в ад.

Арина идёт рядом, источая ненависть как жар. Я никогда её не видел до сегодняшнего дня. Ира тщательно скрывала её существование. Говорила, что дочь умерла в младенчестве. И только умирая, призналась в обмане.

Красивая девчонка, ничего не скажешь. Длинные светлые волосы, зелёные глаза, точёные черты лица. Классическая русская красота. Но характер у неё, видимо, гнилой – избалованная, наглая, не знает слова "нельзя". Ещё один "подарок" от Иры.

Три года. Три чертовых года мне придётся с ней возиться.

– Сядь, – приказываю я, открывая дверцу машины.

Она садится, демонстративно хлопнув дверцей. Пристёгивается с таким видом, словно делает мне одолжение.

Завожу двигатель, выезжаю с кладбища. В зеркале заднего вида вижу, как она смотрит на удаляющиеся могилы. Слёзы катятся по щекам.

– Больно? – спрашиваю я, не знаю зачем.

– А вам какое дело? – огрызается она.

– Никакого.

– Тогда не спрашивайте.

Дерзкая сучка. Хорошо, что Ира не дожила до того, чтобы увидеть моё отношение к её "тайне". Три года брака, а она ни словом не обмолвилась о дочери. Какая мать так поступает?

– Слушай внимательно, – говорю я, не отрывая глаз от дороги. – Я не твой друг. Не добрый дядюшка. Не наставник. Я мужчина, который дал слово твоей матери, и теперь вынужден это слово держать.

– Как благородно, – язвит она.

– Заткнись и слушай. У меня есть дела поважнее, чем няньчиться с избалованной девчонкой. Поэтому правила простые: ведёшь себя тихо, не доставляешь проблем – живёшь спокойно. Начинаешь выкобениваться – получаешь по заслугам.

– Какие заслуги?

– Узнаешь, если заставишь.

Она поворачивается ко мне, и я вижу боковым зрением, как сверкают её зелёные глаза.

– Вы меня запугиваете?

– Я тебя предупреждаю.

– А разница есть?

– Есть. Запугивание – это когда угрожают. Предупреждение – это когда объясняют правила.

Подъезжаем к дому, и она резко вдыхает, увидев особняк.

– Здесь я буду жить? – спрашивает она тише.

– Мы, – поправляю я. – Здесь будем жить мы.

Паркую машину, выхожу. Она сидит, не двигается.

– Выходи, – приказываю я.

– А если не хочу?

– Вытащу силой.

Она смотрит на меня, оценивая серьёзность угрозы. Видимо, понимает, что я не шучу, потому что выходит сама.

Провожу её в дом, показываю холл. Она вертит головой, разглядывает мраморные полы, хрустальные люстры.

– Богато живёте, – язвительно замечает она.

– Живу как заработал.

– А как заработали?

– Не твоё дело.

Поднимаемся на второй этаж. Открываю дверь в гостевую комнату.

– Твоя комната, – говорю я.

Она заходит, осматривается. Комната обычная – кровать, шкаф, стол. Ничего лишнего.

– А где мои вещи?

– Какие вещи?

– Мои книги, фотографии, всё остальное…

– В квартире, которую я уже сдал хозяину.

Она бледнеет.

– Как сдали?! Без моего разрешения?!

– Аренда закончилась. Денег на продление у тебя нет.

– Но там были мои вещи!

– Пусть этим занимается владелец. Я приказал все там выбросить.

Она смотрит на меня с таким ужасом, словно я убил у неё на глазах котёнка.

– Вы… вы выбросили фотографии бабули?

– Хлам никому не нужен.

– ЭТО НЕ ХЛАМ! – кричит она. – ЭТО МОЯ ЖИЗНЬ!

– Была твоя жизнь, – холодно поправляю я. – Теперь у тебя другая жизнь.

Она падает на кровать, закрывает лицо руками. Плечи дрожат.

– Я хочу домой, – шепчет она.

– Дома больше нет.

– Хочу к бабуле.

– Бабули больше нет.

– Хочу свою старую жизнь.

– И её больше нет.

Каждое моё слово – как удар. Но лучше она поймёт сразу, чем будет питать иллюзии.

– Что вы от меня хотите? – плачет она.

– Хочу, чтобы ты не доставляла мне проблем. Ела вовремя, спала вовремя, не шумела. Три года пролетят быстро.

– А потом?

– Потом будешь жить как хочешь.

– Если доживу, – мрачно говорит она.

– Доживёшь. Я не садист.

– Тогда кто вы?

Хороший вопрос. Кто я? Человек, который держит слово? Или мужчина, который пожалел о данном обещании?

– Я тот, кто будет тебя контролировать следующие три года, – отвечаю я. – И лучше тебе это принять.

Выхожу из комнаты, оставляя её одну.

В своём кабинете достаю из сейфа документы. Завещание Иры. Её последняя просьба, написанная дрожащей рукой: "Камран, у меня есть дочь. Арина. Ей восемнадцать. Живёт с бабушкой. Я никогда не была хорошей матерью. Но ты… ты хороший человек. Позаботься о ней. Прошу."

Хороший человек. Если бы она знала, о чём я думаю, глядя на её светловолосую дочку. Отчим, блядь. Этого только не хватало.

Три года рядом с красивой, дерзкой, невыносимой блондинкой, которая даже не знала о моём существовании.

Ира, какого чёрта ты об этом вообще попросила? И почему скрывала её от меня?

За окном садится солнце. Первый день закончился.

Осталось тысяча девяносто четыре дня.

Но кто считает?

Глава 2

Арина

Я просыпаюсь в чужой постели, в чужом доме, и на мгновение не понимаю, где нахожусь. А потом память обрушивается лавиной: бабуля мертва, мама мертва, а я – пленница человека, который называет себя моим опекуном и отчимом.

Солнце светит в огромные окна, за которыми простирается идеально ухоженный сад и чертов забор с колючей проволокой. Красота и тюрьма в одном флаконе.

Часы на тумбочке показывают половину седьмого. Завтрак в семь. Он предупредил, чтобы я не опаздывала.

А что, если опоздаю? Что он мне сделает – отшлёпает? Поставит в угол?

Идея проверить его границы кажется всё более заманчивой.

Я намеренно медленно принимаю душ, возюсь с одеждой, крашусь. Пусть ждёт. Пусть злится. Может, тогда поймёт, что я не какая-то покорная овечка, которой можно командовать.

В столовую спускаюсь в четверть восьмого. Камран сидит во главе стола с газетой и чашкой кофе. Даже не поднимает глаз, когда я вхожу.

– Доброе утро, – говорю я вызывающе.

– Опоздала, – констатирует он, не отрываясь от газеты.

– На пятнадцать минут. Подумаешь.

Теперь он поднимает взгляд. Холодный. Раздражённый. Камран выглядит ещё более суровым утром – резкие черты лица словно вырублены из камня.

– Садись. Ешь.

– А если не хочу?

– Тогда не ешь. Но следующий приём пищи будет только в обед.

Наглость! Я сажусь за стол, демонстративно игнорируя еду. Хочу посмотреть, что он будет делать.

Он ничего не делает. Просто читает газету и пьёт кофе. Словно меня здесь нет.

– Вы меня игнорируете? – не выдерживаю я.

– Ты опоздала, капризничаешь и ведёшь себя как избалованный ребёнок, – отвечает он, не поднимая глаз. – Зачем мне тратить на это время?

– Я не ребёнок!

– Ведёшь себя как ребёнок – получаешь соответствующее отношение.

Я встаю так резко, что стул чуть не падает. Мои волосы разлетаются, глаза явно сверкают от злости.

– Пошли вы к чёрту! Не буду терпеть такое отношение!

Наконец-то он откладывает газету. Смотрит на меня с таким выражением, словно я – назойливая муха.

– Зарема! – окликает он.

В столовую входит экономка.

– Да, Камран?

– Арина завтракать не будет. Убери всё.

– Но…

– Убери, – повторяет он железным тоном.

Зарема начинает убирать тарелки, и я понимаю – он серьёзно. Реально оставит меня без еды из-за каких-то пятнадцати минут опоздания.

– Хорошо! – кричу я. – Буду есть!

– Поздно, – спокойно отвечает он. – Момент упущен.

– Что за дебильные правила?!

Он встаёт, подходит ко мне. Высокий, широкоплечий, нависает сверху как горная скала. Кто он? Дагестанец? Очень смуглая кожа, резкие, но красивые черты лица, нос с лёгкой горбинкой. Тёмные волосы зачёсаны назад, на висках серебристая проседь. Глаза чёрные, как горная пропасть, и в них нет ни капли тепла. Только холодная мужская власть, которая не терпит возражений.

– Правила простые, Арина. Завтрак в семь. Обед в час. Ужин в семь вечера. Опоздания не допускаются.

– А если я заболею? Если у меня будут дела?

– Какие дела? – усмехается он. – Ты никуда не ходишь. Не работаешь. Не учишься. Твоё единственное дело – быть вовремя на приёмах пищи.

– Не учусь? – взрываюсь я. – А как же университет? Как же моё будущее?

– Твоё будущее сейчас здесь. В этом доме.

– До двадцати одного года? А потом что?

Он пожимает плечами с безразличием, которое ранит больше любых слов.

– Потом видно будет.

– Вы же обещали маме позаботиться обо мне!

– Забочусь. Крыша над головой, еда, одежда. Больше тебе ничего не нужно.

Я смотрю на него и понимаю – ему плевать на меня. Совершенно плевать. Я для него досадная обязанность, от которой он хочет избавиться как можно быстрее.

– Ненавижу вас, – шепчу я.

– Взаимно, – холодно отвечает он.

Удар. Прямо в сердце. Он даже не пытается быть вежливым.

– Тогда зачем меня взяли?

– Потому что дал слово. А я всегда держу слово.

– Даже если это слово вам в тягость?

– Даже тогда.

Он поворачивается, собирается уйти.

– Подождите! – окликаю я. – У меня есть вопросы!

– Слушаю, – говорит он, не оборачиваясь.

– Можно мне позвонить друзьям? Сказать, что я в порядке?

– Нет.

– Почему?

– Потому что нельзя.

– Можно выйти в сад?

– Можно. В сопровождении охраны.

– Можно пойти в магазин?

– Зачем? Всё необходимое есть дома.

– Можно хотя бы книги?

Он оборачивается, смотрит на меня с лёгким удивлением.

– Читать умеешь?

– Очень смешно.

– В библиотеке есть книги. Можешь читать.

– Спасибо и на том, – язвлю я.

– Не за что, – серьёзно отвечает он.

Он уходит, оставляя меня одну в огромной столовой. Сажусь обратно за стол, чувствую, как подступают слёзы.

Он меня ненавидит. Открыто, честно ненавидит. И я ему абсолютно безразлична. Как мне жить дальше, как продержаться и не сойти с ума. Я хочу поступить в универ, как мечтала бабуля. Я хочу что-то из себя представлять, а не три года быть мебелью. Бабушкааа, почему ты меня оставила? Бабулечка моя, сил нет…Я сама скоро умру от горя.

Камран

Чёртова избалованная девчонка.

Я сижу в своём кабинете и пытаюсь сосредоточиться на работе, но мысли постоянно возвращаются к завтраку. К её наглости. К тому, как она смотрела на меня своими огромными глазами, когда я сказал, что ненавижу её.

Может, перегнул палку.

Но нет. Она должна понять с самого начала: я не нянька и не добрый дядюшка. Я взял её только потому, что обещал Ире. И чем быстрее она это усвоит, тем лучше для всех.

Проблема в том, что она красивая. Чертовски красивая. Длинные светлые волосы цвета спелой пшеницы, в которые так и хочется зарыться пальцами. Кожа нежная, бледная, с лёгким румянцем на щеках. А глаза… зелёные, как весенняя трава, большие, выразительные. Когда злится, становится ещё красивее – глаза блестят, щёки горят, пухлые губы сжимаются в упрямую линию. Фигурка миниатюрная, но уже женская – грудь наполняет футболку, бёдра округлые под джинсами.

Русская красота. Классическая, аристократичная. Полная противоположность смуглым кавказским женщинам, к которым я привык.

Мне это не нравится. Не нравится, что я это замечаю.

Три года назад, когда женился на Ире, я понятия не имел, что у нее есть взрослая дочь. Поразиться ее равнодушию к девчонке? Я поразился. Честно. Нищета, отсутствие денег, мрак. Ирка даже не помогала. Я так понял была в контрах с матерью. Дочь бросила.

А теперь… теперь она выросла. И стала проблемой.

Стук в дверь прерывает мои мысли.

– Войдите.

Входит Зарема.

– Камран Ибрагимович, можно поговорить?

– О чём?

– О девочке.

Я отклоняюсь в кресле, жестом предлагаю ей сесть.

– Слушаю.

– Ты слишком строг с ней.

– Я выполняю свои обязанности опекуна.

– Ты с ней обращаешься как с врагом.

– А она ведёт себя как враг.

Зарема вздыхает.

– Она потеряла всех близких людей. Она напугана и одинока. Немного понимания…

– Понимания у меня нет, – перебиваю я жёстко. – Есть только обязательства. В нашей культуре мужчина отвечает за женщин своей семьи. Даже если эти женщины ему в тягость.

– Она же ребёнок!

– Ей восемнадцать. Совершеннолетняя. У нас в горах в её возрасте уже троих детей рожают.

– В паспорте да. А в душе – напуганная девочка.

Я встаю, подхожу к окну. Вижу Арину в саду. Она сидит на скамейке с книгой, но не читает. Просто смотрит на забор.

– Что ты от меня хочешь, Зарема?

– Дай ей время привыкнуть. Не ломай её сразу.

– Я её не ломаю. Я устанавливаю правила.

– Слишком жёсткие правила.

Оборачиваюсь к ней.

– У меня нет времени нянчиться с избалованной девчонкой, о которой я узнал три месяца назад, – отвечаю я. – У меня есть дела поважнее.

– Тогда зачем взял?

Хороший вопрос. Зачем взял? Из-за обещания Ире? Или из-за чего-то ещё?

– Потому что обещал, – отвечаю я.

– И теперь жалеешь?

– Да, – честно говорю я. – Жалею.

Зарема качает головой.

– Она хорошая девочка, Камран. Просто немного дикая.

– Слишком дикая.

– Зато красивая.

Смотрю на неё внимательно. В её глазах читается что-то такое…

– К чему ты клонишь?

– Ни к чему, – невинно отвечает она. – Просто констатирую факт.

Она уходит, а я снова смотрю в окно. Арина всё ещё сидит на скамейке. Ветер трепет её волосы, солнце играет на коже.

Красивая. Да, красивая.

И это проблема.

Потому что красивых женщин я знаю, как использовать. А с опекаемыми подопечными такого делать нельзя.

Значит, нужно держать дистанцию. Выполнять формальные обязанности и ждать, когда ей исполнится двадцать один.

Три года. Всего три года.

Справлюсь.

Должен справиться.

Иначе я стану тем, кем обещал себе никогда не становиться.

Арина

Я сижу в саду уже третий час и думаю о побеге. Охранник стоит в пяти метрах – тоже кавказец, широкоплечий, с автоматом за спиной. Делает вид, что меня не видит, но я чувствую его взгляд.

Камран Байрамов – типичный горец-самодур. Наверняка привык, чтобы женщины ему беспрекословно подчинялись, молчали в тряпочку и рожали детей. А я – белокурая русская, которая не знает слова "нельзя".

Ненавидит открыто. Не скрывает.

И знаете что? Хорошо. Пусть ненавидит. Зато честно.

Лучше честная ненависть, чем фальшивая забота.

Но что мне теперь делать? Три года. Три чертовых года в этом доме с человеком, который меня терпеть не может.

Я встаю, иду к забору. Охранник напрягается, но не вмешивается.

Три метра в высоту. Колючая проволока. Камеры.

Но я видела в кино, как люди перелезают через такие заборы. Нужна только правильная подготовка.

– Далеко собралась?

Его голос за спиной заставляет меня подпрыгнуть. Оборачиваюсь – Камран стоит в нескольких шагах, руки в карманах.

– Изучаю периметр, – дерзко отвечаю я.

– И к каким выводам пришла?

– К выводам, что вы параноик.

– Возможно. Но живой параноик.

Он подходит ближе, смотрит на забор.

– Думаешь перелезть?

– А вы что, остановите?

– Попробую поймать, когда упадёшь. Три метра – это больно.

– Заботитесь обо мне? – язвительно спрашиваю я.

– Выполняю обязанности опекуна.

Опять эти чёртовы обязанности. Как будто я какая-то повинность, от которой нельзя избавиться.

– А если я сбегу? – провоцирую я.

– Поймаю.

– А если не поймаете?

Он пожимает плечами.

– Тогда не поймаю. Твой выбор.

Что?! Он что, даже ловить меня не собирается?

– То есть вам всё равно?

– Мне не всё равно до выполнения моих обязательств, – холодно отвечает он. – Но если ты решишь сбежать, я не буду держать тебя силой.

– Почему?

– Потому что мне не нужны проблемы с законом. И потому что три года пройдут быстро.

Я смотрю на него и не верю своим ушам. Он реально готов меня отпустить, лишь бы не возиться со мной.

– Значит, если я сейчас полезу через забор, вы не будете меня останавливать?

– Полезь. Посмотрим.

Вызов принят.

Я подхожу к забору, хватаюсь за металлическую сетку. Руки дрожат, но я начинаю карабкаться.

Метр. Два. Колючая проволока совсем близко.

– Арина.

Его голос заставляет меня остановиться.

– Что?

– Подумай дважды.

– Почему?

– Потому что за забором тебя ждёт мир, к которому ты не готова.

– А здесь меня ждёт что?

– Безопасность.

– И ваша ненависть.

– И моя ненависть, – соглашается он.

Я смотрю вниз. Он стоит у подножия забора, смотрит на меня снизу вверх. В его глазах нет ни злости, ни страха. Только холодное любопытство.

А что, если я действительно сбегу? Что, если полезу дальше?

И куда потом пойду? К кому? У меня нет денег, нет друзей, которые могли бы помочь. Нет ничего.

Медленно слезаю вниз.

– Передумала? – спрашивает он.

– Пока что, – мрачно отвечаю я.

– Умно.

Мы идём обратно к дому в молчании. У крыльца он останавливается.

– Арина.

– Что?

– Обед в час. Не опаздывай.

– А если опоздаю?

– Останешься голодной.

– И это всё? Никаких наказаний?

– А что ты ожидала? Порки?

Я краснею, потому что именно это и ожидала.

– Будет, если выбесешь, – добавляет он. – Я люблю пунктуальность, правила. Пока живешь в моем доме – соблюдаешь.

Он уходит в дом, а я остаюсь стоять на крыльце.

Странный он. Говорит, что ненавидит меня, но не мешает сбежать. Устанавливает правила, но не наказывает за их нарушение.

Может, он не такой ужасный, как кажется?

Или просто ему действительно всё равно?

В час я спускаюсь к обеду. Вовремя. Потому что есть хочется до дрожи в руках.

Камран уже сидит за столом, читает документы.

– Вовремя, – констатирует он, не поднимая глаз.

– Да.

– Хорошо.

Больше мы не разговариваем. Едим в молчании. Он читает, я изучаю его украдкой.

Красивый мужчина. Очень красивый, если честно. Жёсткий, как скала, холодный, как горный ветер, но красивый. Классические кавказские черты – резкие скулы, квадратная челюсть, густые тёмные брови. Руки крупные, с толстыми пальцами и выступающими венами. Руки воина, которые умеют и ласкать, и убивать. И опасный. Это чувствуется даже в том, как он держит вилку – как оружие.

Интересно, о чём он думает? О работе? Или о том, как быстрее от меня избавиться?

– Можно вопрос? – спрашиваю я.

– Можно.

– Вы правда меня ненавидите?

Он откладывает документы, смотрит на меня.

– А тебе важно?

– Да.

– Почему?

– Потому что мне предстоит три года жить с человеком, который меня терпеть не может.

Он долго молчит, обдумывая ответ.

– Я не ненавижу тебя, Арина, – наконец говорит он. – Ты мне просто безразлична.

Это ещё хуже ненависти.

– Понятно, – шепчу я.

– Хорошо, что понятно. Тогда мы поладим.

Может быть.

А может быть, я сделаю всё, чтобы стать ему небезразличной.

Любой ценой. Пусть ему станет весело со мной. Сволочь. Обещал он. Наверняка есть еще причина. И я до нее докопаюсь.