Текст книги "Кавказский отчим. Девочка монстра (СИ)"

Автор книги: Ульяна Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава 21

Есть моменты, когда твоя жизнь делится на «до» и «после». И этот момент стоит две полоски на тесте для беременности.

Сижу на полу в ванной комнате и смотрю на пластиковую палочку, которая только что перевернула мой мир. Две яркие розовые полоски. Четкие, безжалостные, неопровержимые.

Беременна.

Руки дрожат так сильно, что тест выпадает и звонко ударяется о кафель. Звук как выстрел в тишине пустой квартиры.

От Камрана.

Воздух застревает в горле комом. Легкие отказываются работать. По телу прокатывается волна такого ужаса пополам с экстазом, что кожу покрывает холодный пот.

Я беременна от человека, который считает меня предательницей.

Ношу под сердцем ребенка мужчины, который запретил мне себя ждать.

Какая чудовищная ирония судьбы.

Встаю на подкашивающихся ногах, хватаюсь за раковину. В зеркале на меня смотрит бледное лицо с огромными глазами. Лицо женщины, которая только что узнала, что станет матерью в двадцать лет. Одинокой матерью.

Материнство – это любовь к тому, кого еще никто не знает. Но что делать, когда отец этого «кого-то» не верит в твою верность?

Опускаюсь обратно на пол и обхватываю живот руками. Там, внутри, уже растет маленькая жизнь. Частичка Камрана, которая будет со мной всегда, даже если он сам меня отвергнет.

Слезы начинают течь сами собой. Не от горя – от переполняющих чувств. Радости, страха, отчаяния, любви – все смешалось в один ком, который распирает грудь изнутри.

Что я ему скажу?

Как объяснить мужчине, который мне не верит, что беременна его ребенком?

Он подумает, что вру. Что придумываю беременность, чтобы разжалобить его.

Представляю его реакцию и становится физически дурно. Тошнота поднимается к горлу – то ли от токсикоза, то ли от ужаса перед предстоящим разговором.

Достаю телефон, открываю контакты. Номер гинеколога. Надо записаться на прием, подтвердить беременность, встать на учет. Все как у нормальных людей. Только я не нормальная – я женщина, которая беременна от зека.

«Отец ребенка отбывает срок за убийство», – скажу врачу. Интересно, что она подумает?

Звоню и записываюсь на завтра. Голос дрожит, но слова произношу четко. Актерское мастерство – полезная штука, когда нужно скрыть, что твой мир рушится и отстраивается заново каждую секунду.

Вечером сижу за письменным столом и пытаюсь написать Камрану. Исписала уже десяток листов, но каждый раз получается одно и то же – жалобное нытье беременной женщины.

«Камран, я беременна. От тебя. Пожалуйста, поверь мне…»

Комкаю лист. Он не поверит. Скажет, что пытаюсь его обмануть ради снисхождения суда или досрочного освобождения.

«Любимый, у нас будет ребенок…»

И снова в корзину. Он больше не любимый. Он мужчина, который написал мне: "Считай, что Камрана Байрамова больше нет".

«Мне нужно с тобой поговорить. Это важно…»

Тоже хрень. Он решит, что я готова на все, лишь бы вытащить его из тюрьмы.

Откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза. В животе что-то трепещет – не ребенок еще, слишком рано, но само осознание того, что там внутри зарождается жизнь.

Если расскажу – он не поверит.

Если не расскажу – он никогда не узнает, что у него есть сын или дочь.

Безвыходность. Идеальная, математически точная безвыходность.

Беру новый лист и начинаю писать обычное письмо. Без упоминания беременности. О том, как скучаю, как жду его, как верю в нашу любовь. Пустые слова, за которыми скрывается самая важная новость в моей жизни.

"Камран,

Каждый день думаю о тебе. Представляю, как ты проводишь время в камере, с кем общаешься, о чем думаешь перед сном.

Хочется быть рядом. Разделить с тобой этот ад, хотя бы морально. Но ты запретил мне приезжать на свидания.

Понимаю твою злость. Понимаю, почему ты мне не веришь. На твоем месте я тоже бы сомневалась.

Но время все расставит по местам. Рано или поздно ты поймешь, что я тебя не предавала. И тогда…

Тогда, может быть, ты мне ответишь."

Подписываю: "Твоя Арина" и запечатываю в конверт. Самое лживое письмо в моей жизни. Потому что умалчиваю о главном.

Но что еще остается делать?

На следующий день иду к врачу. Гинеколог – женщина лет сорока с усталыми глазами и мягкими руками – подтверждает то, что я уже знаю.

– Срок маленький, недели четыре. Планируете сохранять беременность?

– Да, – отвечаю без колебаний.

– Отец ребенка в курсе?

– Пока нет.

– Почему?

– Он… далеко. Трудно связаться.

Она кивает понимающе. Наверное, думает, что он женат или работает вахтовым методом где-то в Сибири. Если бы знала, что он сидит за убийство…

– Вставайте на учет. В вашем возрасте первая беременность обычно проходит легко.

Легко. Если бы она знала, насколько все сложно.

Выхожу из поликлиники с кипой направлений на анализы и ощущением нереальности происходящего. Иду по улице, а в голове крутится одна мысль:

Я буду мамой.

Мамой ребенка Камрана Байрамова.

Маленького человека, который будет иметь его глаза, его упрямый характер, его горячую кровь.

От этой мысли становится одновременно страшно и радостно. Радостно – потому что частичка Камрана будет всегда со мной. Страшно – потому что придется растить ребенка одной.

А если он никогда не выйдет из тюрьмы?

А если выйдет, но не захочет знать ни меня, ни ребенка?

А если поверит, что ребенок не от него?

Эти мысли грызут мозг день и ночь. Просыпаюсь от них, засыпаю с ними, живу в их постоянном сопровождении.

Токсикоз начинается на шестой неделе. Тошнит по утрам так, что хочется умереть. Рвет от запаха еды, от вида мяса, от одной мысли о жареном. Худею на глазах, хотя должна поправляться.

– Девочка, ты больна? – спрашивает соседка по лестничной площадке, встретив меня бледную и осунувшуюся.

– Просто устала на работе, – вру я.

Если бы она знала, что меня «изматывает» беременность от убийцы.

Каждый день хожу на работу в кафе и улыбаюсь клиентам. Разношу кофе и пирожные, принимаю заказы, болтаю о погоде. Нормальная жизнь нормальной девушки. Только внутри меня растет ребенок, о котором никто не знает.

Секрет, который разрывает изнутри.

Иногда ловлю себя на том, что разговариваю с животом. Шепчу малышу, что люблю его, что буду хорошей мамой, что папа – замечательный человек, просто сейчас он не может быть рядом.

Вранье. Папа может быть рядом. Но он выбрал недоверие вместо любви.

На восьмой неделе покупаю книгу для беременных. Читаю о развитии плода, о том, что происходит с ребенком каждую неделю. У него уже бьется сердце. Уже формируются ручки и ножки. Уже есть зачатки всех органов.

Маленький Камран растет во мне.

Или маленькая Камила.

А может, назову сына в честь отца. Пусть носит его имя, раз больше ничего от него не получит.

Эта мысль приходит внезапно и поражает своей правильностью. Камран-младший. Продолжение рода. Мальчик, который будет похож на отца и никогда его не увидит.

Дети – это мосты между прошлым и будущим. Мой ребенок станет мостом между мной и Камраном. Живым напоминанием о нашей любви.

Пишу Камрану очередное письмо. Без упоминания беременности, но с надеждой, что когда-нибудь все изменится.

"Камран,

Знаешь, что я поняла за эти месяцы? Что любовь – это не только радость. Это еще и боль. Боль ожидания, боль неопределенности, боль от мысли, что любимый человек страдает.

Но эта боль – особенная. Она не разрушает, а очищает. Делает сильнее, мудрее, терпеливее.

Раньше я была избалованной девочкой. Думала, что любовь – это красивые слова и подарки. Теперь знаю: любовь – это готовность идти через огонь ради другого человека.

И я иду. Каждый день. Каждую минуту.

Жду того момента, когда ты поймешь: я тебя не предавала.

Когда этот момент наступит – я буду рядом.

Всегда твоя, Арина."

Запечатываю письмо и думаю: а что если добавить приписку? «У меня есть новость, которая изменит твою жизнь»?

Но тут же отбрасываю эту мысль. Не время. Пока он мне не поверит, говорить о ребенке бесполезно.

Подожду. Время – лучший союзник правды. Рано или поздно он поймет, что я его не предавала.

И тогда расскажу ему о сыне. О мальчике, который носит его имя и его кровь. О ребенке, который станет смыслом его жизни. А пока – терплю. Жду. Несу эту тайну одна.

Потому что материнство начинается не с рождения ребенка, а с момента, когда женщина решает защищать его любой ценой. Даже ценой собственного счастья.

Глажу живот и шепчу:

– Мамочка все сделает правильно, малыш. Обещаю.

А за окном начинается дождь. Словно небо плачет вместе со мной.

Глава 22

Тюрьма учит одному – выживает не самый умный. Выживает самый жестокий.

Третий месяц заключения. Я уже не тот человек, что зашёл сюда. Тюрьма перемалывает личность, как мясорубка. Из тебя выдавливают все соки и оставляют огрызок, который дышит по привычке.

Письма от Арины приходят регулярно. Раз в неделю, как часы. Белые конверты с московским штемпелем. Начальник отряда всегда ухмыляется, передавая их:

– Твоя сучка не сдаётся.

Я их не читаю. Складываю в ящик под нарами и забываю. Десять писем уже накопилось. Может, двадцать. Не считал.

На хрен мне её слова?

На хрен мне её клятвы и оправдания?

Она для меня мертва.

Петрович как-то спрашивает:

– Почему не читаешь?

– А зачем?

– Может, пишет что-то важное.

– Всё, что было важно, осталось за этими стенами.

Он кивает и больше не лезет. В тюрьме быстро учишься не совать нос в чужие дела.

Жизнь внутри – это другая реальность. Здесь свои законы, своя иерархия, свои правила выживания.

Первые две недели я держался особняком. Не лез в разборки, не высовывался. Но это длилось недолго.

На третьей неделе ко мне подошёл местный авторитет – Серёга "Бык". Качок с бычьей шеей и тупыми глазами. Сидит уже восемь лет, контролирует весь блок.

– Байрамов, да? Слышал, ты там на воле авторитетом был.

– Был.

– А здесь ты – никто. Понял?

– Я непонятливый!

– Тогда будешь работать на зону. Процент с посылок, если родня передаёт.

Я посмотрел ему в глаза и сказал спокойно:

– Нет.

– Что "нет"?

– Не буду работать на тебя. Иди нахуй.

Тишина повисла такая, что слышно было, как муха пролетела. Все в камере замерли.

Бык не ожидал отказа. Таким, как он, давно никто не говорит "нет".

– Ты охуел, чурка?

– Может, и охуел. Но на тебя работать не буду.

Он двинул мне в челюсть. Резко, без предупреждения. Кулак как молот. Я отлетел на нары, во рту хлынула кровь.

Так. Значит, драка.

Поднимаюсь, вытираю кровь с губ. Адреналин вбрасывается в кровь мощной волной. Тело напрягается, мышцы готовы к бою.

– Последний раз спрашиваю, – рычит Бык. – Будешь работать?

– Пошёл ты в жопу.

Он ломится на меня всем весом. Сто двадцать кило мышц и тупой ярости. Таранит, как настоящий бык.

Я уклоняюсь в сторону, подставляю ногу. Он летит вперёд, грохается об стену. Бетон – штука крепкая, но лоб крепче. Трещина, кровь хлещет из рассечения.

– Сука! – ревёт он и разворачивается.

Идёт на меня снова. На этот раз я не уклоняюсь. Принимаю удар в корпус, сам бью локтем в челюсть. Хруст. Возможно, сломал ему скулу.

Дерёмся молча. Только тяжёлое дыхание, удары, стоны. Камера превратилась в ринг. Остальные зеки молча наблюдают – ставят на исход.

Бык сильнее. Тяжелее. Но я быстрее. И злее. Во мне столько накопившейся ярости, что её хватит убить десятерых.

Ярость на Арину.

На федералов.

На весь этот гребаный мир.

Бью ему в печень. Раз, два, три. Короткие, точные удары. Он сгибается, хватается за бок. Я добавляю коленом в лицо. Хруст носа.

Он падает на пол, харкает кровью. Я стою над ним, тяжело дышу. Костяшки разбиты в кровь, рёбра ноют – получил пару хороших ударов.

– Ещё хочешь? – спрашиваю.

Он мотает головой. Признал поражение.

– Тогда запомни – я никому здесь не принадлежу. Ни тебе, ни зоне, ни кому-то ещё. Я отсиживаю свой срок и хочу, чтобы меня оставили в покое.

Поворачиваюсь к остальным:

– И это касается всех. Кто полезет ко мне – получит так же. Раздеру на хрен. Мне терять нечего!

После этого меня не трогают. Бык ходит с разбитой мордой неделю. Слава о драке расползлась по всему блоку. Теперь меня знают – Байрамов не лох, которого можно прогнуть.

Но уважение в тюрьме стоит дорого. Бык не простил мне унижения. Он ждал момента отомстить.

Этот момент пришёл через месяц.

Душевая. Я один, все остальные на прогулке. Мою голову, глаза закрыты от мыла. И тут чувствую – кто-то зашёл.

Открываю глаза. Бык. И с ним трое его корешей. Все с заточками.

– Думал, всё забудется? – усмехается он.

– Знал, что ты трусливая сука, – отвечаю спокойно. – Один на один не смог, теперь толпой пришёл.

– На зоне не бывает честных драк. Здесь бывают только победители и проигравшие.

Они окружают меня. Четверо против одного. Я голый, мокрый, без оружия. Шансов ноль.

Но сдохну, так сдохну стоя.

Первый лезет с заточкой в руке. Я хватаю его за запястье, выкручиваю, ломаю. Заточка падает на мокрый пол. Успеваю подобрать, когда второй уже на мне.

Бью заточкой в бок. Лезвие входит в мясо легко, как в масло. Он орёт, хватается за рану. Кровь течёт по плитке, смешивается с водой.

Третий бьёт меня сзади по почкам. Боль вспыхивает адская. Ноги подкашиваются, падаю на колени.

Бык подходит, целится заточкой в горло:

– Сейчас умрёшь, чурка.

И тут в душевую вваливается Петрович с ещё двумя зеками.

– Четверо на одного? Совсем охуели?

Завязывается общая драка. Кровь, крики, заточки блестят в мыльной пене. Я поднимаюсь, присоединяюсь к своим.

Петрович дерётся как зверь. Оказывается, не зря он восемь лет сидит – мужик умеет убивать. Одного из корешей Быка он режет по горлу так профессионально, что у меня мурашки.

Драка длится минуты три. Потом прибегают менты с дубинками, разнимают, волокут всех в карцер.

Карцер – это яма размером два на два метра. Бетонный пол, голые стены, параша в углу. Никакой койки. Спишь на полу. Кормят раз в день – баландой, от которой блюёшь.

Провожу там неделю. Семь дней в полной темноте и холоде. Думаю только об одном – как выжить.

Не думаю об Арине.

Не думаю о письмах.

Не думаю о том, виновата она или нет.

Думаю о том, как дожить до завтра.

После карцера возвращаюсь в камеру. Петрович уже там, с синяками и ссадинами.

– Спасибо, – говорю ему.

– За что?

– За то, что вступился.

– Да хрен с ним. Просто надоело смотреть, как Бык беспредел творит.

– Всё равно спасибо.

Он кивает. Теперь мы связаны кровью. В тюрьме это важнее любой клятвы.

Вечером достаю из ящика письма от Арины. Все десять штук. Или двадцать. Не помню уже.

Может, прочитать? Узнать, что она пишет? Но рука не поднимается вскрыть конверт. Потому что если прочитаю – снова начну чувствовать. А чувства в тюрьме – это слабость.

А слабых здесь не жалеют. Складываю письма обратно. Пусть лежат. Может, когда-нибудь прочитаю. Или не прочитаю. Какая разница? Она там, я здесь.

Между нами двадцать лет тюрьмы.

И никакие письма это не изменят.

Засыпаю с мыслью о том, что жизнь в тюрьме – это борьба за выживание. Каждый день – маленькая война. И в этой войне нет места любви. Есть только ярость, боль и желание дожить до завтра. Всё остальное – роскошь, которую я не могу себе позволить.

___________

Глава 23

На четвертом месяце заключения у меня появляется возможность позвонить. В тюрьме это роскошь – пятнадцать минут за триста рублей. Звоню Батразу, узнать, как дела на воле, не обнаглели ли федералы.

Разговариваем о делах, о деньгах, о людях. Обычная рутина. И тут он говорит:

– Кстати, Малика искала твой номер. Просила передать, чтобы ты ей позвонил.

Сердце сжимается от неожиданности. Малика. Жена, которая даже не приехала на суд.

– Нахрена ей мой номер?

– Не знаю. Сказала, что срочно нужно поговорить.

– Передай, что мне не до неё.

– Уже передал. Она настаивала. Говорит, что касается дочерей.

Амина и Ясмина. Мои девочки, которым сейчас восемь и десять лет. Единственное светлое, что связывает меня с Маликой.

– Дай её номер.

Записываю и через час набираю. Гудки длинные, бесконечные. Наконец, трубку берут.

– Алло?

Голос знакомый до боли. Мягкий, женский. Я когда-то любил этот голос.

– Это я.

Молчание. Потом тихий вздох:

– Камран…

– Батраз сказал, ты искала меня. Что случилось с девочками?

– Ничего не случилось. Они здоровы. Просто… я хотела поговорить.

– О чём?

– О нас.

Смеюсь зло:

– Какие "нас", Малика? Ты же даже на суд не пришла.

– Я не могла. Понимаешь, семья не позволила…

– Твоя семья или твоя трусость?

– Камран, не надо так.

– Тогда говори по делу. У меня пятнадцать минут, и они платные.

Она молчит. Потом говорит быстро, словно боится, что не успеет:

– Я хочу увидеться. Приеду на свидание. Нам нужно поговорить.

– О чём говорить?

– О будущем. О дочерях. О… нас.

– Малика, какого хрена? Какое будущее? Я получил двадцать лет. Какие "нас"?

– Я буду ждать тебя.

Эти слова ударяют как пощечина. Она будет ждать. Женщина, которая не пришла на суд, теперь клянется в верности.

– Не надо, – говорю холодно. – Я подам на развод.

Тишина в трубке такая, что слышно её дыхание. Частое, прерывистое.

– Что?

– Ты слышала. Развод. Свободна. Можешь выходить замуж хоть завтра.

– Но у нас дочери!

– И что? С дочерьми я не развожусь. Они мои, и я буду их содержать. На счетах девочек достаточно денег на безбедное существование до совершеннолетия. Ты просто будешь их растить.

– Камран, ты не понимаешь…

– Я всё понимаю, Малика. Ты испугалась, когда меня посадили. Это нормально. Не все женщины готовы ждать зека. Поэтому я отпускаю тебя. Официально.

– Но я хочу ждать! – кричит она в трубку. – Я передумала! Я поняла, что ты мне нужен!

– Нет. Ты поняла, что остаёшься без денег. Это разные вещи.

– Неправда! Я люблю тебя!

– Любила бы – пришла на суд. Любила бы – написала хоть одно письмо за четыре месяца.

– Я не знала, что писать…

– А Арина знает. Она пишет каждую неделю.

Произношу её имя и чувствую, как что-то сжимается в груди. Боль, злость, тоска – всё вперемешку.

Малика замолкает. Потом голос становится злым:

– Так вот в чём дело! Это из-за этой предательницы!

– При чём здесь Арина?

– При том, что она тебя сдала! А ты всё ещё думаешь о ней!

– Я не думаю о ней.

– Врёшь! Если бы не думал, не сравнивал бы мои письма с её письмами!

– У тебя не было писем, Малика. Ни одного.

– Потому что боялась! Боялась, что ты меня прогонишь!

– Угадала. Прогоняю. Мы разводимся. Официально. Бумаги подпишешь через адвоката.

– Камран, подожди…

– Всё. Прощай.

– Это всё из-за неё! Из-за этой двадцатилетней шлюхи!

Кровь вскипает моментально. Руки сжимают трубку так сильно, что пластик трещит.

– Закрой свою пасть, – говорю тихо, опасно. – И никогда больше так о ней не говори.

– Почему? Она же тебя предала!

– Может, и предала. Но она пишет. Каждую неделю. А ты – нет. И это говорит о многом.

– Я приеду на свидание! Поговорим при встрече!

– Не приезжай. Я откажусь от свидания.

– Камран!

Отключаю звонок. Стою с трубкой в руке и дышу тяжело, как после драки.

Малика.

Жена, которая бросила меня при первой же опасности.

Теперь вдруг решила вернуться.

Но я ей больше не нужен. Не как мужчина. Нужен её статус и деньги.

Охранник подходит:

– Всё, Байрамов. Время вышло.

Киваю и возвращаюсь в камеру. Петрович смотрит вопросительно:

– Звонил?

– Угу.

– Кому?

– Жене. Теперь уже бывшей.

– Разводишься?

– Да.

– Из-за той девчонки, что пишет?

– Нет. Из-за того, что Малика оказалась трусихой.

Ложусь на нары и закрываю глаза. Разговор с Маликой выбил из колеи. Не потому что жалко её или жалко отношений.

А потому что она назвала Арину предательницей.

И я не смог промолчать.

Защитил её. Женщину, которую подозреваю в том же самом.

Что за хрень со мной творится?

Петрович закуривает:

– Знаешь, Камран, у тебя проблема.

– Какая?

– Ты не можешь решить, кого больше ненавидишь – ту, что бросила тебя. Или ту, что якобы предала.

– И?

– И в итоге ненавидишь себя. За то, что не можешь никого из них забыть.

– Спасибо за психоанализ, доктор Фрейд.

– Да не за что. Просто наблюдаю.

Закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Но в голове крутятся слова Малики:

"Это из-за этой предательницы!"

Почему меня так разозлило это слово?

Почему я не смог послушать, как она оскорбляет Арину?

Если я действительно думаю, что Арина меня сдала, то должен был согласиться с Маликой.

Но не согласился.

Защитил.

Значит, где-то глубоко внутри… я ей всё-таки верю?

Мысль эта пугает больше любой драки. Потому что если я начну верить – открою себя для боли. А боль в тюрьме – это роскошь, которую нельзя себе позволить.

Но что если…

Что если она действительно невиновна?

Что если все эти месяцы я мучил её зря?

Засыпаю с этими мыслями. И снится мне Арина. Как в первый раз – на кладбище, когда она смотрела на меня испуганными глазами и не знала, что я с ней сделаю. Девочка, которая сама совратила Камрана Байрамова.

А теперь я не знаю, что сделать с ней. И с собой.