Текст книги "Корделия"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Стало немного свободнее; Стивен достал до нее рукой; она судорожно втянула в себя пропитанный гарью воздух; что-то взорвалось в мозгу. "Корделия!"

Она упала на колени, но кто-то схватил ее за плечи, потащил чуть ли не на четвереньках – к выходу. Через разбитое стекло двери – на воздух! Рядом стонал Стивен. Корделия догадалась: ее спас один из служителей. Наполовину потерявшая сознание, она очутилась на свежем воздухе, ее окружал холодный, родной, тысячу раз благословенный туман! Стивен обнял ее за талию; Корделия в изнеможении прислонилась к стене.

Кругом были люди, еле различимые сквозь туман; они сидели на тротуаре, пошатываясь, стояли на дороге. Пожарные еще не прибыли. Рухнула одна из колонн; наверняка прибавилось раненых – если не хуже. Требовалась срочная медицинская помощь.

– С тобой все в порядке? Ответь: с тобой все…

– Ох, Стивен, – пролепетала Корделия. – Я… думаю, что да. А ты как?

Его лицо покрылось копотью; он где-то потерял сюртук; жилет и рубашка изорваны в клочья; он твердил, как безумный: "Я пытался остановить их… пытался остановить…" Он отпустил ее руку и спрятал лицо в ладонях.

Корделия только и могла, что стоять, прислонившись к стене, глубоко вдыхая туманный воздух.

– Где же огонь? – удивилась она. – Почему его не видно?

Стивен с трудом выпрямился и вздрогнул всем телом, словно пытаясь стряхнуть с себя наваждение.

– Я боялся, что с тобой что-то случилось. Клянусь всеми святыми! Ты уверена, что не ранена?

– Так, какие-то синяки. Скоро пройдет. Ох, Стивен, слава Богу! Это было ужасно!

Он обернулся и бросил взгляд на здание. Теперь, когда непосредственная опасность для обоих миновала, в нем взяли верх профессиональные интересы.

– Я должен взглянуть, что там такое. Давай, я посажу тебя в кэб. Поезжай домой.

– Не ходи туда! Ты ничего не спасешь. Я боюсь за тебя!

Из здания, пошатываясь, вышел человек – один из последних.

– Они лежат там! – истерично крикнул он. – Мертвые! Несколько дюжин! По всей лестнице! Я не могу этого вынести! Кто-нибудь видел моего брата? Он был как раз передо мной, но я не могу найти его.

– Прекратите истерику! – Стивен шагнул вперед и схватил его за плечо. – Иначе снова начнется паника.

Из тумана вынырнул кэб с двумя полисменами. Туда тотчас погрузили нескольких пострадавших.

– Я видел кэб за углом, – сказал Стивен. – Идем скорее.

И потащил Корделию в боковую улочку.

– Не знаю, на каком я свете, – пожаловался он. – Все наши чудесные планы! Корделия, если завтра я не смогу заехать за тобой, ты сможешь отправиться самостоятельно?

– Как скажешь. Только не возвращайся туда. Мне страшно. Или позволь мне остаться.

– Чтобы тебя начали допрашивать? Ни за что. Ради Бога, садись в кэб. Прошу вас отвезти эту даму в Гроув-Холл. Так быстро, как только сможете.

Стивен разрывался на части. Посадив Корделию в экипаж, он просунул голову в окно и спросил:

– У тебя есть адрес отеля, где я забронировал номер? Расписание поездов?

– Ты мне все записал.

– Ох, Делия, какой страшный вечер! Я-то надеялся…

– У меня такое чувство, будто я виновата…

– А, не в этом дело.

– Ты действительно хочешь, чтобы я завтра уехала?

– Да-да, больше ничего не остается. Ты была права насчет этого типа. Боже, какая неудача! Попадись он мне сейчас, я мог бы убить его!

– Будь осторожен, Стивен!

– Завтра я напишу тебе в Лондон, все новости. Держись отсюда подальше. Поезжай домой и ни о чем не волнуйся. До свидания, любимая. Мне нужно идти.

Он скользнул по ее губам быстрым поцелуем, и Корделия откинулась на спинку сиденья дрожащая, измученная. Кэб тронулся с места, однако вскоре остановился. Кэбмен вышел с фонариком – посмотреть дорогу.

– Не знаю, в каком конце улицы мы находимся. – Он кашлянул. – Кажется, нужно повернуть направо. – Он взобрался на козлы, и они снова тронулись в путь.

Корделию тошнило от стоящего в носу, в легких запаха толпы; мутило от по-прежнему ощущаемых ею прикосновений множества рук. Во рту пересохло и горчило; на руках синяки; саднило колено; юбка изорвалась; волосы распустились. Никогда ей не забыть этих страшных минут; никогда она не будет чувствовать себя в безопасности в толпе; вечно будет жить в душе страх перед этим многоликим зверем. Она боялась за Стивена, но нервное истощение было так велико, что она позволила увезти себя подальше от этого места. И от Стивена.

Наконец по изменившемуся стуку колес она поняла, что карета подъезжает к Гроув-Холлу. Корделия инстинктивно выпрямилась и попыталась привести в порядок прическу, разгладить одежду. Что подумают слуги? Если бы можно было пробраться в дом незамеченной!

Она попросила кэбмена остановиться у ворот и заплатила ему. Пошатываясь, превозмогая боль, пошла по дорожке. Во всех окнах горел свет. Который теперь час? Она не имела понятия. Холлоуз еще не запер входную дверь.

Немного постоять на крыльце между двумя массивными колоннами, остудить голову о холодный мрамор. Достать платок, вытереть лицо – много ли на нем грязи? Заколоть волосы. Несчастный случай. Да, несчастный случай в тумане.

Корделия вошла в дом. Холл ярко освещен, но никого нет. Подобрать юбки, храбро устремиться вверх по лестнице. Завтра…

Показался дядя Прайди.

– Моя виолончель… Кто-то играл на ней и совсем спустил струны. Как вы думаете, это новая служанка – Флосси, Флорри, или как ее там?.. Что с вами, юная леди? Где вы были?

– Я попала в аварию, – запинаясь, произнесла она. – Мой кэб столкнулся с другим кэбом. Очень густой туман…

– Вы не ранены? Только не говорите мне, что вы ранены.

– Нет-нет. Просто мне нужно прилечь…

– Это чертовски раздражает, – пожаловался дядя Прайди, по-прежнему не сводя с нее глаз. – Другое дело, если бы в доме были дети… Дурные примеры заразительны. Вы не первая, кто явился в этот дом с единственной мыслью скорее прилечь. Вы, должно быть, знаете? Или нет? – он нахмурился. – Боюсь, вы слишком увлеклись прогулками. Вы ведь ездили на прогулку? Не знаю и знать не хочу. Но теперь все будет по-другому. Брук вернулся.

Она тупо уставилась на дядю Прайди, как бы надеясь отыскать в его глазах признаки того, что он шутит. Но нет…

– Посмотрите на вашу юбку, – продолжал старик. – Все равно что зонтик, в который угодила молния. Но, знаете, никто не имеет права трогать чужие вещи. Придется держать виолончель у себя в спальне.

– Вы сказали – Брук?

– Наверху, лежит в постели. У него жар. Или озноб. Или что-то еще. Как всегда, чихает и кашляет – пришлось раньше времени вернуться домой. Он будет рад вас видеть, вы подержите его за руку…

Корделия поднялась по лестнице.

Глава XXI

Она вошла в их с Бруком общую спальню. Ее наполовину заполненный чемодан остался стоять в гардеробной – наверняка Брук уже видел его и, значит… Корделия чувствовала себя не в силах предстать перед мужем.

Он лежал в постели. Все тот же Брук. Тот же длинный, уязвимый нос, вьющиеся за ушами волосы, устремленный вглубь себя взгляд, неестественный блеск в глазах – следствие высокой температуры или растущих подозрений?

– Корделия! – вскричал он. – Я думал, ты никогда не придешь. Где ты была?

– Ах, Брук, я не знаю… Я не ждала тебя сегодня, – она склонилась над ним.

– Не целуй меня. – У Корделии сжалось сердце, но Брук тотчас добавил: – У меня ужасная простуда. Поэтому папа отправил меня домой.

Она поцеловала его в лоб (поцелуй Иуды) – он весь горел. Заметил ли он что-либо?

– Что у тебя болит? Как обычно, горло?

– Нет, не то. – Он объяснил ей, что на прошлой неделе сильно простудился. Всю прошлую ночь прокашлял.

В поезде его бросало то в жар, то в холод.

– Необходимо срочно послать кого-нибудь в Полигон, – решила Корделия. – Роберт пропишет лекарство.

Обычное, почти материнское участие, выработавшаяся за два года привычка заботиться о Бруке.

– Я уже принял жаропонижающее, – пробормотал он, упорно отрицая возможность тяжелой болезни и в то же время всецело поглощенный своими ощущениями.

– Сейчас переоденусь, – сказала Корделия, – а потом пошлю кого-нибудь из прислуги. – Несколько секунд она выдерживала взгляд мужа. – Я попала в аварию, Брук. Мой кэб в тумане налетел на ограду.

– А? Это плохо. В восемь часов, когда я ехал с вокзала, был очень густой туман. У меня усилился кашель.

Ему было не до ее инцидента. Корделии стало нестерпимо стыдно.

Чемодан в гардеробной показался Корделии немым свидетелем обвинения. Она даже не позаботилась закрыть крышку; кто угодно мог догадаться о ее намерениях. Корделия повернулась к зеркалу. Ужас. Волосы заколоты кое-как; на лице бисеринки пота. Однако внутренне она успокоилась. Шок от приезда Брука уравновесил тяжкие испытания этого вечера. Она быстро умылась, переоделась, задвинула чемодан в угол. Ей было невдомек, каковы могут быть последствия возвращения мужа, да она и не думала об этом, а следовала привычной рутине; тело двигалось механически, без участия сознания. У Брука начался новый приступ кашля – густого, хриплого, лающего.

Корделия вернулась в спальню, но тотчас выскользнула из нее и сбежала вниз. В холле она столкнулась с тетей Тиш, та начала жаловаться на прислугу. Корделия быстро поздоровалась с ней и прошмыгнула мимо. На обратном пути тетя Тиш снова преградила ей дорогу. Пришлось терпеливо отвечать: "Да, тетя Тиш", "Нет, тетя Тиш", либо: "Хорошо, я с ними поговорю", – хотя она не вникала в суть жалоб. Скорей бы лечь в постель и забыть все случившееся в этот вечер.

Роберт Берч не замедлил приехать в Гроув-Холл. Не мог же он не откликнуться на призыв своих самых состоятельных пациентов. А возможно, не смел пренебрегать ими из-за истории с Маргарет. Высокий, сдержанный, ни красивый, ни безобразный, он вместе с Корделией поднялся наверх, поздоровался с Бруком, посетовал на туман. При виде врача Брук всегда превращался в комок нервов. Ему казалось, будто главное – убедить врача, что у него нет ничего серьезного, – тогда болезнь сама собой отступит. Роберт достал термометр и измерил Бруку температуру. 102° – хорошего мало, но неопасно для жизни. У Брука, как у ребенка, по всякому поводу поднималась температура. Берч прослушал легкие и сказал:

– Нужно полежать несколько дней в постели. Не нравится мне твой кашель, Брук. Ничего серьезного, миссис Фергюсон. Требуется обильное питье. Как только рассеется туман, откройте окно и проветрите помещение. Если вы отпустите со мной слугу, я передам с ним микстуру. Утром я вас навещу. Спокойной ночи.

Корделия внимательно следила за выражением его лица. На лестничной площадке Берч повернулся к ней.

– Мне очень жаль, миссис Фергюсон. Боюсь, что у меня плохие новости. У Брука двусторонняя пневмония.

Она недоверчиво уставилась на него. Если часто кричать: "Волк!"…Но на Берча непохоже.

– Значит ли это…

– Это значит, что Брук тяжело болен – по меньшей мере. С его сложением… А где мистер Фергюсон? Я имею в виду его отца.

– В Лондоне.

– Я пошлю ему телеграмму.

– Неужели так плохо?

Роберт Берч устремил взгляд глубоко посаженных глаз на стену.

– Хочу надеяться, что нет, но все может случиться. Как вы думаете, вам будет под силу заботиться о нем до утра?

– Конечно.

– Утром пришлю сиделку. Боюсь, что сегодня вам не сомкнуть глаз. Каждые два часа давайте ему глоток бренди. Если не будет ухудшения и вы не пришлете за мной раньше, утром заеду. В восемь часов.

* * *

"Вот и конец нашим мечтам о побеге, Стивен, – по крайней мере, сейчас. Только крысы бегут с тонущего корабля. Брук не сделал мне ничего плохого, если не считать того, что женился на девушке, прежде чем она поняла… Утром я напишу тебе, дорогой, ведь ты и сам не можешь покинуть Манчестер. Значит, отсрочка – на несколько дней, на неделю… или до тех пор, пока не объявится Дэн Мэссингтон. Может, он ранен? Я не брошу Брука в беде. Что, если эта болезнь станет решением проблемы? Чудовищная мысль! Я должна выдержать…"

"Хорошо, Брук… Это я, Корделия… Выпей эта…" Его постоянно лихорадило. Один раз он назвал ее Маргарет, однако в голосе не было любви. "Господи, как я устала, сейчас свалюсь. Нет, нельзя. Эта паника… крики… они до сих пор у меня в ушах… и в крови. Надеюсь, тот человек ошибся и никто не погиб. Неужели я действительно ступала по человеческим телам? Кажется, так и было. Ты либо сверху, либо внизу. Это никогда не сотрется из памяти." "Нет, Брук, тебе нельзя вставать, доктор Берч прописал постельный режим. К тому же еще ночь – видишь, темно?"

"Приедет ли Дэн Мэссингтон? А что с Вэлом Джонсоном? Завтра обо всем напишут в газетах. Расследование… Вызовут ли меня на допрос?" "Нет, Брук, это бренди, Роберт велел давать тебе понемногу… Его еще нет, он в Лондоне, разве ты не помнишь?" "Ах, если б чуточку вздремнуть!"

Наконец они с Бруком уснули – перед самым рассветом. Однако ненадолго – у него начался приступ кашля. Когда приехал Роберт Берч, на Брука было страшно смотреть.

Утро прошло в хлопотах. Берч настоял на том, чтобы они взяли дневную сиделку, а Корделия сможет дежурить по ночам. Нужно надеть на больного специальную шерстяную фуфайку. Брук с преувеличенным интересом, не без подозрительности, взирал на их приготовления. Теперь у него открылись глаза: он действительно тяжело болен – первый раз в жизни. Все прежние тревоги не стоили выеденного яйца: ангины, бронхиты, колики, несварение желудка… Он боялся спрашивать, чем болен: то был суеверный страх перед словом.

Сразу же после завтрака Корделия сошла вниз и попросила "Экзаминер", но оказалось, что дядя Прайди забрал утренние газеты к себе. Ей было некогда вторично выходить, и она подождала до обеда. Там выяснилось, что дядя Прайди забыл захватить их с собой. Корделия страшно устала, ей совсем не хотелось есть, а тетя Тиш чуть не уморила ее нескончаемыми советами насчет Брука.

Наконец Корделия позволила себе перебить ее:

– Дядя Прайди, в сегодняшних газетах есть что-либо из ряда вон выходящее?

– В газетах? О да. Разумеется. Какой-то невежда пишет о революционном характере творчества Верди. Сколько раз я собирался ответить этим проходимцам, да не хватало времени. Кстати, Тиш, ты не трогала мою виолончель?

– Я слышала, произошло нечто ужасное, – ответила старая дама на вопрос Корделии. – Об этом говорили на кухне. Вот что бывает с подобными заведениями.

– Какими заведениями?

– Мюзик-холлами, милочка. В каком-то театре случился пожар. Так рассказывали на кухне. Несколько дюжин человек сгорело до смерти. Пять пожарных машин… "скорая помощь"… и полиция…

– Никогда не следует писать о том, чего не знаешь, – проворчал дядя Прайди. – Естественно, в глазах черни любой гений кажется революционером.

– А вы, дядя Прайди, читали о пожаре?

– Что? Ах, да. Кажется, этот театр принадлежал приятелю Брука. Тому, с которым мы ездили на концерт.

– Мистеру Кроссли?

– Вот именно. Чепуха, Тиш, там никто не сгорел. Они погибли в давке, из-за возникшей паники. Словно бегущий скот. Для толпы не существует доводов рассудка. Я только пробежал заголовки. Кажется, там написано – двадцать три человека.

– Двадцать три… раненых?

– Нет, погибших. Патти, эти тосты совсем как печенье. Вы их слишком тонко режете и поджариваете на чересчур медленном огне.

– Прошу прощения, сэр. Я скажу кухарке.

Корделия уставилась в свою тарелку.

– Двадцать три человека, – повторил дядя Прайди, пережевывая пищу. – Это почти вдвое больше, чем погибло во время резни при Петерлоо. Но никто не станет особенно сокрушаться. Коронер будет твердить о запасном выходе; присяжные внесут поправки… Никто палец о палец не ударит. Вот увидите, какой-нибудь месяц – и мюзик-холл снова засияет огнями.

– Там было… много раненых?

– Не знаю. Я это пропустил. Кажется, молодой Кроссли получил легкую травму. Приятный молодой человек, хотя и несколько самоуверенный.

Молчание.

– Я схожу за газетами, – Корделия встала, держась за стол и почти ничего не видя. – Где они?

– На моей тумбочке. Попросите Патти, если уж вам не терпится.

Корделия не слушала. Она должна увидеть собственными глазами. Дрожа всем телом, она опустилась на кровать дяди Прайди и сквозь слезы прочла следующее:

"В числе раненых…"Стивена там не оказалось. Слава Богу! "Два года назад этот театр приобрел мистер Патрик Кроссли и подверг его значительным переделкам…"

Корделии не удавалось держать газету так, чтобы не плясали буквы, поэтому она расстелила ее рядом на кровати.

"Мистер Кроссли в своем сегодняшнем интервью…"Значит, он жив и здоров? Но… который Кроссли?

Вот! "Мистер Кроссли-младший ворвался в помещение театра вместе с пожарными. Он имел несчастье находиться на сцене в тот самый момент, когда часть ее провалилась. В настоящее время он содержится в "Королевском госпитале" с переломом ноги и множеством ссадин…"

Снизу послышался шум. Кто-то приехал Мистер Фергюсон.

В том, что она прочитала, было мало хорошего – если не считать того, что теперь она знала: Стивен вне опасности. Корделия уставилась на крупные заголовки. "Величайшая катастрофа из всех, какие когда-нибудь происходили в нашем городе"…Показания очевидцев… Редакторский комментарий… Списки погибших и раненых… Ее мутило, как будто смерть этих людей была на ее совести. По щекам бежали слезы, но то не были слезы раскаяния. Корделия плакала от огромного горя, усталости и сознания своей беспомощности. Она едва не потеряла сознание на виду у мышей и землероек, глазевших из клеток.

"Причина паники неизвестна, но предполагают, что ее виновником стал какой-то пьяный…"

"Нужно идти вниз. Ничего не случилось, мистер Фергюсон. Перед вами – преданная жена, почтительная невестка. Ваш сын опасно болен. Если вас пугает мой вид, так ведь я всю ночь ухаживала за ним. "Любовь изменила – отныне милей ей стал путевой обходчик…" Ах, эта песня не выходит у меня из головы. Должно быть, она и на смертном одре не оставит меня в покое."

Ложь и притворство. Но у нее нет выхода. Пока не объявится Дэн Мэссингтон – как собирался. Тогда все будет кончено. Она встретит опасность с открытым забралом – и, может быть, даже с облегчением. Честная, искренняя Корделия!.. Если бы все шло по плану, сейчас она была бы на пути в Лондон.

Она взяла газету, чтобы сложить ее; взгляд упал на колонку имен погибших. Не веря своим глазам, Корделия прочитала: "Дэн Мэссингтон, Дауэр-Хауз, Олдерли-Эдж…"

Глава XXII

Мистер Фергюсон приехал не в духе: его оторвали от важных дел. В каждом его жесте, каждом вдохе и выдохе сквозило раздражение. Но после встречи с Бруком и Робертом Берчем все изменилось. Ему стало стыдно и тревожно.

Он сразу же взял инициативу в свои руки. Послал Берча за доктором Плимли с Сент-Энн-сквер. Мистер Плимли, специалист по легочным болезням, внимательно осмотрел больного и поставил тот же диагноз: тяжелая форма двусторонней пневмонии.

– Я не сказал бы, мистер Фергюсон, что случай безнадежный, но также погрешил бы против совести, если бы пытался внушить вам сверхоптимизм. У вашего сына слабое сердце, а на него в ближайшие дни будут огромные нагрузки. Кстати, ни в коем случае не давайте ему патентованную микстуру от кашля. Потому что, как ни тяжело, но именно благодаря кашлю можно спастись от застойных явлений в легких. Доктор Берч был совершенно прав, прописав отхаркивающее. Пожалуй, я смогу дать вам более эффективное средство. Что касается всего остального, то успех лечения будет зависеть от самого больного. И от ухода. – Он улыбнулся Корделии – Огромное утешение – во время болезни иметь рядом любящее сердце.

После отъезда специалиста мистер Фергюсон вернулся в гостиную и застыл перед камином. Корделия осталась сидеть в своем кресле.

– Это я виноват в его болезни, – через силу произнес старик. – Брук уже несколько дней как простудился. Если бы я раньше отпустил его домой…

– В Лондоне о нем наверняка хорошо заботились.

– Все не так, как дома, вы же знаете. – Она хотела утешить, а получился мягкий упрек.

Корделия встала.

– Пойду, посмотрю, не нужно ли ему чего-нибудь.

– Сестра Чартерс здесь?

– Да, но она недавно приехала и, возможно, нуждается в подсказке.

– Сколько вы спали минувшей ночью?

– Не помню.

Не хватало, чтобы ее хвалили за преданность Бруку!

– Послушайтесь моего совета: пусть вам постелят в голубой комнате, и сейчас же ложитесь. Ночью вам понадобятся силы.

– Хорошо.

"Но сначала напишу Стивену записку в госпиталь, всего несколько фраз. "Стивен, дорогой, я все еще не уехала. Брук опасно болен, а Дэн Мэссингтон… он уже не придет… Меня очень беспокоит твоя травма, напиши, пожалуйста, как ты себя чувствуешь. Навещу сразу, как только смогу. Делия."

– На фабрике все в порядке? – прервал ее мысли мистер Фергюсон.

– Вчера утром было в порядке. – Она пустилась в подробности.

– Прекрасно. Я рад, что вы нашли выход из положения. Жалко, что ваше первое самостоятельное дело так закончилось.

Уже в дверях что-то толкнуло ее сказать:

– Я прочла о смерти Дэна Мэссингтона.

Мистер Фергюсон вскинул бровь.

– Мэссингтона? Я даже не знал о его болезни.

– Он не был болен. Он… Его имя в списках… – Корделия сбивчиво объяснила, что случилось.

– В "Варьете"? Да, припоминаю: я видел заметку в лондонской газете. Это ведь мюзик-холл Кроссли, да?

– У меня не было времени прочесть статью целиком.

– Хорошо, что это случилось не в субботу, когда там бывает мистер Слейни-Смит. Думаю, Кроссли больше не жить в нашем городе.

Его невозмутимость подействовала ей на нервы.

– Мне очень жаль, что их постигло такое несчастье, – горячо произнесла она. – Уверена, они бы чувствовали то же самое, если бы это случилось с нами.

Но что толку? Он думал о своем.

– Что касается Мэссингтона, то не нам, добрым христианам, кого-либо осуждать. Естественно, я не желал ему плохого, но не хочу притворяться, будто его смерть для меня – огромная потеря. Он служил не очень-то большим утешением для своей сестры, когда она была жива, зато после ее смерти поднял такой шум, как будто мы заставили ее покончить с собой.

"А разве это не так?" – подумала Корделия, выходя из гостиной. – "Конечно, нет, – утверждали здравомыслящие люди по всей округе. Как можно было заподозрить в этом мистера Фергюсона – хозяина Гроув-Холла, советника, владельца фабрик и заводов, доброго христианина?"

* * *

Воскресенье не принесло каких-либо изменений в состоянии Брука, но к вечеру температура поднялась до 104°. Он всю ночь бредил. Корделия самоотверженно ухаживала за ним.

К утру Брук пришел в себя, но был очень слаб. Его тщедушное тело сотрясали сильнейшие приступы изматывающего кашля. Всего за два дня от него остались только кожа да кости. Теперь, когда он пришел в сознание, обыденные разговоры казались неуместными; все его существо было поглощено борьбой за выживание. Его глаза следовали за Корделией, но он редко открывал рот, чтобы что-то сказать.

После одного, особенно мучительного приступа он попросил:

– Дай мне то средство Уокера от кашля.

– Не могу. Роберт запретил.

– Его лекарство не помогает.

– Ты ошибаешься, дорогой. Врачи утверждают, что кашель, хоть и тяжело переносится, предупреждает застойные явления в легких.

Хрипы в его груди становились все громче.

– Сейчас начнется, – простонал Брук. – Дай мне – всего одну дозу! Никто не узнает.

Никто не узнает!

– Нет, Брук, не могу.

– Ты не хочешь, чтобы я выздоровел.

– Как раз для того, чтобы выздороветь, ты и должен придерживаться предписаний врача.

Наконец-то – сестра Чартерс. Корделия пару часов отдохнула и снова на ногах. Скоро приедет мистер Плимли. Тот дал понять, что Брук вряд ли переживет этот день.

После его отъезда к Корделии обратился мистер Фергюсон.

– Пожалуй, сегодня не поеду на фабрику. Отправлю им записку, – он бросил на, нее тяжелый взгляд из-под опущенных век. – Не отчаивайтесь, дитя мое. Где жизнь, там надежда. Мы делаем все, что в наших силах. Остальное в руках Господа. Я потерял… двоих сыновей. Мы возлагали на них большие надежды. Большие надежды… Это были прекрасные мальчики: умные, живые, никогда не болели… Я надеялся, что Бог избавит меня хотя бы от этой последней утраты. Пожалуй, следует созвать слуг и прочитать молитву. Когда люди вместе…

С вечерней почтой пришло кое-как нацарапанное письмо от Стивена.

"Любимая!

Благослови тебя Бог за твою весточку. Мне очень жаль, что так случилось с Бруком. Я думал, что ты уже в Лондоне, далеко от всего этого. Пожалуйста, уезжай как можно скорее. В театре было просто ужасно, настоящий ад. Меня не пускали, но я прорвался. Пожарные знай себе лили воду, как будто им отшибло мозги: ведь огонь уже давно погас – сам собой и очень скоро, голову даю на отсечение. Кругом была вода, но, что гораздо хуже, чувствовался запах газа – поэтому я пробрался на сцену. Но мощная струя воды сокрушила подпорки, и пока я шарил в темноте в поисках газовой лампы, часть сцены провалилась – вместе со мной. И вот я уже около недели нахожусь здесь.

Не открывай никому, что ты в тот вечер была в театре: это будет трудно объяснить. Я признался отцу, что мы должны были вместе покинуть Манчестер. Он был недоволен, но я убедил его, и в конце концов он пообещал доверить мне управление театром в Лондоне.

Конечно, сейчас ведется расследование; я еще и поэтому не хочу, чтобы ты была замешана. Я рассказал отцу все, как есть.

О, моя радость, как я жажду вновь увидеть тебя!

Стивен."

* * *

Брук пережил этот день. На него было страшно смотреть. Он не знал ни минуты покоя, если не считать одного-двух промежутков наркотического сна. Все остальное время он метался, срывал простыни, силился встать, жаловался на неудобные подушки. Его состояние было чем-то средним между беспамятством и полным сознанием. Можно было только диву даваться, какие ресурсы таил в себе этот слабый и, казалось, нежизнеспособный организм. Словно залежи спрятанной в недрах его существа энергии вырвались наружу; за день сгорали запасы, накопленные за многие годы.

К вечеру Корделию сменил мистер Фергюсон, но Бруку это не понравилось. Он полусидел, прислонившись к горе подушек, смотрел в темный угол и спрашивал о Маргарет. И только с приходом Корделии послушно лег на спину, как будто осознав границу между кошмаром и реальностью.

В полночь ему снова дали снотворное, и он немного поспал, а пробудившись, внимательно следил за всеми движениями Корделии и позволил дать себе глоток бренди.

Потом он издал нервный смешок и произнес: "Когда я женюсь? Если я женюсь, ты хочешь сказать?" Пауза. Он вперил в Корделию мрачный взор. "Кто? Блейки? Ничего себе! Какой контраст – после Мэссингтонов из Олдерли-Эджа, не правда ли?"

Он говорил так отчетливо, словно находился в полном сознании, и это рвало Корделии сердце.

– Тихо, дорогой, не нужно столько разговаривать. Ляг, отдохни.

– Но я должен говорить, Корделия! Причем тут мистер Слейни-Смит? Нет, нам не нужна еще одна больная… До чего надоело валяться! Дай мне еще выпить.

Он только что хлебнул бренди, но Корделия дала ему еще – лишь бы перестал бредить. Брук беспокойно заворочался: ему было жарко в шерстяной фуфайке. И вдруг закашлялся. Корделия держала его, уверенная, что он скоро умрет. Когда приступ кончился, Брук взмолился:

– Поставь на тумбочку… микстуру от кашля… Понадобится… я возьму…

– Я уже сказала, Брук: тебе это вредно.

Чтобы отвлечь его от лекарства, она начала болтать всякую чепуху о доме и саде. Кроме того, это было нужно ей самой. Не так лезли в голову непрошеные мысли. Они налетали, точно стая стервятников, улетали и вновь возвращались. "Признавайся себе в этом или не признавайся, а Брук – помеха нашему счастью. С его смертью отпадут возражения отца Стивена, необходимость побега, опасность скандала и бесчестья. Брук никогда не любил меня, это был план его отца. Нет никаких сомнений, они досконально изучили подноготную нашей семьи, делая особый упор на здоровье. Чтобы не попалась вторая Маргарет. Хватит с нас болезненных женщин, теперь нам нужен кто-нибудь помоложе и покрепче здоровьем. Все равно, кто.

Я стала жертвой замысла, при котором не приняли в расчет мое собственное счастье. И если я стану искать свою дорогу к счастью, их мир сокрушит меня. Но это неважно. Все равно мое место – не здесь, а рядом со Стивеном, куда бы он ни направился. Наше хрупкое счастье… наша жизнь…"

– Господи! – выдохнула Корделия, очнувшись от грез. Она подошла к камину и поворошила поленья.

Не было никакого соблазна. Никакого импульса к действию. Одни лишь мысли, не дававшие ей покоя. Она представила себе – перед Бруком лежит больная, беспомощная женщина, с черными волосами и тонким лицом, постоянно жалующаяся на свою жизнь, не пришедшаяся ко двору… а возле кровати стоит здоровый Брук, и эта женщина – помеха на пути к свободе…

Ее внимание привлек какой-то слабый звук. Корделия подняла голову и увидела, как Брук крадется к столу, на котором стоял пузырек с лекарством от кашля. Откуда только силы взялись? Он двигался, как призрак, приняв отчаянное решение.

Корделия вскочила на ноги, подбежала к нему и схватила за руку.

– Дорогой мой…

– Оставь меня в покое! – не крик, а дуновение ветерка; толкни – и нет его…

– Пожалуйста, Брук! – он рухнул, как подкошенный, ей на руки, но продолжал тянуться за бутылочкой. Чтобы он успокоился, Корделия вложила пузырек ему в руку и отвела его обратно. Для этого потребовались все силы. Брук повалился на кровать, дрожа всем телом и забыв о своей первоначальной цели. Корделия отнесла лекарство от греха подальше, вернулась к мужу, укрыла его костлявые ноги. Брук снова лежал на спине, обложенный подушками. Жизнь в нем еле теплилась. Он силился что-то сказать.

– Они… обещали… опубликовать мои стихи…

– Я очень рада, Брук. Уверена, они будут иметь успех.

– Нагнись, я… – она наклонилась к нему, он прошептал: – Мне очень жаль… столько хлопот, дорогая… туман вреден…

– Да. Очень вреден.

– Я не составил… завещания, Делия. Как-то… боялся… Но папа… позаботится… чтобы все было в порядке.

– Да, дорогой. Но ты поправишься.

– Слишком поздно. Я так устал. Вы с папой… поладили друг с другом, да?

– Да, – ответила Корделия.

– Я рад. Ты не такая, как… Маргарет. Она… не пыталась понять отца. Он очень добр… если попробовать понять…

– Конечно, дорогой. Но тебе вредно столько разговаривать.

– Я должен… Я люблю тебя, Делия… хочу, чтобы ты была счастлива. Когда я уйду… я уже не увижу солнца.

– До рассвета всего два часа, – возразила она.

– Не плачь, дорогая. Все будет… хорошо. Прошлой ночью… во сне… я пил чай в саду… с мамой. Она была совсем молодая… как будто… Она сказала: "Наконец-то, Брук. Я ждала тебя".

Он некоторое время молчал, сжимая ее руку. Прощальное пожатие. Время от времени его рука дергалась. Потом он попросил:

– Поцелуй меня, Делия.

Она снова наклонилась и исполнила его просьбу.

– Ты славная девушка, – прошептал Брук. – Слишком хороша для меня. Возможно, ты снова… выйдешь замуж… у тебя будут дети… Я не возражаю.