Текст книги "Кавказский отчим. Девочка монстра (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава 27

Тогда нам свидание не дали. И за эти два года… Не знаю, я снова и снова тянул со свиданием. Боялся увидеть её, сойти с ума окончательно и просто потерять крышу! Особенно если она передумает и бросит, найдёт другого. Это будет пиздец!

Но ещё через два года я решился. Пять лет в тюрьме меняют представление о времени. Минуты тянутся как годы, годы проходят как секунды. Но сегодня время остановилось совсем. Потому что через час я увижу её. Первый раз за пять лет.

Стою перед зеркалом в камере и смотрю на своё отражение. Это уже не тот Камран, что был на воле. Лицо жёстче, старше. Седина на висках. Шрам над бровью – память о драке в прошлом году. Глаза другие – холодные, настороженные, как у зверя в клетке.

Тридцать восемь превратились в сорок три. Пять лет, которые можно прочитать на лице как книгу. Каждая морщина – отдельная история боли.

– Волнуешься? – спрашивает Петрович, затягиваясь сигаретой.

– Не знаю, что чувствую.

– Давно её не видел?

– Пять лет. С ареста.

– Долго.

– Целая жизнь.

Надеваю чистую робу, которую выдали специально для свидания. Она пахнет хлоркой и чужим потом. Но хоть не такая затёртая, как повседневная.

Руки дрожат, когда застёгиваю пуговицы. Блядь, я как пацан на первом свидании. В сорок три года трясусь от волнения. Тюрьма не просто отнимает свободу – она отнимает уверенность. Ты привыкаешь быть никем. И когда кто-то приезжает увидеть тебя – это шок.

Конвой приходит ровно в два. Двое автоматчиков с равнодушными лицами.

– Байрамов, на свидание. Пошли.

Иду по коридорам. Каждый шаг отдаётся в висках барабанной дробью. Сердце колотится так, что кажется – сейчас разорвётся. В горле пересохло, язык прилип к нёбу.

Комната для свиданий – маленькая клетка с двумя стульями и стеклянной перегородкой посередине. Телефоны по обе стороны для разговора. Классика тюремного романа.

Сажусь на стул. Жду. Каждая секунда тянется вечность. Ладони вспотели. Вытираю их о робу. Ноги сами дрожат – не могу контролировать.

И тут дверь с другой стороны открывается.

Она входит.

Арина.

Время останавливается. Сердце делает кульбит. Воздух застревает в лёгких комом.

Она изменилась. Повзрослела. Ей было девятнадцать, когда нас разлучили. Сейчас двадцать четыре. Не девочка больше – женщина. Волосы длиннее. Лицо тоньше, строже. Глаза… блядь, глаза остались такими же. Огромные, зелёные, полные боли и любви одновременно.

Она подходит к стеклу, садится напротив. Берёт телефонную трубку. Я тоже беру свою. Руки дрожат так, что трубка чуть не выскальзывает.

– Привет, – говорит она. Голос тихий, дрожащий.

– Привет.

Молчим. Смотрим друг на друга через стекло. Между нами сантиметр стекла и пять лет боли.

– Ты… – начинаю я и не могу закончить. Горло сжато так, что слова застревают.

– Я тоже, – шепчет она.

По её щекам текут слёзы. Тихо, беззвучно. Она даже не пытается их вытереть. Просто плачет и смотрит на меня.

Я поднимаю руку, прикладываю ладонь к стеклу. Она делает то же самое со своей стороны. Наши руки соприкасаются через барьер. Так близко и так далеко.

– Прости меня, – говорю я хрипло. – За всё. За эти пять лет. За то, что не верил.

– Я прощаю.

– Не надо прощать так быстро. Я заслужил, чтобы ты меня ненавидела.

– Не могу тебя ненавидеть. Пыталась. Не получилось.

Смотрю на неё и понимаю – блядь, я люблю эту женщину. Всё ещё люблю. Сильнее, чем пять лет назад. Тюрьма не убила любовь. Наоборот – очистила её от всего лишнего. Осталась только суть.

– Ты похудела, – говорю.

– Ты тоже. И постарел.

– Тюрьма старит быстрее жизни.

– Знаю.

Стекло между нами тоньше стен, которые мы построили в сердцах. Физический барьер – ничто по сравнению с тем, что мы сделали с собой за эти годы.

– Как ты живёшь? – спрашиваю.

– Работаю. Обычная жизнь.

– Есть кто-то?

– Нет. Только ты.

– Арина, я сижу здесь ещё пятнадцать лет. Ты молодая. Не трати жизнь на зека.

– Не указывай мне, как жить.

Улыбаюсь. Вот она, моя девочка. Всё та же. Упрямая, сильная. Пять лет боли не сломали её.

– Я думал о тебе каждый день, – признаюсь. – Даже когда ненавидел. Даже когда думал, что ты меня предала. Ты не выходила из головы ни на минуту.

– Я тоже. Просыпалась с твоим именем на губах. Засыпала, думая о тебе.

– Зачем ты ждёшь? Я не стою этого.

– Это я решаю, кто чего стоит.

Говорим о всяком. О погоде, о работе, о жизни. Избегаем главного. Не касаемся боли напрямую. Но она висит между нами, как тяжёлая туча перед грозой.

– Малика вышла замуж, – говорю вдруг.

– Знаю. Ты мне написал.

– За моего брата.

– Сука, – тихо говорит она.

– Арина, не матерись, – улыбаюсь я.

– Почему? Она мерзавка. Предала тебя, когда было трудно.

– А ты нет.

– Никогда не предам.

Смотрю на неё и вижу – она говорит правду. За пять лет я научился читать ложь. В тюрьме все врут – чтобы выжить, чтобы получить преимущество, чтобы не показать слабость. Но Арина не врёт. Никогда не врала.

– Почему ты веришь мне только сейчас? – спрашивает она.

– Потому что был дураком. Боялся поверить.

– А теперь не боишься?

– Боюсь. Но хочу рискнуть.

Время на свидании ограничено – двадцать минут. Двадцать минут за пять лет разлуки. Это жестоко и несправедливо. Но такова тюремная арифметика.

– Камран, я должна тебе что-то сказать, – произносит она вдруг.

Сердце замирает. По её лицу вижу – что-то важное. Что-то, что она держала в себе.

– Говори.

Она молчит. Открывает рот. Закрывает. Борется с собой.

– Арина, что случилось?

– Я… ничего. Неважно.

– Важно. Я вижу.

– Потом. Как-нибудь потом расскажу.

Не настаиваю. В тюрьме учишься не лезть, когда тебя не просят. У каждого свои тайны. Даже у любимых.

Надзиратель стучит в дверь – время вышло.

– Уже? – Арина смотрит на часы в шоке. – Так быстро…

– Приедешь ещё?

– Конечно. Каждую неделю, если разрешат.

– Разрешат раз в месяц.

– Тогда каждый месяц.

Встаём. Руки снова к стеклу. Последнее прикосновение через барьер.

– Я люблю тебя, – говорю я. Первый раз за пять лет. – Всегда любил. Даже когда ненавидел.

Она плачет сильнее.

– И я тебя люблю. Всегда любила.

– Подожди меня.

– Сколько угодно.

– Пятнадцать лет.

– И двадцать, и тридцать. До конца жизни.

Надзиратель открывает дверь:

– Байрамов, время.

Кладу трубку. Она делает то же самое. Смотрим друг на друга последние секунды.

Потом меня уводят.

Иду по коридору обратно в камеру. Ноги ватные. В груди что-то распирает – не боль, не радость. Что-то среднее. Надежда, что ли. Странное чувство для зека.

В камере Петрович смотрит вопросительно:

– Ну?

– Она приехала.

– И?

– И я понял, что последние пять лет был мёртв. А сегодня начал оживать.

– Любовь, значит?

– Любовь, – признаю я. – Самая настоящая.

Ложусь на нары и закрываю глаза. Вижу её лицо. Слышу её голос. Чувствую, как наши руки соприкасаются через стекло.

Все эти несчастные минуты с ней стоят пяти лет одиночества.

Но почему-то не отпускает чувство, что она что-то скрывает. Хотела сказать, но не решилась. Что-то важное. Что-то, что меняет всё.

Или я параною? Может, пять лет недоверия научили видеть обман там, где его нет?

Не знаю. Но чувствую – она молчит о чём-то. О чём-то большом.

Время покажет. Пятнадцать лет впереди. Рано или поздно правда всплывает. Всегда всплывает.

Засыпаю с мыслью о ней. Впервые за пять лет засыпаю спокойно, без кошмаров.

Потому что Арина вернулась в мою жизнь. И это меняет всё.

Глава 28

Есть ложь, которая убивает сразу. А есть ложь, которая убивает медленно, по капле. Моя ложь из второго сорта.

Возвращаюсь с тюремного свидания в половине четвёртого. Дорога заняла два часа – электричка, метро, автобус. Два часа, чтобы собрать себя по кускам после встречи с Камраном. Два часа, чтобы перестать дрожать.

Ключи в замке поворачиваются с металлическим скрежетом. Открываю дверь. В прихожей пахнет детским кремом и яблочным пюре. Звуки мультиков из гостиной.

– Мама! – кричит маленький голос, и через секунду на меня налетает вихрь из пяти лет чистой энергии.

Камран-младший обхватывает мои ноги, прижимается. Пять лет, но уже такой большой. Доходит мне до бедра. Тёмные волосы взъерошены, на щеке след от подушки – видимо, спал после обеда.

– Привет, малыш, – говорю, беря его на руки. Тяжёлый. Девятнадцать килограммов упрямого характера и безусловной любви.

– Мама, где была? – спрашивает он, утыкаясь носом в мою шею.

– По делам.

– Какие дела?

– Взрослые.

– Я тоже взрослый!

Улыбаюсь, хотя на душе – камень. Целую его в макушку. Он пахнет детским шампунем и печеньем.

Из кухни выходит соседка тётя Галя, которая сидела с ним. Пожилая женщина с добрыми глазами и вечным вязанием в руках.

– Как съездила, Аринушка?

– Нормально. Спасибо, что посидели.

– Да что ты, мне только в радость. Такой хороший мальчик. – Она гладит Камрана по голове. – Правда, папу всё время спрашивает.

Сердце сжимается. Киваю молча.

– Когда папа придёт? – тут же спрашивает сын, поднимая на меня огромные глаза. Такие же, как у Камрана-старшего. Тёмные, глубокие, с длинными ресницами.

– Скоро, – вру я в который раз.

– Сегодня?

– Нет, не сегодня.

– Завтра?

– Нет.

– А когда?

– Потом. Когда вырастешь.

Он надувает губы. Обиженный, непонимающий. Ему пять лет. Он не понимает, что такое "потом". Для него есть только "сейчас".

Тётя Галя уходит. Я остаюсь наедине с сыном. Ставлю его на пол, иду на кухню. Надо готовить ужин, но руки дрожат так, что с трудом держу нож.

Вижу перед глазами лицо Камрана. Через стекло. Такое близкое и такое далёкое. Слышу его голос: "Я люблю тебя". Чувствую, как наши руки соприкасаются через барьер.

И вспоминаю момент, когда чуть не сказала ему о сыне. Слова застряли в горле комом. Я открыла рот. Закрыла. Струсила.

Потому что увидела в его глазах что-то, что меня испугало. Надежду. Он только-только начал мне верить. Только-только открылся после пяти лет недоверия. И если бы я сказала: "У тебя есть сын, которого ты не знаешь пять лет" – что бы он подумал?

Что я снова его обманула. Что скрывала пять лет самое важное. Что не заслуживаю доверия.

Материнская боль в том, чтобы любить за двоих. Любить ребёнка и мужчину одновременно. И разрываться между ними, зная, что не можешь дать обоим то, что нужно.

– Мама, а ты плачешь? – голос сына рядом.

Вздрагиваю. Не заметила, как слёзы потекли по щекам. Вытираю их тыльной стороной ладони.

– Нет, малыш. Просто лук резала.

– Но ты же не режешь, – он смотрит на пустую разделочную доску.

Чёртов умный ребёнок. В кого такой?

– Мама устала просто.

– Тогда ложись спать.

– Надо тебя покормить сначала.

– Я не хочу кушать. Хочу папу.

Слова ударяют в солнечное сплетение. Воздух выбивает из лёгких. Ноги подкашиваются, хватаюсь за столешницу.

– Камран, не надо…

– Почему у всех есть папы, а у меня нет? – его голос срывается. Глаза наполняются слезами. – Саша из садика говорит, что я ненастоящий, потому что без папы.

Сердце разрывается на куски. Опускаюсь на колени перед ним, обхватываю лицо ладонями.

– Ты настоящий. Самый настоящий. И папа у тебя есть.

– Где он?

– Далеко. Работает.

– Почему не приходит?

– Не может. Работа такая.

– Плохая работа, – он вытирает слёзы кулаком. – Хочу, чтобы он был дома.

– Я тоже хочу, малыш. Я тоже.

Обнимаю его, прижимаю к себе. Он плачет в моё плечо. Маленький, беззащитный. А я не могу ему помочь. Не могу вернуть отца. Не могу даже объяснить правду.

Вина съедает изнутри. Разъедает душу кислотой. Я виновата перед обоими. Перед Камраном – потому что скрываю сына. Перед сыном – потому что лишила его отца.

Дети не выбирают родителей. Но родители выбирают, какую правду говорить детям. И моя правда – ложь.

Укладываю сына спать в девять. Читаю сказку про трёх поросят. Он засыпает на середине, уткнувшись носом в подушку. Сижу рядом, глажу по голове. Такой спокойный во сне. Ни страхов, ни вопросов. Просто ребёнок, которому снятся хорошие сны.

Выхожу из детской, закрываю дверь. Опускаюсь на пол в коридоре и позволяю себе разрыдаться. Тихо, чтобы не разбудить сына. Беззвучно, судорожно, до боли в рёбрах.

Пять лет я держусь. Пять лет балансирую на грани между двумя жизнями. В одной я – мать, которая растит сына. В другой – женщина, которая любит мужчину за решёткой. И эти жизни не пересекаются. Не должны пересекаться, потому что если пересекутся – всё рухнет.

Телефон звонит. Неизвестный номер. Беру трубку.

– Алло?

– Арина? – голос Камрана. Хриплый, усталый. – Это я. Дозвонился наконец.

Сердце замирает. Потом начинает колотиться бешено.

– Камран…

– Хотел услышать твой голос. После свидания не могу уснуть.

– И я не могу.

– Думаю о тебе.

– Я тоже.

Молчание. Слышу его дыхание. Тяжёлое, неровное. Представляю, как он стоит в тюремном коридоре с телефоном в руке. Один среди чужих людей.

– Арина, ты сегодня хотела мне что-то сказать. Что?

Горло сжимается. Слова не идут. Хочу крикнуть: "У тебя есть сын! Ему пять лет! Он только что плакал, спрашивая, где его папа!"

Но вместо этого говорю:

– Ничего. Показалось тебе.

– Не показалось. Я видел твоё лицо. Ты что-то скрываешь.

– Нет.

– Арина, не ври мне. Пять лет ты не врала. Не начинай сейчас.

Слёзы хлещут из глаз. Зажимаю рот рукой, чтобы он не услышал, как я рыдаю.

– Я не вру, – выдавливаю сквозь слёзы. – Просто… просто хотела сказать, что люблю тебя. Очень люблю.

– И я тебя люблю.

– Камран, обещай мне…

– Что?

– Что будешь мне доверять. Что бы ни случилось.

– Обещаю. Но почему ты так говоришь?

– Просто обещай.

– Обещаю.

Разговор длится десять минут. Десять минут, когда я балансирую на грани между правдой и ложью. Хочу рассказать. Не могу рассказать. Разрываюсь внутри.

Когда он вешает трубку, я сижу с телефоном в руке и плачу. От бессилия, от вины, от того, что не могу поступить правильно, потому что не знаю, что правильно.

Иду в детскую. Сын спит, раскинув руки. На тумбочке пусто – у меня нет ни одной фотографии Камрана. Ничего, что я могла бы показать сыну и сказать: "Вот твой папа".

Когда сын спрашивает, как выглядит папа, я описываю словами. Тёмные глаза, густые брови, сильные руки. Рассказываю, как он смеётся, как хмурится, как смотрит. Создаю образ из слов, потому что больше нечего дать.

Сын засыпает с мыслью о человеке, которого никогда не видел. Даже на фотографии.

А я смотрю на спящего ребёнка и понимаю – два Камрана. Один в тюрьме, другой в кровати передо мной. Оба любимые. Оба недоступные друг другу из-за меня.

Ложь – это не просто слова. Это стена, которую ты строишь между людьми. Кирпич за кирпичом, год за годом. И когда-нибудь эта стена станет такой высокой, что её уже не разрушить.

Я построила стену между Камраном и его сыном. Пять лет строила. И с каждым днём она становится выше.

Утром просыпаюсь от крика сына. Бегу в детскую. Он сидит в кровати, плачет.

– Что случилось?

– Мне приснился папа, – всхлипывает он. – Он пришёл домой. А потом исчез. И я не смог его найти.

Беру его на руки, качаю. Он прижимается ко мне, дрожит.

– Это всего лишь сон.

– Но он был такой настоящий…

– Папа придёт. Обещаю. Просто не сейчас.

– Когда?

– Когда ты станешь большим.

– А если я никогда не вырасту?

Вопрос детской логики. Если не вырасти, то папа останется навсегда. Если вырасти, то папа придёт. Парадокс, который ребёнок не может разрешить.

– Вырастешь. Все дети вырастают.

– А ты не уйдёшь?

– Никогда. Мама всегда будет рядом.

Это единственная правда, которую я могу ему дать. Я не уйду. Буду рядом, что бы ни случилось. Даже если весь мир рухнет, я останусь.

День проходит в обычной рутине. Садик, работа, покупки, ужин, укладывание. Жизнь одинокой матери. Но внутри всё кричит от боли.

Вечером сажусь писать письмо Камрану. Чёрт знает какое за пять лет. Пишу о погоде, о работе, о том, как прошёл день. Обычное письмо, за которым скрывается самая большая тайна моей жизни.

"Камран, сегодня думала о нашей встрече. О том, как твоя рука касалась стекла. Как близко ты был и как далеко. Расстояние в сантиметр стекла кажется огромнее океана. Хочу обнять тебя по-настоящему. Прижаться, почувствовать твоё тепло. Но это невозможно ещё пятнадцать лет. Подожду. Сколько угодно. Потому что ты того стоишь. Твоя Арина."

Запечатываю конверт. Снова ложь. Снова умолчание. Снова вина.

Когда-нибудь я скажу ему правду. Когда-нибудь приеду на свидание с сыном и скажу: "Познакомься со своим ребёнком". Но не сейчас. Ещё не сейчас.

Потому что боюсь. Боюсь его реакции. Боюсь, что он не простит. Боюсь, что скажет: "Ты украла у меня пять лет жизни сына". И будет прав.

Засыпаю с мыслью о том, что некоторые секреты становятся тяжелее с каждым днём. Как камень на шее утопающего. Тянут на дно, не давая вынырнуть.

Мой секрет – пятилетний мальчик, который носит имя отца и не знает, что папа сидит в тюрьме.

Рано или поздно правда всплывёт. Но я буду тянуть до последнего. Буду врать себе, Камрану и сыну. Потому что правда разрушит всё.

А я не готова к разрушению. Ещё не готова.

Глава 29

Седьмой год в тюрьме. Мне сорок пять, Арине двадцать шесть. Мы подали документы на брак три месяца назад. Сегодня роспись.

В тюрьме можно жениться. Это звучит как издёвка, но это возможно. Приезжает представитель ЗАГСа, проводит церемонию прямо в колонии. Никаких белых платьев и цветов. Только печать в паспорте и право на длительное свидание – двое суток в отдельной комнате.

Семь лет мы с Ариной переписывались, виделись раз в месяц через стекло. Семь лет я мечтал прикоснуться к ней по-настоящему. И сегодня это случится.

Стою перед зеркалом в камере. Надел чистую робу, побрился, подстригся. Выгляжу как зек, который идёт на свадьбу. Абсурд чистой воды.

– Волнуешься? – спрашивает Петрович.

– Как перед казнью.

– Это же радость.

– Радость в том, что женюсь на женщине, которую не мог коснуться семь лет. А после свадьбы снова не смогу тринадцать.

– Но двое суток у тебя будут.

– Двое суток за семь лет ожидания. Жестокая арифметика.

Конвой приходит в десять утра. Ведут в актовый зал. Там уже всё готово – стол, два стула, российский флаг. Представительница ЗАГСа – женщина средних лет с официальным лицом.

И Арина. Моя невеста.

Она стоит у окна в простом белом платье. Волосы распущены, лёгкий макияж. Выглядит как ангел в аду. Когда видит меня, улыбается. Слёзы блестят в глазах.

Подхожу. Беру её руку. В первый раз за семь лет касаюсь её без стекла между нами. Кожа тёплая, пальцы тонкие. Она дрожит.

– Привет, – шепчу я.

– Привет, – отвечает она.

Церемония короткая, формальная. Представительница читает текст по бумажке. Мы отвечаем "да" в нужных местах. Расписываемся. Всё. Мы муж и жена.

Она надевает мне кольцо на палец. Простое золотое кольцо. Я надеваю ей такое же. Руки дрожат у обоих.

– Можете поцеловаться, – говорит представительница.

Целую Арину. Первый раз за семь лет. Её губы мягкие, солёные от слёз. Она обхватывает мою шею руками, прижимается. Поцелуй длится вечность и секунду одновременно.

Когда отрываемся друг от друга, я вижу – она плачет. Тихо, беззвучно. Вытираю её слёзы большим пальцем.

– Не плачь.

– Не могу. Семь лет ждала этого момента.

– Я тоже.

Нас ведут в комнату для длительных свиданий. Обычная комната с кроватью, столом, душем. Ничего лишнего. Но для нас это дворец.

Дверь закрывается. Мы одни. Двое суток только для нас.

Стоим и смотрим друг на друга. Не знаем, с чего начать. Семь лет между нами стеной. Семь лет недосказанности.

– Я боюсь, – говорит она вдруг.

– Чего?

– Что ты разочаруешься. Я не та девочка, что была семь лет назад.

– И я не тот мужчина.

– Тюрьма изменила тебя.

– А ожидание изменило тебя. Мы оба другие. Но всё ещё любим друг друга.

Подхожу, обнимаю её. Просто стою и обнимаю. Вдыхаю запах её волос – цветы и что-то ещё, родное до боли. Она прижимается ко мне всем телом. Дрожит.

– Камран, я должна тебе кое-что сказать.

– Потом. Сейчас только мы.

Целую её снова. На этот раз медленно, глубоко. Язык скользит в её рот, она стонет тихо. Руки сами расстёгивают молнию на её платье.

Оно падает на пол. Она стоит передо мной в белом кружевном белье. Тело изменилось – стало более женственным, округлым. Грудь полнее, бёдра шире. Не девочка больше – женщина.

– Ты прекрасна, – говорю хрипло.

– Я постарела.

– Ты стала ещё красивее.

Снимаю с неё лифчик. Грудь тяжёлая, соски тёмные. Беру в ладони, сжимаю. Она выгибается, запрокидывает голову.

– Боже, как я скучала по твоим рукам.

– А я по твоему телу.

Стягиваю трусики. Она голая передо мной. Я всё ещё в робе. Несправедливо.

Она расстёгивает пуговицы, стягивает робу с моих плеч. Останавливается, глядя на шрамы. Их стало больше. Тюремная жизнь оставляет следы.

– Это больно было? – проводит пальцем по шраму на груди.

– Не помню. Боль забывается.

– А я помню каждую боль за эти семь лет.

Целую её шею, ключицы, спускаюсь ниже. Беру сосок в рот, посасываю. Она стонет громче, вцепляется пальцами в мои волосы.

Веду её к кровати. Укладываю, ложусь сверху. Чувствую её тело под собой – тёплое, живое, желанное. Семь лет фантазий становятся реальностью.

Вхожу в неё медленно. Она влажная, горячая, тесная. Стонет в моё плечо, царапает спину ногтями.

– Камран…

– Что?

– Не останавливайся. Никогда не останавливайся.

Двигаюсь внутри неё. Медленно сначала, потом быстрее. Она подаётся навстречу, обхватывает меня ногами за талию. Мы движемся в одном ритме, как одно целое.

Семь лет голода выплёскиваются за несколько минут. Кончаю внутри неё с рёвом, который вырывается из груди помимо воли. Она кончает вместе со мной, сжимаясь вокруг моего члена.

Лежим потом обнявшись. Дышим тяжело. Пот склеивает наши тела.

– Это было слишком быстро, – говорю я.

– У нас ещё двое суток.

– Этого мало. Хочу вечность.

– У нас будет вечность. Когда ты выйдешь.

– Через тринадцать лет.

– Подожду.

Занимаемся любовью ещё раз. На этот раз медленно, растягивая удовольствие. Изучаю её тело заново. Целую каждый сантиметр кожи. Довожу её до оргазма языком, пальцами, членом.

Она кричит моё имя так громко, что, наверное, слышат в соседних камерах. Плевать. Это наша ночь.

К утру засыпаем обнявшись. Просыпаюсь от стука в дверь.

– Байрамов, к тебе посетитель.

– Какой ещё посетитель? У меня свидание!

– Срочное. Твой дядя.

Арина просыпается, смотрит на меня вопросительно.

– Магомед, – объясняю я. – Дядя. Не видел его семь лет.

– Иди. Я подожду.

Одеваюсь, выхожу. В комнате для посетителей сидит дядя Магомед. Я его не узнаю сразу. Он сильно постарел. Седой полностью, осунувшийся, с жёлтой кожей.

– Дядя, ты болен?

– Рак. Четвёртая стадия. Месяц осталось, может, два.

Сажусь напротив. Смотрю на человека, который меня растил после смерти отца.

– Зачем приехал?

– Покаяться. – Он кашляет, вытирает рот платком. На платке кровь. – Должен сказать правду, пока не сдох.

– Какую правду?

– Я тебя сдал, Камран. Это я слил федералам, где вы.

Слова ударяют как кувалдой по голове. Мир качается. В ушах звенит.

– Что?

– Федералы меня прижали. Сказали – либо ты, либо вся семья. Я выбрал семью.

– Ты… ты меня предал?

– Да. И подставил Арину под подозрение. Сказал им, что она единственная с московскими связями. Чтобы отвести от себя.

Встаю. Руки сжимаются в кулаки. Хочу убить его. Прямо здесь, сейчас. Задушить голыми руками.

– Семь лет я мучил невиновную женщину! Семь лет думал, что она меня сдала! А это был ты!

– Прости, племянник. Не было выбора.

– Был выбор! Умереть с честью!

– У меня дети, внуки. Я не мог их подставить.

– Зато меня подставил! И Арину!

Охранники заходят, оттаскивают меня от дяди.

– Байрамов, успокойся!

– Я его убью! Я этого пидора убью!

Магомеда уводят. Меня держат, пока не успокоюсь. Когда отпускают, опускаюсь на стул. Руки дрожат. В голове хаос.

Семь лет. Семь лет я подозревал Арину. Мучил её недоверием. А она была невиновна. Всё это время невиновна.

Возвращаюсь в комнату свидания. Арина сидит на кровати, обнимает колени.

– Что случилось?

Рассказываю. Про дядю, про признание, про то, что она была права всё это время.

Она слушает молча. Когда заканчиваю, подходит, обнимает меня.

– Теперь ты знаешь правду.

– Прости меня. За семь лет ада, который я тебе устроил.

– Ты уже извинился. Семь лет назад.

– Но теперь я знаю точно. И это ещё хуже. Я мучил тебя зря.

– Не зря. Ты боялся. Это нормально.

– Нет, ненормально! Я должен был верить тебе сразу!

Она целует меня. Долго, нежно.

– Хватит терзаться. У нас остался ещё один день. Давай проведём его вместе. Без прошлого, без вины. Только мы.

Проводим остаток свидания в постели. Занимаемся любовью, спим, разговариваем. Она рассказывает о своей жизни за семь лет. Я рассказываю о тюрьме.

Не касаемся темы дяди. Не говорим о потерянных годах. Просто наслаждаемся друг другом.

В последнюю ночь лежим обнявшись. Она кладёт голову мне на грудь.

– Камран, есть кое-что, что я должна тебе сказать.

– Что?

– Я…

Она замолкает. Борется с собой.

– Арина, ты можешь мне сказать всё.

– Боюсь. Боюсь, что ты не простишь.

– После того, что я тебе сделал, я прощу тебе что угодно.

Она молчит. Потом шепчет:

– В следующий раз. На следующем свидании скажу. Обещаю.

Не настаиваю. Целую её в макушку.

Утром нас разлучают. Она уезжает в Москву. Я возвращаюсь в камеру.

Петрович смотрит на моё лицо:

– Ну как?

– Лучшие двое суток в жизни.

– И?

– И теперь знаю – она невиновна. Официально. Дядя признался.

– И как это?

– Облегчение и вина одновременно. Я мучил её семь лет зря.

– Главное – она тебя простила.

– Да. Не знаю почему, но простила.

Ложусь на нары. Закрываю глаза. Чувствую её запах на коже. Тринадцать лет до следующей близости.

Но я дождусь. Потому что она того стоит.

Правда всплыла. Арина невиновна. Дядя предал меня.

Теперь осталось понять – что же она хотела мне сказать?