Текст книги "Корделия"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

– Причем по их же собственной вине, – заметил рослый старик на другом конце стола. – Если бы они не поддержали Линкольна и блокаду… Им следовало довериться Гладстону.

Мистер Фергюсон опять взял слово.

– Чтобы пойти на риск оставить свои семьи без куска хлеба, требуется незаурядное мужество. Такое мужество не присуще жалкому сброду. Эти люди думают о своем будущем. Они заслуживают хорошего обращения.

Двое или трое из гостей, которые собаку съели на производственных отношениях и гордились своими прогрессивными взглядами, пробурчали что-то в знак согласия. Но Джейкин Робинсон не унимался:

– Хорошего обращения! Интересно, а кто с ними плохо обращается? На моей фабрике заработная плата и условия не хуже, чем где бы то ни было. И если бы они не устраивали эти чертовы сборища… – Он запнулся. – Прошу прощения, миссис Фергюсон.

– Корделия, – обратился к ней мистер Фергюсон, – вы можете присоединиться к нам позднее.

– Пожалуйста, мистер Фергюсон, позвольте мне остаться. Все это так ново! И очень интересно!

Но они явно ждали, когда она уйдет. Не женского ума дело. Корделия поняла, что допустила ошибку, не уйдя вместе с тетей Летицией.

Брук придержал для нее дверь, и она вышла, поймав на лету реплику мистера Фергюсона:

– Можете курить, джентльмены.

Стояла холодная погода, и в холле развели большой огонь. Корделия грела руки и думала: что же делать? Она ощущала смутное недовольство и растущую тревогу.

Сзади послышался шорох; она обернулась и увидела пересекавшего холл дядю Прайди в комнатных туфлях. Заметив Корделию, он, подобно судну, застигнутому мощным порывом ветра, изменил курс.

– Ах, это вы, юная леди. Сегодня ожидаются заморозки. Распорядитесь, чтобы в доме всю ночь поддерживали огонь, а то к утру будет холодно, как в морге.

– Хорошо, дядя Прайди. Я позабочусь о том, чтобы вы не замерзли. – Она вдруг отдала себе отчет в том, что ей гораздо легче называть этого безобидного старика дядей, чем мистера Фергюсона – отцом.

– Боятся лишний раз пошевелить пальцем, – проворчал Прайди, энергично потирая перед камином руки. – В наше время все слуги на один манер. Этот лодырь Холлоуз. Они все еще там? – он мотнул головой в сторону гостиной.

– Да. А вы не хотите зайти?

– Когда эти пташки высиживают свои грандиозные проекты? Не хочу им мешать, а то еще спугну. Пускай себе сидят, посмотрим, что-то высидят. Угощайтесь.

– Спасибо. – Корделия заглянула в большой бумажный кулек и взяла конфету. На какое-то мгновение их головы оказались на одном уровне. С близкого расстояния лицо старика выглядело чуточку асимметричным.

Их взгляды встретились.

– Что, юная леди, нечем заняться? Вы когда-нибудь видели моих мышей? Это гораздо интереснее, чем выжившие из ума седобородые мужи, двадцать лет назад растерявшие свои естественные инстинкты.

Корделия боялась мышей, но ответила:

– Благодарю вас. Они не кусаются? В таком случае я с удовольствием взгляну на них.

Они поднялись в его апартаменты. Здесь сильно пахло животными.

– Сюда, – пригласил Прайди и ввел ее в комнату, которая замышлялась как гардеробная, но была сплошь заставлена полками и стеклянными аквариумами без воды – там мелькали глазки-бусинки и острые мордочки.

– Это и есть мои маленькие друзья. Более верные, чем двуногие. Идите сюда, милые крошки, – он почмокал губами, издавая звук, похожий на журчание воды. Затем открыл дверцу, и сразу же шесть или восемь мышек вскарабкались ему на руки и побежали вверх, чтобы рассесться на плечах и забраться за шиворот.

– Я как-то показал их Маргарет, – дядя Прайди покачал головой. – Она притворилась, будто они внушают ей омерзение. Что за чушь! Это здоровые, чистые зверушки, гораздо опрятнее многих мужчин и женщин. Взгляните вот на этого: какое у него мягонькое, белоснежное брюшко! А лапки! Смею вас заверить, он не нуждается в том, чтобы каждое утро принимать ванну. Откуда только взялся этот культ ванн, а, юная леди? Брат просто помешан на них. А по мне, так ванна – необходимое зло, не больше и не меньше. Один раз в неделю – или раз в две недели – приходится, так уж и быть, залезать туда, отскребать грязь и выскакивать обратно. Чем скорее, тем лучше. Ах, горячая вода! Мыло! Пар! Полотенце! Можно подумать, что кто-то от этого стал порядочнее. Люди считают приверженность гигиене прогрессом, а я говорю, что это возврат к старому. – Он замолчал, по-видимому, унесшись мыслями куда-то вдаль.

– Они очень миленькие, – храбро заявила Корделия, зорко следя за мышами, чтобы не разбежались, – Эстер любит мышей. Это моя сестра. Ей они нравятся больше, чем мне.

– Вы отважная маленькая женщина. Это видно невооруженным глазом. Ну, довольно, мои крошки. Леди устала. Отправляйтесь-ка по домам. – Он щелчком стряхнул с себя мышей, едва не повредив хрупкие позвоночники. Потом вытряхнул парочку из рукавов и запер клетку. Корделия с облегчением вздохнула.

– И почему только дамы боятся мышей? Тайна, покрытая мраком. Я искал разгадку на прозекторском столе, но так и не нашел. Это не поддается логическому объяснению. Хотя сейчас стараются объяснить все на свете. Требуют доказательств существования Бога, а также доказательств того, что Бога нет. Прежде, чем съесть пудинг, людям необходимо знать технику его приготовления. Прямо как дети. Я хохочу! Позвольте представить вам мистера Гладстона.

Он отпер дверцу стоявшей особняком клетки и, не отрывая от молодой женщины испытующего взгляда, вытащил громадную коричневую крысу. Корделия невольно сделала шаг назад, и дядя Прайди сморщил лицо в улыбке.

– С вами что-то творится, юная леди. Хотел бы я знать, что. Какое-то брожение. Не бойтесь, он совершенно безобиден – гораздо безобиднее, чем его тезка, уверяю вас. Этотмистер Гладстон не обязан постоянно забивать себе голову мыслями о том, как потратить семьдесят миллионов и что делать с налогами. Его волнуют куда более важные вещи: вкусная еда, друзья и как бы получше провести свободное время. А вас?

Он посадил крысу себе на плечо, и она уютно устроилась там, свесив длиннющий хвост. Злые, налитые кровью глаза животного буравили молодую женщину подозрительным взглядом.

– А где же мистер Дизраэли? – пошутила Корделия, посчитав его вопрос риторическим.

Дядя Прайди показал в улыбке желтые зубы.

– Отлично. Превосходно. Мужество, как я уже сказал, и чувство юмора. Редкие качества в женщине. Кажется, я начинаю вас любить. Больше, чем Маргарет. На этот раз Брук лучше позаботился о своем благе, какова бы ни была подоплека… Надо бы принять закон против таких вещей. Сколько вам лет – шестнадцать?

Корделия покраснела.

– Двадцать. А почему вы не любили Маргарет?

– Ах, вы хотите знать? Но это вполне естественно. Женское любопытство. Однако кто сказал, что я ее не любил? Разве мы так сказали, а, мистер Гладстон? Отнюдь. Хотите еще конфету?

– Вы напоминаете моего отца, – Корделия улыбнулась. – У него тоже есть хобби, только это часы. Завтра вечером он с нами ужинает. У вас не было возможности как следует познакомиться на свадьбе.

При этом она думала: "Разница в том, что все папины заскоки – на виду, тогда как дядя Прайди – как бы человек с двойным дном; его чувства, мысли и побуждения – глубже, тоньше, острее и, может быть, даже злее. Но злость направлена не против меня…"

– На этот раз мне подсунули не те конфеты, – жуя, сообщил дядя Прайди. – Я буду жаловаться. А что, ваш отец – идеалист, поборник прогресса, радикал или реформатор – как каждый третий в этом городе невежд?

– Папа не интересуется политикой. Понимаете, часы… и дети…

– Я бы посоветовал ему и дальше держаться часов. Это чище и безопаснее. Никакой демагогии. Будь ваш свекор помоложе, вы как пить дать увидели бы его в парламенте. Взгляните на мои скелеты.

Не успела Корделия удивиться, как дядя Прайди открыл комод и продемонстрировал ей несколько маленьких, искусно выполненных из медной проволоки скелетов: один принадлежал мыши, и еще четыре – землеройкам. Он также показал ей заспиртованный желудок крысы и законсервированный в рассоле мозг землеройки. Живые землеройки содержались в отдельных клетках – иначе они сразу же начинали драться.

– Что значит инстинкт, дорогая леди. Нам бы тоже всем следовало проживать в отдельных домах – тогда мы были бы человечнее. – Он вытащил из клетки одного зверька. – Чувствуете запах? Верный признак, что вы ему не понравились – Дядя Прайди с минуту сверлил Корделию пытливыми маленькими глазками. – Он прогрессивнее любого прогрессиста. Человек в минуты опасности прибегает к агрессии, а этот малыш всего-навсего пускает струю дурно пахнущей жидкости. Лучше бы и человек вонял – вместо того, чтобы нападать на себе подобных.

Он вернул самца в клетку, и Корделия поняла: осмотр окончен и она может удалиться. Что она и сделала – с удовольствием.

К своему удивлению, она застала в спальне Брука, сидевшего за столом с карандашом в руке. Перед ним белел лист бумаги, но он так и не написал ни строчки.

– Я им не нужен, – мрачно проговорил он. – В самом деле – какой из меня политик?

– Зачем ты всегда умаляешь свои достоинства? У тебя столько же мыслей и идей, сколько у любого из них.

– Ты так думаешь? Ну… я не знаю. Когда меня вдруг осеняет какая-нибудь мысль, я ее не очень-то складно формулирую. А если даю себе время подумать, момент проходит, и они разговаривают уже о чем-то другом.

– Потому что ты не привык. Все дело в практике.

– Не надо меня утешать, – огрызнулся Брук. – Я сам знаю, что ни на что не гожусь.

В комнате воцарилось молчание. Взгляд Корделии упал на старинные часы в углу, и она сказала:

– Я ходила смотреть мышей дяди Прайди. Они очень милы: совсем ручные и хорошо воспитаны. И все-таки я еле удержалась, чтобы не закричать… Скажи, Брук, почему мы боимся мышей? Раньше это казалось мне естественным, а послушаешь дядю Прайди, так выходит, что это просто предрассудок.

– Он пишет книгу, – сварливо отозвался муж. – Просто помешался на крысах.

– Уже половина десятого. Будешь сидеть здесь, пока они не разъедутся?

– Наверное, папа именно этого от меня и ждет.

– Брук, почему сегодня много говорили о хлопке? Я считала, что мы… то есть, твой отец занимается набивкой и крашением тканей.

– Наши собственные фабрики – да. Но пару лет назад папа вложил деньги в текстильные фабрики в Олдхэме. Так что теперь его крайне интересуют оптовая торговля и производство хлопчатобумажных тканей. Он хочет объединить торговцев и промышленников и создать компанию. Вот почему он пригласил всех этих людей.

Корделия зябко повела плечами.

– Пойду распоряжусь, чтобы миссис Мередит не жалела угля. Ужасно холодно.

Он перехватил ее у двери.

– Прости, я… ты же знаешь, я не хотел тебя обидеть.

Она улыбнулась.

– Все в порядке, Брук. Я и не думала обижаться.

И это было правдой. Как всегда, уравновешенная и готовая прощать, Корделия легко сбежала по лестнице, не задумываясь о том, почему она большей частью не сердится на Брука с его капризами и раздражительностью, а также, почему он нередко нападает на нее. Ей не пришло в голову, что она бы гораздо острее переживала эти размолвки, будь затронуты ее чувства.

Глава VII

На другой день нагрянуло семейство Блейков – со старшими детьми и малышами, способными самостоятельно передвигаться. Это был их первый визит после свадьбы.

Корделии показалось, что повеяло свежим воздухом – в царстве роскошной мебели красного дерева и дорогой утвари, тяжелых, узорчатых бархатных портьер и отлично вышколенных слуг. В затхлую атмосферу Гроув-Холла ворвалась нормальная жизнь. Конечно, от Блейков было больше шума, чем от вчерашних гостей мистера Фергюсона, но это ее нисколько не огорчило. Она с радостью и облегчением бросилась в родные объятия.

День обещал быть тем более удачным, что за час до их прибытия приехал Брук и сказал, что отец задерживается на фабрике и вернется довольно поздно. Корделия тотчас обратилась с просьбой:

– Брук, ты не возражаешь? Я хочу попросить Холлоуза снести в холл папины часы – только на сегодняшний вечер?

Брук явился с букетом цветов, но за внешним добродушием крылось раздражение.

– Папе это не понравится. Я знаю его лучше, чем ты, Корделия. В конце концов, это его дом.

– Но они не такие уж большие, – подлизывалась она, – и совсем не повредят старинной мебели, любовь моя.

– Ты не знаешь отца.

– Не могу поверить, что он рассердится. Ага, знаю, что мы сделаем! Они наверняка уедут до одиннадцати часов, и как только за ними закроется дверь, мы отнесем часы назад. Холлоуз не выдаст – я подлижусь к нему, поспрашиваю, как там его ревматизм.

– Он все равно узнает: от тети Тиш или кого-нибудь из слуг.

– Нет – я с ними договорюсь. Ну, пожалуйста, Брук. Эти часы были гордостью папиной коллекции. Я не могу так его обидеть.

– Хорошо, только я умываю руки. На твою ответственность. Мне бы очень не хотелось, чтобы вы с ним грызлись.

Он высморкался и пошел в гостиную играть на фортепьяно. Корделия проводила мужа взглядом. Она чувствовала себя не очень-то уютно, но в конце концов тряхнула головой, словно прогоняя горькие мысли. Когда явились семеро представителей семьи Блейков, пресловутые часы вовсю тикали и отбивали время в углу прихожей. Вообще-то они были чувствительны к перевозке и переноске, но Корделия не хуже отца изучила тонкости их характера.

Брук справился с дурным настроением и в промежутках между сморканием и прокашливанием разыгрывал гостеприимного хозяина. Откровенно говоря, он даже наслаждался такой ролью. Эти люди сильно отличались от его отца и благодарно отзывались на каждый знак внимания! Бруку выложили семейные новости. Эстер без пяти минут помолвлена с долговязым молодым шотландцем по фамилии Скотт, с которым она познакомилась на свадьбе.

Хью Скотт учился вместе с Бруком в школе и до сих пор числился среди его лучших друзей. Он работал журналистом в редакции "Манчестерского курьера". Все пришли к единодушному мнению, что было бы замечательно, если бы сестры оказались замужем за двумя приятелями.

По предложению Корделии дядя Прайди показал мистеру Блейку и Эстер свои сокровища, а после ужина сели играть в карты. Это был самый веселый вечер, какой когда-либо знала эта гостиная. К концу ужина аккуратная прическа миссис Блейк совершенно растрепалась, а к тому времени, как на столе перед ней собралась горка фишек, означавшая пятикратный выигрыш, весь пол был усыпан шпильками.

Вот какую приятную картину застал мистер Фергюсон, появившийся в наглухо застегнутом сюртуке, крупный и величественный. Он постарался придать своему лицу радушное выражение, но игра все равно была испорчена. Они, правда, еще сыграли пару партий под его наблюдением, а затем миссис Блейк пролепетала, что им, пожалуй, пора. Ее муж, ставший с приездом мистера Фергюсона очень молчаливым, вынул большие серебряные часы и поднялся со словами: "Да, а то завтра дети будут как вареные". Все вдруг засуетились.

Корделия помогала отцу одеться в прихожей. На какие-то несколько минут они остались одни, и он улыбнулся ей прежней ласковой улыбкой.

– Все было прекрасно, Делия. Дом изменился к лучшему с тех пор, как я видел его в последний раз. Теперь в нем больше жизни. Должно быть, благодаря тебе. Тебе и дорогому Перси (так они в тесном семейном кругу именовали часы). Он идет точно?

– Превосходно, папа.

– Мне показалось, что бой какой-то вялый. Его не переставляли?

– Может, неровно стоит? Завтра проверю.

– Часы не любят чужие руки. Кто в этом доме ухаживает за ними?

– Не знаю, папа. По-моему, они просто идут себе и идут, пока не кончится завод.

Мистер Блейк издал звук, выражавший крайнюю досаду.

– Это никуда не годится. Ты счастлива, Делия?

Корделии стало неловко. Меньше всего ей хотелось отвечать на подобные вопросы.

– Да, папа, очень. Разве по мне не видно? Разве я не свечусь от счастья? Послушал бы ты, как я распеваю по утрам.

– Ничего, что я спрашиваю? – мистер Блейк дотронулся до руки дочери. – Понимаешь, когда мне приходится отдавать на сторону часы, я не перестаю беспокоиться о них. Что же говорить, если речь идет о моем собственном ребенке?

– Конечно, – Корделия поцеловала отца в щеку и легким тоном добавила: – Но ты вовсе не отдал меня на сторону. От меня так просто не отделаешься. Ведь я дважды в неделю приезжаю в гости. И уж конечно, ты сразу обратишь внимание, если я начну фальшивить. Наверное, я создана для того, чтобы жить, как леди. Мне так нравится! Раскатывать всюду, отдавать распоряжения слугам…

– Всего этого я не мог дать тебе.

– Не в этом дело, – Корделия смутилась. – Ты дал мне самое главное, то, что действительно важно. Однако эти вещи мне тоже нравятся. Наверное, я обжора. Гурман. Но это делает жизнь такой приятной!

Из галереи донесся глубокий голос мистера Фергюсона – он объяснял миссис Блейк смысл одной из картин, писанных маслом и отличавшихся несколько мрачным колоритом. Мистер Блейк повернул голову в ту сторону.

– Мы что, слишком засиделись? Вроде бы, он должен был вернуться уже после нашего отъезда?

– Не беспокойся. Брук сказал, на фабрике что-то вышло из строя.

Мистер Блейк испытующе посмотрел на дочь.

– Ты, наверное, сочтешь меня старым брюзгой, Делия, но мне не хватает твоих шуток. У других так не получается. Хотел бы я знать: твоя мать уже закончила восторгаться этой дурацкой картиной?

Они распрощались. Мистер Фергюсон предложил было свой экипаж, но когда Блейки запротестовали – мол, не стоит беспокоиться, – не стал настаивать. Вечер был холодный, но ясный и безветренный. "Одно удовольствие прогуляться пешком", – сказал мистер Фергюсон. Холлоуз запер парадную дверь.

Корделия поспешила в гостиную – убрать карты, но Патти с Дорис ее опередили. Теперь они расставляли по местам столы и прочую мебель. Она подобрала с дивана забытую матерью тамбурную вышивку и пожелала доброй ночи тете Тиш, которая мирно клевала носом и продремала бы еще битый час, не окликни ее мистер Фергюсон.

С приятными мыслями об отце, напевая, Корделия направилась к лестнице и вдруг услышала голос свекра:

– Корделия.

Она обернулась.

– Да, мистер Фергюсон?

– Вы все-таки перенесли часы?

– Ой… да, – она зарделась от смущения. – Я… хотела объяснить, но в последнюю минуту выскочило из головы. Понимаете, это были папины любимые часы. Ему нелегко было с ними расстаться. И если бы сегодня он их не увидел…

И почему только в присутствии этого тучного, могучего старика вы начинали заикаться и терять дар речи?

– Вы знали, что я против.

– О да, но я подумала, что, может быть, вы не станете возражать… только на один вечер. Мои родные уж никак не могли посчитать, что они не гармонируют с обстановкой, а больше мы никого не ждали. Для папы было очень важно увидеть часы. Завтра рано утром я велю их унести.

Он внятно и чуть ли не торжественно произнес:

– И все-таки, Корделия, мне это не нравится.

Она удивленно взглянула на него.

– Мне очень жаль. Я надеялась… Брук сказал, что вы не вернетесь раньше полуночи, и я…

– Вы намеревались скрыть свой поступок от меня?

– Ну да.

– Это обман, моя дорогая. Вы не находите?

Румянец на щеках Корделии стал гуще.

– Я не хотела.

Сморкаясь, в прихожую вышел Брук, и отец немедленно взял его в оборот:

– Ты помогал Корделии переносить часы?

Брук заколебался.

Мистер Фергюсон снова перевел взгляд холодных, как лед, голубых глаз на невестку. Та не отвела своего. Это была их первая настоящая ссора, потому что в Корделии взыграл мятежный дух. Мистер Фергюсон тотчас угадал его. Он положил руку на перила и приготовился произнести речь. В таких случаях его язык почему-то увеличивался в размерах, из-за чего он начинал пришепетывать.

– Само собой, дело не в часах, а в принципе. Вы согласны? Вы прожили здесь два с половиной месяца, дорогая, под моей опекой и, можно сказать, покровительством. Приходилось ли вам в течение этого времени сталкиваться с дурным отношением к себе?

– Нет.

– Я наблюдал за вами – с интересом и не без растущей симпатии. Вы теперь не сами по себе, дорогая. На вас смотрят – с пристальным вниманием. Вы занимаете высокое положение в доме. Ощущаете ли вы недостаток доверия? Можете ли пожаловаться на несправедливое или грубое обращение?

– Конечно же, нет. Определенно нет. Без сомнения. Но я…

– И все-таки вы, не спрашивая у меня разрешения, велели снести часы вниз, сговорившись со слугами держать это в секрете. Втянули их в заговор.

– Я не хотела устраивать заговор, – Корделия вконец расстроилась. Как же он не понимает, что с ее точки зрения все выглядит совсем по-другому? Ужасно, когда тебя поджаривают на медленном огне, в присутствии Брука; может быть, слугам тоже слышно. Ужасно – быть раздираемой противоречиями, стремиться все объяснить, загладить вину – и все же чувствовать себя правой. Она никогда еще ни с кем так крупно не ссорилась – причем из-за сущих пустяков! Мистер Фергюсон – ее опекун, ее благодетель…

– Я не хотела никого обидеть. Позвольте мне объяснить, почему я повела себя так. Мне и в голову не пришло, что это можно расценить как…

Он не дал ей закончить фразу.

– Думаю, вам нет необходимости продолжать, Корделия. Разумеется, это пустяк. – Он задумчиво погладил лацкан своего сюртука. – Вам может показаться, что я делаю из мухи слона. Все дело в воспитании, в том, что именно считать важным…

Корделия рассердилась.

– Меня научили уважать своего отца и считаться с его чувствами.

Мистер Фергюсон допустил промах: его последнее замечание не укротило, а лишь ожесточило невестку. Он наклонил голову.

– Должно быть, я слишком многого ждал – за столь короткий промежуток времени.

– А я не собираюсь меняться!

Он воззрился на нее – не как благодетель, а как судья.

– Дорогая моя, выходя замуж, вы взяли Брука в мужья, а меня – в отцы. Бесспорно, у нас есть свои недостатки, но среди них не числится такой, как недостаток доверия между членами семьи. Совершать какие-либо действия за спиной друг у друга? Делать вид, будто вы соглашаетесь, а поступать наоборот?.. Нет, нет, – он сокрушенно покачал головой. – Мне жаль вас расстраивать, но я все же хочу надеяться, что вы задумаетесь над тем, что я сказал. И постараетесь понять.

Она хотела еще что-то сказать, но передумала и, подобрав юбки, ринулась вверх по лестнице.

Через пять минут Брук нашел ее в спальне стоящей возле незанавешенного окна, за которым медленно кружились хлопья снега. Он постоял немного, не зная, что сказать. Корделия заговорила первой:

– Что за поломка случилась на фабрике?

Он вздрогнул от неожиданности.

– Поломка? Ах, да… Кажется, вышел из строя барабан. Или цилиндр от барабана.

– Когда это произошло?

– Кажется, после ужина. Я сам не видел…

– Что сказал отец – эту штуку починили к тому времени, когда он уехал домой?

– Не помню. Какое это имеет значение? Делия, надеюсь, ты не станешь огорчаться из-за часов? Я же говорил тебе, что хорошо знаю отца.

– Он возвел это в ранг… чуть ли не преступления. Сказал что-то о дурном воспитании. Да, меня воспитывали иначе. Учили видеть вещи в истинном свете, а не раздувать до небес. Господи, да разве можно было бы жить в большой семье, если усматривать в каждом мелком поступке чудовищный заговор?

Брук чихнул.

– Говорю тебе, дорогая, не нужно лезть в бутылку. Он вообще-то добрый, Просто для него это дело принципа. И дисциплины. И потом, он всегда побеждает – в любом споре.

Она, точно маленькая девочка, вытерла слезы тыльными сторонами пальцев.

– Но если я права?

– Понимаешь, как-то так оказывается, что правда всегда на его стороне.

– Так не бывает.

Брук с угрюмым выражением лица подошел к столу.

– Я попросил повара принести мне лимон. Хочу выпить на ночь горячего виски с камфорой. – Корделия не прореагировала. – Не стой там, а то тоже простудишься.

Она вздохнула.

– Ну ладно, как-нибудь переживем. В конце концов, все это время он был добр ко мне. Скажи, Брук, Маргарет ладила с твоим отцом?

– По-моему, он хорошо к ней относился, – сухо ответил ее муж. – И нечего слушать сплетни.

* * *

Накануне Нового Года мистер Фергюсон закатил бал. Это было выдающееся событие, и Корделия все утро украшала гостиную цветами. Как раз в это время вошла горничная и доложила, что ее хочет видеть какой-то джентльмен.

После стычки с мистером Фергюсоном Корделии было тоскливо и одиноко. Более чем чего бы то ни было, ей недоставало боя часов. Он неизменно сопровождал все стадии ее жизни: рождение, младенчество, детство и юность. Вся жизнь в доме проходила под их мелодичный звон. А в Гроув-Холле было так отчаянно тихо, что она почти боялась нормально ходить. В этом доме единственные часы с боем звучали печально и патетично, как орган. Как она сама. Одинокая и потерянная.

Поэтому она обрадовалась чьему-то приходу и только после того, как Патти удалилась, сообразила, что девичья фамилия Маргарет была Мэссингтон.

Когда она вошла в гостиную, какой-то высокий молодой человек отвернулся от окна и взглянул на нее, постукивая по раскрытой ладони небольшой тросточкой с золотым набалдашником. Корделия определила его возраст как что-то около тридцати пяти лет. У него были близко посаженные глаза, немного выступающие зубы и черная, ухоженная шевелюра. Любимец дам, аристократ, хотя и малость угловатый.

– Ах, – удивленно произнес он. – Я просил доложить мисс Фергюсон. Видимо, новая горничная перепутала. Вы – новая миссис Фергюсон?

– Да. Тетя Тиш отдыхает. Мне очень жаль. Должно быть, Патти вас не поняла.

Он сверлил ее взглядом.

– Неважно, дорогая. Я рад этой ошибке. Вы знаете, кто я?

– Какой-нибудь родственник Маргарет?

– Да. Ее брат. А вы, значит, вторая жена Брука?

Корделия покраснела.

– Садитесь, пожалуйста.

– Благодарю. – Он подождал, пока она сядет первой.

Они поговорили о погоде. Дэн Мэссингтон приехал верхом и пожаловался на раскисшую дорогу и на то, что из-за холодов нельзя охотиться. Он был очень вежлив, но как бы оценивал ее, то и дело вздергивая бровь – это придавало его лицу циничное выражение. В его манере держаться Корделии почудилось что-то неискреннее.

– Брук не очень-то тянул со вторым браком, не правда ли? Овдовел в марте, женился в октябре. Но, я полагаю, это была в основном затея старика, как вы думаете?

Щеки Корделии стали пунцовыми.

– Вам что-нибудь нужно?

– Нет. Просто мне интересно. Скажите, дорогая, вам здесь нравится?

– Да, благодарю вас. Очень.

– Вы откуда-то из пригорода? Я никогда раньше вас не видел. Хотя это и неудивительно: вы так молоды. Наверное, жили в бедности? Поманила золотая клетка?

Она не удостоила его ответом.

– Боюсь, что скоро она покажется вам позолоченным склепом. Как было с Маргарет. Если бы не ее чертова набожность – прошу прощения, – она давно бы сбежала и сейчас была бы жива и здорова. Вы набожны? Надеюсь, что нет. Что толку цепляться за мужчину, который сам – причина всех своих бед? Я мог бы порассказать вам… Но вы и сами поймете – со временем, – гость зевнул. – А знаете, вы очень недурны. Надеюсь, что вы упорхнете отсюда прежде, чем вам подрежут крылышки.

– Благодарю вас за высокую оценку моей внешности. А теперь, может быть, вы скажете, что вам угодно?

– Фергюсоны – та еще семейка! Они психически неуравновешенны: то излишества, то недостатки. Странно встретить подобное в среде нуворишей. Скажите, вы когда-нибудь ездите в гости? Если да, вспомните как-нибудь о Мэссингтонах.

Никогда еще Корделия так остро не чувствовала свою неопытность. Надо было бы выставить его, но она здесь новенькая, а он – вроде бы родственник. Она встала.

– Может, вам стоило бы поговорить с дядей Прайди?

– Прайди? Монументальный зануда. Нет ничего скучнее старого оригинала, который на самом деле – воплощенная банальность. Нет уж, увольте.

Корделия продолжала пребывать в замешательстве. Он взглянул на нее и как будто смягчился.

– Обычно сестра поила меня чаем.

– О?

– Но, может быть, вы не расположены?

Она позвонила в колокольчик и попросила принести чай, в надежде, что кто-нибудь придет и выручит ее. Когда они будут не одни, его наглости поубавится.

Но никто так и не пришел ей на помощь. Выпив первую чашку, Мэссингтон положил ногу на ногу и сказал:

– Так странно снова увидеть эту комнату. И вас, миссис Фергюсон, в кресле Маргарет.

– Странно, что вы приезжаете сюда, мистер Мэссингтон.

Он удивленно поднял брови.

– Уверяю вас, я бы ни за что на свете не приехал просто так. Раньше я навещал сестру, а теперь мог бы навещать вас.

– Сожалею. Я встречаюсь только с теми, кто хочет видеть моего мужа.

– Идет, – легко согласился он. – Я прямо-таки жажду видеть вашего мужа – настолько, что стану приезжать после обеда, когда его, скорее всего, не будет дома.

– Я спрошу у него разрешения.

– Это не самый удачный ход, дорогая. Кажется, Брук не питает ко мне особой симпатии. Мы с самых похорон не разговариваем.

– В таком случае…

– Скажите, – перебил он, – вы давно знакомы с Фергюсонами?

– Порядочно.

– Вы знали мою сестру?

– Н-нет.

– Понятно, – он удовлетворенно взялся за вторую чашку.

– Теперь я хочу вас спросить.

– О чем?

У Корделии гулко заколотилось сердце.

– Зачем вы даете себе труд являться в дом Фергюсонов, чтобы оскорблять их, когда это можно было бы делать и за его пределами?

Он вытаращил глаза, стараясь угадать, что кроется за враждебным выражением ее лица. Потом сказал:

– Ну что ж. Может быть, вы и не из того теста, что Маргарет, и будете только рады превратиться в предмет обстановки, стать еще одной служанкой в доме старого дьявола, чем-то вроде марионетки, которая станет плясать, когда он дергает за ниточки. Хотя… я не думаю. У прелестной кошечки есть коготки.

Корделия спросила:

– Могу я предложить вам еще чаю, мистер Мэссингтон?

– Спасибо.

Они в молчании пили чай.

– Вообще-то я приехал справиться, не нашелся ли бювар Маргарет, в котором она хранила некоторые семейные документы.

– К сожалению, мне неизвестно. Пойду спрошу тетю Тиш.

– Не беспокойтесь, пожалуйста. Я заеду в другой раз.

– Как только бювар найдется, вам его сразу вышлют.

– Вижу, у юной леди высоко развито чувство собственного достоинства.

– А вы ожидали другого?

– Постойте. Как долго вы замужем – два месяца? Да, пожалуй, не ожидал. У вас есть братья и сестры?

– Да.

– Вы их любите?

– Конечно.

– Представьте себе, что одна из ваших сестер вышла замуж, была несчастлива, жила не в ладах со свекром и постепенно превратилась в тень мужа, а потом начала чахнуть и умерла, – вам бы это понравилось?

– Разумеется, нет.

– Мир – скверное место, знаете ли.

Корделия подумала и спросила:

– Вы женаты, мистер Мэссингтон?

– Нет.

– Теперь представьте, что женаты и обожаете свою жену, счастливы с ней. И вдруг является некто и говорит то же, что вы мне. Вы бы обиделись?

– Нет – если бы это была правда.

– Откуда мне знать, что вы говорите правду?