Текст книги "Бунтарь (ЛП)"

Автор книги: Уинтер Реншоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 21

Далила

– Позвони, когда приземлишься. – Я иду за Дафной к ее такси, ожидающему на подъездной дорожке Рут. Это синий «Фольксваген Джетта». Новый. Чистый. Водитель выглядит как из середины двадцатых годов. Слегка похож на ботаника. Он улыбается мальчишеской улыбкой и взмахивает рукой.

– Я напишу тебе, – обещает сестра, загружая сумку в открывшийся багажник.

– Звони, пиши – что угодно. – Я стою, мое сердце немного болит при мысли о том, что она уезжает.

Мы веселились на этой неделе. Майами, кино, маникюр, разговоры о мужчинах.

Все это мы делали, когда она еще не встречалась с Уэстоном.

– Думаю, что смогу вернуться, – говорит Дафна, поворачиваясь ко мне, – когда закончу с фреской.

– Уэстон?

Она ухмыляется.

– А еще ты и Рут…

– Ага. – Я дразню, но так приятно снова видеть ее счастливой.

Сестра светится изнутри, от макушки светлых волос до кончиков розовых изящных пальцев. В ее глазах появился свет, которого не было неделю назад.

Дафна обнимает меня, сжав так сильно, что я с трудом могу дышать.

– Будь хорошей девочкой этим летом, – говорит она. – Прими запутанное и сложное.

– Да, да, да.

– В следующий раз, когда мы увидимся, я хочу услышать по-настоящему хорошие истории.

Дафна отпускает меня и садится в такси, и я наблюдаю с конца дорожки Рут, как моя сестра уезжает в аэропорт.

Когда я подхожу к входной двери, в кармане звонит мой телефон.

– Привет, тетя Рут, – отвечаю я. – Как идут дела с квартирой?

– Дорогая, мы получили предложение по дому, – говорит она. – Я приняла его. Мы должны выехать к концу июля.

– Это здорово, – говорю я.

– Они согласились на полную запрашиваемую стоимость.

– Потрясающе.

– Я просто хотела, чтобы ты знала – больше никаких претендентов, – говорит она. – И когда я приеду домой в среду, приглашаю тебя на хороший ужин со стейком. Ты очень помогла в последние несколько недель: уборка, организация, переговоры с Тейлором и претендентами на дом.

Я смеюсь.

– Спасибо, тетя Рут.

– Я все равно заплачу тебе в августе, – добавляет она.

– Не беспокойся об этом.

– Нет-нет. Я это сделаю. – Она прочищает горло. – В любом случае, я не могу дождаться, когда ты увидишь новую квартиру.

– О, ты присмотрела одну?

– Нет. – Она выдыхает. – Но я присмотрю. И тебе она понравится. Я сказала своему агенту, что не куплю квартиру без одобрения моей внучатой племянницы. Когда-нибудь, когда я умру...

– Не говори так. – Я сажусь на ступеньки крыльца, потянувшись к оранжевой лилии и проведя пальцами по ее атласным лепесткам.

– Дорогая, смерть – это жизненный факт. Позволь мне закончить.

– Хорошо.

– Однажды, когда умру, я передам свою квартиру тебе, Деми, Дереку и Дафне. – В ее голосе звучит тоска, которая разбивает мне сердце. Я не могу представить себе жизнь без Великой тети Рут, и я не хочу думать об этом. – Я надеюсь, что вы сохраните ее в семье и будете использовать как общий загородный дом. И я покупаю квартиру с тремя спальнями для того, чтобы вы могли привозить свои семьи.

Мои глаза затуманиваются слезами, и яркое дневное солнце ослепляет их. Крепко зажмуриваясь, я благодарю ее.

– Это очень много значит, тетя Рут. – Я всхлипываю. – Огромное спасибо.

– Я люблю вас, дети, – говорит она. – Ты настолько близка мне, словно родная дочь. Твой отец был моим первым племянником и единственным, кто поддерживал связь, когда все остальные бросили меня.

– Папа очень хочет сохранить семью, – говорю я.

– Это лучшее, что может сказать любой из его братьев и сестер. – Тетя Рут прочищает горло. – В любом случае, я люблю тебя, милая. Я ценю, что ты провела здесь лето, позволив мне выжимать из тебя все соки. Уверена, что ты охотно вернешься домой к своим друзьям и семье.

– Все нормально, – говорю я. И именно это я имею в виду. Когда я взрослела, мои летние каникулы с тетей Рут были частью установленного порядка, и когда я стала старше, они стали заветными воспоминаниями. Я понимаю, что эти золотые деньки сочтены. Я более чем счастлива быть здесь. – Я именно там, где хочу быть.

– Все верно. Хватит этой глупой ерунды. – Рут смеется. – Увидимся через несколько дней. Охраняй территорию для меня, ладно?

– Конечно.

Тетя Рут вешает трубку, и я поднимаюсь со ступеней, чтобы зайти внутрь. И тогда застываю на месте. Черный внедорожник Зейна останавливается у подъездной дорожки Рут, и пассажирское окно опускается. Когда я, наконец, вижу его лицо, он жестом показывает мне, чтобы я подошла к нему.

– Привет, красотка, – говорит он, когда я подхожу к нему.

– Куда едешь? – спрашиваю я.

Он указывает на клюшки для гольфа на заднем сиденье.

– Собираюсь ударить по мячу. Завтра у нас благотворительная игра с командой, а я немного заржавел.

– Я люблю гольф, – говорю я. – Дома я несколько раз летом работала на поле для гольфа. И играла в женской команде по гольфу в старшей школе.

– О, да? – выражение его лица меняется, и я жду, когда он пригласит меня. Но он не делает этого. – Круто.

Я морщу нос.

– Ты едешь один?

– Ага.

Не желая напрашиваться, я наигранно весело отвечаю.

– Круто. Повеселись.

И ухожу. Очевидно, Зейн не хочет проводить время со мной, если это не предполагает сброшенную на пол одежду и его пульсирующее мужское достоинство, заталкиваемое в любое отверстие, которое он может найти.

– Далила, – зовет он. – Эй.

Продолжая идти, я машу, не поворачиваясь. Ему повезло, что я не показала средний палец. Я понимаю, что мы просто трахаемся, но это было подло. Я спала в его объятьях прошлой ночью, в его постели, в его доме. Он сделал мне блины и поцеловал меня в макушку.

Но он не может показываться со мной на публике? В самом деле?!

– Далила… – зовет Зейн снова.

Я захлопываю за собой дверь.

Я приму сложности. Но не хочу, чтобы со мной обращались, как с каким-то грязным маленьким секретом.

Глава 22

Зейн

Прямо сейчас я чувствую себя самым большим гребаным идиотом.

Стоя возле дома Рут Роузвуд с охапкой роз, я стучу в ее дверь. Снова, и снова, и снова.

Сегодня вечер вторника.

Я не видел Далилу два дня, с тех пор как она умчалась в бешенстве в воскресенье днем из-за того, что я не пригласил ее поиграть в гольф.

Не то чтобы я не хотел. Я бы с удовольствием взял ее с собой, но мне нельзя светиться с девушками, особенно такими симпатичными, как она, которые заставляют меня улыбаться, как влюбленного идиота. Я пообещал тренеру провести лето без девочек. Насколько знаю, я все еще хожу по тонкому льду. В моем контракте нет положений, которые спасли бы меня от сокращения.

– Далила, я знаю, что ты там. Открой. – Я стучу сильнее, а затем поправляю галстук, потому что я пришел сюда, одетый для свидания, на которое собираюсь ее пригласить.

Конечно, мы просто трахаемся, и она определенно не моя девушка, но это не означает, что она ничего не значит для меня. Последнее, что я хочу, чтобы она чувствовала себя использованной, и сегодня вечером я собираюсь все ей объяснить.

Свет в фойе включается, и у меня перехватывает дыхание. Я прочищаю горло и стискиваю букет нежно-розовых роз.

Когда дверь распахивается, Далила предстает передо мной в спортивном костюме, с волосами, поднятыми наверх в небрежный хвост и непроницаемых черных очках, скрывающих ее красивые карие глаза.

– Чем могу помочь? – Одна ее рука лежит на бедре, а другая – на дверной ручке. Она внимательно осматривает меня. – Почему ты так одет?

– Я хочу пригласить тебя на свидание.

Она смеется.

– Нет, спасибо.

– Я должен все тебе объяснить.

– Чертовски верно. Только я прекращаю это, Зейн. Серьезно. Нам было весело, у нас были свои моменты. Не думаю, что смогу отпустить это ради дружбы с привилегиями, тем более, что ты не способен относиться ко мне, как к другу.

– Это не так. Абсолютно не так. – Я подхожу ближе. Она отступает. – Мне нравится тусоваться с тобой, Далила. Мне нравится быть рядом с тобой. С тобой у меня гребаный взрыв. Когда ты рядом, я могу быть самим собой. Мне не надо пить, не нужно подавлять себя – хотя, может быть, иногда мне все-таки следует это делать.

Далила закатывает глаза и поднимает свои очки на голову.

– Ага, тебе нравится тусоваться со мной, и ты показал это совершенно ясно на днях, не так ли?

– Позволь мне забрать тебя сегодня вечером, – говорю я. – Я все объясню.

– Почему я должна согласиться, Зейн?

Я скучаю по тому, как она называет меня де ла Круз.

Эта игривая искорка в ее глазах исчезла, и я чувствую себя гигантским куском дерьма.

– Потому что, когда ты услышишь то, что я собираюсь сказать, все обретет смысл, – говорю я, вручая ей цветы. – И ты, вероятно, должна поставить их в воду – я купил их несколько часов назад.

Далила неохотно берет букет и медленно подносит розы к лицу, вдыхая их аромат.

– Почему розы?

– Не знаю. – Я чешу подбородок, пожимая плечами. – Я посмотрел на все цветы, которые у них были, и все они выглядели вычурными. Эти были просто… идеальные сами по себе.

– Почему розовые?

– Для чего эти вопросы? И почему я чувствую, что сейчас меня подвергают психоанализу?

– Просто ответь.

– Потому что красный – банальный, персиковый – уродливый, а белый заставляет меня думать о похоронах. Розовый был просто… идеален.

Далила снова вдыхает их запах, а затем опускает букет на сгиб своей руки.

– Хорошо. Дай мне время, чтобы подготовиться. Куда ты меня везешь?

– Увидишь.

– Мне нужно знать, как одеться.

– Мы будем рядом с водой. Это все, что я тебе скажу.

* * *

Я сижу за кухонным столом Рут, когда слышу, как каблуки Далилы стучат по коридору. Когда она появляется из-за угла, я практически перестаю дышать. Ее волосы свободно лежат на плечах локонами, а губы блестят, как красное яблоко. Платье без рукавов в сине-белую полоску, облегающее все ее изгибы, заканчивается чуть выше колена, и мне требуется вся моя выдержка, чтобы не задрать его и не взять ее прямо здесь.

– Вау… Я… Ты… – У меня нет слов. – Ты выглядишь великолепно.

Она кладет руку на бедро.

– Ты скажешь, куда меня везешь?

Я подхожу к ней маленькими шагами, не спеша и наслаждаясь видом. Далила все еще злится на меня, но это продлится недолго. Она облизывает губы, ее тело напряжено, а поведение сдержанно, но к концу этого вечера она снова станет моей.

Скользя кончиками пальцев по шелковистой коже, я беру ее за руку и тяну к входной двери. К тому времени, когда мы достигаем моего внедорожника, легкий аромат ее духов окутывает нас сладким облаком.

Я открываю Далиле дверь, обращаясь с ней, как с леди, которой она и является, и не уверен, что когда-либо открывал двери кому-либо раньше.

Минуту спустя мы покидаем Лагуна-Палмс и направляемся к побережью залива. Через час или около того мы будем на моем любимом частном пляже. Один из моих приятелей владеет этим небольшим участком береговой линии, и сегодня вечером там будем только мы, одеяло, шум волн и звездное небо.

Я не романтик, но хочу, чтобы Далила чувствовала себя сегодня вечером особенной. Потому что, черт возьми, она особенная.

Глава 23

Далила

Зейн въезжает на небольшую обсаженную деревьями стоянку. Впереди на кованых воротах висит табличка «Посторонним вход запрещен».

– Выпрыгивай, – говорит он, протягивая руку на заднее сиденье, хватая плед и маленький холодильник.

– Что это? Пикник?

– Что-то вроде того.

Небо совершенно черное за исключением небольшого количества мерцающих звезд и яркой полной луны. Почему Зейн напустил пелену романтики на этот вечер, я не знаю, но по какой-то совершенно безумной причине я хочу выслушать его в последний раз.

Следую за ним до ворот, на которых он набирает код, пропускающий нас. Песчаная тропа, окруженная зеленью, ведет нас на звук грохочущих волн, и через несколько секунд мы оказываемся на частном пляже с нежным белым песком и освещенной луной бирюзовой водой.

Зейн расстилает одеяло, а я скидываю с себя босоножки. Затем он опускается на колени, открывает холодильник и достает бутылку вина, два бокала и штопор.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я. – Я не понимаю.

– Моя бабушка всегда говорила мне, что дела говорят громче слов, – говорит он, вкручивая штопор в пробку бутылки с вином.

– Хорошо. Так что ты пытаешься сказать всем этим? Потому что я действительно ничего не понимаю. Цветы? Пикник на пляже? Вино?

– Я знаю, что на днях, – говорит Зейн, наливая бокал и вручая его мне, – обидел тебя.

– Почему ты так решил? – Мой тон суше, чем белое вино, которое я потягиваю.

Зейн берет свой бокал, выпивает половину и смотрит поверх моего плеча на беспокойную воду. Впервые в жизни он выглядит погруженным в свои мысли.

– Даже не знаю, с чего начать. – Зейн смеется, но это не радостный смех. Он нервничает. Впервые. Я никогда не видела, чтобы Зейн де ла Круз нервничал. Вообще.

Мой пульс учащается, и я делаю еще один глоток. Из лекций я знаю, что, когда человек собирается что-то рассказать, нужно позволить ему это делать на его условиях. Мы не уговариваем и не вытягиваем из него информацию.

– Когда я расскажу тебе, – говорит он, – пообещай мне кое-что.

– Конечно.

– Не пытайся анализировать меня. Не пытайся меня понять.

Это будет очень сложно, но я буду стараться изо всех сил.

– Хорошо.

– Я серьезно, Далила, – говорит он. – Когда расскажу, я не хочу, чтобы ты смотрела на меня по-другому. Как бы там ни было, я не хочу ничего менять. Не хочу, чтобы ты меня жалела, и не хочу, чтобы ты уходила от меня.

Его предисловие начинает пугать, но я сохраняю спокойный взгляд и медленное глубокое дыхание. В колледже мы учились быть готовыми услышать что угодно. Никогда не знаешь, какие секреты тебе доверят, когда решат поделиться своей историей.

– Я не буду судить тебя или анализировать, Зейн. – Я прижимаю руку к груди, где бьется сердце, мой взгляд становится сочувствующим. – Я обещаю.

Зейн улыбается нервной улыбкой, делает глоток вина и проглатывает его так быстро, что сомневаюсь, что он его распробовал.

– Хорошо. – Он глубоко вдыхает и выдыхает. – Иисус. Я даже не знаю, с чего начать. И кое о чем я не говорил годами. Даже десятилетиями.

Я тянусь к нему через плед и кладу свою руку на его ладонь.

– Для меня большая честь, что ты хочешь поделиться этим со мной.

Я никогда не видела Зейна таким уязвимым, и это почти заставляет меня забыть все причины, по которым он в моем «черном списке». Какая-то часть меня хочет погрузиться в его объятия, обнять самой и поцеловать его дрожащие губы. Приятно увидеть Зейна без его привычной самоуверенности. Это как глоток свежего воздуха.

– Когда мне было девять лет, – начинает он, – служба защиты детей забрала меня у мамы, которая принимала наркотики и продавала себя, чтобы платить за аренду жилья. Я никогда не ходил в школу, плохо питался и был очень маленьким для своего возраста. Я выглядел, как пятилетний.

– Боже мой, – шепчу я, глядя на этого гигантского мускулистого мужчину и пытаясь представить изможденного маленького мальчика.

– Меня отдали моей бабушке Магдалене, – продолжает он. – До этого я никогда не видел ее раньше. Она была матерью моего отца, и она и моя мать ненавидели друг друга. Мама никогда не допускала Магдалену к нам, и даже когда бабушка посылала нам деньги, мама отправляла их обратно. Она предпочитала заниматься проституцией, нежели принимать деньги от Магды.

Я киваю, сжимая его руку, чтобы дать понять, что я слушаю.

– Так вот, моя бабушка научила меня читать, отдала в школу, – говорит он, – записала в футбольный лагерь. Я был самым маленьким ребенком в команде и никому не был там нужен. Но я чертовски любил эту игру, поэтому мне было все равно. Магда научила меня: самое худшее, что ты можешь сделать в своей жизни, это переживать о том, что думают другие люди.

Зейн улыбается с ностальгией в глазах, как будто вспоминает ее.

– Она также научила меня никогда не позволять прошлому определять нас. Жить только настоящим. – Его плечи поднимаются и опускаются. – Никогда не соглашаться на меньшее, чем мы хотим.

– Твоя бабушка говорила, как мудрая женщина.

Зейн поворачивается ко мне, его карие глаза блестят.

– Да, она была такой. И она, вероятно, переворачивается в могиле от того, каким человеком я стал.

– Сомневаюсь.

Зейн делает еще один глоток, допивает свое вино и наливает еще. Уголки его губ медленно приподнимаются.

– Я даже не должен пить, – говорит он.

Я беру его за руку, удерживая бокал.

– Тогда остановись.

Забираю у него бокал и осторожно ставлю на песок рядом с пледом.

– Она скончалась в мой выпускной год колледжа. Как раз перед тем, как меня завербовал Гейнсвилл, – говорит Зейн. – Она не дожила до того, чтобы увидеть, как я играю в профессиональный футбол, но эта женщина не пропустила ни одной моей домашней игры в колледже.

Он делает судорожный вдох.

– Все изменилось после того, как я подписал первый контракт. – Зейн качает головой. – Я был всего лишь двадцатитрехлетним мгновенным миллионером. Без руководства. Никто не вел меня, никто не говорил, чтобы я не был гигантским гребаным мудаком.

– Если это утешит, то я думаю, что любому будет трудно в этом возрасте нести ответственность, когда к его ногам бросают такие деньги.

Зейн фыркает.

– Я был чертовски безответственным. Я ранил многих людей. Людей, о которых должен был заботиться. Я совершал плохие, непростительные поступки.

– Не существует ничего непростительного.

Зейн садится ровнее и тупо смотрит вперед на волны.

– Несколько лет назад я был обручен с девушкой по имени Мирабель.

Он замолкает, его тело становится напряженным, и я не уверена, что он хочет продолжать свой рассказ, но не говорю ни слова.

Через несколько секунд Зейн прочищает горло и глубоко вздыхает.

– Она была любовью всей моей жизни. Я никогда не был так счастлив. Мы делали все вместе. Я ни к кому никогда не чувствовал такой привязанности. Я даже не знал, что так вообще можно относиться к кому-либо.

– Она была твоей первой любовью.

– Верно. – Он качает головой. – Мы были молоды. И глупы. И трахались, как кролики. Я начал уговаривать ее сделать запись секса со мной. Она не хотела. Я пообещал, что никто не увидит видео, кроме нас. Сказал, что хочу взять запись с собой на выездные игры, чтобы смотреть ее, когда буду скучать по ней. Ну, знаешь, нес всякую херню, которую говоришь, когда становишься влюбленным идиотом. Она, наконец, согласилась, и мы сделали самое пошлое гребаное секс-видео, какое ты только можешь себе представить.

Я сжимаю губы, мое сердце болит за эту милую девочку и желудок скручивается в узел в ожидании грустного конца, потому что понимаю, что эта история не закончится хорошо.

– Запись была на маленькой портативной видеокамере, – продолжает он. – Я взял ее с собой на игру. В тот субботний вечер в отеле перед игрой несколько парней зависали в моем номере. Я ушел с парой парней поужинать, а когда вернулся, то половина команды собралась вокруг моего телевизора. Один из этих придурков нашел камеру и подключил ее. Они смотрели на Мирабель, похотливо глазея на ее тело, будто она была какой-то порнозвездой. Они свистели и улюлюкали, как куча диких обезьян.

– Иисус. – Я не могу представить себе этот кошмар.

– Я должен был сказать ей, – говорит он. – Мирабель была очень замкнутым человеком, можно сказать стеснительным. Уговорить ее сделать эту запись… Она сделала это для меня. Она доверилась мне.

Я сжимаю его руку.

– Разумеется, она была унижена. На самом деле, более чем унижена. – Зейн проводит ладонью по лицу, вдыхая теплый морской воздух, который овевает нас. Эта ночь слишком прекрасна для такой трагической истории. – Она… была ранена. Физически.

– О, Боже!

– Она уехала на выходные домой в Калифорнию, после того как я ей все рассказал. Ей нужно было уехать. Она не хотела сталкиваться с парнями из команды. Это вполне понятно. И в воскресенье мне позвонил ее дядя и сказал, что Мирабель все выходные была чем-то расстроена. Сказал, что она была на себя не похожа, много плакала. А до этого, поздно вечером в субботу, она была за рулем своей машины и разбилась. Мы не знаем, случилось ли это намеренно или из-за ее душевного состояния. Когда ее нашли, она все еще дышала. Слава Богу, она была жива.

Я наклоняюсь ближе к нему и беру его другую руку в свою.

– Короче говоря, я сорвался туда и во всем признался ее родителям, – говорит он. – Они должны были знать, почему их милая, красивая, умная и жизнерадостная дочь была эмоционально разбита.

– И как они это восприняли?

– Плохо. – Зейн качает головой. – Они попросили меня немедленно уйти и запретили подходить к их дочери.

– Сейчас она в порядке?

– Нет. – Он опускает голову. – Из-за аварии Мирабель страдает недостатком кислорода и постоянным нарушением работы мозга. Она не может говорить, не может ходить. Все, что я знаю, что она живет в частном медицинском учреждении в Северной Калифорнии. Я нанял частных детективов, чтобы попытаться найти ее, но все они пришли с пустыми руками. Это место охраняется лучше, чем Форт Нокс (Примеч.: Форт Нокс – военная база США, на территории которой расположено хранилище золотых запасов США). Я никогда больше ее не увижу. Никогда не смогу извиниться. Для нас обоих это никогда не закончится.

Я забираюсь к Зейну на колени, не в силах больше видеть его болезненный взгляд и, обняв за шею, целую его лицо.

– Мне так жаль, Зейн, – шепчу я ему на ухо.

– Ты так сильно напоминаешь мне ее. – Его голос слегка дрожит. – Но клянусь, Далила, не поэтому...

– Я знаю.

Он вдыхает мой аромат, а затем выдыхает, ничего не говоря.

И я понимаю это сейчас.

Вечеринки, жизнь одним днем, неподчинение. Все это было огромным посылом «на хрен» ужасных обстоятельств, которые ему преподнесла жизнь. С одной стороны, он имел все, а с другой – у него ничего не было.

Я соскальзываю с его колен и сажусь рядом, держа Зейна за руку.

– Причина, по которой я рассказал тебе все это, – говорит он, – в том, что последние несколько лет я был гребаным испытанием для команды, для тренера, для любого, кто пытался меня обуздать. И в этом году мне сказали, что владелец подумывает вышвырнуть меня из команды, если я не исправлюсь. Так что у меня приказ – никаких пьянок, никаких женщин, никаких вечеринок, по крайней мере, ничего публичного. Команда уже потратила целое состояние, чтобы очистить мою репутацию. И «Пумы» еще молодая команда, поэтому они не могут позволить себе еще больше негативной рекламы, в связи с этим они выдвинули мне ультиматум.

– Они могут просто вышвырнуть тебя? У тебя нет контракта?

– Не могут, если только не возникнет непредвиденное обстоятельство или что-то в этом роде, – фыркает он. – Большинство контрактов не содержат положений, которые бы препятствовали сокращению.

– Это несправедливо.

– Жизнь несправедлива, красотка.

И это правда.

Зейн откидывается назад, ложась на плед, и я сворачиваюсь калачиком на его руке, где мне приятно и тепло.

– Поэтому причина, по которой я не смог взять тебя на гольф в воскресенье, – говорит он, – в том, что публично я пытаюсь идти по прямой линии, по крайней мере, до конца сезона. И тогда я покончу с «Пумами». Мой контракт истекает в конце этого года, и тогда я буду свободным. Я готов к смене обстановки.

– Я понимаю.

– Мне бы так хотелось появиться с тобой открыто, потому что, думаю, с тобой классно тусоваться, – говорит Зейн. – Но я просто не могу. Пока не могу. Скоро начнется футбольный сезон, а мне сказали, что они все еще решают, вышвырнуть меня или нет. Я не могу совершить ошибку. Не тогда, когда я так близок к цели.

– Так почему же цветы, вино и частный пляж?

Зейн пожимает плечами.

– Это знак уважения. Я хотел, чтобы ты знала, что ты особенная, не просто половой партнер. Ты можешь не быть моей девушкой, но ты что-то значишь для меня. И я ценю, что ты терпишь меня, потому что знаю, что я не самый спокойный и приятный сукин сын.

Я вздыхаю, улавливая легкий аромат лосьона после бритья, который остался на его коже. Я буду скучать по этому запаху. Если бы я могла поймать его и забрать с собой, я бы сделала это.

– Каким одеколоном ты пользуешься? – спрашиваю я как бы между прочим.

– Что? – бормочет Зейн.

– Ты очень хорошо пахнешь. Мне просто любопытно. Не бери в голову. – Я прижимаюсь щекой к его хлопковой рубашке.

Зейн запускает пальцы в мои волосы, и мой вопрос остается без ответа. И, возможно, таким образом жизнь напоминает мне жить сегодняшним моментом. Я никогда не узнаю, как называется одеколон Зейна, и, вероятно, никогда не вернусь на этот частный пляж в это уединенное место.

Сейчас все, что у нас есть – этот момент. И, может быть, сейчас это все, что нам нужно.