Текст книги "В теплой тихой долине дома"

Автор книги: Уильям Сароян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Откуда я родом, там люди воспитанные

Однажды утром вхожу я в контору, а наш бухгалтер миссис Гилпли надевает пальто и шляпу, и из глаз у нее текут слезы.

А на дворе стоял апрель, я что мне было до того, что я всего-навсего грошовый конторщик в каком-то паршивом похоронном бюро! Разве у меня нет новой шляпы и новых ботинок? Разве Южная Тихоокеанская не отправляет по субботам специальные поезда на Монтерей по удешевленному тарифу? И разве я не собираюсь завтра в Монтерей, на взморье?

Поработаю, думал я, в субботу до полудня, проглочу в кафе у Чарли роскошный шницель за пятнадцать центов, потом – скорее на Южный Тихоокеанский вокзал, куплю себе специальный праздничный билет до Монтерея и обратно, сяду в поезд – и буду свободен, как птица, с середины дня субботы до утра понедельника. Куплю себе иллюстрированный журнал и буду читать рассказы всю дорогу до Монтерея.

Но вот вхожу я в контору, а миссис Гилпли, бухгалтер, надевает пальто и шляпу, и из глаз у нее текут слезы.

Я перестал насвистывать и огляделся. Все было тихо. Дверь в кабинет мистера Уайли была чуть-чуть приоткрыта, так что, надо думать, он уже пришел. Никого больше в конторе не было. Время было двадцать минут девятого, и слышно было, как громко тикают часы, которых обычно и не расслышишь вовсе.

– Доброе утро, миссис Гилпли, – сказал я.

– Доброе утро, Джо, – сказала она.

Я не пошел к своему шкафчику повесить шляпу, а затем и к своему столу, потому что почувствовал, что тут что-то неладно. Мне казалось невежливым повесить шляпу и усесться за стол, не разузнав сначала, что случилось и почему миссис Гилпли надевает пальто и шляпу и плачет. Миссис Гилпли была старая дама, у нее росли усы, она сильно сутулилась, руки у нее были сухие, морщинистые, и никому она не нравилась, но на дворе стоял апрель, а у меня была новая шляпа и новые ботинки, и ведь я работал с миссис Гилпли в одной конторе еще с сентября, всю зиму напролет, и не то чтобы ее любил, – я не сходил по ней с ума, – но она была добродушная старая дама, и я не мог так просто пойти и повесить шляпу и как ни в чем не бывало начать свой рабочий день.

Я должен был с ней сначала поговорить.

– Миссис Гилпли, – сказал я, – что-нибудь случилось?

Она кивнула на полуоткрытую дверь в кабинет мистера Уайли и подала мне знак, чтобы я не разговаривал, а просто бы пошел и повесил шляпу и принимался за работу.

«Ясно, – подумал я, – он ее уволил».

После стольких-то лет!

– Миссис Гилпли, – сказал я, – может быть, вы потеряли свое место? А?

– Я заявила об уходе, – сказала она.

– Ну нет, – сказал я. – Ничего вы не заявляли. Я не младенец. Меня не проведешь.

Жалование миссис Гилпли было двадцать семь долларов пятьдесят центов в неделю. Раньше, когда она только начинала службу в похоронном бюро, ей платили восемь долларов. Меня уже научили делать ее работу, и мое жалование было пятнадцать долларов в неделю, поэтому они выставляли старую леди за дверь. Конечно, я был очень доволен, что у меня есть служба; я собирался съездить в Монтерей и чувствовал себя превосходно в новых трехдолларовых ботинках и новой шляпе, но мне совсем не нравилось, что из-за меня может плакать миссис Гилпли, в ее-то годы!

– Миссис Гилпли, – сказал я. – Я решил с сегодняшнего утра бросить службу, и так я и сделаю. У меня есть дядя в Портленде, он открывает бакалейную лавку, и я переезжаю к нему, чтобы вести его счетные книги. Я не намерен работать на какую-то там похоронную фирму всю свою жизнь. Я ухожу.

– Джо, – сказала миссис Гилпли, – вы прекрасно знаете, что никакого дяди у вас в Портленде нет.

– Вот как? – сказал я. – Да мало ли где у меня могут быть дяди, не о всех же вам знать. Нет, с этой службой покончено. Выслеживать адреса, где кто-нибудь помер! Ничего себе карьера для молодого мужчины!

– Джо, – сказала миссис Гилпли, – если вы бросите эту работу, я никогда больше не стану с вами разговаривать.

– Очень мне нужно работать в похоронном бюро, – сказал я. – Чего это ради я стану выслеживать каких-то покойников?

– У вас нет друзей в этом городе, Джо, – сказала миссис Гилпли. – Вы ведь мне все рассказали: откуда вы родом и что делаете тут, во Фриско, и я все очень хорошо понимаю. Вам нужна эта служба, и если вы ее бросите, вы меня очень сильно обидите.

– Миссис Гилпли, – сказал я, – за кого вы меня принимаете? Прийти сюда и занять ваше место! Это несправедливо. Вы здесь служите двадцать лет или еще того больше.

– Джо, – сказала миссис Гилпли, – ступайте повесьте шляпу и принимайтесь за дело.

– Нет, – сказал я. – Я ухожу со службы сейчас же.

Я прошел прямо в кабинет к мистеру Уайли. Мистер Уайли был вице-президентом похоронной компании. Так себе старичок, с приплюснутым на кончике носом. Долговязый, рассеянный, носит котелок. Скупердяй ужасный.

– В чем дело? – говорит он.

– Ухожу от вас, – говорю.

– С чего это вдруг? – говорит.

– Мало платите, – говорю.

– Сколько вы хотите? – говорит он.

Братцы мои, ну и удивился же я! Я-то думал, он меня сразу выгонит. Ну, тут уж я решил запросить побольше, чтобы он наверняка вышвырнул меня вон.

– Тридцать долларов в неделю, – сказал я.

– Но ведь вам еще только восемнадцать лет, – сказал он. – Такое большое жалование несколько преждевременно. Впрочем, мы попытаемся это уладить.

Что за черт! Если бы я захотел когда-нибудь раньше добиться чего-нибудь в этом роде и получить больше денег, то из этого наверняка ничего бы не вышло. А тут вдруг – пожалуйте. Тридцати долларов в неделю мне бы хватило, чтобы за какие-нибудь полгода купить себе все, о чем я мечтал в своей жизни. Господи боже мой, да ведь при таких деньгах я бы мог очень скоро купить мотоцикл «харлей-дэвидсон»!

– Нет, – сказал я. – Я ухожу.

– Почему вы уходите? – спросил он. – Я думал, вам нравится ваша работа.

– Было время, – сказал я. – А теперь разонравилась. Мистер Уайли, – сказал я, – неужели вы уволили миссис Гилпли?

Мистер Уайли откинулся в кресле и посмотрел на меня. Он был оскорблен. Кто я такой, чтобы задавать ему подобные вопросы?

– Молодой человек, – сказал он. – Расчетный чек вам будет выписан сегодня же утром. Можете зайти за ним через час.

Тут я тоже разобиделся.

– Я хочу получить расчет немедленно, – сказал я.

– В таком случае, подождите в конторе. За перегородкой.

Я вышел в контору за перегородку и облокотился на барьер.

Миссис Гилпли была в волнении.

– Я ухожу, – сказал я.

Она не могла выговорить ни слова.

– Он хотел мне дать тридцать долларов в неделю, – сказал я, – но я ухожу.

Она только молча глотала воздух.

– Миссис Гилпли, – сказал я, – им придется снова принять вас на службу, потому что вашу работу некому сейчас делать.

– Джо, – сказала она, – вы меня ужасно огорчаете.

– Ничего, все обойдется, – сказал я. – Откуда я родом, там не принято отбирать работу у дамы. Я ведь из Чикаго и всегда могу туда вернуться.

Вернуться в Чикаго? Еще чего не доставало. Я люблю Калифорнию. Я всегда любил Калифорнию. Но сейчас, во всяком случае, я сказал так.

– Джо, – сказала миссис Гилпли, – а что если вы не найдете другой работы?

Я щелкнул пальцами.

– А, работа всегда найдется, – сказал я.

В это время в дверях кабинета показался мистер Уайли и кивнул миссис Гилпли. Она прошла в кабинет, и он закрыл дверь. Она вышла оттуда без четверти девять. Сняла пальто и шляпу, достала чековую книжку, выписала чек и отнесла его на подпись мистеру Уайли.

Чек был для меня. Это был чек на тринадцать долларов.

– Вот ваш чек, Джо, – сказала миссис Гилпли. – Я пыталась его уломать, чтобы он дал вам пятнадцать, но он сказал, что вы вели себя заносчиво.

– Он принял вас обратно на службу? – спросил я.

– Да.

– Миссис Гилпли, – сказал я, – очень рад, что вы получили опять свое место. Как, он сказал, я себя вел?

– Заносчиво, – повторила миссис Гилпли.

– Что это значит? – спросил я.

– Невоспитанно.

– Это неправда, – сказал я. – Откуда я родом, там люди учтивые. Как он смеет называть меня невоспитанным?

Я прошел в кабинет к мистеру Уайли и сказал:

– Мистер Уайли, как вы смеете называть меня невоспитанным?

– Что вы болтаете? – сказал он.

– Вы не имеете права обзывать меня невоспитанным, – сказал я. – Откуда я родом, там люди учтивые.

Не все, конечно, в Чикаго учтивые. Смотря в каком районе. Там, где я жил, они вели себя довольно прилично. Не все время, но все-таки. И я разозлился.

– Вы не имеете права говорить, что я веду себя неприлично, – сказал я.

– А откуда вы родом? – спросил мистер Уайли.

– Из Чикаго, – говорю. – А вы будто не знаете?

– Нет, – говорит.

– Да я там работал возле Южных прудов, – говорю.

– Ну, – сказал мистер Уайли, – вам еще многому нужно поучиться. И вот вам совет: не стоит кусать руку, которая вас кормит.

– Никакой руки я не кусал, – сказал я.

– Вы уходите от нас, не так ли? – говорит он.

– Да, сэр, – говорю. – Ухожу, это правда. Но я никого не кусал.

– Ну, так что вам еще нужно?

– Я просто зашел попрощаться, – сказал я. – Я просто хотел, чтобы вы знали, что у меня вполне приличные манеры.

– Ладно, – сказал мистер Уайли. – Прощайте.

– Прощайте, – сказал я.

Я вышел из кабинета и стал прощаться с миссис Гилпли. Пока я с ней разговаривал, из кабинета вышел мистер Уайли. Она ужасно взволновалась, когда он появился в конторе, но я не переставал говорить.

– Миссис Гилпли, – сказал я, – всю свою жизнь я мечтал купить «харлей-дэвидсон» и разъезжать по разным местечкам, и я наверняка так бы и сделал, если бы захотел остаться на службе. Но там, откуда я родом, ни один мужчина не позволит себе остаться на службе и купить себе «харлей-дэвидсон», если из-за него увольняют кого-нибудь, кто еще больше нуждается в работе.

– Что это за «харлей-дэвидсон»? – спросил мистер Уайли.

– Мотоцикл, – сказал я.

– Ах, вот оно что! – сказал он.

– И пожалуйста, миссис Гилпли, не думайте, что я не сумею устроиться как следует, – сказал я. – Устроюсь, не беспокойтесь.

– А на что вам мотоцикл? – говорит мистер Уайли.

– Чтобы ездить, – говорю я.

– А зачем? – говорит.

– Кататься, – говорю. – Путешествовать.

– Это не способ для путешествий, – говорит он.

– Один из лучших способов в мире, – говорю я. – Да вы, наверно, никогда и не пробовали ездить на мотоцикле.

– Нет, не пробовал, – говорит он.

– Это ни с чем не сравнимо, – говорю я. – Хороший мотоцикл делает восемнадцать миль в час, и хоть бы что. Миссис Гилпли, – сказал я, – если я когда-нибудь обзаведусь мотоциклом с коляской, я буду счастлив пригласить вас покататься по парку Золотых ворот, просто чтобы вы имели представление, какое это удовольствие ездить на мотоцикле.

– Большое вам спасибо, Джо, – сказала миссис Гилпли.

– До свидания, – сказал я.

– До свидания, – сказала миссис Гилпли.

– До свидания, – сказал мистер Уайли.

Я вышел из конторы и вызвал лифт. При лифте был гpек Джордж.

– Куда это вы? – спросил он.

– В Портленд, – говорю я.

– В Портленд? Чего это вас туда несет?

– Не знаю, просто так.

– В чем дело? – говорит он.

– Я решил бросить службу.

– Какого черта вдруг?

– Не нравится мне эта служба, – говорю. – Не желаю я больше охотиться за покойниками.

– Вы с ума сошли!

– Ни капельки.

Я вышел из лифта, потом на улицу и зашагал по Маркит-стрит. Сам не знаю, как это вышло, только я вдруг очутился в магазине Харлей-Дэвидсона, и мне показали новую модель. Я спросил продавца, нельзя ли мне в полчасика взять машину для пробы. Он поговорил с кем-то в конторе и сказал, что можно, если я оставлю сколько-нибудь денег. На всякий случай, сказал он.

Ну, у меня был чек, так что я дал ему чек.

Машина была чудесная. Я рванул обратно по Маркит-стрит и застопорил у самого здания, где еще вчера работал. Я поднялся наверх и прошел в кабинет к мистеру Уайли.

Он был ошарашен.

– Мистер Уайли, – сказал я, – у меня там внизу превосходный «харлей-дэвидсон». Если хотите со мной прокатиться, я буду счастлив посадить вас за своей спиной. Седло пребольшое, и если я потеснюсь, вам будет вполне удобно.

– Не хочу я кататься ни на каких мотоциклах, – сказал мистер Уайли.

– А я думал, может быть, вдруг захотите, – сказал я.

Я вышел из кабинета и тут же вернулся:

– Так, может быть, вам интересно хотя бы взглянуть на него?

– Нет.

– Ну, как хотите.

Я спустился вниз, сел на мотоцикл и покатил. Вот это было дело! Мотор работал великолепно. У взморья я выехал на автостраду, вспомнил тут Монтерей и подумал, а не припустить ли мне вовсю по шоссе и не рвануть ли в Монтерей, а оттуда обратно, а потом можно будет сдать мотоцикл в магазин и начать подыскивать другую работу. Может быть, часть денег они мне вернут, а может быть, и нет, но, если даже и нет, все равно, дело того стоит, так что я припустил вовсю.

Да, это была прогулка! Апрель. И «харлей-дэвидсон» подо мной, и Тихий океан совсем рядом. Весь мир. И города. И деревья. И я в одно мгновение пронесся с ревом в Монтерей.

Это был чудесный городишка. Несколько старых зданий, и корабли. Рыболовные суда. Рыбой пахло просто замечательно. Масса солнца. Рыбаки перекрикивались по-итальянски. Я промчался на «харлей-дэвидсоне» по всему городку, выехал прямо на сырой песок пляжа и прокатился немного по самому берегу. Вспугнул стайку морских чаек, остановился возле кафе, съел три шницеля и выпил две чашки кофе.

А потом двинулся обратно во Фриско.

Это была великолепная прогулка, что туда, что обратно. Машина была самая замечательная, какую я видел. Я мог с ней делать все, что угодно. Мог направить ее куда захочу, мог заставить идти медленнее пешеходов и быстрее самого дорогого автомобиля на автостраде. Держу пари, что я обогнал на шоссе не меньше шестидесяти миллионеров. Я мог заставить ее реветь. Мог ехать зигзагами. Мог поворачивать, накренясь в одну сторону. Я, кажется, перепугал кучу народа на автостраде. Я проехал без рук целую милю. Потом ехал, стоя на седле и держась за руль. Людям кажется, что это опасно, но это сущие пустяки. Надо только знать, как это делается.

Я чудесно провел время с «харлей-дэвидсоном». Потом я вернулся во двор магазина.

– Где вы были? – спросил продавец.

– Я ездил в Монтерей, – сказал я.

– В Монтерей? – говорит он. – А мы не знали, что вы собираетесь так далеко. Мы просто думали, вы хотите попробовать, как она на ходу.

– Видите ли, – сказал я, – я давно хотел туда съездить. Можно получить мои деньги обратно?

– А вы не возьмете эту машину?

– Сколько за нее? – спросил я.

– Двести семьдесят пять долларов.

– Нет, – говорю. – У меня нет с собой таких денег.

– А сколько у вас наберется?

– Да вот тот чек, что я вам дал, это все, – сказал я. – Там тринадцать долларов.

– Мы думали, вы купите мотоцикл, – сказал он.

– Я бы непременно купил, если бы не бросил службу, – сказал я. – Могу я получить свои деньги обратно?

– Не думаю, – сказал продавец. – Я спрошу у директора.

Он прошел в контору и поговорил, а потом вернулся, и вместе с ним еще кто-то. Этот другой был очень важный и сердитый.

– Не понимаю, о чем вы думали, – сказал он. – Взять новую машину и отправиться в Монтерей!

– А что? – говорю.

Я не знал, что сказать. Сам-то он что думает, когда спрашивает, о чем я думал? Ни о чем я не думал.

– Так делать нельзя, – сказал он. – Мы думали, вы хотите проехаться по кварталу или кому-нибудь показать.

– А я ее и показал кое-кому, – сказал я. – Могу получить свои деньги обратно?

– Боюсь, с вас еще и причитается, – сказал директор. – Это новая машина. Для продажи. А теперь она уже стала подержанная.

– Может быть, – говорю, – вы вернете мне хотя бы часть денег?

– Нет, – сказал директор.

– Шикарный мотоцикл, – сказал я.

Я вышел из магазина и отправился домой, в свою комнату, даже не задумываясь о том, где бы мне теперь поискать работы. Слишком уж счастливым чувствовал я себя после чудесной поездки в Монтерей и обратно.

Акробаты

Мы увидели их на улице в окно второго этажа, из кабинета Л. Р. Доргуса, дантиста, как это значилось на его дверях. Мы не сразу поняли, что они там делают пока самого маленького из трех, ростом с карлика, не стали подкидывать кверху, и он закувыркался в воздухе, прямо на улице.

– Посмотрите, мистер Доргус, – сказала Эмми.

– Что там такое? – спросил зубной врач.

Брат Эмми, Гарри, закрыл рот, как только врач от него отвернулся, и сердито взглянул на сестру.

– Отойди ты, пожалуйста, от окна, пока мена тут пытают, – сказал он. – Мне и так худо, когда он работает не отвлекаясь, а тут еще он будет бегать к окну. Да что там такое случилось?

– Они подбрасывают маленького в воздух, – сказала Эмми.

– Наверно, семейная ссора или что-нибудь там еще, – сказал Гарри. – Не стоит соваться в чужие дела.

– Никакой ссоры нет, – сказала Эмми. – Его вовсе не бьют или что-нибудь такое. Ему, видно, нравится кувыркаться. Ну прямо как кошка, все падает на ноги. Да еще подпрыгивает каждый раз.

Я ничего не мог понять. Эти люди показались мне какими-то необыкновенно живыми, совсем не похожими на других. Они были скорее как животные. Лица у них были смуглые, глаза такие, что со второго этажа были видны, руки сильные, и все они были такие подвижные, ловкие.

Зубной врач подошел к окну как раз в тот момент, когда те двое, что были побольше, хотя и сами-то маленькие, взяли самого крошечного и раскачали его так, что он перекувырнулся в воздухе целых три раза. Он полетел вниз, кружась, легко коснулся ногами земли, подскочил два раза, а потом вдобавок еще как подпрыгнет высоко кверху, просто оттого, что ему было весело. А двое других закружились волчком. Тут стал подходить народ с той стороны улицы.

Зубной врач стоял рядом со мной и Эмми и приговаривал:

– Ну-с, что вы на это скажете?

– Что же, доктор? – сказал Гарри. – Вы когда-нибудь вырвете мне этот зуб или простоите весь день у окна?

– Иди к нам, Гарри, посмотри, – сказала Эмми. – Народ со всех сторон сбегается.

Гарри выбрался из зубоврачебного кресла и подошел к окну. Все три человечка внизу плясали змейкой и скакали, потом вдруг остановились, повернулись к нам лицом, открыли рты и зашевелили губами.

Зубной врач оттолкнул нас в сторону и распахнул окно.

– Господи боже мой, – сказал он, – да они, никак, песни поют. Прямо на Котон-стрит, почти напротив судебной палаты. Такого в Ридли еще не бывало.

А они, и верно, пели. Голоса у них были громкие, и пели они на каком-то таком языке, что мы ничегошеньки не понимали. И песня была такая – сразу и грустная и веселая.

– Ну, что это по-вашему? – сказал Гарри. – Что они там делают?

– Понятия не имею, – сказал зубной врач. – Я содержу этот зубоврачебный кабинет вот уже двенадцатый год и никогда не видел ничего подобного. Вы только послушайте.

Вокруг акробатов собралась толпа человек в двадцать. Некоторых из них я знал, в особенности Джима Хоки, с которым мы были закадычными друзьями, пока не подрались из-за футбола. Он стоял среди зрителей и хлопал глазами. Вид у него был испуганный, как и у всех на улице. Да и мы тоже струсили. И чего было бояться, я и сам не пойму, разве только что вот эти люди явились в такой городишко, как Ридли, из чужедальних стран и вот кувыркаются, прыгают, пляшут и поют на непонятном для нас языке. Если не это, то что же еще? Только и было всего, что они знай себе pacпевают и прыгают посреди тихой улицы летним утром.

– Может, я выйду на улицу? – вдруг говорит Эмми.

– Никуда ты не пойдешь, – сказал Гарри.

– Я хочу на них посмотреть, – говорит Эмми.

– Не смей никуда ходить, – сказал Гарри. – Очень мне нужно из-за тебя беспокоиться. Почем я знаю, что это за сумасшедшие люди.

– Ну, что вы на это скажете? – проговорил зубной, врач. – Ведь поют. Вы понимаете, что они поют, Гарри?

– Позволь мне сбегать вниз, – говорит Эмми. – Пожалуйста, Гарри.

Гарри, которому было четырнадцать лет, схватил сестру за плечо:

– Скажи спасибо, что мы здесь, у доктора, – сказал он. – Хватит с тебя и того, что ты глядишь на них сверху, где тебе ничего не грозит. Не время сейчас бегать по улицам. Почем мы знаем, кто они такие.

У Эмми задрожали губы. Она застыдилась, отошла от окна и беззвучно заплакала.

– Этого еще не хватало, – сказал Гарри. – Боже мой, что тебе еще нужно?

– Ничего мне не нужно! – крикнула Эмми. – Ничего на свете не нужно.

– Перестань реветь, – сказал Гарри. – Иди сюда и любуйся ими на здоровье. Отсюда лучше видно, во всяком случае.

– Не пойду, – сказала Эмми. – Никогда-то ты мне ничего не позволишь.

Она горько плакала, лицо у нее сморщилось, а акробаты все пели на улице громче прежнего. Вторая их песня была еще веселее и печальнее, и мне захотелось сойти вниз и поглядеть на них поближе, хотя я все-таки немножко трусил. Эмми стояла в стороне от нас, вся съежилась и плакала, а акробаты пели, и вдруг я не выдержал и тоже заплакал. Не знаю, с чего бы это, – просто так, не стерпел. Заревел – и отошел в другой угол комнаты.

– Ну, ты-то чего ревешь? – сказал Гарри. – Тоже хочешь, наверно, на улицу? Понимаешь, нельзя. Я пришел сюда к доктору выдернуть зуб. Мне не до гуляний.

– Нет, что вы на это скажете? – повторял доктор.

Это был сухопарый человек лет сорока пяти, с морщинистым лицом и поджатыми губами. Он был очень высокий, но сутулый, и дыхание у него было горячее, оттого что он все время курил. Сигареты он прикуривал одну от другой и дымил все время, пока не обрабатывал чей-нибудь рот. Делом он редко когда занимался, а все больше посиживал в кресле, любуясь небом в окно да покуривая сигареты, – и так круглый год, зиму и лето.

– Первый раз в жизни вижу такое, – сказал он. – Нет, вы только послушайте.

– Как я могу слушать, – сказал Гарри, – когда мои младенцы ревмя ревут?

– Я не младенец, – отрезала Эмми. – Сам ты младенец. Боишься сойти вниз и рассмотреть их поближе.

– Я пришел сюда вырвать зуб, – сказал Гарри.

– Ты трусишь, – сказала Эмми. – Сам прекрасно знаешь, что трусишь, как бы они тебя не сглазили или что-нибудь такое.

– Ничего я не боюсь, – сказал Гарри. – Просто нам некогда бегать по улицам, правда, доктор?

– Мне лично не подобает спускаться вниз, – сказал доктор. – Я должен поддерживать свою репутацию.

Он тоже трусил, такой большой дядя. Боялся трех маленьких смуглых человечков только потому, что они были не как все; только потому, что они были акробаты и танцоры и не боялись петь на улице.

– Вот видишь, – сказал Гарри сестре.

Я больше не плакал – уж очень интересно мне было смотреть, как напуганы Гарри и доктор. Трусили они оба ужасно, и мне хотелось понять, отчего это. Мы с Эмми тоже боялись, но и вполовину не так, как они. Доктор перетрусил больше всех.

– Я думаю, все-таки существует же какое-нибудь городское постановление против такого рода вещей, – сказал он.

– По-моему, тоже, – говорит Гарри. – Нельзя, в самом деле, так просто зайти в город, найти главную улицу и начать выделывать всякие акробатические фокусы и вообще. Пойди сюда, Эмми, посмотри: они опять прыгают.

– Не пойду, – сказала Эмми.

– Ну ладно, – говорит Гарри. – Иди ты сюда, Джо, посмотри.

– Нет, – сказал я.

У меня не было ни малейшей причины упрямиться, но я не мог удержаться.

– Как вы думаете, доктор? – сказал Гарри. – Не вернуться ли нам к моему бедному зубу?

– Только не сейчас, потерпите немножко, – сказал доктор. – Мой долг быть свидетелем в таком деле. Я совершенно уверен, что есть какое-нибудь постановление против этого.

– Нет никакого постановления, – сказала Эмми.

– Ну, до сих пор у нас таких вещей не бывало, – сказал доктор. – Значит, это, наверно, запрещено.

– Пожалуйста, удалите мне наконец этот несчастный зуб. – Гарри стал не на шутку нервничать.

– Всему свое время, – сказал доктор. – Я должен быть готов дать отчет в том, что случилось, когда вся эта история кончится. Нет, что вы на это скажете! – воскликнул он вдруг. – Теперь они обходят со шляпой публику.

Эмми кинулась к окошку, чтобы поглядеть, так что я решил подойти тоже.

Те двое, что побольше, стояли смирно рядом, а маленький обходил толпу по кругу и протягивал шляпу. Он делал это так, что вам было ясно: он вовсе не милостыни просит, – нет, он просто предоставляет вам возможность что-нибудь дать, если вам этого хочется. Он быстро шел по кругу, и никто из публики не давал ему ни гроша. Хоть бы кто-нибудь. Все они отворачивались, как только он подходил, и делали вид, что смотрят куда-то на ту сторону улицы, а не то отступали на один ряд назад. Он все еще шел по кругу, когда Эмми вдруг бросилась вон из комнаты и убежала, прежде чем Гарри успел ее поймать.

– Вернись сейчас же, Эмми Селби! – кричал он.

Мы увидели в окно, как она выскочила на улицу и побежала к толпе, окружавшей акробатов. Ну, до чего она была мила, просто чудо! Ее светлые волосы распустились и трепетали на бегу. Она протиснулась в середину толпы и столкнулась лицом к лицу с человечком, который протягивал шляпу.

Мы увидели, как она опустила монету. Кругом все стояли ошеломленные и встревоженные. Маленький человек отступил на шаг, поклонился Эмми и вдруг три раза перекувырнулся спереди назад, чего он раньше не делал. Потом поклонился Эмми еще раз. Эмми повернулась и побежала через улицу по направлению к городскому парку.

Не говоря ни слова, акробаты двинулись прочь из толпы и скоро исчезли за углом, а публика все не расходилась и обсуждала это событие.

– Ну что вы на это скажете? – проговорил доктор. – Наверняка есть какой-нибудь закон против них. И что только смотрит полиция! Вот они и ушли.

Часть толпы разошлась, но большинство оставалось на улице. Люди разбились на кучки и продолжали судачить.

– Погоди, пусть только она вернется домой, – сказал Гарри. – И достанется же ей на орехи. Она одна-единственная дала им деньги.

– Напрасно она это сделала, – сказал доктор. – Такие вещи поощрять не следует.

Еще с минуту Гарри и доктор постояли у окна, глядя на улицу.

– Так как же с моим зубом, а, доктор? – немного погодя спросил Гарри.

– Мы его удалим моментально, – сказал доктор.

Они вернулись к зубоврачебному креслу, а я подождал у окна, пока зуб не удалили. Когда Гарри освободился, на улице все еще оставались кучки зевак.

– Ничего, Джо, – сказал Гарри. – Пошли. Эмми свое получит, когда вернется домой.

Когда мы пришли домой, Эмми там еще не было. Гарри все рассказал миссис Селби.

– Она боится вернуться домой, – сказал он.

Эмми пришла, когда уже совсем стемнело. Я сразу увидел, что она много плакала и, наверно, ходила куда-то очень далеко. Гарри поджидал ее в столовой и предвкушал, как миссис Селби ее накажет. Эмми его увидела, и ей опять стало стыдно оттого, что он так перетрусил и что никто не хотел дать этим маленьким людям хоть что-нибудь.

– Мне все равно, – сказала она. – Я отдала им все, что у меня было. Четверть доллара. Если бы у меня было больше, я все равно бы им отдала.

– Ничего, достанется тебе на орехи, – сказал Гарри. Пришла из кухни миссис Селби и с минуту молча смотрела на Эмми. И было на что посмотреть: Эмми была усталая, голодная, сердитая и гордая. Вдруг миссис Селби улыбнулась и протянула ей руки. Эмми бросилась к ней, и миссис Селби засмеялась, а Эмми заплакала. Тогда Гарри встал и сказал:

– Ну и ну! Вот так штука!

– Знаешь, я рада, что ты так сделала, Эмми, – сказала миссис Селби. – Я бы сделала то же самое. Расскажи мне о них.

Но Эмми была так счастлива, что могла только плакать, а миссис Селби все смеялась громким, горячим смехом, и мне от этого стало как-то очень приятно, хотя я не был ее сыном, а только племянником. Было ужасно приятно слушать, как она смеется, а Эмми плачет.