Текст книги "Хранитель"
Автор книги: Уильям Шатнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА 39
Впервые после третьей мировой войны Зефраим Кокрейн проснулся без похмелья. Ощущение было настолько странным, что несколько мгновений он задавался вопросом, а не умер ли он. Потом он услышал Лили, гремящую чем-то в кухонной нише его маленькой лачуги, учуял то, что принимали за кофе в послевоенной Монтане примерно 2063 года, и решил, что все вещи были точно такими как и всегда.
А затем он вспомнил. Кокрейн сверзился на захламленный пол, свалив стопку старых журналов Физика С, зацепил ватными ногами что-то еще – простыню или рубашку, он не был уверен – и отдернул изодраный занавес, который закрывал единственное самодельное окно лачуги.
По правде сказать окно было частью дверной панели с Боинга Маджестик 51 – одного из последних больших прыгающих каров, которые пришли из Детройта, но десять лет спустя когда война полностью закончилась, выбор был невелик: оставалось делать лучшее из возможного. Прежде дверная панель, теперь стена спальни.
И тем не менее Кокрейн не думал ни о классических автомобилях, ни об утреннем холоде деревянных половиц, который проник сквозь прорехи в его тонких шерстяных носках. И при этом он не обратил внимание ни на облачко пыли, которое вырвалось из редко перемещаемого занавеса, ни на незнакомый яркий утренний солнечный свет, который ударил по глазам. Вместо этого весь мир отхлынул от него, кроме того, что он увидел на городской площади.
Фиолетовые пластины на корпусе вспыхивали на солнце. Сухая почва спрессовалась вокруг посадочных опор. Секции двигателей – по крайней мере то, что Кокрейн принял за секцию двигателей – балансировали в воздухе как клешни гигантского инопланетного краба, одного из тех трех нелепых монстров мутантов, умерших в двадцатые. Эта последняя мысль дала ему слово, которое он искал.
– Инопланетяне… – прошептал он, вспомнив все, и это никак не отличалось от затаенной в памяти мечте. Кроме Лилии Слоан, которая была там и могла это подтвердить.
– Ты получил это право, – сказала она.
Она стояла рядом с ним с двумя парящими чашками с псевдокофе в руках.
– Мы сделали это, – сказал Кокрейн.
– Ты сделал это, – поправила Лили.
Такая пикировка настолько укоренилась в их рабочих отношениях, что он и Лили могли бы пожениться лет сто или двести назад. Но сегодня больше чем в любой другой день их спарринг казался Кокрейну более наполненым.
– Прекрасно, я забираю твои пятьдесят процентов.
– Будь по твоему. Мы сделали это.
Кокрейн потянулся к своему стакану. Он не сводил взгляда с корабля инопланетян. Нет, не инопланетян. Как там они себя называли
– Вулканианцы.
– Вулканисианцы, я думаю, – сказала Лили. – Женщина сказала. Что их планету называют Вулканисом. – Она воспользовалась свободной рукой чтобы почесать шею. – Я думаю, что это была женщина. Они и в самом деле не так сильно от нас отличаются, разве нет – Если не считать уши.
– Уверен, они не похожи на боргов, – сказал Кокрейн.
Он сделал глоток поддельного кофе и уставился на корабль. Высокий люк над входной лестницей был закрыт. Но он откроется снова, как сказал ему лидер. Утром. После периода отдыха. Кокрейн фыркнул.
– Отдых, какая чепуха. Там, откуда они прибыли, у них может быть лучший временной варп двигатель, Лили, но уверен, они не знают классных вечеринок.
Он откинул назад голову и рассмеялся вслух, вспомнив прошлую ночь в баре. Он дал хороший старомодный прием своим новым остроухим друзьям. Текила, пиво, рок-н-рол двадцатого века – давно забытая доцифровая классика, которую в эти дни слушали только историки и чудаки. Сделал все необходимое, чтобы растопить лед. Что нужно, чтобы получить улыбку от тех парней – Он искоса стрельнул взглядом на Лили, ожидая увидеть хотя бы ее улыбку. Но женщина хмурилась.
– Ну же, Лили. Мы сделали это! Мы даже… мы даже похоже присоединились к какому-то клубу. Путешествующие быстрее света объединились в галактическое братство. Мы только что купили билет на большое шоу, и мы станем очень богатыми. т тех парней. ько историки и эксцентрики.
Лили нахмурилась еще больше. Кокрейн со вздохом отвернулся от окна.
– Так в чем проблема?
– Черт побери, кто такие борги?
Кокрейн почувствовал, как упала его челюсть.
– Прошу прощения?
Лили уставилась на него, словно ожидая объяснений, потирая рукой шею. Как будто она никогда не слышала о боргах. Как будто никогда не была на борту корабля из будущего. Будто бы никогда не подбивала разнюнившегося капитана Жан-Люка Пикарда на сопротивление и…
– Что с твоей шеей?
– Меня кто-то укусил.
– Дай посмотреть.
Хороших инженеров было трудно достать в эти дни. Особенно с тех пор как Канзасская инквизиция учредила массовые повешивания как надлежащую карьерную дорожку для оставшихся докторов. Лили опустила плечи. Ее шею можно было легко рассмотреть. Кокрейн издал неопределенный звук.
– Что? – нервно спросила Лили.
Она не была так стара как Кокрейн, но она помнила годы чумы. Кокрейн пожал плечами.
– Это не укус.
На самом деле это больше было похоже на небольшую царапину. Он дотронулся до покрасневшего раздражения, совсем ненамного выступающего из темной кожи Лили. Это могла быть дюжина различных вещей, но…
– И? – спросила Лили.
Она почувствовала его колебание. Кокрейн поскреб свою щетинистую небритую щеку. Не то чтобы это действие доставляло удовольствие с его ногтями поломанными за годы создания космического корабля.
– Это идеальный круг.
Пальцы Лили коснулись шеи под ухом.
– Синдром Грина. – Ее голос сел.
Кокрейн решительно покачал головой, переместив свои затупившиеся пальцы с щеки на шею.
– Если бы ты прихватила остатки полковника Грина и его ребят, твоя кровь была бы уже… черт.
Кокрейн повернул голову в бок, и наклонился, чтобы показать Лили свою шею.
– Идеальный круг, – сказала она. – В пол сантиметра.
Она посмотрела из окна на приземлившийся корабль пришельцев.
– Думаешь мы подхватили от них что-то новое?
Кокрейн быстро обдумал это, слегка поглаживая выпуклый кружок на своей шее, затем с облегчением выпрямился, вспомнив кое-что еще.
– Нет. Это была Беверли.
Лили скептически окинула его взглядом.
– Какая-нибудь старая подруга вчера вечером могла пожевать твою шею, но уверена что она не жевала мою.
Кокрейн тряхнул головой. Лили могла знать разницу между потоковым конденсатором и маневровым двигателем, но иногда она могла быть столь же тупой как трансурановый элемент.
– Доктор Беверли Крашер. Блондинка.
Но эти слова явно ничего не означали для Лили. Внезапно Кокрейн почувствовал знакомый проблеск интуиции. И ему не понравилось то, на что это указывало. Он попытался снова.
– Доктор Беверли Крашер – Звездолет «Энтерпрайз» – Который прошел назад во времени из двадцать четвертого столетия, когда напали борги?
Лили сунула свой язык за щеку, схватила его чашку с кофе и подозрительно принюхалась к ее содержимому.
– Ты сама делала кофе, – напомнил ей Кокрейн.
– Как будто это останавливало тебя прежде.
Кокрейн неожиданно почувствовал возмущение.
– Я не притронулся ни к одной капле ничего более сильного чем… Лили, слушай внимательно. Борги вчера пытались остановить создание и полет «Феникса». Потом все сработало так, как было сказано в исторических книгах. Беверли Крашер делала нам обоим медосмотр, а потом она, Пикард и остальные вернулись… туда, откуда прибыли, как только приземлились наши новые друзья.
Кокрейн внезапно остановился, подумав не только о том, что не выпил этим утром, но и о том, что не испытывал желания выпить. Фактически, когда вчера вечером он выпил залпом текилы со Спорком или Спортом, или как там звали высокого предводителя чужаков, от этого он даже не испытал наслаждения. И он действительно больше ничего не пил после того первого напитка. Кокрейн снова потер свою шею.
– Ты в порядке? – спросила Лили.
– Она сделала нам инъекцию, – медленно сказал Кокрейн.
Лили опустила палец в его псевдокофе и облизнула его.
– Инъекцию в текилу?
Кокрейн встряхнул головой не попавшись на приманку.
– Нет. Медицинской иглой. Только не было никакой иглы. Это было небольшой гипошприц, вроде тех, что используют военные. Только… в нем не было резервуара с воздухом.
Он снова остановился. Как гипошприц Беверли мог работать без подачи сжатого воздуха, чтобы дать лекарству проникнуть сквозь кожу
– Наркотики, – сказал Кокрейн.
Его интуиция поглотила его сильнее, чем безумный рейд, совершенный «Фениксом» этим утром.
– Теперь ты начинаешь говорить осмысленно, – сказала Лили.
Она вручила ему его стакан с кофе, но Кокрейн отстранил ее.
– Нет. Беверли сказала, что она дала нам витамины. Сказала что мы здоровы, но нужно использовать какие-то дополнительные питательные вещества.
– О чем ты говоришь?
Напряженное выражение на лице Лили подсказало Кокрейну, что хотя его псевдокофе оказался чистым, его история все еще не укладывалась у нее в голове.
– Ты не помнишь об этом, не так ли? – сказал он.
– О чем!?
– О капитане Пикарде. О парне, роботе Дейте.
Кокрейн заметил на лице Лили тоже самое выражение беспокойства за его рассудок, как тогда, когда он пытался ей объяснить, как он планирует путешествовать в космосе быстрее света, уменьшив объем пространственно-временного фронта перед своим космическим кораблем, и расширив фронт позади корабля. Никакой эффект Эйнштейна удлинения времени не сравнится с всепогодным, деформирующим время космическим двигателем Кокрейна, зарегистрированной торговой маркой и предстоящим патентом.
– Беверли не хотела, чтобы мы помнили, – сказал Кокрейн.
Для него больше не имело значения, поняла ли его Лили или нет, потому что для него это имело смысл. Он поставил кофейную чашку на угловатую книжную полку.
– Я имею ввиду, что они все рассказали нам о будущем. Они сказали мне, где собрались поставить мою статую. Даже ссылались на вещи, которые я не собираюсь говорить в течение многих лет.
– Возможно тебе стоит прилечь.
– Но почему они говорили мне все это – Ведь если я знаю то, что должно случиться потом, тогда… тогда я могу все изменить. Знаешь, возможно я решусь на новый проект реактора, потому что Райкер сказал мне, что я буду делать когда мне будет пятьдесят, так что я буду думать, что все будет в порядке, что реактор не взорвется и не убъет меня. И я никогда не испытал бы его, если бы не Райкер… Лили, они должны были заставить нас забыть.
– Зи, ты меня пугаешь.
– Что бы там ни вкатила нам Беверли, оно подействовало на тебя – ты ничего не помнишь. Но это не подействовало на меня, – сказал Кокрейн.
– Интересно почему?
Он никогда не хотел быть героем. Он никогда не собирался стать человеком, которому посвящают статуи, или называют его именем школы. Он просто хотел быть богатым. И каков лучший способ стать богатым, чем создать что-то, что открыло бы людям путь из этого утомленного старого мира – Если верить Райкеру и его приятелям из будущего, он сделал это и даже больше. Но рассказывая Кокрейну, что он сделал, как они могли быть уверены, что он все еще сделает это
Кокрейн выглянул в окно. Несколько детей из города собрались около опоры, очевидно дерзнув прикоснуться к ней. Лили положила ладонь на его руку и развернула его.
– Зи, думаю могут быть побочные эффекты от того, что ты там сделал. Деформация времени смешала твой разум, или еще что-то. Как если бы ты стал другим.
– Это наверное была ошибка, – сказал Кокрейн.
Хватка Лили на его руке усилилась.
– «Феникс»!?
– Нет. Лекарство Беверли для амнезии не подействовали на меня. Это наверное была ошибка. Она не правильно рассчитала дозировку. Или я невосприимчив, или… Не знаю.
– Зи, если ты действительно уверен, что люди из будущего не хотели, чтобы ты говорил о том, что они рассказали тебе, возможно тогда ты должен прекратить говорить о них прямо сейчас. Выкинь их из головы. Забудь все, что произошло.
Снаружи беспорядочные крики заполнили воздух. Кокрейн стряхнул руку Лили.
– Благодарю, но я должен потакать экспертам.
Дети бросились врассыпную от аппарата чужаков, подняв в воздух пыль Монтаны. Потому что открывался входной люк. Второй раунд. Кокрейн поправил майку в которой спал, и осмотрелся вокруг в поисках своей приносящей удачу кепки.
– Ты собираешься рассказать им о том, что тебя посетили путешественники во времени? – спросила Лили.
Ее резкий тон заставил это прозвучать так, словно она разорвет их партнерство, если он это сделает. Кокрейн продолжал искать свою кепку, задумавшись на мгновение над вопросом Лили. Он удивлялся, почему не рассказал им об этом прошлым вечером в баре. По правде говоря тогда он и не думал ни о Пикарде, ни о других. Словно лекарство Беверли все же подействовало, но только на одну ночь.
– Ну? – повторила Лили.
Она протянула ему кепку. Она всегда знала где что было. Кокрейн водрузил кепку на голову, крутанул ее вокруг, а потом с силой дернул вниз.
– Они могут и не подумать, что все это сумасшедствие, – сказал он. – Я имею ввиду обрати внимание на их судно. Ведь это всего лишь атмосферный посадочный модуль. Спурт или кто-то еще сказал мне, что там у них орбитальный аппарат. Пятидесятикратного объема. Они должны знать гораздо больше о двигателе деформации чем мы, Лили. Возможно они путешествуют во времени… все время.
Он рассмеялся.
– Я начинаю говорить как Дайана.
Глаза Лили стали ясными и всевидящими.
– Возможно хотя бы сейчас мы должны позволить им цепляться за иллюзию, что они приземлились на планету с разумной жизнью.
За окном лачуги Кокрейн увидел как в проеме люка появились три закутанные фигуры. Он знал, что Лили была права. Как обычно. Что можно было получить, запутав это важнейшее событие информацией о визитерах, которых они пропустили – путешественников во времени из двадцать четвертого столетия – Путешественников во времени, среди которых кажется было много людей, и не слишком много вулканитов или кто они там.
– Пожалуйста, Зефраим, – сказала Лили. – Не говори им о докторе Беверли и ее друзьях.
Но Кокрейн уже и сам решил утаить эту особую историю при себе. По крайней мере пока.
– Не волнуйся, – заверил он своего многострадального партнера. – Если бы я сказал им, тогда с этого момента все бы изменилось, и Пикард и его команда вероятно даже не родились бы. Тогда случилась бы целая новая… история будущего.
Лили кивнула, хотя Кокрейн заметил, что она все еще не может поверить ему или его истории.
– Пойдем, – сказал он, предлагая ей руку и желая, чтобы она шла рядом с ним еще какое-то время. – Давай пойдем и поговорим с этими марсианами.
Они вместе покинули его маленькую лачугу, чтобы пройти путь вниз к площади, где двое из самых смелых детей показывали чужакам бейсбольную биту и перчатку. Когда он и Лили спускались по покатой грязной тропе, Кокрейн покопался в кармане и выудил счастливую монету. Подлинная десятидоллоровая монета Соединенных Штатов Америки, датированная 2026 годом, с леди Свободой спереди, и одним из первых пилотируемых марсианских посадочных модулей – Овен IV – на другой стороне. Кокрейн увидел гримасу Лили, когда она увидела то, что он держит в руке.
– Зи, ты же не собираешься принять решение подбрасывая монету?
Кокрейн держал монету, восхищаясь тем, как она с серебристым блеском преломляла солнечный свет.
– Как только у нас появились деньги, чтобы кристаллизовать или литий или рубидий для фокуса ядра, помнишь как мы приняли то решение?
– Мы были в отчаянии. А ты был пьян.
– Монета оказалась права. Литий сработал.
– Зефрайм, я серьезно. Не рассказывай им о своих воображаемых путешественниках во времени!
Кокрейн бросил взгляд поверх ее головы и увидел чужаков, поднявших руки в том странном салюте V как виктория.
– Я не собираюсь им ничего рассказывать о наших путешественниках во времени, – сказал Кокрейн.
– Спасибо за милость, – вздохнула Лили.
Кокрейн щелкнул большим пальцем по блестящей серебряной монете, послав ее вращаться в свежий воздух Монтаны. Он улыбнулся, увидев, как все три чужака подняли головы, следя за полетом монеты, будто бы ждали, что она превратится в птицу и улетит. Возможно там, откуда они прибыли, монеты так и делали.
Потом он выхватил монету из воздуха и не глядя вниз прихлопнул ее тыльной стороной ладони, когда остановился рядом с чужаками. Он усмехнулся трем визитерам. Но они не усмехнулись в ответ. Кокрейн решил, что ему придется к этому привыкнуть. Однако, какими бы умными они ни были, их манеры казались чопорными. И они без сомнения не умели танцевать.
– Если ты не собираешься рассказывать им о Беверли, – низким голосом сказала Лили сквозь собственную осторожную приветственную улыбку, – тогда, черт возьми, зачем тебе монета?
Кокрейн не ответил. Он затаил усмешку на своем лице, когда его глаза встретились с глазами предводителя чужаков, и ни он ни инопланетянин не отвели взгляда. Этот момент был необычен для того, кто пережил пост атомный ужас, потому что Кокрейн не почувствовал никакого намека на вызов. Только открытое изучение и любопытство.
Он задавался вопросом, как долго продлится эта открытость, если монета повернулась орлом, и он расскажет этим трем чужакам о том, что ждало их среди звезд. Не Пикард и его корабль, а кибернетические монстры, столь поглощенные порабощением вселенной, что они посмели вернуться назад во времени, чтобы навсегда изменить историю.
Древний мысленный эксперимент времен Эйнштейна всплыл в голове Кокрейна. Кот Шредингера. Запертый в коробке с капсулой ядовитого газа. Капсула или ломалась или нет: результат, вызванный случайным поведением источника радиации. Согласно некоторым представлениям квантовой физики, кот Шредингера не был ни мертв ни жив – его судьба была неизвестна до момента открытия коробки, когда наблюдатель на самом деле видел маленького узника.
Только тогда разрушались волны вероятности, и одно из состояний – жизнь или смерть – становилось реальным. Опять же Кокрейн знал, что согласно другим представлениям квантовой физики, всякий раз когда вселенная достигала точки решения, в которой были равновероятны оба результата, сама вселенная раскалывалась так, чтобы оба результата могли существовать на равных. В одной вселенной кот продолжал жить. В другой он умер. Кокрейн посмотрел вниз на свои руки, чувствуя монету, спрятанную между ними.
– Голова или хвост, – сказал он громко.
Что будет дальше: порядок истории или хаос чего-то нового, непредсказуемого – Пришло время позволить коту выбраться из мешка или коробки, чтобы там ни было. Он поднял руку. Остальное стало историей.роеме люка появились три ллюзию, что они высадились на планете с
ЭПИЛОГ
В своей каюте на «Энтерпрайзе» Кирк стоял в одиночестве перед видовым портом, пристально глядя на звезды над Кроносом. Звезды столько отняли у него. Он знал, что в своей жизни получил привилегию прикоснуться к некоторым из них. Возможно это была его судьба, прикоснуться к нескольким последним. Он не знал. Ниодин человек не знал. Но он задавался вопросом, как он сможет когда-нибудь еще мечтать прикоснуться к звездам. Зазвонил комлинк на двери.
– Войдите, – сказал Кирк.
Это были Спок и Маккой. Константы его жизни. Но в руках у Маккоя, завернутый в пеленки, был кто-то новый, чьи такие знакомые тревожные темные глаза, смотрели на него.
– Джозеф, – сказал Кирк. Имя вырвалось у него, когда на него нахлынуло понимание. – Он… вырос…
Он не знал, что еще сказать, несмотря на то, что так много думал об этом моменте весь путь от Халкана. Несмотря на то, что он страшился этого момента.
– Вырос как сорная трава, – сказал Маккой почти с гордостью.
– Но я думал… в стазисе… он не может.
– Медицинский стазис не произвел на него никакого эффекта, Джим. Точно также, как и на его мать.
– Но Боунз… он спал в статической коме. Разве нет?
– Именно так мы думали сначала, – сказал Маккой. – Но если предположить – а я могу это сделать – я бы сказал, что это была его собственная естественная реакция на стресс.
Кирк вопрошающе смотрел на него.
– Джим, после всех тестов, всех исследований, всех заключений от более чем пятидесяти моих друзей коллег с Земли, Кроноса и даже Ромула, мы можем определенно сказать только одно, что не так с твоим ребенком: он родился на шесть недель раньше срока из-за нападения на Тейлани. Кроме того… мы не не знаем точно кто он, кем он, предположительно, является, и… ну… кое-что еще.
– Значит мой ребенок… монстр? – спросил Кирк, и тотчас же возненавидел себя за то, что использовал это грязное слово.
Что если Тейлани услышит то, что он сказал… Он похолодел, вспомнив о своей потере. Он навсегда сохранил в памяти с той же самой внезапной неожиданной ясностью того первого ужасного момента на мостике, что она ушла.
– Я не буду лгать тебе, Джим, – спокойно сказал Маккой. – Возможно… возможно Джозеф кое-что, чего еще никогда не было. Но насколько нам известно, возможно некоторые будут критиковать малыша, но… сам по себе он совершенен.
– Совершенен? – спросил Кирк.
– Ну… посмотри как он выглядит… его лицо…
У Джозефа были глаза Тейлани. Его кожа была темно розовой, череп остроконечный как у клингонов, но гребень пересекал его скальп до задней части шеи; его уши были заостренными как у ромуланцев, но с многочисленными каналами; его пальцы были длинными и тонкими, каждый с дополнительным суставом. Линия груди малыша, угол его плеч и бедер, все было настолько функционально, но так отличалось от всего человеческого, ромуланского, клингонского или любых других видов, котырые когда-либо видел Кирк.
– Совершенный, – повторил Кирк, изо всех сил пытаясь найти хоть толику правды в этом слове.
Этот ребенок был частью его, частью ее, переплетением их совершенной любви. Разве он не должен найти что-то совершенное в этом ребенке – Хотя бы ради Тейлани
– И он… это он? – сказал Кирк, и задавая этот вопрос, глядя в эти знакомые преследующие его глаза, он знал, что для Тейлани ответ не имел бы никакого значения.
Маккой вздохнул.
– Джим… это не совсем стандартная проблема. Внутри у него есть все, что должно быть мужским. И все, что должно быть женским. И… ну, там есть несколько дополнительных штук, которые я никогда прежде не видел. Но что я могу сказать наверняка, так это то, что малышу еще расти и расти. Черт, кто знает, возможно когда он станет старше, ему придется выбирать, кем он хочет быть. Возможно… возможно он даже захочет стать чем-то новым.
Кирк повторил единственные важные слова из всего этого.
– Ему еще расти и расти.
– Взгляни на это, – сказал Маккой. – Он только что тебе улыбнулся!
– Доктор, в этом возрасте, – серьезно заметил Спок, – это вероятнее всего выход газов.
Маккой нахмурился.
– Спок, спросите меня, знал ли я что вы собираетесь это сказать.
– Хорошо, вы…
– Спок, не имеет значения.
Кирк смотрел на малыша, желая под его внешностью, в его глазах увидеть и найти… душу. Разве он не видел душу Тейлани под ее шрамом – Разве это была не ее душа, которую он любил больше всего – И разве не могло – не должно – было быть также с его ребенком – С их ребенком
– А сейчас, Боунз, – неуверенно спросил Кирк. – Сейчас он здоров?
Хмурый взгляд Маккоя вернулся.
– Ты должен помнить, никогда не было ребенка подобного ему. Клингон, ромуланец и человек. Должен сказать тебе, что некоторые из врачей в команде думают, что… что возможно все зависит от того, как уживутся его гены. Было бы заблуждением рассматривать их по отдельности.
– Это весьма нелогично, – сказал Спок.
Но когда он слегка отогнул угол одеяльца с лица ребенка, крошечная розовая ручка схватила его за палец и не захотела отпускать.
– Хотя в своих путешествиях с вами двумя я узнал, что иногда правду можно найти и в других местах, а не только в логике.
Кирк смотрел на эту маленькую, такую тонкую и хрупкую ручку.
– Если он частично ромуланец, Спок, это означает, что он также и частично вулканец, не так ли?
– В самом деле, – сказал Спок, мягко борясь за свой палец с малышом. – У него безусловно хватка вулканца. Будет нетрудно преподать ему дисциплину катры.
– Слышишь, Джозеф? – сказал Маккой. – Дядя Спок собирается научить тебя зажиму нерва.
Спок покосился на доктора.
– И без сомнения дядя Боунз собирается научить тебя, как запекать болотные дыни среди других крайне нелогичных вещей.
Джозеф гукнул словно в счастливом ожидании того дня.
– Думаю… думаю возможно он и в самом деле улыбается, – сказал Кирк. И сам услышал в своем голосе ворастающее удивление.
– Улыбка как у его матери, – одновременно сказали Маккой и Спок.
И хотя случилось невозможное, и эти двое наконец-то согласились друг с другом хоть в чем-то, вселенной не пришел конец. Долгое время глядя на своего ребенка Кирк не знал, что с ним случилось. Он был измучен ужасным горем, которое оставила ему Тейлани, так и не узнавшая этого мгновения. Но где-то внутри себя он также чувствовал первое радостное волнение от того, что сам он в этот момент оказался здесь, видел их ребенка. В буре замешательства столь же мощной, как и любые природные, которые он видел на Кроносе, казалось, что все эмоции, которые он когда-либо чувствовал, неожиданно соединились в нем – опыт всей его жизни, со всеми противоречиями. К его удивлению это тревожное чувство ожидания заставляло его чувствовать себя живым. Оно заставляло его чувствовать себя молодым.
– Джим…? – наконец сказал Маккой.
Кирк посмотрел на него, моргнул, чтобы прочистить глаза, и понял, что Маккой держит ребенка на вытянутых руках.
– А, да, – сказал Кирк, в один из немногочисленных моментов своей жизни взволнованный и совершенно неподготовленный. – Я… да.
Он осторожно потянулся к нему с опаской и надеждой, с горем и радостью, и впервые взял своего ребенка на руки. Кирк прижал Джозефа к себе, пристально глядя на маленький остроконечный лоб своего малыша, на заостренные ушки, в то время как невозможно крошечные пальчики тянулись к его воротнику и носу.
– Доктор, – сказал Спок, – полагаю что молодой Джозеф так же счастлив, как и каракатица на родео.
Пока Джозеф дергал своего отца за нижнюю губу, Кирк тупо смотрел на безразличное выражение лица Спока.
– Потом объясню, – сказал Маккой. – Ну же, Спок. Мы должны позволить этой парочке познакомиться. Обратный путь на Чал долог.
– Должны ли мы сообщить капитану Пикарду, что вы желаете направиться туда? – спросил Спок.
– Чал, – сказал Кирк.
Независимо от того что он чувствовал, он знал, что должен взять Джозефа домой. Показать ему поляну, и место, где поженились его родители.
– Да, Джозеф и я возвращаемся домой. Пока.
– А потом? – спросил Маккой.
У Кирка не было ответа.
– Так много звезд, – сказал он.
Он осторожно, нерешительно покачал Джозефа, приблизившись к видовому порту.
– Так много мечтаний, – тихо сказал Маккой. Его дар ребенку.
– Так много возможностей, – добавил Спок свой дар.
Кирк слышал как открылись и закрылись двери. Он знал, что Спок и Маккой ушли. Но они ушли недалеко. Они никогда не уйдут далеко. Несколько минут спустя, когда «Энтерпрайз» перешел в варп, Кирк и Джозеф все еще стояли у видового порта.
– Мы идем туда, – прошептал Кирк своему малышу, не зная куда заведет его этот путь. Он знал только что они сделают это вместе.
Звезды струились всеми своими цветами, и в безопаности на руках своего отца совершенные ручки Джозефа потянулись к ним, словно он хотел коснуться их всех. И знал, что когда-нибудь это случится.ованный и совершенно неподготовленный. опыт
ПЕПЕЛ ЭДЕМА
9 августа 2400 C.E.
Этой ночью подобно другим на Чале Мемлон тихо шел через лес. В одной руке он держал факел, в другой – маленькую доверчивую ручку своей дочери. Когда они достигли поляны они расположились вместе с другими по ее краю. Мемлон узнал большинство из близлежащих ферм, и некоторых из Города. На дальней стороне поляны, освещенной только слабым отражением маленьких ручных огней, которые принесли посетители, он мельком заметил униформы Звездного Флота или клингонов, или возможно и тех и других.
Потом, когда посетители и чаллцы расположились на своих местах, один за другим они погасили свои огни, так что только мягкий лунный свет Чала и мерцающие звезды озаряли поляну. И в этом свете как во сне Мемлон увидел в центре поляны старый дом, так и не достроенный, но поддерживаемый в идеальном состоянии все эти годы, все сезоны теми, кто так много задолжал двоим, построившим этот дом.
И у дорожки, ведущей к дому, Мемлон разглядел скрюченный пень, который так там и остался. Последний на поляне. Он помнил, как его мать одолжила фазер в день свадьбы, чтобы можно было исполнить обещание. Но обещание осталось невыполненным.
Мемлон помнил ту свадьбу. Плывущие огни. Песни, танцы; какой красивой была она, каким радостным был он. А там, где они стояли рядом, чтобы обменяться кольцами и сердцами, теперь была простая могила, отмеченная только полированным каменным прямоугольником, и ее имя, выгравированное на металлической пластинке с разбитого звездолета, на котором она когда-то летела среди звезд. Мемлон почувствовал, как дочь дернула его за руку, и услышал ее тихий шепот.
– Папа, что они теперь делают?
Он поднял свою дочь, прижал ее. Это ее первый раз пребывания на поляне этой ночью, и Мемлон вернулся мысленно в годы своего детства, к ночи, когда он прибыл сюда со своей матерью. Теперь пришел черед его дочери.
– Ждут, – прошептал он в ответ.
– Прибытия человека?
Мемлон кивнул.
– Он всегда приходит?
– Всегда.
– И ты его видел?
– Давно, много лет назад, – ответил Мемлон. – Когда я был маленьким мальчиком твоего возраста.
Мемлон помнил тот день так ясно. Помнил каждое слово, которое сказал человек.
Мемлон, когда-нибудь, когда ты вырастешь, ты придешь на это поле. И прямо здесь, где мы теперь стоим, будет дом. И ты увидишь посевы и деревья, и сможешь сказать своим детям: это поле сделал Джим Кирк. Он посадил каждое дерево, вынул все камни и пни, забил каждый гвоздь в доски этого дома. Это поле Джима Кирка.
Нежный ночной бриз донес шепот с другой стороны поляны.
– Папа…? – неуверенно произнесла маленькая девочка.
– Тшшшш, – успокоил ее Мемлон. Он показал на небо и звезды. – Смотри, – сказал он.
Звезда двигалась. Единственная точка света на орбите двигалась, пока не оказалась прямо над ними.
– А теперь, – прошептал Мемлон, – смотри туда.
И он указал на полированный камень. Там тоже были звезды, сопровождаемые чистым музыкальным звуком. Мемлон смотрел, как свет эффекта транспортации играет на лице его дочери, зажигая звезды в этих широко открытых от удивления глазах, как когда-то давно Джим Кирк и истории его приключений зажгли звезды в глазах Мемлона. А затем свет с могильного камня исчез. А его дочь восхищенно захлопала в ладоши.
Потому что там, где были звезды, теперь лежали цветы. Также как было каждый год этой ночью, с тех пор как Мемлон был ребенком в возрасте своей дочери. Цветы всегда были теми же самыми: снежно белыми, с золотистым оттенком, с узкими, глянцевыми вечнозелеными листьями.
