Текст книги "Корделия"

Автор книги: Уинстон Грэхем (Грэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава XI

Корделия поехала на прием. Попытка сказаться больной не имела успеха. Навестив в понедельник родных, она, с целью подготовить почву, начала было жаловаться на недомогание, но мать проявила такой интерес к симптомам болезни, что ей сразу же "стало лучше", и она уехала домой совсем здоровой. Корделия поняла: проваляйся она пару дней в постели с очевиднейшей ангиной, и все женщины в округе поставят один и тот же – абсолютно неверный – диагноз.

На приеме должен был председательствовать мэр Манчестера. Ожидалось, что с приветственной речью под названием "Научный прогресс – знамение времени" к гостям обратится один из современно мыслящих церковников, Его Преподобие Клод Боксли, доктор богословия (по такому случаю мистер Слейни-Смит направил в оргкомитет ноту протеста, не признавая ни за одним представителем этого вырождающегося племени какого бы то ни было отношения к делу научного прогресса).

Прием был замечательный – с танцами, закусками и выступлением Кафедрального хора. Благодаря стараниям Стивена вечер стал событием в городе.

На Корделии было новое платье из тафты в черную и зеленую клетку, с подкладкой из бледно-зеленого шелка. Она убедила себя в том, что недавний инцидент вовсе не имеет того значения, как ей показалось. Увидев издали Стивена, она без особого волнения отметила, что он очень красив, но это не так уж и важно.

Хор исполнил "В беседке Селии" и "Когда повеет ветерок". Не успели отшуметь аплодисменты, как Стивен обратился к ней с просьбой:

– Могу я пригласить вас на следующий танец, миссис Фергюсон?

Брук в это время внимательно слушал капитана Ланкаширских гусар. Их со всех сторон окружали люди, и Корделия не нашла предлога отказать одному из устроителей вечера.

– Разве они не собираются петь еще?

– Не сейчас.

Оркестр грянул вальс. Она позволила отвести себя в центр зала. Стивен тихо сказал:

– Я с нетерпением ждал этого вечера – целых шесть дней… Добрый вечер, мистер Трейси, добрый вечер, мадам… До смерти боялся, что вы не приедете.

– Я бы и не приехала, если бы нашла подходящий предлог.

– Хвала всем святым, что вы его не нашли.

– Не говорите так.

– Когда я добрался домой… Признаюсь, я нарушил обещание…

– Это я нарушила.

– Камень с моей души! Вы так добры и умеете прощать!

Неужели она приехала, чтобы выслушивать подобные комплименты?

– Я не то хотела сказать…

Он обвил рукой ее талию и увлек в танце.

– Послушайте, – задыхаясь, проговорила она. – Дело не в том, что я вас прощаю, просто я с себя не снимаю вины. Мне не следовало встречаться с вами. Это не должно повториться.

– Сжальтесь надо мной! – взмолился Стивен. – Нам посчастливилось танцевать вместе – пусть даже в первый и в последний раз, – так насладимся же этим и отложим прощальные слова на потом. Хорошо?

– Да, – выдохнула она.

Оба были прекрасными танцорами. Минуту-другую они казались себе всего лишь одной из пар и старались приспособиться к залу и партнеру, оба в расстроенных чувствах, в предвидении скорой разлуки. Мало-помалу их душами и телами завладел ритм вальса; они выписывали медленные, грациозные круги, все увереннее сохраняя равновесие, все лучше чувствуя себя и друг друга. У них больше не было своей воли – они плыли на волнах музыки, и путь их стал одной бесконечной спиралью. Ее напряженное тело расслабилось; она слегка прилегла к нему на плечо; в мыслях тоже наступил покой; Корделия чувствовала легкое, очень приятное опьянение и не замечала ничего, кроме его взгляда. Они больше не были двумя разными людьми, а слились в единое целое.

"Боже, – подумала она, – я люблю его! Господи, что со мной будет? Я люблю Стивена! Только его. Больше никто и ничто не имеет значения. Существует только один этот вальс – пусть он никогда не кончается! Отдаться музыке, закрыть глаза, кружиться, кружиться!.."

К счастью, конец танца застал их в середине зала. Корделия была так бледна, что Стивен взял ее за руку и спросил, хорошо ли она себя чувствует. "Да, конечно, очень хорошо." Когда оркестр снова заиграл, Стивен выразил сомнение – может быть, ей следует отдохнуть? Нет, она хочет танцевать!

И все повторилось – прекрасное, чувственное наслаждение, которое хочется испытать еще раз, словно не веря в то, что оно было, страстно желая убедиться в этом.

По окончании танца она, словно в тумане, позволила ему отвести себя туда, где собралась их компания. К счастью, родные были заняты беседой и заметили ее только тогда, когда она уже сидела рядом с ними.

Их собеседником оказался Дэн Мэссингтон. Корделия смотрела на него – и почти не видела.

– А, миссис Фергюсон! Миссис Брук Фергюсон. Вы, как всегда, очаровательны. И мистер Кроссли. Добрый вечер, Кроссли.

– Добрый вечер, Мэссингтон.

Дэн был пьян. Корделия поняла: здесь произошло что-то из ряда вон выходящее. Фредерик Фергюсон, необычайно импозантный в своем сером вечернем смокинге, стоял, опершись на спинку кресла, и хмуро взирал на Мэссингтона. Брук побледнел от гнева.

А она ничего не замечала, просто сидела, ошеломленная и испуганная, стараясь удержать разбегающиеся мысли, понять, что с ней творится.

Мэссингтон заявил капитану гусар:

– Просто уму непостижимо, Фрит, кого только в наши дни не встретишь в обществе. А, Фрит? Полное падение нравов. Вчера вечером я возмечтал отдохнуть у себя в клубе, и кто, ты думаешь, сидел там, задрав ногу на ногу? Наш бывший повар. Это говорит само за себя, не правда ли, Фрит? Моя мечта разлетелась вдребезги. Теперь просто страшно куда-то идти.

Капитан Фрит был весьма сконфужен.

– Конечно, старина, Ну, а теперь, может быть, ты присядешь? Сейчас начнут читать приветственный адрес.

– "Научный прогресс – знамение времени", – передразнил Мэссингтон. – "Лженаучный", – так было бы вернее! Крах цивилизации Севера!

– Если бы от этого мог быть какой-нибудь толк, – заявил мистер Фергюсон, – я попросил бы вас следить за вашими манерами. Но алкоголь – плохое подспорье для логического мышления. Не будете ли вы так добры последовать совету капитана Фрита?

– Алкоголь? – продолжал ерничать Мэссингтон. – Вы что, хватили лишку? Тут нечего удивляться. Те, кто поднялся из низов, часто не знают меры. Выскочки – вот подходящее слово. Корчат из себя джентльменов, но если это не заложено от рождения, ничего не поделаешь. А уж пьянство и подавно превращает их в низких…

Со всех сторон послышалось шиканье. Мэссингтон наконец-то почувствовал всеобщее осуждение, повернулся и побрел к незанятому креслу. Раздались аплодисменты: на возвышение поднялся мэр в сопровождении Его Преподобия Клода Боксли.

О его приветственной речи можно сказать лишь то, что она продолжалась вечность. Корделии было все равно. По окончании она не взглянула в сторону Стивена, а подошла к Бруку. Впервые за последние четыре часа Брук и его отец объединились перед лицом общего врага. Считая это ниже своего достоинства, мистер Фергюсон не стал публично обсуждать выпады Мэссингтона, но Корделия понимала, что творится у него на душе. Слушала желчные комментарии Брука – и не слышала их.

Ей хотелось сказать: "Случилось кое-что поважнее твоего оскорбленного достоинства". Но было ли это и впрямь важным для них обоих – отца и сына – она не знала. Вообще ничего не знала – в этот удивительный вечер.

Тедди пригласил ее на следующий танец. Она обрадовалась. С братом можно расслабиться – не думать, не разговаривать. Однако у Тедди были свои намерения.

– Кто этот наглец?

– Дэн Мэссингтон, – с отсутствующим видом ответила она.

– Кто он такой?

– Его сестра была первой женой Брука.

– А… Должно быть, он о ней и говорил. Но нет, не может быть.

– Говорил о Маргарет?

– Да, он упоминал это имя. Он пьян, да? Но эта парочка совсем не умеет танцевать – смотри, как подпрыгивают. Да, он рассказывал о ком-то по имени Маргарет – о ее смерти. Но, судя по тому, как он говорил, у меня сложилось мнение, что это случилось недавно.

– Скоро будет два года, как она умерла. – Ему наконец-то удалось расшевелить ее. Тоненькая ниточка в бурном потоке, соломинка, за которую можно ухватиться… – И что он сказал?

– Как будто эту историю всячески пытались замять. И, значит, было что скрывать. Будь его воля, он настоял бы на расследовании.

Корделия не ответила. В ее теперешнем смятении… Она не могла облечь это в слова, даже додумать до конца, но интуиция подсказывала: в этом что-то есть. Что-то безобразное. А ведь именно сейчас ей, как никогда, необходимо было чем-то подкрепить свою верность Бруку – верность, которую, несмотря на чувство к Стивену, невозможно нарушить. У нее было такое ощущение, словно ей причинили боль, но она была слишком удручена, чтобы определить ее источник. Стивен, Маргарет, Брук, Дэн, Тедди, снова Стивен – все они мелькали перед ней в сумасшедшем калейдоскопе сомнений, любви и тревоги.

– Так как ты думаешь, – настаивал Тедди, – в этом есть хоть доля правды?

– Нет, разумеется. Он слишком много выпил, только и всего.

– Делия, а от чего она умерла? Ты знаешь?

– Все очень просто. Ничего подозрительного.

На лице Тедди отразилось легкое разочарование.

– Этот Мэссингтон – аристократ?

– Джентльмен – во всяком случае, предполагается, что это так. Мэссингтоны – очень старинный род.

– Честно говоря, мне было очень смешно.

– Смешно?

– Да. Ты, кажется, пропустила самое интересное. Брук и его отец… Должен признаться, я чуть не лопнул со смеху – как они оскорбились! Еще бы – кто-то посмел посмотреть сверху вниз на них!

– А мне показалось, что сегодня они настроены благодушно.

– Вообще-то да… Слушай, что за красотка – вон там, в голубом?.. Делия, ты на меня не сердишься?

– Нет, что ты.

– Забыл сказать – мама передавала тебе привет и просила не переутомляться. Надеюсь, ты лучше себя чувствуешь?

– Да-да, спасибо.

– Прекрасно выглядишь. Ты что, нарумянила щеки?

– Господи, конечно же, нет!

– Хью с Эсси веселятся вовсю. Стивен молодец, что пригласил нас. По-моему, он парень что надо, а ты как считаешь?

– Так же, – ответила она.

* * *

Вечер продолжался. Сменяли друг друга закуски и разговоры. Хор исполнил еще одну песню, затем возобновились танцы. Взволнованный не меньше Корделии, Стивен оставил ее в покое. Ему не хотелось афишировать свое внимание в присутствии Брука и мистера Фергюсона. И потом, ему было трудно разобраться в своих и ее чувствах. Насколько серьезно ее решение не видеться с ним? Он смертельно боялся спугнуть ее.

Тем не менее в конце приема он, точно мотылек, летящий на огонь, почувствовал, что не в силах больше сдерживаться, и при первых же тактах вальса подскочил к Корделии. К его удивлению, на этот раз она не стала отнекиваться, а поднялась и пошла с ним в центр зала.

– Простите, – начал он. – Я не забыл: мы договорились, что тот вальс – последний…

– Да, – уронила Корделия, позволяя ему коснуться своей талии.

– Вечно я нарушаю свои обещания, хотя прилагаю невероятные усилия, чтобы их исполнить.

– Да, – повторила она.

Они немного помолчали.

– Вам не хочется говорить? – догадался Стивен. – Пусть будет по-вашему.

Вальс продолжался, и очень скоро Стивен почувствовал перемену в настроении своей дамы. Они снова кружились в вихре танца, словно единое существо; ее тело больше не было напряженным, а казалось размягченным, податливым, готовым уступить. Они плыли на волнах гармонии, ни о чем не думая, целиком во власти ритма и мелодии, проникших в кровь, ставших биением их пульса. И вдруг Стивена озарило – словно молния сверкнула во мгле: "Моя взяла!"

Глава XII

Корделия распланировала свои домашние дела таким образом, чтобы видеться с родными в разные дни, отправлялась туда в карете и уезжала на час раньше, чем обычно. Это помогало ей избегать встреч со Стивеном. Она пыталась и не могла найти интерес в чем-то другом – чтении Бруком своих стихов, ведении домашнего хозяйства, мышах дяди Прайди, красильнях мистера Фергюсона, посетив их еще раз, в книгах по красильному делу, которые ей дал свекор.

В конце концов она вновь обратилась к дневнику Маргарет – сей запретный плод постоянно манил ее к себе.

Это было тяжелое чтение, во время которого Корделию не покидало ощущение, будто она роется не только в мыслях покойницы, но и в прошлом своего мужа.

"Двадцатое февраля.

Приезжал Дэн. Он единственный, с кем я могу свободно и откровенно беседовать. Милый Дэн, как я его люблю! Хотя, конечно, не могу не осуждать его образ жизни. Если бы только он отказался от привычки к лени и праздности, он мог бы многого добиться. Дэн разделяет мою точку зрения на Фергюсонов. Сегодня он приехал, чтобы сообщить мне о своем новом открытии. Его знакомый адвокат, мистер Фрай, информировал его, что, когда умер дед Брука, старый Фергюсон, он завещал все свое состояние – фабрики и все прочее – поровну всем своим детям. А мой свекор, мистер Ф., обвел тех двоих вокруг пальца и завладел их частью наследства. Нечего сказать, красивая история, и я в это верю – да простит меня Господь за неблагочестивые мысли! Просто это вяжется с его характером. А они-то, простофили, считают, что он их облагодетельствовал, – держит у себя из милости и уделяет им ничтожную долю того, что на самом деле принадлежит им по праву!"

Какое-то время Корделия не могла читать дальше. Она сидела, машинально переворачивая страницы, словно ища опровержение.

"Двадцать седьмое февраля.

Такая жуткая бессонница, что мне пришлось обратиться к доктору Берчу. Он поинтересовался, не беспокоит ли меня что-нибудь. Я сказала "нет", потому что какой смысл жаловаться? В глазах окружающих все это – мелочи, тогда как меня они просто убивают. Единственное мое утешение – Библия. А вот у них там, в гостиной, молитва ничего не стоит – фарс чистейшей воды, в лучшем случае пустая формальность."

"Двадцать второе марта.

Приезжали мама и Мод. Их очень беспокоит Дэн – он тратит больше, чем может себе позволить. Они почти все время трещали о каких-то пустяках, как будто у меня нет своих проблем. Только перед уходом мама обратила внимание на то, что я похудела, а это довольно странно – в доме, где столько тратят на еду!"

"Шестое апреля.

Сколько шума по поводу чтения Бруком своих стихов! К несчастью, я о них невысокого мнения. Многим кажется чудом уже сама способность человека срифмовать несколько слов, но только не мне, воспитанной на Мильтоне и Вордсворте…"

"Двенадцатое апреля.

Приезжал ненавистный С.-С., честил на чем свет стоит существующие порядки и выдвигал бредовые идеи. Просто уму непостижимо, как может существовать подобный снобизм, такая злобная интеллектуальная гордыня. А ведь они-то и правят бал в этом доме. Вчера вечером дядя Брука чуть не полез в драку из-за того, что С.-С. пренебрежительно отозвался о какой-то дохлой мыши, из которой он сделал чучело. Они точно дети, играющие в "науку". Нахватались кое-каких познаний, но бесконечно далеки от Истины. Христианский долг повелевает мне молиться за них, но – должна признать свое поражение – не могу."

Корделия почувствовала, что на сегодня хватит. Ей казалось, будто она начинает понимать Маргарет – как если бы они познакомились и та исповедовалась перед ней. Впрочем, вряд ли живая Маргарет вызвала бы у нее симпатию. Дневник выставлял ее не в очень-то красивом свете, однако следует признать, что обрисованные ее пером Фергюсоны выглядели еще менее привлекательными.

Это было не очень-то удобно – сидеть на чердаке среди всякой рухляди и покрытых пылью книг, но Корделия не могла заставить себя отнести дневник вниз.

На следующий день шел дождь, и света, проникавшего сюда через слуховое окно, было явно недостаточно.

"Девятнадцатое апреля.

Сегодня я впервые за два месяца увидела Дэна. Между нами произошла ссора, о которой я очень сожалею. Я упрекнула его в том, что, по словам мистера Ф., он тратит все свои деньги на эту Портенс. Он все отрицал, и теперь я не знаю, кому верить. Хорошенькое дело —я не знаю, кому верить – моему родному брату или человеку, который разбил мне жизнь! Перед отъездом Дэна мы помирились, и, чтобы лишний раз не вставать, я попросила его принести мое лекарство – пилюли, содержащие железо, они обычно хранятся в угловом комоде. Он назвал меня "старой галкой", и эта детская кличка оживила дорогие моему сердцу воспоминания. Счастливое, навсегда ушедшее время!.."

"Двенадцатое мая.

Прописанное доктором Б. недожаренное мясо внушает мне отвращение. Пожалуй, следовало бы вытребовать сюда моего личного врача. Доктор Вернон сильно отличается от доктора Б."

"Двадцатое мая.

Брук уехал. Я сделала над собой усилие и сошла вниз. Кажется, это прошло лучше, чем в прошлый раз. Вот только под конец…"

Корделия перевернула страницу и вдруг услышала чьи-то легкие шаги. Не успела она пошевелиться, как рядом раздался голос:

– Прекрасное времяпрепровождение для юных леди! Она резко повернулась и встретилась взглядом с дядей Прайди.

У нее бешено заколотилось сердце. В горле застрял комок; Корделия проглотила его, но дар речи так и не вернулся. Она пошарила по полу в поисках дневника, который выронила из рук.

Он ухмыльнулся.

– Это что, один из тех духов, которых мы вызывали на спиритическом сеансе?

Лучшая защита…

– Что вы здесь делаете, дядя Прайди? Разве можно так подкрадываться?

Он присел рядом на корточки.

– Неужели я действительно напугал вас? Простите. Просто решил подшутить, когда увидел, как вы карабкаетесь по лестнице.

Корделия подобрала пару книг, стараясь спрятать между ними предательскую тетрадь. Получилось несколько топорно, но с дядей Прайди может сойти.

– Я завершил свой труд, – гордо оповестил он, – и как раз шел поделиться с вами радостью. Хотите взглянуть?

– С удовольствием.

И этот седовласый большой ребенок, страшно смущаясь, предъявил любимую игрушку, достав из-под мышки манускрипт – довольно объемистый и аккуратный, хотя и неумело переплетенный. На обложке каллиграфическим почерком было выведено: "Наследственные и благоприобретенные навыки поведения у мышей, а также наблюдения за анатомией и поведением грызунов вообще. Томас Прайди Фергюсон".

– Можно посмотреть?

– Да-да, конечно. Обязательно!

Корделия наугад открыла рукопись и прочла первый параграф; потом полистала, выхватывая глазами абзац за абзацем. Прекрасный почерк. Четкая диаграмма. Сейчас, когда она оправилась от первоначального испуга, ей стало жалко этого чудаковатого старика, лишенного подобающего положения в обществе и потому вынужденного посвящать все свое время, внимание, интеллект изучению грызунов. Может, и он в дни юности был утопистом, как его брат, и мечтал о реформах, но у него не было кипучей энергии Фредерика Фергюсона. Поэтому он позволил отодвинуть себя на задний план, а его идеализм обернулся эксцентричностью. И вот перед ней – результат многолетних дерзаний ума, его вызов человечеству. Корделия с сожалением подумала: "Лучше бы он так и не заканчивал его, не расставался с любимой игрушкой". Больше всего ей не хотелось, чтобы дядя Прайди подвергся осмеянию.

– Кто-нибудь это уже читал?

– Силы небесные, разумеется, нет!

– Я тронута, дядя Прайди.

– Не удивляйтесь. Разве вы на моем месте показали бы рукопись тете Тиш?

– Ну… вряд ли.

– Вот именно – может быть, если бы в ней шла речь о мозолях. Или Бруку – труд, в котором нет ни словечка о Шелли и Шопене?

– Мне кажется, ему было бы интересно…

– …Или Фредерику – книгу, не содержащую дорогих его сердцу описаний религиозных обрядов племен Израиля?

– Что же вы собираетесь делать?

Он потрещал костяшками пальцев.

– Биология, благодаря Гексли, сейчас в большой моде. Можно попытаться опубликовать рукопись и немного заработать. Вряд ли книга станет сенсацией, но все-таки я не зря столько лет наблюдал за этой маленькой шпаной. Ох, совсем забыл, надеюсь, я не раздавил их? – дядя Прайди порылся в кармане и вытащил на свет Божий трех крошечных, извивающихся зверьков. Он пустил их на пол и извлек еще горсть. Корделия ахнула и подобрала юбки.

– Не бойтесь, они новорожденные, еще совсем слепые. Не стоит хвататься за нож для разрезания книг: они не причинят вам вреда. – Он пошарил в другом кармане и вытащил еще нескольких землероек. – Скоро они начнут кусаться, но пока еще совершенно безобидны. Вы ничего не заметили? Нет? Вот, посмотрите: у пятерых зверюшек только по четыре пальчика на каждой лапке! Интересно, не правда ли? У их родителей тоже было по четыре – это большая редкость. Все они появились на свет – благодаря тщательной, произведенной мной селекции – от одного уродца. И вот что странно: мне ни разу не удалось добиться того, чтобы весь помет оказался четырехпалым. Результаты обнадеживающие, но все-таки нормальный тип не дает полностью себя вытеснить. Паршивая "норма"! Что толку быть нормальным – особенно если речь идет о человеке! Кругом сплошная норма, вовек от нее не избавиться.

– Я думаю, им бы не помешали пальтишки.

– У вас на лице написано отвращение – это относится к самим зверькам или к моей теории? Разве вы не верите в отбор? Что в нем плохого – если он способствует улучшению породы? Возьмите нашу семью: двое умных и одна безмозглая особь – это же лучше, чем три ничтожества? Возьмите конфетку. Нет, лучше не берите: кажется, там покуролесил мистер Гладстон.

– Вашу семью? – запоздало откликнулась Корделия.

– Ну конечно – в какой-то мере. Наши отец и мать были двоюродными – вы знали об этом? И тот, и другая – Фергюсоны. Я обеими руками "за"! Если бы я решил жениться, обязательно поискал бы какую-нибудь кузину. Это усиливает родовые признаки: и с положительным, и с отрицательным знаком. Посмотрите на Фредерика: стоило рискнуть в случае с Тиш ради такого великолепного экземпляра!

– Мистер Фергюсон тоже женился на кузине?

– Фредерик? Нет, конечно же, нет! Он взял в жены некую мисс Поттер из Стретфорда. Нудная особа, но ему она подходила. – Дядя Прайди принялся собирать свой зверинец. – Не бойтесь, среди ваших детей не будет уродцев с четырьмя пальцами.

Корделия отошла к окну. Дядя Прайди любовно пошелестел страницами рукописи и захлопнул ее. Двое умных и одна безмозглая… Интересно, есть ли связь между интеллектом и характером человека?

– Дядя Прайди, давно вы занимаетесь мышами?

– С самого детства. Мальчишкой я не ставил никаких опытов, просто держал их для своего удовольствия. Когда-то я мечтал стать врачом, но из этого ничего не вышло. Тогда я увлекся вивисекцией.

– Пойду-ка я вниз.

– Из меня мог бы выйти отличный хирург. Но, поскольку это не удалось – начал резать мышей. Разумеется, дохлых… Что вы сказали? Я иду с вами.

– Спасибо, что познакомили меня с вашей книгой, дядя Прайди.

– А, ерунда. Я подарю вам экземпляр, когда она будет опубликована. А Слейни-Смиту – дудки. Фредерику – может быть, если он откажется от своих ересей.