Текст книги "Корделия"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Глава IX

Стивен начал встречать ее попеременно по понедельникам и четвергам. Он предпочел бы делать это хотя бы раз в неделю, но Корделии интервал в десять дней почему-то казался менее вопиющим нарушением приличий.

Стивен честно соблюдал свою часть договора: не донимал ее признаниями, уважал ее волю. В то время в моду вошли вуалетки, и Корделия обрадовалась, что можно прятать лицо. В ее душе поселилось чувство вины, камнем легло на совесть.

И все равно она с нетерпением ждала встреч – ей становилось все труднее скрывать это от себя самой. Теперь, когда он не был напрочь исключен из ее жизни, к Стивену вернулись былые живость и энергия. Рядом с ним Корделия также оживала. Они смеялись, перебрасывались шутками и поддразнивали друг друга. Смех был одной из тех вещей, которых ей так недоставало в Гроув-Холле! Вскоре они со Стивеном стали неплохо понимать друг друга.

Хотя он точно следовал ее указаниям, Корделия подчас и сама затруднялась провести грань между безобидным и недозволенным. Невинная шутка могла быть воспринята как кокетство. При виде ее возбужденного, сияющего лица мать уже пару раз спрашивала, что случилось.

Стивен горел желанием познакомиться с ее родными, но Корделия противилась этому, пока в один прекрасный день в нескольких ярдах от дома они не столкнулись с Тедди. Заметив ее колебания, Стивен немедленно представился как знакомый Фергюсонов, случайно повстречавший миссис Фергюсон по дороге к мистеру Блейку, которого ему рекомендовали как непревзойденного знатока часов.

Знакомство состоялось, и не успела Корделия глазом моргнуть, как Стивена пригласили на кухню – выпить чаю и высказать свое мнение о только что испеченных миссис Блейк эклерах, – как будто они были давно знакомы. Благодаря удачно найденному объяснению и тому, что Стивен явился в дом в обществе не только Корделии, но и Тедди, он вскоре был принят как друг семьи.

После его ухода Корделию забросали вопросами – впрочем, совершенно безобидными, – и она поняла, что никто ни о чем не догадался.

В конце мая Философское Общество устраивало прием во "Фри Трейд-Холле". Стивен был одним из распорядителей и в числе прочих пригласил мистера Фергюсона, Брука и Корделию.

Примерно раз в две недели Корделия оставалась у Блейков ужинать, а потом Тедди провожал ее домой. Однажды в середине мая, придя, как обычно, около четырех, она узнала, что к ужину приглашен Стивен Кроссли. Ужин удался на славу. Присутствовавший здесь же Хью Скотт, жених Эсси, и Стивен весь вечер развлекали публику. Хью с ярко выраженным ирландским акцентом рассказывал шотландские анекдоты, а Стивен – ирландские.

Когда все часы в доме грянули девять, Корделия не поверила своим ушам. Она вскочила из-за стола. Стивен тоже.

– Давай, Тедди, я сэкономлю тебе немного времени и сам провожу миссис Фергюсон.

– О, не беспокойтесь, – смутилась Корделия. – Вам нет нужды так рано уходить.

– Напротив – я обещал к десяти быть в городе. Кажется, Маркус уже подъехал, А Тедди пригрелся тут в своих шлепанцах. Вы, разумеется, доверите мне дочь, миссис Блейк?

– Ну да, конечно, – миссис Блейк почему-то сделалось неловко. – Если мистер Кроссли так добр… Корделия…

Со всех сторон на них посыпались доброжелательные улыбки и прощальные напутствия. Когда коляска отъехала, воцарилось молчание.

Корделия первая нарушила его.

– Стивен, это был неосмотрительный поступок. Хью Скотт знает Брука и…

– Я не мог удержаться. Мы так мало видимся, это меня угнетает. Вы не слушаете?

– Мистер Фергюсон услышит скрип коляски и спросит, кто меня подвез.

– Можно остановиться на безопасном расстоянии. Сегодня удивительный вечер. – Он нагнулся вперед и попросил кучера остановиться. – Маркус, мы с леди немного прогуляемся. Через полчаса ждите меня при въезде в Гроув.

Корделия нерешительно вышла из коляски. В небе догорали последние солнечные лучи; сквозь прозрачную дымку теплого летнего воздуха уже мерцали звезды. К северу от них, над центром города, светилось зарево. Разноэтажные здания на Оксфорд-Роуд казались темно-серыми, так же, как деревья. Поскрипывая и потрескивая, двухместная "виктория" покатила дальше и скоро скрылась из виду.

– Маркус – преданный слуга, – заверил Стивен. – Он никому не скажет.

Они медленно пошли по улице. "Ну и что тут такого, – думала Корделия. – Возможно, риск – неотъемлемая часть наслаждения жизнью. А вечер, и правда, удивительный."

– Стивен, вы – непревзойденный мим, – похвалила она.

– Это моя вторая натура.

– Вы росли в театре?

– Мое первое воспоминание детства – гримерная за кулисами. Вы знаете, моя мать была актрисой.

– Нет, я не знала. Вы не рассказывали.

– Да, собственно, и нечего. Она была талантливой актрисой и никудышной женой и матерью.

– Расскажите мне о ней.

– Неужели вам интересно?

– Да.

Он посмотрел на нее.

– Поднимите вуаль. Это великий грех – прятать ваше лицо.

– Хотите, чтобы меня узнали?

– Здесь почти нет фонарей.

– Хорошо. Рассказывайте, пожалуйста.

Он несколько мгновений вглядывался в ее лицо. Корделия почти физически ощущала на себе этот взгляд. Ее охватило приятное волнение.

– Рассказывайте, прошу вас.

– Она была красивой женщиной. Не такой красавицей, как вы, но…

– О?

– Я серьезно. Но у нее были задатки первоклассной актрисы – во всяком случае, я слышал об этом. Она вышла замуж за отца, когда он был режиссером сцены в небольшом театрике в Бристоле. Через несколько месяцев после свадьбы он рискнул перебраться в Лондон. Там им сначала не везло, они голодали. Потом мать получила роль без слов в "Лицее", а отец устроился на работу в "Гроздья", это один из его первых мюзик-холлов. Благодаря поддержке отца и его наставничеству мать начала подниматься вверх по лестнице и наконец получила первую большую роль. И тут вдруг на свет появляюсь я – писк, визг и прочие прелести. Ей не потребовалось много времени, чтобы решить, что отец уже научил ее всему, что знал, и теперь я буду камнем висеть у нее на шее. Поэтому она бросила нас и начала думать только о собственных интересах. Она имела бешеный успех в трех хитах, а потом уехала в Нью-Йорк и навсегда осталась там.

– Сколько вам тогда было?

– Около трех лет.

– И с тех пор вы ее не видели?

– Нет. Она умерла десять лет назад.

– Простите.

Стивен немного помолчал, а затем произнес:

– Не знаю… Может, оно и к лучшему. Вы считаете, она могла исправиться?

– Трудно жить без матери. Возможно, будь она с вами, вы бы иначе смотрели на жизнь.

– Пожалуй, мне было бы легче, если бы она оставила нас ради другого мужчины.

Корделия молча размышляла над его рассказом, пытаясь представить, как бы она сама росла без матери. Теперь она лучше понимала Стивена – ей открылись мотивы некоторых его поступков. Иногда ее ранила небрежность его тона. А временами вдруг охватывало тепло его искреннего восхищения – оно растекалось по всему телу – сладкое, пульсирующее, опьяняющее…

Он продолжал:

– Разве это не естественнее и человечнее? И разве мы не смогли бы понять женщину, сделавшую неправильный выбор и вдруг полюбившую другого? Это был бы простительный грех, слабость, взывающая к снисхождению. Но оттолкнуть мужа и ребенка только потому, что они отбрасывают тень на ее карьеру… Я называю это подлостью. Скатертью дорога!

– Бывает, карьера значит для человека больше всего на свете.

– Так не должно быть – вот все, что я могу сказать.

– Вы имеете в виду женщин?

– Признаю – в женщине это еще отвратительнее.

Они помолчали. Стало уже совсем темно; птиц не было слышно.

– Мне нравятся ваши родные, – неожиданно сказал он. – Все до одного. Замечательные люди. Мне нравится смотреть на вас в их окружении, это вам гораздо больше к лицу, чем Гроув-Холл.

Ей стало любопытно.

– Почему же?

– Блейки – живые, подвижные, энергичные люди, отчасти похожие на меня. Вы тоже от природы такая, как я. Я мог бы часами сидеть у вас дома и наблюдать за вашим веселым, оживленным лицом. Корделия, что, если я приглашу ваших отца и мать на ужин во "Фри Трейд-Холл"? И Эстер с Тедди, и Хью Скотта?

– Спасибо, Стивен, – от души поблагодарила она. – Но из этого вряд ли что-нибудь получится. Мистер Фергюсон смотрит на моих родных сверху вниз. Наверное, считает их неподходящей компанией.

– Как? Почему?

– В общем, я думаю, папа не пойдет. Он уже девять месяцев не переступал порог Гроув-Холла. Может, вы пригласите только Эстер, Тедди и Хью? Мне жалко лишать маму удовольствия, но…

– Как скажете.

– Большое спасибо за заботу. Может быть, вы будете так добры пригласить их в другой раз, когда не будет Фергюсонов? Думаю, я найду какой-нибудь предлог присоединиться к вам.

Она наслаждалась прогулкой, тем более что разговор шел серьезный, без тени флирта, и была явно раздосадована, когда показались ворота Гроув-Холла.

– Мы еще увидимся до званого ужина? – спросил Стивен.

– Боюсь, что нет.

– Корделия.

– Да?

– Нет, ничего.

Они посмотрели на Гроув-Холл. В доме светились три окна на первом и два – на втором этаже.

– Дядя Прайди работает над своей книгой.

Они пошли по посыпанной гравием дорожке. Было очень темно, если не считать квадратиков света от окон на кустах и лужайках. Пахло сиренью и золотым дождем.

Стивен остановился.

– Корделия.

– Да?

– Я по вас с ума схожу.

– Стивен, вы не должны так говорить.

– Больше не буду. Во всяком случае, не слишком часто. Но иногда это… просто необходимо.

– Понимаю.

– Правда?

– Конечно.

– Вряд ли вы можете понять – вы такая холодная и всегда держите себя в руках.

– Не всегда, – вырвалось у нее.

Он положил руку ей на плечо. Почувствовав опасность, Корделия сделала шаг назад и наткнулась на ствол дерева. Стивен поцеловал ее. Поцелуй получился неуклюжим – из-за темноты. Во второй раз его губы нашли ее теплый рот. Они некоторое время стояли без движения. Потом она отпрянула и отвернулась.

– Вот я и не сдержал слова, – сказал Стивен. – И ничуть не жалею. Мне просто нет до этого дела.

– Уходите, пожалуйста.

– Вы обиделись?

Обиделась? Нет, это что-то другое.

– Корделия, я не могу так уйти. Скажите, все останется по-прежнему? Ведь правда?

– Стивен, – выдохнула она. – Пожалуйста… Пожалуйста, уходите!

Глава X

"Нельзя ехать на прием. Так скоро. Словно ничего не произошло. Попробовать сказаться больной? С тех пор, как я вышла замуж, я ни разу не болела. Теперь моя очередь схватить простуду. У меня болит голова, как у Брука. Внешне ничего не заметно, зато имеешь право остаться дома и все хорошенько взвесить. Нельзя плыть по течению, особенно сейчас. Мне следовало предвидеть… А я закрывала глаза… делала вид…"

– Корделия, – обратился к ней мистер Фергюсон. – Сегодня как раз подходящий день для вашего знакомства с фабрикой. У меня выпала пара свободных часов, такое редко случается. Я давно вам обещал. Брук вернется из Олдхэма самое раннее после обеда, но мы и без него сумеем о вас позаботиться.

– Я бы с удовольствием, но у меня разболелась голова. Может быть, в другой раз?

– Прогулка в открытой коляске пойдет вам на пользу. Уверен, от вашей головной боли не останется и следа. В другой раз я наверняка буду занят.

– Мне нужно кое-что сделать по дому. Миссис Мередит сказала…

– Вот пусть миссис Мередит сама и справляется. За одно утро с домом ничего не случится.

"Что толку спорить. Наверное, у меня слишком уступчивый характер – не такой, как у Маргарет. Или в том и состоит мой долг? Что это, слабость или сила – не лезть в бутылку по всякому мелкому поводу?"

Чудесное майское утро. Ни ветерка. И только на севере застыла гряда белых облаков.

Запрягли фаэтон; лошади плавно двинулись с места и на хорошей скорости понеслись в город, обгоняя громоздкие омнибусы, груженые подводы, мальчишек с ручными тележками и нищих, мимо массивных старинных зданий на Ардвик-Грин и дальше по Лондонской дороге.

Здесь они сделали крутой поворот и, оставив позади фешенебельный торговый центр, въехали прямиком в трущобы.

Лошади уже не бежали, а еле плелись, с трудом пробираясь по узким улочкам, где играли ребятишки в лохмотьях; голые малыши ползали прямо по проезжей части. Обветшалые четырехэтажные здания загораживали дневной свет; в воздухе носились частицы копоти и дыма. Худые, неопрятные женщины, закутанные в шали и в башмаках на деревянной подошве, сидели на крылечках или в дверных проемах, баюкая грудных младенцев и переругиваясь с соседками через дорогу. Боковые улочки и вовсе представляли из себя канавы для сточных вод, с выложенными булыжником склонами. Все чаще попадались фабрики, тесня друг друга; высокие, закопченные трубы тонули в клубах дыма. Корделии и прежде приходилось сталкиваться с нищетой: недалеко от того места, где жили Блейки, были бедные кварталы, но ей никогда не доводилось наблюдать подобное убожество.

– Подъедем к каналу, вид будет поприличнее, – пообещал, заметив ее отвращение, мистер Фергюсон.

Перед ужасающей нищетой обитателей этого района ее собственные проблемы показались сущими пустяками. Людям было не до флирта: они работали ради выживания своих семей, а теряя работу, оставались без куска хлеба. С недавних пор здесь участились случаи смерти от тифа и холеры: они беспрепятственно косили истощенных людей. У Корделии не укладывалось в голове, как может остальное население продолжать жить как ни в чем не бывало, когда в самом сердце города вымирает целая община. Да, во время недавнего хлопкового голода фабрики сотрясали бунты – Корделия много слышала об этом еще в школе, – но они не шли ни в какое сравнение с теперешними бедствиями, когда у людей даже не осталось сил бунтовать.

Она почувствовала себя непростительно счастливой, потому что жила в комфорте и роскоши, и безнадежно испорченной – потому что ей было этого мало. Уж не за счет ли этих несчастных достигнуто ее собственное благополучие?

– Никогда здесь не были? – поинтересовался мистер Фергюсон.

– Нет.

– Любому пошло бы на пользу – раз-другой в год наведаться в это забытое Богом место.

Корделия удивленно взглянула на свекра.

– Я тоже об этом подумала.

Они проехали под заклеенной объявлениями аркой железнодорожного моста, миновали пустырь и зацементированную площадку для игр, где копошилась мелюзга.

– Вплоть до прошлого года здесь было старое кладбище, – объяснил мистер Фергюсон. – По моей инициативе на этом месте оборудовали игровую площадку. Хоть какая-то забота о живых важнее чрезмерного внимания к мертвым.

– Да, – через силу согласилась она.

Мистер Фергюсон помолчал и вдруг ошарашил ее вопросом:

– Корделия, вы счастливы в Гроув-Холле?

– Да.

– Брук – человек со странностями. Но у него немало ценных качеств.

– О да. У него доброе сердце. Я к нему очень привязана.

Привязана… А можно ли считать привязанностью то чувство, которое заставляет бешено биться ее сердце и от которого кровь закипает в жилах?..

– Ну, вот мы и приехали. – Мистер Фергюсон помог ей спуститься на землю. Сегодня он был как никогда доброжелателен, и Корделия чувствовала себя не в своей тарелке. Что это – угрызения совести?

Они прошли через широкие чугунные ворота, и на них тотчас пахнуло едкими химикалиями. Они миновали несколько крытых, похожих на бараки, цехов и пошли по мощеной булыжником дорожке в контору. Бывшие там несколько мужчин поднялись им навстречу и почтительно поздоровались. Мистер Фергюсон милостиво кивнул в ответ и прошествовал дальше. Корделия чувствовала, как ее провожают взглядами.

Они вышли в большой, огороженный двор, где вовсю грохотали машины; с них на землю стекала вода.

– Здесь мы красим ситец, – пояснил мистер Фергюсон. – Впечатляет, не правда ли?

Машины, точно гигантские крабы, при помощи сотен щупалец ворочали огромные тюки материи. Рядом с ними люди казались карликами. Было очень шумно, но это был не приятный гул или ровное гудение, а пронзительный металлический лязг, прерывистый и какой-то вымученный.

– Здесь производится предварительная обработка ткани закрепителем, – прокричал мистер Фергюсон на ухо своей спутнице, – для более прочного впитывания красителя. Вот, смотрите, – он отогнул уголок лежащего неподалеку рулона ситца. – Это – необработанная материя. Мы красим ткань в шесть различных цветов. Машины снабжены шестью валиками для нанесения определенного цвета. Вы, без сомнения, оцените сложность этого устройства: ведь каждая краска должна лечь в строго определенное место, обусловленное рисунком.

Их провожатым был один из служащих – высокий анемичного вида человек с выдающимся кадыком; мистер Фергюсон представил его как Симнела, главного инженера.

Они вышли из цеха, мистер Фергюсон остановил мальчика с тележкой, на которой высились тюки материи. Он и здесь отогнул краешек, чтобы продемонстрировать ткань невестке.

– Это тот же ситец, только уже окрашенный и очищенный от остатков уксусной кислоты; заметьте – ее почти не видно.

Ситец, на взгляд Корделии, ничуть не отличался от того, который ей только что показали, если не считать еле различимых контуров рисунка.

– Не спешите с выводами. Пройдем немного дальше. – Они вошли в следующий цех, где запахи химикалий были гораздо крепче. Корделия увидела громадные металлические емкости, заполненные коричневато-желтой жидкостью. Следуя за мальчиком с тележкой, они подошли к одному из чанов – двое рабочих как раз опускали туда рулон ситца.

– Это раствор ализарина, – пояснил мистер Фергюсон. – Смотрите!

Рабочие полностью погрузили тюк в гигантскую ванну, и у Корделии захватило дух: словно по мановению волшебной палочки, на материи начали проявляться яркие цветы, красные, желтые, розовые, сиреневые и голубые.

– Настоящее чудо, не правда ли? – с улыбкой спросил мистер Фергюсон, чрезвычайно довольный произведенным эффектом.

– Да, чудо!

– Это все химия. Но здесь нет ничего нового. Я не имею в виду машины: они-то новые, а вот технология была известна уже древним египтянам.

Они миновали крахмальный цех и пошли дальше – в лабораторию, где разрабатывались рисунки. В соседнем помещении длинные ряды женщин в коленкоровых фартуках вручную нарезали ворс для бархата – они резали ткань большими острыми ножами вдоль утка, при этом получалась на удивление ровная линия. Вжик, вжик, взад-вперед – и так тысячи раз подряд. Эта работа требовала нешуточного терпения. Мистер Фергюсон сказал, что за час можно нарезать кусок материи длиной в два ярда.

Дальше находились открытые цехи с сырым полом из каменных плит, где рабочие вручную заряжали валики краской. Это были коренастые, изможденные мужчины с серыми лицами. Они даже не оглянулись, когда мистер Фергюсон с Корделией проходили мимо.

В самом конце путешествия по территории фабрики они очутились на берегу небольшой речки. Над их головами ярко светило солнце, но его лучи с трудом пробивались сквозь завесу дыма.

– Я показал бы вам еще кое-что, но вы, кажется, устали?

– Нет, спасибо. Просто хочется подышать свежим воздухом.

На нее плохо подействовали запах краски и грохот машин, но все равно производство не оставило ее равнодушной.

Вода в реке была мутного, ржавого цвета и отдавала зловонием.

– Неужели вы спускаете в реку отходы? – спросила Корделия.

– Да, но мы с вами находимся выше этого места. Эта муть – от фабрики "Хеншоу" – видели две трубы возле железнодорожного моста?

– Да, я обратила на них внимание.

Мистер Фергюсон задумался, глядя на загрязненный берег и забетонированное русло.

– Эту фабрику строил мой отец. В то время на берегу росли примулы. Странно, что медиум упомянул об этом. Помните – в феврале?

– Да, помню.

– Тогда я поверил в некую сверхъестественную силу. Однако сейчас испытываю сомнения. Должно быть, отец где-то писал об этом – в какой-нибудь брошюре. Правда, мне не удалось разыскать это место. Очень, очень странно. Даже мистер Слейни-Смит был потрясен.

Они не спеша пошли дальше.

– А где офис Брука?

– Мы прошли его в самом начале. Там нет ничего интересного.

От Корделии не ускользнула интонация, с какой он это сказал.

– Должно быть, Брук замещает вас, когда вы в отъезде?

– Формально – да. К сожалению, у него небольшие способности к управлению, либо надзору за ходом работ.

Корделия немного помолчала. Затем сказала:

– Бруку не хватает уверенности в себе. Если бы он мог от этого избавиться…

– Должен признаться, – не слушая ее, проговорил Фергюсон-старший, – Брук меня сильно разочаровал. Я всю жизнь мечтал о наследнике с такой же, как у меня, практической жилкой. Брук, несомненно, умный, одаренный молодой человек, но его интересы лежат в плоскости литературы и искусства, он ни в коей мере не практик. Хотел бы я, чтобы у него была хоть какая-то часть ваших способностей!

– Моих? – удивилась Корделия. – Вести домашнее хозяйство – совсем не то, что руководить производством.

– Разница есть, но только в масштабе. В сущности, и для того, и для другого требуются одинаковые качества. Однажды я уже упоминал об этом. С тех пор, как вы поселились в Гроув-Холле, у нас гораздо меньше проблем со слугами. И никогда еще мы не жили так экономно – хотя качество жизни отнюдь не пострадало.

– Возможно, дело в том, что я росла в бедной семье.

– Я тоже рос в бедности и так же, как вы, знаю цену деньгам. Я не против того, чтобы тратить их, – только с умом.

– Я рада, что вы мной довольны.

– В последнее время я часто задаюсь вопросом: справедливо ли, что сфера вашей деятельности ограничена Гроув-Холлом?

Корделия вопросительно посмотрела на свекра. Он ответил ей пристальным взглядом сверху вниз, и она в который раз почувствовала силу, исходившую от этого человека Прямо Отец Небесный – властный и всевидящий.

– Всю жизнь я знал за собой один крупный недостаток: нежелание передавать полномочия. Я люблю держать бразды правления в своих руках. Тогда я могу быть уверенным, что поеду туда, куда хочу. Но такая тактика имеет свои издержки. Люди, которые от меня зависят, лишены возможности развить в себе чувство ответственности. В результате они оказываются неспособными нести ее. Мне не хватает сыновей и дочерей, на которых я бы мог положиться – благодаря общим интересам. Вот уже несколько лет я лишен возможности заниматься многими интересными вещами – например, более активно участвовать в общественной жизни города.

– Но Брук…

Он не дал ей договорить.

– Вы жена Брука, а не моя, и сами себе хозяйка. И тем не менее эти слова – не ради сотрясения воздуха.

– Правильно ли я поняла, что вы имеете в виду что-нибудь серьезное?

– Если вы готовы посмотреть на вещи серьезно.

– На какие именно?

Мистер Фергюсон насупился.

– Когда я вынужден на несколько дней отлучаться, мне было бы легче, если бы я знал, что делом руководит человек с такой же деловой хваткой, как у меня, мой заместитель, способный не только в точности исполнить мои указания, но и сам проявлять инициативу. Хотя бы по нескольку часов в день. Не в качестве управляющего или наемного служащего, а как заинтересованное лицо. Конечно, ему потребуется несколько месяцев, чтобы как следует освоиться. И, разумеется, упорный труд и добросовестная учеба. Поэтому я прошу вас: подумайте. На сегодня это все.

Они молча дошли до ворот. Мимо сновали запряженные лошадьми, крытые брезентом подводы.

Корделия разволновалась; ее обуревали противоречивые мысли и чувства. Разволнуешься тут, если тебя выделяет человек, которого ты привыкла недолюбливать.

– Не знаю, как к этому отнесется Брук.

– Больше ни слова, прошу вас. И так сказано достаточно. Нам обоим нужно подумать недельку-другую. А теперь посмотрите сюда. Я люблю экспериментировать.

За воротами шла узенькая улочка, неровно выложенная булыжником. Они дошли по ней до пустыря и очутились на краю невысокого обрыва. Внизу бежала речка, а на другом берегу высилось новое трехэтажное здание из кирпича со множеством балконов и окон.

– Жилой дом для моих рабочих, – самодовольно произнес мистер Фергюсон. – Только в прошлом году закончили строительство. Не дворец, но что-то вроде этого – если сравнить с теми халупами, в которых они ютились раньше. Некоторые жили целыми семьями в одной-единственной подвальной комнатушке. Здесь им есть, чем дышать. Это не приносит прибыли, но я рад внести посильный вклад в дело социального обеспечения. Вы что-нибудь слышали о Роберте Оуэне?

– Нет.

– Великий новатор в этой области. Но он слишком далеко зашел. Главный смысл любого эксперимента – в успехе.

* * *

Час спустя Корделия одна вернулась домой. И в тот же вечер впервые поссорилась с Бруком.

Ему хватило бы и самого факта посещения красильни – в его отсутствие и без его ведома. Но это были цветочки. Настоящий взрыв последовал, когда она рассказала ему о неслыханном предложении отца: Брук усмотрел в этом преднамеренный выпад против себя лично и дал понять, что считает, будто она сама потворствовала тем намерениям – может быть, даже спровоцировала их.

Когда же она предложила пойти к отцу и вместе во всем разобраться, он бросил ей в лицо: "Вот еще!" – и вышел из спальни, хлопнув дверью.

Все это было так нелепо, что Корделии стало не по себе, тем более что она и так чувствовала себя виноватой за то, что невольно очутилась в стане противника. Ей льстила перемена в отношении к ней мистера Фергюсона и его высокое доверие. Но эта ссора свела радость на нет. Больше года назад она пообещала Бруку и себе, что найдет подход к его отцу, сделает так, чтобы он был доволен. Она старалась ради мужа; подчас это бывало тяжело, унизительно, против шерстки – и вот теперь, когда она преуспела, успех выглядит как предательство. Удары и контрудары семейной жизни привели к изменениям отношений внутри треугольника.

Корделии было ясно: чтобы поддерживать хрупкое равновесие и относительный мир в семье, она должна всегда быть заодно с мужем – против его отца. Пока Брук отсутствовал, она постаралась снова встать на его точку зрения. Больше всего ее расстроило то, что он приписал ей низменные мотивы, которых не было.

Но хуже всего было то, что в душе, помимо своей воли, она была на стороне мистера Фергюсона.