Текст книги "Корделия"
Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Глава II
В четверг шестнадцатого августа тысяча восемьсот шестьдесят девятого года в два часа дня, с помощью опытной акушерки, врача и сиделки, под легким наркозом – с неодобрительной санкции мистера Фергюсона – Корделия родила сына.
Мистер Фергюсон заказал благодарственный молебен.
К вечеру ему разрешили взглянуть на мать и дитя.
Занавески в спальне были приспущены, чтобы укрыть их от палящих солнечных лучей. Комнату заливал мягкий розово-оранжевый свет, придавая всему оттенок благоговейного великолепия, так что вы поневоле начинали ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. К неудовольствию мистера Фергюсона, миссис Блейк, как женщина, была еще раньше допущена в святая святых и теперь с самодовольной гордостью взирала на кружевной сверток в колыбели. Измученный полуторасуточным бдением Брук сидел в изголовье кровати, держа Корделию за руку и не зная, что сказать; сама же Корделия, исполнив свое предназначение, тихо лежала, венчая подушку своей неподвижной головкой, будто диковинным цветком, позволяя жизни струиться мимо. Она слишком устала, чтобы приготовиться к осложнениям, которые мог принести вечер.
Огромная туша мистера Фергюсона придвинулась к пологу; Корделия улыбнулась свекру.
– Вы молодчина, – сказал он. – Просто молодчина. Конечно, я и не сомневался, а ты, Брук? Вы, должно быть, очень счастливы, дорогая?
– Конечно.
– Заезжал мистер Слейни-Смит. Он ездил на лекцию и сделал крюк.
– Очень мило с его стороны.
– Я тоже так думаю. Он очень обрадовался и шлет вам наилучшие пожелания.
Глаза мистера Фергюсона метнулись в сторону.
– А теперь я хотел бы взглянуть на малыша. Покажи мне, Брук, сделай над собой усилие.
Брук подвел отца к колыбели, и они вместе уставились на сморщенное красное личико младенца.
– Ну, разве он не прелесть? – воскликнула миссис Блейк. – Уже совсем освоился. Сосет себе большой палец, как будто ему два месяца от роду. Вы только взгляните на эти ноготки – словно крошечные раковинки. А эти складочки на шейке! Ах ты, бабушкина радость! Вы знаете, я никогда не устаю любоваться новорожденными, сколько бы у меня их ни было. Божии ангелочки – вот как я их называю. Спустились прямо с небес…
– Да, – тяжело выдохнул мистер Фергюсон. Хорошо бы эта женщина ушла. Его первая встреча с новорожденным должна была стать глубоко интимной и исполненной величия, а не опошленной бабьей трескотней. Кроме того, его собственное чувство страдало от сознания, что она снова в положении – для женщины далеко за сорок, дождавшейся внука, это не совсем прилично. Пора бы и честь знать. Жизнь горазда на вульгарные фортели.
– У него глаза мистера Блейка, – авторитетно заявила миссис Блейк, – и нос Фергюсонов. Смотрите, зевает! Помнится, Корделия тоже зевала. Врач сказал, что это от анемии – мы вылечили ее соком печени трески. В четыре года она уже была самым пухленьким, самым румяненьким, самым умненьким ребенком.
– Мама, прошу тебя! – Корделия заметила, что мистера Фергюсона не слишком волнует ее раннее детство.
Когда эта женщина наконец отошла в сторонку, мистер Фергюсон сказал:
– Завтра эта новость будет во всех газетах. Я послал специального курьера.
– Спасибо, папа, – откликнулся Брук. – Какое спокойное крошечное существо! Как мы его назовем?
– Ян Фредерик Брук, – без малейшего колебания заявил мистер Фергюсон. – В честь отца, деда и прадеда.
– Хорошо, папа.
– Это уже пятое поколение Фергюсонов, с тех пор как Фергюсоны переселились в этот город. Но только второе, рожденное здесь. Как я рад, что он родился сейчас, когда я еще не слишком стар, чтобы руководить его воспитанием.
– Да, папа.
Мистер Фергюсон склонился над колыбелью и осторожно зашарил там. Наконец ему удалось надежно взять младенца и поднять над собой.
– Осторожно, сэр! – воскликнула няня Гримшо, делая шаг вперед.
Корделия обеспокоенно подняла голову.
– Я прекрасно умею обращаться с детишками, – заверил их мистер Фергюсон, не спуская глаз с крохотного личика, сжатых кулачков и облачка темных волосиков. – Он получит то же образование, что и ты, Брук. Средняя школа и колледж Оуэнса. Я против закрытых пансионов – там ребенок уходит из-под родительского влияния. А в Оксфорде из них делают папистов. Главное в деле воспитания ребенка – влияние семьи. Личный пример и передача опыта. Я как-то говорил об этом с Корделией, но, полагаю, теперь мы достигнем большего взаимопонимания.
– Конечно, – ответил Брук. – Но сейчас еще рано об этом думать.
– Приступать к воспитанию ребенка никогда не рано. Заботиться о его окружении и нравственном руководстве.
– Когда привести отца? – спросила Корделию мать. – Дети, конечно, тоже ждут, не дождутся. Особенно Эсси – она сама в ожидании счастливого события. А тетя Дорис говорит…
Мистер Фергюсон положил конец ее излияниям.
– Крестины устроим двадцатого, в мой день рождения. Постойте… Двадцать первого епископ проводит конфирмацию…
Корделия лежала и думала: "Та женщина на Пасху спросила, не встречались ли мы раньше; потом я отказалась зайти в гостиницу в Нортендене; потом пришлось уволить горничную Веру – мне показалось, будто она догадывается… Все это я сделала для моего сына. Он законный, он в безопасности. Только это и имеет значение. Они ни о чем не догадываются. Никому из них не знакома страшная боль одиночества. Через какое-то время она утихает – не проходит совсем, но становится относительно терпимой; три, четыре, шесть месяцев – и к ней потихоньку привыкаешь. И вдруг – письмо…"
Она помнила его наизусть:
"Я на несколько месяцев еду за границу, – писал Стивен. – Посмотрим, как мне там понравится. Но мне было бы невыносимо уехать, оставив все как есть…
Я вышел из себя и наговорил тебе непростительные вещи. Понимаю твои чувства и надеюсь, что ты тоже попытаешься понять мои. Я едва не сошел с ума – хотел убить тебя!
…Иногда я начинаю сомневаться: действительно ли ты собиралась бежать со мной? Ну да ладно. Посмотрим. Через год я за тобой приеду. Думай обо мне хоть изредка и попытайся простить того, чья единственная вина состояла в слишком большой любви к тебе."
Она прилагала неимоверные усилия, чтобы ожесточиться, забыть его, думать о том, что еще счастливо отделалась… Однако между ними существовала некая психофизическая связь, которую ничто не могло уничтожить. Временами Корделия разрывалась между двумя взаимоисключающими чувствами. Она любила Стивена, но сомневалась в нем; в Бруке она не сомневалась, но и не любила. Конечно, это упрощенная схема, но она была близка к истине. Иногда ей приходило в голову, что не только Стивен обманул ее, но и она его. Их отношения для него слишком много значили, гораздо больше, чем простое физическое влечение. Такого у него не было ни с одной женщиной. Корделия не знала ни минуты покоя.
Сегодня вечером, думая обо всем этом, она впервые почувствовала себя свободной от застарелой боли и спрашивала себя: надолго ли?
Но она отрешилась и от всего остального, стала равнодушной. Безразлично взирала на людей, осторожно ступавших по комнате. Они перешептывались в сумерках, обсуждая будущее ее только что рожденного сына. Ей было все равно. В настоящее время она еще слишком слаба и ощущает лишь пассивное удовлетворение от того, что выполнила свой долг. И завтра, и через неделю будет то же самое. Но в один прекрасный день к ней вернутся былые силы, пройдет это ощущение пустоты, потерянности, летаргического покоя, и тогда эти симпатичные или полусимпатичные люди – дедушки, бабушки, спорившие о том, чей у младенца нос и какое он получит образование, – с удивлением обнаружат, что есть еще один человек, с чьим мнением им придется считаться: не одержимый духом противоречия, но движимый могучим инстинктом самозащиты.
С кровати ей была видна надпись, выгравированная на камине. Хорошо, что мама не заметила. Брук вначале подумал, что она шутит, а убедившись в том, что надпись действительно существует, смутился так же, как и она сама. Его главной заботой было – что подумают слуги? Она не посмела признаться ему, что дала дяде Прайди сто фунтов. Ее бы сочли сумасшедшей.
– Мама, – Корделия дотронулась до руки матери, – ты знала мистера Слейни-Смита до того, как я вышла замуж за Брука?
Миссис Блейк подколола два локона; из небрежной прически тотчас выбились еще три.
– Да, дорогая. Почему ты спрашиваешь?
– Так, просто пришло в голову. Он заезжал справиться, как дела. Кажется, он всю жизнь был… всеобщим другом.
Миссис Блейк бросила быстрый взгляд на обоих мужчин – удостовериться, что они не слышали.
– Да, милочка, – зашептала она. – Ладно, скажу тебе, ты ведь сама стала матерью… Мы с Тедом были дружны еще до того, как я познакомилась с твоим отцом. Подростками мы питали друг к другу нежные чувства. Когда ему исполнился двадцать один год, прямо на празднике в его честь, он сделал мне предложение. За портьерой в кухне викария. Ты ведь знаешь – его отец был викарием церкви в Динсгейте.
– Нет, я не знала, что его отец…
– Тот самый человек, который снес шпиль церкви… ты тогда еще была девочкой… Я посчитала это кощунством; никто не знал причины столь странного поступка. У него было трое сыновей: Чарли (он утонул), Тед и Фрэнк – сейчас он работает на Бриджуотерском канале. Тед всегда питал ко мне слабость. Но давай поговорим в другой раз – я вижу, ты переутомилась. Полежи спокойно и ни о чем не думай.
Корделия выполнила первую часть материнской просьбы, но не могла не думать. Она вспомнила прошлый вторник, как дядя Прайди и мистер Слейни-Смит ссорились за столом в гостиной. Мистер Слейни-Смит показался ей сварливее обычного. Мистер Фергюсон еще не вернулся с фабрики. Первым начал мистер Слейни-Смит:
– Ну, Том, я слышал, ваш высоконаучный труд вот-вот осчастливит человечество?
Дядя Прайди оторвался от виолончели и сверху вниз посмотрел на приятеля.
– Да, он будет опубликован, если вы это имеете в виду. Не надеюсь, что он дойдет до глухих уголков земли. Я также не думаю, что обыватели придут в неописуемый восторг.
– Ну что вы, – возразил мистер Слейни-Смит, – он обязательно дойдет до глухих уголков. У читающей публики замечательное чувство юмора, – он подмигнул Корделии, но она сделала вид, будто не заметила.
– Сколько бы осел ни кричал "иа", – заметил Прайди, – он не может судить о качестве пшеницы.
Глаза мистера Слейни-Смита расширились.
– Но даже ослу под силу отличить зерна от плевел. Не обманывайте себя, дорогой друг. Народные массы становятся с каждым годом образованнее. Им все труднее морочить голову.
– Я тоже так считал – до тех пор, пока не явился мистер Гексли и не проделал свой блестящий трюк.
Слейни-Смит ожесточился.
– Естественно, не всякому дано понять сей величайший ум нашего столетия.
– Из вашего мистера Гексли мог бы выйти недурной адвокат, особенно в деле защиты виновной стороны – с его умением выдать черное за белое. Но как ученый… – Прайди в волнении потрещал пальцами. – А что касается мистера Дарвина…
– Дядя Прайди, – попробовала вмешаться Корделия, – я думаю…
– Что касается мистера Дарвина, то он, бесспорно, выдающийся ботаник, идущий проторенною тропой…
– Если бы вы имели хоть малейшее представление об общих принципах науки… Праздная болтовня старого невежды!
– Проторенною тропой, – повторил Прайди, – протоптанной Уоллесом, Бюффоном, Ламарком, Эразмом и другими. Пройдет еще несколько лет – и явится новое девятидневное чудо, тогда как истинно великие ученые…
– Без сомнения, такие, как вы?
– Вовсе нет. Мои познания ограничиваются одной узкой сферой, однако…
– Ваша скромность меня пугает. Впрочем, великие всегда были склонны недооценивать себя. Необходимо приложить все усилия, чтобы, как только вашей книге будет оказан подобающий прием, убедить вас выйти из безвестности.
Имена и эпитеты сыпались, как из ведра. Приехал Брук, и им с Корделией удалось совместными усилиями положить конец перебранке и выпроводить Прайди. Сарказм Слейни-Смита привел старика в неистовство.
"Силы небесные, – подумала Корделия. – Если бы мама… Мистер Слейни-Смит мог бы стать моим отцом. Я воспитывалась бы, как его дети, замирала бы в уголке, когда он дома. Научные методы! Господи, а что, если другие так же грешны, как я? Что, если я и в самом деле его дочь?" Она поглядела на мать и убедилась в нелепости подобного предположения.
– Над чем ты посмеиваешься, дорогая?
– Так, мама, ничего особенного. Просто я рада, что ты выбрала папу.
Миссис Блейк почти по-девичьи захихикала. Этот смех остался у нее с давних времен – когда Корделии еще не было на свете.
– Я тоже, милая. Дело в том, что я никогда не любила Теда, он казался мне слишком… рациональным… даже в то время. Только не говори об этом папе: он немного ревнив.
Корделия никогда не смотрела на отца в таком ракурсе. На нее вдруг снизошло озарение: должно быть, мать с отцом не считают себя стариками. Сегодняшние проблемы суть повторение вчерашних. Это послужило Корделии утешением, и она ощутила более близкое духовное родство с матерью. Может, шепнуть ей: "Мама, мне нужно кое-что тебе сказать"?..
Нет, она никогда не осмелится так далеко зайти. Это родство не должно выходить за рамки возможного. Она совершила непростительный грех, и мама никогда не поймет, как это могло случиться. Уйдет она к Стивену через год или останется с Бруком, тайной она никогда не сможет поделиться – ни с одним живым существом.
Глава III
Прошла осень, зима, и наконец разлился Эруэлл. Открылся Суэцкий канал. Увидел свет научный труд сэра Томаса Прайда Фергюсона "Наследственные и благоприобретенные навыки поведения у мышей". Он произвел на публику почти такое же впечатление, как и стихи Брука, то есть равное нулю. Поздняя весна перешла в новое лето. Прусские войска наголову разбили французскую армию и, распевая гимн, продвигались вглубь Эльзаса. Дядя Прайди ворчал: "Это ужасно! Конец цивилизации!" Но мистер Фергюсон с ним не соглашался. Чего, мол, можно было ожидать от этих безнравственных французов?
Эсси родила дочь, а миссис Блейк – сына. Они дали объявление в газеты, называя младенца "братишкой для Тедди"; последнему исполнилось двадцать четыре года. Уильям Эдвард Форстер ввел так называемые педагогические советы, вызвавшие большие подозрения – они должны были финансироваться за счет местного бюджета, – а прогрессивная железнодорожная компания внедрила такое новшество, как стоп-кран. В случае крайней необходимости можно было дернуть за ручку и остановить поезд.
Стивен все еще был в Америке.
А Ян, его сын, смеялся, плакал и рос; научился ползать по ковру и вставать на ножки, держась за стул; у него уже было десять зубов и красивые, вьющиеся каштановые волосы; его вывозили на улицу в новой коляске.
Изобрели почтовые открытки; четыре пятых всех пароходов в мире были британскими; процветало сельское хозяйство. Фон Мольтке, столь успешно начавший кампанию, пленил Седан, Мец и Шатоден, а также парочку армий и Наполеона III. Говорили, будто французы питаются кукурузой и леопардами из зоопарка. Известная своим гуманизмом "Гардиан" подняла шум по этому поводу.
Однажды, совершая покупки в городе, Корделия встретила миссис Слейни-Смит, еще более озабоченную и тушующуюся, чем прежде. После обмена дежурными фразами она вдруг спросила Корделию, как часто ее муж наведывается в Гроув-Холл, а потом неожиданно разразилась слезами и доверила Корделии то, чего у нее больше не было сил скрывать. Мистера Слейни-Смита практически каждый вечер нет дома, мистер Слейни-Смит ее обманывает, у мистера Слейни-Смита есть другая женщина. Это длится уже два года. У нее нет доказательств, но она уверена. На кончиках ее редких, светлых ресниц блестели слезы; она перебирала факты: написанные женским почерком письма, растущие долги, его холодность и постоянную занятость.
Безмерно смущенная и обеспокоенная, Корделия старалась утешить и переубедить бедную женщину, но это не помогло. Потом Корделия весь день не могла выбросить из головы жалобный голос миссис Слейни-Смит, ее поношенное платье, загрубевшие от постоянной стирки руки…
– Ах, миссис Фергюсон, все эти годы – беспросветная жизнь! Он то и дело бывает "не в духе", часами ни с кем не разговаривает. Я подойду: "Позволь, я помогу тебе?" – но он держит меня на расстоянии, не пускает в душу. Он как будто постоянно ведет тайную борьбу с самим собой.
– Прошу прощения, миссис Слейни-Смит, мне бы не хотелось вмешиваться, но… Так уже бывало?
– Я сама постоянно задаю себе этот вопрос. Возможно, здесь все взаимосвязано. Мне известен один случай с горничной – тогда наш старшенький был еще совсем маленьким. Я застала их в холле и сразу все поняла – по выражению их лиц. Но это было семнадцать лет назад и не особенно серьезно. Может быть, это мюзик-холлы на него так подействовали? Ваш муж богобоязненный человек?
– Кажется, да.
– Ах, что ни говори, это совсем другое дело. Плохо, если человек живет без нравственного руководства. Бедные мои дети! У меня даже нет денег, чтобы они окончили среднюю школу.
– Позвольте мне рассказать Бруку, он наверняка поможет… я объясню как следует.
Ее собеседница бросила быстрый взгляд через плечо.
– Уверяю вас, миссис Фергюсон, это последнее, о чем я могла подумать. Мне стыдно за проявленную слабость. Но вы всегда были так добры. Прошу вас, не упоминайте больше об этом.
Тем не менее на следующей неделе миссис Слейни-Смит согласилась принять вспомоществование – при условии, что об этом не узнает мистер Фергюсон.
Корделия снова начала время от времени посещать фабрику и даже брала на себя руководство, если Бруку нездоровилось, а мистер Фергюсон был в отъезде.
К своему удивлению, она обнаружила, что пользуется авторитетом среди мастеров, она уже не была им чужой. Пусть она женщина, но в тот ноябрьский день они сообща спасали положение.
К этому же времени относится начало тактической борьбы между ней и мистером Фергюсоном по поводу воспитания Яна (коляска явилась маленькой победой Корделии, поскольку он считал ниже достоинства своего внука, чтобы его катали, выставляя на всеобщее обозрение).
Иногда побеждал он, иногда – она. Это еще нельзя было назвать кризисом. Открытая стычка произошла лишь однажды, когда Корделия поздно вернулась из поездки по магазинам и обнаружила, что свекор настоял, чтобы Яна посадили ужинать за общий стол со всеми, а когда ребенок опрокинул стакан с водой, ударил его по руке рукояткой столового ножа. Она как раз застала эту душераздирающую сцену. Последовал обмен колкостями в присутствии слуг.
– Ребенку всего полтора года! – бушевала Корделия.
– Дитя нужно приучать к дисциплине до двухлетнего возраста! Потом мне ни разу не приходилось наказывать моих. Когда ребенку два года, главной заботой родителей становится дисциплинировать самих себя.
– Неужели вы думаете, что таким образом можно добиться любви ребенка к отцу и матери?
– Мне никогда не приходилось жаловаться!
– Мой отец никогда не наказывал меня, – стояла на своем Корделия, – но мне ни разу не пришло в голову ослушаться.
– Да уж, действительно, – сказал мистер Фергюсон с той особенной интонацией, которую усвоил, говоря о ее отце.
– Я его безгранично уважаю!
– Уважение к отцу, – наставительно произнес мистер Фергюсон, – не есть какая-то особая добродетель, а священная обязанность. Для меня само собой разумеется, что вы уважаете отца. Что касается воспитания вашего собственного сына, то я допускаю, что материнское чувство мешает вам объективно судить. Вот тут-то и может пригодиться мой совет. У меня огромный опыт семейной жизни, тогда как вы – новичок в этом деле.
Как же с ним трудно спорить!
– В дальнейшем, – обратилась Корделия к няне Гримшо, – Ян будет принимать пищу в детской.
– Да, миссис Фергюсон, – ее интонация не оставляла сомнений в том, на чьей она стороне.
Мистер Фергюсон пристально посмотрел на невестку, и она впервые выдержала этот долгий, напряженный взгляд.
– Я потолкую об этом с Бруком, – буркнул он.
Глава IV
Корделия сидела за фортепьяно и наигрывала кое-какие несложные пьески из собрания нот своего мужа.
Сквозь распахнутые окна виднелась лужайка, залитые солнцем кусты.
Дядя Прайди, сидя в гостиной на коврике, строил рожицы внучатому племяннику.
Сие занятие было ему в новинку и все чаще отвлекало от мышей. В нем неожиданно проснулись разнообразные таланты по части развлечения маленького мальчика, которому только что исполнилось два года. В настоящий момент дядя Прайди таким образом сложил свой костлявый кулак, что он казался лицом старой женщины, с пуговками вместо глаз и носовым платком вместо шали.
Кончик большого пальца высовывался наподобие маленького красного язычка. Корделия прекратила играть, слушая веселый смех сына.
В комнату вошла Бетти – та, что сменила Веру, которая, в свою очередь, пришла на смену Патти, вышедшей замуж за водителя омнибуса.
– Прошу прощения, мэм, двое джентльменов хотят видеть мистера Томаса Фергюсона.
Дядя Прайди взял свободной рукой визитную карточку и впился в нее взглядом.
– Саймон? Саймон? Никогда о таком не слышал. Должно быть, это ошибка. Ведите их сюда. Нет-нет, юная леди, оставайтесь у фортепьяно.
Он все еще сидел на корточках перед Яном, когда вошли двое мужчин в сюртуках и шелковых шляпах. Солидные люди. Тот, что постарше и повыше ростом, заморгал, оглядел гостиную и обратился к Корделии:
– Нам нужен мистер Томас Прайд Фергюсон. Кажется, мы не туда попали?
– Это я, – подал голос дядя Прайди с коврика. – Меня так назвали в честь дяди, у которого была ферма и чьи овцы погибли во время бурана. Он застрелился – правда, значительно позднее.
– Мистер Томас Прайд Фергюсон? Автор книги "Наследственные и благоприобретенные навыки поведения у мышей"? Дорогой сэр, позвольте представиться. Моя фамилия Саймон, профессор Саймон, директор Лондонской Школы Биологических Исследований. А это мистер Грабтри Пирсон, чьи статьи, как вам, должно быть, известно, частенько публикуются в научных журналах.
Поскольку правая рука Прайди, обернутая платком, все еще изображала старушку, он протянул гостям левую. Ее почтительно пожали.
– Исё, – потребовал малыш. – Сделай так исё.
– Рассаживайтесь, где понравится, – сказал дядя Прайди. – Я куда-то дел одну пуговицу. Это мой внучатый племянник. Тиш будет недовольна, если пуговица потеряется.
– Давайте я возьму его, дядя Прайди, – предложила Корделия.
– Нет-нет. Он первым попросил. Они могут подождать.
– Позвольте поздравить вас, мадам, – сияя, произнес профессор Саймон, – с таким замечательным дядей. Его книга произвела настоящий фурор. Осмелюсь назвать ее научной сенсацией.
– Сенсацией, – проворчал дядя Прайди, когда Ян вдоволь насмеялся. – Она вышла полтора года назад, и никто не обратил на нее внимания.
– Это, я бы сказал, досадное недоразумение. Теперь все изменится. Мистер Грабтри Пирсон посвятил вашей работе две хвалебные статьи.
– Одну статью, – уточнил дядя Прайди, прилаживая пенсне, – только такую длинную, что ее пришлось печатать в два приема.
– Мы надеемся уговорить вас прочитать лекцию на ежеквартальной конференции.
– Лекцию, – повторил дядя Прайди, выколупывая у старушки глаза. – Смотри, не бери этого в ротик. Бяка! Застрянет в горлышке!
– Дядя Прайди, давайте его мне.
Старик поднялся на ноги; хрустнули суставы.
– Это исключительно опасно, – продолжал он. – Во всяком случае, для большинства людей. Но у меня есть приятель по фамилии Корнелиус, который в молодости регулярно глотал булавки на спор. Помню, он страшно разозлился, когда кто-то предположил, что это одна и та же булавка. – Дядя Прайди исподлобья поглядел на посетителей. – Это не розыгрыш?
– Неужели мы похожи на шутников? По моему глубокому убеждению, главы из вашей книги, посвященные анатомии землероек, будут сочтены классическим вкладом в современную биологию.
– Гм.
– Должен заметить, ваш издатель не пользуется особой популярностью, поэтому книга разошлась далеко не так, как заслуживала; по счастливой случайности, один экземпляр…
– Стало быть, землеройки. А что вы скажете о наследственных признаках у мышей?
– Весьма интересный и полезный очерк, заслуживающий самого пристального внимания. Но главы о землеройках позволяют провести аналогию с человеком.
– Это неоценимый вклад в новейшую теорию эволюции, – перебил мистер Пирсон, доставая пенсне. – Я взял на себя смелость послать экземпляр вашей книги мистеру Гексли, с которым меня связывает нечто большее, нежели шапочное знакомство.
– Ах, мистер Гексли, – сказал дядя Прайди, то хмуря, то разглаживая брови. – Это в высшей степени странно. Нет, юная леди, не уходите, пожалуйста. Куда это запропастился мой кулек с конфетами? Ах, вот он. Должен ли я понимать это так, что вы говорите серьезно? Будьте добры, повторите еще раз. Угощайтесь. Что-то я вас не совсем понимаю.
Они повторили, а дядя Прайди меж тем пощипывал свою эспаньолку и шуршал кульком. Время от времени он бросал взгляды на Корделию: верит ли она?
– Если позволите, сэр, – сказал мистер Грабтри Пирсон, надевая пенсне, – мне хотелось бы записать кое-какие биографические сведения, чтобы я мог упомянуть о них в своих статьях. Я бы также почел за величайшую честь побывать в вашей лаборатории, чтобы описать ее…
– У меня нет никакой лаборатории, – заявил дядя Прайди.
– Ну, может быть, вы ее как-то иначе называете… В общем, то помещение, где вы работаете. Как вы начинаете процедуру вивисекции?
Прайди вытащил огромный складной нож.
– Я точу его при помощи обыкновенного корунда. Удобная вещь, знаете ли: напильник, штопор, буравчик, отвертка. Единственное, для чего он не годится, это для гравировки надписей на камине. У моей племянницы есть для этого специальные инструменты.
– Вы работаете дома, сэр?
– В спальне. Это очень удобно. Когда один из моих маленьких друзей умирает, я кладу его на умывальник и препарирую. Видели когда-нибудь чучело крысы? Я учился на дохлой серой крысе по имени Лорд Палмерстон. По окончании работы она выглядела как живая. Я поставил ее на комод, однако очень скоро она начала вонять. Пришлось выбросить. До сих пор не понимаю, что я сделал не так. Так вы приехали из Лондона?
– Да, сэр, сегодня утром. Мы узнали ваш адрес у издателя. Переночуем в вашем городе, а завтра вернемся в столицу. Мистер Фергюсон, нет ли у вас подходящего фотопортрета?
– Однажды в молодости – мне было двадцать с чем-то – я провел несколько дней в Лондоне. Ничего особенного. Все жители имели такой важный вид, будто они сказочно богаты, – страшно подступиться.
– Фотография, дядя Прайди. У вас есть фотография?
– Нет, юная леди, иначе я бы так и сказал. Но зачем им мой фотопортрет? Дело ведь не во мне, а в мышах.
Корделия попросила принести чай, и все уселись за стол.
Профессор Саймон и мистер Пирсон вели себя все так же почтительно, а дядя Прайди отрешенно, но с огромной скоростью поглощал пирожные, время от времени бросая косые взгляды на Корделию.
Пришла тетя Тиш и была страшно недовольна, что ей не сказали о посетителях, иначе она бы переодела блузу.
Корделии пришлось уговаривать гостей остаться поужинать: она не желала слушать никаких отказов. Ей очень хотелось, чтобы с ними познакомились мистер Фергюсон и Брук. К тому же сегодня четверг – в этот день их обычно навещал мистер Слейни-Смит.
* * *
Вернувшись домой, мистер Фергюсон с Бруком обнаружили, что двери гостиной распахнуты настежь и у них гости. Мистер Фергюсон отдал шляпу поспешившему навстречу Холлоузу и размашистым шагом вошел в гостиную.
– Это мой брат, – представил его Прайди. – Профессор Саймон из Лондонского чего-то биологического. Мистер Пирсон Грабтри. Они…
– Профессор Саймон, – задумчиво произнес мистер Фергюсон. – Кажется, я слышал это имя… – они обменялись рукопожатием. – Мистер…
– Грабтри Пирсон.
– Да, разумеется. Слышал, слышал. Как это любезно с вашей стороны. Вас прислала мадам Вогэн? Кажется, вы мне не писали?
– Нет, это был душевный порыв.
– Корделия, надеюсь, вы оказали джентльменам подобающий прием? К сожалению, я сам задержался: дела, дела. Давно вы здесь?
– Около двух часов. Ваша невестка – не так ли? – пригласила нас к ужину, и…
– Замечательно. Надолго в наш город?
– Всего на одни сутки.
– Весьма польщен визитом. Мой сын, мистер Брук Фергюсон. Поэт. Я счастлив, что вы решили провести вечер с нами… Это тем более удачно, что сегодня четверг и мы ждем в гости моего ближайшего друга, выдающегося биолога…
– Вы тоже биолог, мистер Фергюсон? Неизвестные таланты…
– Лишь в той мере, в какой таковым является всякий здравомыслящий современник, – мистер Фергюсон смахнул с сюртука пылинку. – Мы внимательно следим за всеми открытиями и выводами ученых. Сам же я, как вы могли слышать, занимаюсь крашением тканей. А также являюсь акционером текстильных фабрик Уоверли.
– Да? – вежливо произнес профессор Саймон и повернулся к дяде Прайди. – По-видимому, скромность – ваша фамильная черта. Мы получили огромное удовольствие…
– А вот и мистер Слейни-Смит, – сказал мистер Фергюсон. – Тот самый биолог, о котором я говорил.
– Не припоминаю. Он…
– Блестящий ученый, хотя и убежденный атеист.
– Боюсь, что сейчас многие из нас загнаны в угол, – сказал мистер Грабтри Пирсон, протирая пенсне. – Агностицизм – естественная реакция ученого. В своей статье от двадцатого июня я…
В это время в гостиную вошел мистер Слейни-Смит – подтянутый, готовый к бою, с квадратными плечами. Его познакомили с гостями, и скоро его немного гнусавый голос заглушил все остальные. Пробыв в доме два часа, ученые, очевидно, заключили, что вновь прибывшим известна цель их посещения, а мистер Слейни-Смит настолько привык встречать в Гроув-Холле незнакомцев, что принял ситуацию как должное. Дядя Прайди, в свою очередь, говорил больше, чем мог одобрить мистер Фергюсон, но последний воздержался от упрека.
Через несколько минут все двинулись в холл произнести вечернюю молитву, а потом вернулись к ужину. Дядя Прайди, как всегда, занял место между Корделией и тетей Тиш, а мистер Фергюсон усадил гостей по обе стороны от себя.
– Мой друг, мистер Слейни-Смит…
– Ах, да, вы же биолог, сэр. Вы выполняете задания местного университета или ведете самостоятельные исследования?
– Самостоятельные, – сказал в нос мистер Слейни-Смит. – Дважды в неделю я читаю лекции в Карпентер-Холле. Через месяц начну читать по вторникам курс лекций "Происхождение человека", а по четвергам – "Естественный отбор и свободная мысль". В последнем будет затронута главная тема моих новейших исследований.
– Вот как, – протянул профессор Саймон. – А что, мистер Фергюсон вам помогает или вы советуетесь с ним по практическим вопросам?
– Мистер Фергюсон? Ну, я бы не сказал…
– Я полагаю, – не без удовлетворения перебил его мистер Фергюсон, – что вы оказываете мне слишком большую честь. Конечно, частые дискуссии могут оказывать стимулирующее действие…
