Текст книги "Окорок единодушия"
Автор книги: Уильям Гаррисон Эйнсворт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
XII. Последняя ночь в таинственной комнате
Сэр Вальтер, как мы заметили, не принимал участия в общей веселости; он чувствовал, что своею печалью нарушит радость пира, и рано поутру возвратился в донмовскую гостиницу. Сквайр удерживал его у себя, но старик был непреклонен, и Монкбери мог вынудить у него только обещание приехать опять завтра.
– Мой дом – ваш дом, – говорил он, – вы и ваши друзья всегда будут самыми приятными для меня гостями.
– Друзей у меня и прежде было мало, а теперь и вовсе я не обременю вас ими, – сказал старик, горько улыбаясь.
– Как знать? иногда встречаешься с людьми, которых не надеялся видеть, которых считал навеки потерянными, – значительным тоном отвечал сквайр.
Пока прощался старик с сыном и невесткою, сквайр отправил Ропера с какими-то поручениями. По дороге в Донмо, сэр Вальтер заехал в старое приорство, где были погребаемы члены его семейства. Долго и горячо молился он над памятником жены, и вдруг ему послышался в темном склепе шорох шагов. Накануне, зашедши в склеп, когда шел взглянуть на Розу Вудбайн, сквайр также слышал этот шорох; но тогда он принял это за обман воображения. Теперь странный шорох слышится опять, слышится ясно. Мороз пробежал по жилам сэра Вальтера. Осматривая памятник, он находит на нем письмо; на адресе его имя, написанное знакомою рукою; это уж не может быть обманом чувств: чернила еще свежи… Боже! ужели она жива? Сделав над собою страшное усилие, он распечатал письмо и прочитал:
«Будьте спокойны духом, сэр Вальтер: худшее прошло. Возвратитесь в гостиницу и ночуйте в комнате, где провели предыдущую ночь. В полночь все объяснится вам».
«Она жива! она жива! – вскричал он с восторгом, – известие о ее смерти было сказкою! Я увижу ее! О, какая отрада!»
Полный радости и надежды, вышел он из темного склепа.
В гостинице встретила его Пегги, распоряжавшаяся приемом гостей во время отсутствия хозяев. С удивлением нашел он в гостинице Ропера, которого считал оставшимся в доме Монкбери, и начал догадываться, что Ропер участвовал в поразительных явлениях, которые изумили его в старом приорстве.
Не теряя времени, сэр Вальтер отправился в таинственную комнату, куда Пегги, днем не боявшаяся привидений, смело понесла ему завтрак. Но самонадеянность ее была наказана: в темном коридоре встретила она такие ужасы, что громко закричала и уронила из рук блюдо. Вышедши взглянуть на причину ее страха, сэр Вальтер увидел женщину с блуждающими взорами, покрытую лохмотьями. Он узнал в ней Элису Эггс, клевета которой была причиною стольких несчастий. Она упала к его ногам.
– Прощаю тебя, – сказал сэр Вальтер, – и да простит тебя Бог!
– Так вы знаете, что моя госпожа была невинна? – воскликнула Элиса, – я пришла открыть вам это, очистить свою совесть, чтоб не умереть без покаяния. Я была наказана за свой тяжкий грех; несчастье меня преследовало с той поры, нищета и мученья совести терзали меня! О, я убийца! нет мне прощения!
– Она сама простит тебя, потому что она жива.
– Жива!.. Нет, я не поверю этому! Мы двадцать лет считали ее умершею!
– Ты увидишь ее. Ступай домой и дожидайся, пока я пришлю за тобою нынче ночью.
Медленно шло время для сэра Вальтера. С нетерпением ждал он полночи, сто раз перечитывая письмо жены, чтоб убедиться в том, что не воображение обманывает его, а действительно в его руках письмо жены.
Стемнело, и Пегги, сопровождаемая, для безопасности, Керроти Диком, принесла свечи.
– Привидение не пришло еще к нему, – заметила она своему спутнику, – но видно, он ждет его. Когда он пошлет за Элисою, я опять пойду за нею, посмотреть, что тут делается. А ты проводишь меня? – Дик с неохотою согласился, и они удалились.
Ожидаемый час настал. Бьет полночь.
Едва замолк бой часов, послышался шорох в таинственном алькове. Занавес приподняла чья-то рука и перед сэром Вальтером стояла женщина, одетая в белом.
Это была лэди Физвальтер.
Она была бледна, как тень, и муж не знал, загробное явление, или живое существо видит он. Но она со вздохом протянула ему руку; он упал на колени, умоляя страдалицу о прощении, покрывая руку ее поцалуями, рыдая и не помня себя от восторга.
«Да, это она! Она жива! Но волосы ее поседели, глаза ее ввалились… да, это она!»
Долго не мог он собраться с мыслями, но она обняла его, подняла с колен и посадила рядом с собою. Тогда-то мог он, несколько успокоившись, выслушать и понять ее рассказ.
Она лежала без чувств, была близка к смерти, но Ропер, прибежавший в числе первых на известие о ее отравлении, выслав из комнаты всех остальных, дал ей противоядие и успел возвратить ее к жизни. Сначала она вознегодовала на своего спасителя, потом, утешенная советами мистера Лесли, примирилась с жизнью, но хотела, чтоб все считали ее умершею. Для этого были приняты все предосторожности, и никто не подозревал, что леди Физвальтер осталась в живых. Она жила в совершенном уединении; только Ропер и Лесли навещали ее. Домтк, в котором она поселилась, примыкал к саду старинного дома Физвальтеров, и она могла по ночам приходить в свою комнату. Два или три суеверные простолюдина, ее видевшие, разнесли молву о привидении. Она воспользовалась этим слухом, чтоб являться чаще; тогда целая половина дома была оставлена пустою, и она могла почти постоянно проводишь время в своих прежних комнатах. Так прошло много лет. Она не знала участи своего сына и мужа. Оба считали ее умершею. Но надежда увидеть их, оправдаться перед мужем, поддерживала ее. Ропер не давал ей унывать, твердя, что настанет время, когда сэр Вальтер поймет истину. Теперь это время настало и она благодарит за то Небо.
В свою очередь, сэр Вальтер рассказал ей все, что случилось в последнее время, сказал, что нашел сына, с восхищением говорил о нем и его милой жене. Одно только обстоятельство требовало еще объяснения и сэр Вальтер с боязнью приступил к нему.
– Когда ты явилась мне вчера, и я хотел идти за тобою, другое видение восстало пред мною. Что ты знаешь о нем?
– Не знаю ничего, – отвечала она.
– Так это фантом, вызванный моим воображением, настроением к чудесному. Помолимся же за упокоение души нашего несчастного друга, соедини свои мольбы с моими, чтоб он из-за гроба простил меня.
И они преклонили колени в пламенной молитве. Она облегчила их сердца.
Тогда была призвана Элиса Эггс и получила кроткое прощение от своей госпожи. Раскаяние и волнение несчастной преступницы были так сильны, что ее ослабевший организм не вынес их: на утро она умерла, но умерла с миром в душе.
XIII. Амурат
Прошло около шести месяцов; настал июнь, в полной красоте своей.
Под деревьями перед гостиницею Золотого Окорока весело сидело большое общество, наслаждаясь прекрасным вечером, а отчасти также и превосходным пуншем Ионы. Тут были почти все молодые люди и девушки, выбранные для присуждения окорока; тут же сидели доктор Бош, капеллан сквайра, Уиль Крен и несколько почетных донмовских горожан. Все они были приглашены Ионою Неттельбедом на маленькую пирушку, в ожидании великого события, которое должно совершиться завтра.
Завтра день присуждения окорока, и сердце Ионы полно радостных надежд. Он уверен в своем торжестве. И как не быть уверену? Оба супруга приготовились самым удовлетворительным образом, без малейшей запинки, отвечать на все вопросы. Множество свидетелей подтвердят их слова. Правда, Эльюрд Физвальтер и его жена также кандидаты на получение награды, но Неттельбеды стоят в списке под первым нумером, следовательно, если не найдется против них улик, они и получат окорок.
Один только человек опасен Ионе. К счастью, этот враг далеко, и не явится завтра свидетельствовать против Неттельбедов; капитан Джоддок давно удалился из Донмо, по каким-то неизвестным, но, вероятно, не приносившим ему чести причинам. Потому Иона спокоен и счастлив.
Весело пировал он, когда подъехала чельмсфордская почтовая телега, которая в начале нашего рассказа привезла в гостиницу доктора Плота. Теперь также привезла она Неттельбеду странного гостя: величественно сидел в телеге громадный турок, в широчайших белых шальварах, в шитых туфлях, в пунсовой куртке, шитой золотом, с ятаганом в серебряной оправе за поясом, с огромною чалмою на голове, вооруженный щегольским кинжалом и ятаганом в серебряной оправе. Очарователен показался этот турок Нелли, прельщенной его черною бородою и черными глазами.
– Говорит по-английски ваш турецкий джентльмен? – спросил Иона у кондуктора, пока Керроти Дик и Пегги переносили в гостиницу чемодан приезжего.
– Вразумительно говорит, – отвечал кондуктор Бен.
Иона с учтивым поклоном обратился к турку и спросил, что угодно будет ему приказать?
– Салам алейкум, – в чисто восточном духе отвечал турок, – мне угодно, любезный хозяин, переночевать в вашем караван-сарае. Заплатите же за проезд мой кондуктору.
– Заплатить? сколько же, сэр? – с любезностью вмешалась в разговор Нелли.
– Дайте этой неверной собаке секин. Аллах, Аллах! я забыл, что неверные собаки не знают наших денег. Дай ему, прекрасная неверная, серебряную монету. Я сосчитаюсь с твоим отцом.
– Это не отец, а муж мой, господин турок, – сказала Нелли.
– Бисмиллах! неужели муж? Старая неверная собака не стоит быть мужем такой красавицы. Ты была бы украшением султанского сераля!
– Что за невежда! – проворчал Иона, – говорит, что я не стою своей жены, называет меня старою неверною собакою!
– Позвольте узнать ваше имя и звание, – прибавил он вслух.
– Амурат, янычарский ага, – с достоинством отвечал турок.
– Слышишь, Иона? какое громкое имя!.. Амурат, яны… яны… не знаю, как и выговорить, какой-то ага, – повторила Нелли.
– А вот я докопаюсь, много ли правды в этом имени, – с неудовольствием сказал Иона, – разве ты не видишь, глупая, что это капитан Джоддок?
– Правда, правда твоя, это он. Но турецкая одежда и борода сначала обманули меня.
– Меня не так легко надуть, – отвечал Иона. «Но за каким делом он воротился к нам?» – добавил он мысленно.
– Ха, ха, ха! Да вы узнали меня! – проревел гигант. – А ведь я вас не обманываю: теперь я в самом деле не англичанин, а турок, и не Джоддок, а янычарский ага Амурат!
– Стало быть вы отуречились? – вскричала Нелли.
– Да еще как отуречился! совершенно отуречился! а почему? хотелось пожить по-турецки! Ведь у них бывает по шести жен.
– Шесть жен! Ах, какие ужасы! – воскликнула Нелли.
– Ну да; а у меня осталось в Константинополе шесть жен, не считая дюжины разных одалык[2]2
Одалык (турец.) – букв. «горничная, комнатная (девушка)», служанка в гареме, наложница. (прим. верстальщика).
[Закрыть].
– Ах, разбойник! – пробормотал Иона, – да как это шесть жен не свернули ему голову? иной раз и с одной бываешь жизни не рад.
– Да как же это вы отуречились, и откуда взяли столько жен? – спросила Нелли.
– А вот, пожалуйста набейте мне трубку, милая Нелли, я вам и расскажу все по порядку, – отвечал гигант. – Да садитесь же вот тут, подле меня, прибавил он, усаживаясь на скамью, по-турецки поджав ноги и затягиваясь табачным дымом. – Садитесь же подле меня. Расскажу вам все, с начала. Уехав отсюда – помните? пробрался я в Гервич, там встретил своего старинного приятеля Кокрайна; он ехал торговать в Константинополь и взял меня с собою. Таким-то способом очутился я в Стамбуле. У турок были тогда разные войны; я отличился; меня сделали пашою, обещали сделать янычарским агою под условием, чтоб я отуречился. Я подумал, подумал – и отуречился. Но, по несчастию, вздумала влюбиться в меня Бадур, любимица султана. Я не устоял против ее красоты. Начались у нас свиданья. Нам изменили. Ее зашили в мешок и бросили в море. Я убежал на корабль моего друга в ту самую минуту, как он снимался с якоря, и скоро мы были в Англии, именно, пристали в Саутэнде вчера, а нынче я, как видите, уж здесь.
Рассказ янычарского аги всем показался очень любопытен, и доктор Бош предложил выпить здоровье Амурат-паши. Это было исполнено с радостью всеми.
– Кондуктор Бен хочет поговорить с вами, кажется, о турецком паше, – сказал Ионе Керроти Дикк.
– Хорошо, сейчас приду; а пока дай ему стакан элю, – отвечал Иона и хотел идти, но Амурат-паша остановил его:
– Я рассказал вам свои приключения; теперь ваша очередь, любезный хозяин, сообщить мне, что здесь было нового с моего отъезда. Верно, надобно вас поздравить с получением окорока?
– Награда не была еще присуждаема, капитан; Баронский Суд, который дает ее, не собирался всю зиму. Только завтра будет первое заседание, и мы наверное получим окорок, капитан.
– Я не капитан, а паша, то есть фельдмаршал. Так надеетесь получить награду? Держу десять против одного – не получите.
– С вами нельзя держать пари: вы забываете свое слово, паша; ведь мы с вами уж держали пари. Вы закладывали 10,000 фунтов против пятидесяти – припомните.
– А! очень рад, что вы напомнили, – закричал Джоддок, – ведь, по условию, мне следовало получать с вас гинею каждую неделю. Сколько же прошло недель? – двадцать пять; вы должны мне двадцать пять гиней.
– Мы поговорим об этом завтра, – сказал Иона, – а теперь выпьем еще по стакану пунша.
– Я докурил трубку; милая Нелли, набейте и закурите мне ее, как всегда делала моя любимая черкешенка.
– Нелли не будет вам делать того, что делала черкешенка, – подозрительно вскричал Иона.
– Конечно, не буду без твоего позволения, душенька, – сказала Нелли, набивая трубку, – но ты наверное позволишь.
– Почему же не позволить? набить трубку еще не важность, – отвечал Иона, обрадованный ласковым тоном жены. – Посмотрите, паша, какая примерная жена Нелли: ничего не делает без позволения.
Керроти Дик опять напомнил Ионе, что кондуктор его дожидается, но Ионе опять нельзя было уйти, потому что Джоддок сказал:
– Да, я радуюсь, глядя на милую Нелли: у нее характер уступчивый и любезный. Но скажите мне, каково поживают наши общие знакомые, например, Физвальтеры, или Вудбайны, как мы звали их в старину?
– Живут очень хорошо, – отвечал Иона, – теперь пока у сквайра Монкбери, а когда отстроится дом, который он купил им, будут жить по соседству.
– А сэр Вальтер живет с ними?
– Да, с ними; его супруга, лэди Физвальтер, также. Старушка мистрисс Лесли также поселилась вместе с внукою. Все они живут подобру поздорову, – прибавил Иона, чтоб, отделавшись за один раз от всех вопросов паши, скорее уйти к Бену кондуктору.
– А каково поживает мой приятель, Джильберт? – продолжал Джоддок.
– Сэр Джильберт совершенно переменился: бросил и карты и бутылку.
– Вот как! Уж не женился ли он?
– Нет еще, но, вероятно, скоро женится. Исполнение его желаний зависит от исполнения нашего желания. Мисс Монкбери, вы помните, паша, сказала, что пойдет замуж только тогда, когда кто-нибудь получит окорок. Завтра мы получим его, и мисс Монкбери даст слово сэру Джильберту, – отвечал Иона и, не дожидаясь дальнейших расспросов Амурата, пошел к Бену кондуктору.
– Что нового, Бен? – сказал он, отведя его в сторону.
– А вот посмотрите это объявление, – отвечал Бен, подавая Ионе афишу, украшенную грубым рисунком, – вот это нарисован турецкий великан, а слова прочитаете сами.
Иона с удивлением прочитал:
«Балаган Шипсгенка, в Чельмсфорде, близь Каменного-Моста. В сем балагане показывается необыкновеннейшая и любопытнейшая редкость: Битва Тамерлана с Баязетом. Роль Баязета будет играть Амурат, знаменитый турецкий великан. Цена за вход 1 пенни!!!»
– Так вот в чем штука! – сказал Иона.
– Ну да, – подтвердил Бен, – я вижу, он пускает вам пыль в глаза. Вот я вам говорю, кто он такой. Только он уехал из балагана не спросившись хозяина. Нынешний день ему следовало играть в балагане поэтому объявлению, а он бежал, взяв деньги вперед и Шипсгенк везде его ищет, и говорит, что посадит в тюрьму. А он спрятался у меня в сарае, и Шипсгенк не догадался поискать его там; а я пожалел его выдать – (Бен не почел нужным прибавлять, что получил за свое сострадание гинею от беглого турка). – А если он вам будет надоедать, дайте только знать хозяину балагана, Шипсгенку, и он его заберет в свои лапы, поведет в балаган и посадит в тюрьму.
– Прекрасно, прекрасно! – вскричал Иона, – сейчас же пошлю верхового в Чельмсфорд к Шипсгенку, пошлю также за Исааксоном и Лэчемом. Он от них не уйдет! Мое дело будет в шляпе! Узнает он, каково меня обижать и любезничать с мистрисс Неттельбед! А вам я пришлю стакан пуншу.
– Очень благодарен, выпью за ваше здоровье, – отвечал кондуктор, низко кланяясь.
Между тем Бош сел подле мнимого паши, проделки которого знал.
– Сэр Джильберт полагается на ваше слово явиться завтра при выдаче награды в Баронском Суде, – сказал он великану, – но будьте осторожны; Иона, видите, говорит с кондуктором и против вас устроивается интрига. Постарайтесь, чтоб не попасться в руки Шипсгенку.
– Не попадусь, будьте покойны, – самоуверенно возразил Амурат. Когда Иона, послав Керроти Дикка за Шипсгенком и полицейскими, воротился к пирующим, великан спокойно пил пунш, как бы ни о чем не догадываясь. Развеселившийся Иона просил молодых людей начинать танцы, и все с восторгом последовали его приглашению. Один Амурат солидно сидел, поджав ноги: турецкий этикет не позволял ему предаваться легкомысленному удовольствию молодежи; но скоро и он, увлеченный весельем, пустился плясать, схватив под руку Нелли. Тогда Иона поспешил прекратить танцы; выпив еще по стакану пуншу, кампания разошлась. Джоддок сказал, что ночует в Золотом Окороке – того-то и нужно было Ионе, с минуты на минуту ожидавшему появления Шипсгенка с полицейскими.
Скоро, однако, трактирщик, пересиленный парами пунша, уснул и непробудно проспал до рассвета, когда ему приснилось, что все три прежние жены пришли к нему и говорят, что он никогда не получит окорока. Гнев закипел в его душе; он хотел отвечать, что они бесстыдно лгут – и проснулся. Тут он увидел, что Нелли уже проснулась и хохочет над гримасами, которые делал он во сне.
Иона смутился: сон не предвещал добра. С досадою повернулся он на другой бок и опять заснул. Но опять увидел зловещий сон: ему приснилось, что он получил окорок, но этот окорок вырван у него великаном и съеден при его глазах ненавистным похитителем.
XIV. Иона и Нелли едут просить награды
Первым делом Ионы поутру было спросить: где Амурат-паша?
– Амурат-паша еще не выходил из своей комнаты.
– Это хорошо. Не приезжал ли кто-нибудь ночью из Чельмсфорда? не приходили ль полицейские?
– Нет.
– Это досадно.
Но гигант еще спит, следовательно не уйдет от Ионы.
Около девяти часов полицейские пришли. Иона, после некоторого раздумья, решился действовать и без хозяина балагана, от своего собственного лица, и объявил им, что они должны держать Джоддока под стражею до прибытия мистера Шипсгенка из Чельмсфорда. Пегги повела их в комнату гиганта; дверь комнаты была заперта. Исааксон постучался, приказывая отворить «во имя закона». Ответа не было. Послали за Ионою; он велел выломать дверь: комната была пуста, птица улетела из клетки в растворенное окно. Турецкий костюм был разбросан по полу, тут же лежала фальшивая борода. Джоддок убежал в обыкновенном джентльменском платье, несколько принадлежностей которого оставались еще в его раскрытом чемодане.
Иона был в отчаянии. Он мог ожидать величайших неприятностей от беглеца, который, без сомнения, узнал о враждебных замыслах Ионы и готовился мстить ему.
Но, к счастию, Ионе было некогда погружаться в мрачные размышления: ему надобно было сделать много распоряжений и, кроме того, одеться, как можно лучше. Более часа провел он перед зеркалом, и по окончании туалета показался себе чрезвычайно миловидным молодцом. Как шел к нему гороховый фрак, нарочно сшитый для предстоящего торжества! Отлично сидел и белый атласный жилет, также нарочно сшитый для нынешнего дня. Лосиного цвета шелковые брюки, запущенные в белые шелковые чулки, были не менее восхитительны. Но едва ли не лучше всего был удивительный парик с двумя хвостами. Иона был согласен с портным и парикмахером, что они разодели его на славу.
Приятно было ему увидеть, что и туалет Нелли соответствует изяществу его собственного наряда. Она была очаровательна в маленькой шапочке, из-под которой выбегали прелестные, густые локоны; в своем палевом бархатном спенсере и розовой кисейной юбке, очень коротенькой, так что кокетка могла похвастаться своими маленькими ножками, обутыми в красные атласные башмачки на высоких каблуках.
– Прекрасно, моя миленькая! Никогда еще не была ты так хороша! – сказал в восторге Иона.
– И ты никогда не был так авантажен, мой душенька! – отвечала довольная супруга, – все на тебе сидит отлично. Только галстух надобно повязать тебе поуже. Сейчас это сделаю.
– Дружочек, ты удавишь меня, – сказал Иона, которого лицо побагровело от заботливости жены.
– Ничего, ничего, мой миленький. Теперь тебе надобно пришпилить на груди гвоздику, и ты будешь настоящая картинка. – И, воткнув в жилет мужа гвоздику, Нелли с гордостью спросила свою горничную: – А, каков твой хозяин, Пегги, – хорош?
– Он на мои глаза первый красавчик в Донмо, а вы, сударыня, первая красавица, – отвечала горничная.
– Ты умная девушка, Пегги, – сказал хозяин, – прибавлю тебе жалованья. Ты и сама славно оделась, да и лицом прехорошенькая.
– Не слишком хвалите меня, сударь, чтобы супруга ваша не стала ревновать; теперь этим все дело испортишь, – шепнула ему Пегги.
– Рассудительная девушка, право, рассудительная, – сказал Иона. – Не забудь же, как тебе надобно отвечать в суде, когда тебя станут спрашивать. Растолкуй еще раз и Дику, как ему отвечать.
– На меня можете положиться, сударь; а Дику я сказала, что не пойду за него, если нынче сделает он какую-нибудь глупость, стало быть, и на него можно положиться.
– Так, так, Пегги. Однако уж одиннадцать часов: пора нам отправляться, мой друг, Нелли.
– Пора, мой милый.
– Давно пора, сударыня. Из Донмо и всех деревень с шести часов утра сошлось народу видимо-невидимо, – подтвердила Пегги.
– Так много собралось народу, говоришь ты? – сказал Иона, и с восхищением зашагал по комнате.
– Уилль Крен говорил мне вчера, сударь, что сквайр пригласил всех своих знакомых. «Половина графства соберется к нам», говорил он, – продолжала Пегги.
– Вот как! Значит, много будет почетных зрителей на нашем торжестве, – сказал Иона, – это очень лестно. Так ли, Нелли?
– Все фермеры сквайра, с женами и детьми, приглашены. Уилль Крен сказывал, что будут у сквайра и танцы с музыкой, и пир горой. «Целую неделю, сказывал, мы только знали, что готовили комнаты да припасы. Такого, сказывал, пира, никогда еще и не бывало в наших сторонах».
– Такая внимательность очень любезна со стороны сквайра; он заботится о нас, можно сказать, будто ты ему родная дочь, Нелли, – твердил Иона.
– Не говорите, сударь, глупостей, – с досадою сказала Нелли, – быть может, сквайр готовит пир вовсе не про нас с вами. Он, верно, думает, что молодой Физвальтер с женою получат награду. Да так и случится, может быть.
– Они получат? Ну, этого-то мы не боимся, если только не испортят дела проклятый Джоддок, – сказал Иона.
– О! Джоддока я не боюсь! – вскричала Нелли.
– Если ты его не боишься, мой друг, я спокоен, – отвечал Иона. – А какая чудесная погода, моя душенька! славный денёк!
– Нет, жарко, – сказала Нелли, – мы все взмокнем от духоты.
– Пора ехать, моя душенька. Ты готова? Так вели же, Пегги, подавать тележку.
– Тележку? – с негодованием сказала Нелли, – да ведь я тебе говорила, чтоб нанять карету?
– В… в те… те… тележке лучше, моя душенька: не так душно.
– Глупы вы, сударь, вот что! Я не поеду в тележке. Извольте сию же минуту послать за каретой.
– Милая моя, душенька моя, когда же посылать? мы опоздаем. Ведь надобно непременно поспеть в суд к двенадцати часам. После двенадцати часов нашей просьбы не примут и награду дадут Физвальтерам. А тележка прекрасная, такая красивая и покойная; и Дик нас повезет отлично, – умоляющим тоном говорил Иона.
– И в тележке вас все будут видеть, сударыня, а в карете вас будет не видно, – убедительно прибавила Пегги.
Этот аргумент оказал свое действие, и Нелли уступила, хотя и не простила мужу. Но досада исчезла с лица ее, когда она вышла на крыльцо, где были «посторонние»: она очень нежно улыбалась мужу, который любезно подсадил ее на тележку, и счастливые супруги покатили предъявлять суду свои права на заветный окорок. Радостные восклицания нескольких зрителей и толпы мальчишек сопровождали их. Но Исааксон, стоявший на крыльце с стаканом эля, заметил про себя, что дело кончится неладно: один из мальчишек, взлезая на кровлю гостиницы, чтоб лучше видеть процессию, уронил символическую вывеску – Золотой Окорок. Иона, к счастью, не видел этого дурного предзнаменования.
Медленно и величественно ехали Неттельбеды, раскланиваясь с бесчисленными своими знакомыми, потому что весь городок вышел смотреть на них. На главной площади догнала их огромная карета, великолепно убранная лентами; в ней сидели присяжные. Следом за ними ехали музыканты; одним словом, процессия была восхитительна, и счастливый Иона не помнил себя от полноты восторга. Толпа, стоявшая по всей дороге, приветствовала поезд криками и аплодисментами. Так доехали они до приорства, где уже заседал Баронский Суд.
