Текст книги "Жертва (в сокращении)"

Автор книги: Уильям Дж. Таппли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Брейди, – сказала, помахав еще одной бумажкой, Джули, – сообщение от Алекс.

Я взял у нее бумажку, вернулся в кабинет. Джули написала: «Звонила миссис Шоу. Насчет ее брата. Перезвони ей на сотовый». Дальше стоял номер.

Я закрыл глаза и вспомнил, как вчера вечером мы с Алекс сидели у меня во дворе и уплетали большую пиццу, запивая ее кьянти. Алекс осыпала меня вопросами об Эви, и в конце концов я сообщил ей, что, уезжая в Калифорнию, Эви попросила меня жить нормальной жизнью, подразумевая под этим, что я волен «встречаться с людьми». Я сказал, что до сей поры большого желания встречаться с кем-либо не испытывал, да и особенно вольным себя не ощущал. А ощущал, что у меня есть обязательства перед Эви, – может быть, потому, что я по-прежнему люблю ее, хотя все может сводиться и просто к привычке. Я был совершенно уверен, что себя Эви связанной какими-либо обязательствами не считает.

Пока я все это рассказывал, Алекс серьезно вглядывалась в мое лицо, и я поневоле вспомнил, как она когда-то смотрела на меня поверх больших очков, какой привлекательной она мне тогда казалась… и какой привлекательной кажется сейчас, даже без очков, с одними только контактными линзами.

Мы оба немного опьянели от «Ребел Йелла» и кьянти, поэтому я сварил кофе и мы перешли в гостиную. Алекс устроилась на диване, я в кресле напротив нее. Мы пили кофе, и наш разговор обратился в конце концов к прежним дням, к тому, как мы познакомились, когда она, в то время журналистка, не давала мне прохода в связи со статьей, которую писала, к прожитым нами вместе годам. У меня возникло впечатление, что, если я попрошу ее провести со мной ночь, Алекс не откажет. Мысль эта была очень соблазнительной.

Под конец разговора мы решили, что Алекс достаточно трезва для того, чтобы садиться за руль, и я проводил ее по Коммон к станции монорельсовой дороги на Парк-стрит, откуда она могла доехать до Эйлвайфа, где стояла ее машина.

У входа на станцию Алекс обняла меня, поблагодарила за то, что я согласился помочь ее брату, сказала, что была очень рада повидаться со мной. Она коснулась рукой моей щеки, чмокнула меня в шею и, повернувшись, быстро пошла по лестнице вниз, на платформу.

Я возвращался домой, и мне страшно хотелось позвонить Эви.

Однако я не позвонил. Так уж у нас с ней было условлено. Она могла звонить мне, но получать мои звонки не желала. Ей нужно было, чтобы ничего не отвлекало ее от ухода за отцом. И она не хотела переживать. Не хотела скучать по мне, по нашему дому, по нашей совместной жизни. Пожалуй, я все это понимал.

Однако выпадали минуты, когда все это казалось мне несправедливым.

Глава 3

В субботу, сразу после семи вечера, я вошел в актонский ресторан «Ребрышки и плавники». Весь день лил дождь, однако ближе к вечеру резкий северный ветер разогнал тучи, и теперь октябрьское небо казалось припорошенным звездами.

Ресторан представлял собой большое, построенное в форме шалаша здание – очень много стекла и широкая веранда по всему периметру. Все это сильно походило на лыжную базу, только без лыжников. Почти все столики оказались занятыми. «Ребрышки и плавники» принадлежал к сети типовых ресторанов. Светлые сосновые панели, столы и стулья им под стать, кабинки, обитые винилом цвета ржавчины.

Из одной такой кабинки, расположенной у дальней стены, мне помахали рукой.

Я пошел на зов, маневрируя между столиками. Алекс сидела напротив крупного мужчины, с виду моего ровесника, с растрепанной рыжеватой бородой и редеющими волосами. Он изучал меню, а на меня даже не взглянул.

Я сел рядом с Алекс.

– Познакомься, Гасси, – сказала она своему визави, – это Брейди.

– Здравствуйте, – сказал я и протянул ему руку.

Гас опустил меню на стол, кивнул, не улыбаясь, взял мою правую руку своей левой и неуклюже потряс. Я только тут и вспомнил, что у него нет правой кисти.

– Вы, стало быть, ее старый ухажер, – сказал он. Я кивнул. – И она вас бросила.

– Верно, – ответил я. – Но я это заслужил. Сам виноват.

– На стороне гуляли, так, что ли?

Я взглянул на сидевшую рядом со мной Алекс. Она хмуро изучала меню.

– Все было несколько сложнее, – сказал я.

– Она иногда бывает порядочной стервой, – сказал он.

Вглядевшись в его лицо, я никакого намека на шутливость или иронию обнаружить не смог.

– Вся вина лежит на мне, – сказал я. – Алекс никогда не вела себя как стерва.

– Может быть, выпьем чего-нибудь? – спросила Алекс. – А, Гасси? Ты ничего не хочешь?

– Никто меня больше Гасси не называет, – ответил он. – А пить мне нельзя. Ты же знаешь.

– Я имела в виду колу, что-нибудь в этом роде.

– Ну, если эта чертова официантка когда-нибудь подойдет к нам… – согласился он.

– Для меня ты Гасси, – сказала Алекс. – Уж потерпи.

Он мрачно взглянул на нее, пожал плечами и перевел взгляд на меня.

– Она всегда была задирой. Я вот, правда, не понимаю, что тут сейчас происходит, а вы?

– Вы это о чем? – спросил я.

– Ну, не знаю, вы снова сошлись, что ли? И меня наконец решили познакомить с вами, раз уж ваши отношения наладились.

– Просто я думала, что вы друг другу понравитесь, – сказала Алекс.

Я вопросительно уставился на нее. Она закатила глаза, призывая меня сделать вид, что все идет нормально.

Гас наставил на меня палец:

– Вы снова поладили?

– Нет, – улыбнулся я. – Мы с Алекс всего лишь старые друзья. Хоть и не виделись уже несколько лет.

– Так что происходит-то? Почему мы здесь?

Я надеялся, что Алекс напомнит брату: я адвокат, который согласился помочь ему с разводом. Именно по этой причине она и позвонила мне в пятницу вечером и попросила встретиться с ней и Гасом в «Ребрышках и плавниках», на Второй авеню Актона.

– Перестань, Гасси, – попросила она. – Остынь.

– Ну да, – ответил он. – Все правильно, это и есть моя главная беда. Уж больно я горяч. Прошу прощения.

Тут к нашему столику подошла официантка. Алекс попросила принести колу, Гас тоже. Я – чашку кофе.

Официантка принесла напитки, приняла наш заказ – говяжий стейк с печеной картошкой для меня, салат с креветками и картошка фри для Гаса, палтус с рисом для Алекс – и ушла.

Алекс сидела рядом со мной, молча глядя на брата.

Я легонько толкнул ее плечом:

– Генри просил передать, что любит тебя.

– Милый старый Генри, – ответила она. И сказала, обращаясь к Гасу: – У Брейди живет пес по имени Генри Дэвид Торо. Совершенно очаровательный.

– Пес. Это хорошо, – кивнул Гас.

– Он бретонец, – добавила Алекс. – Ведь так, Брейди?

Теперь она смотрела на меня умоляюще.

– Так, – ответил я. И объяснил Гасу: – Генри – бретонец. Раньше их называли бретонскими спаниелями, но теперь официально переименовали в бретонцев. Строго говоря, они, насколько я понимаю, никакие не спаниели. Легавые. Превосходные охотники на птиц. Я на птиц не охочусь, хоть иногда и думаю, что мне следовало бы заняться этим, чтобы Генри мог выполнять свое предназначение. У всех собак присутствует в генах нечто придающее смысл их жизни. Ретриверам просто необходимо доставать из воды подстреленных уток. Терьерам – разрывать крысиные норы. Ну и так далее.

Говоря это, я смотрел на Гаса. Он сидел неподвижно, скрестив на груди большие руки. Челюстные мышцы его бугрились, глаза были устремлены куда-то поверх головы Алекс, и мне показалось, что он с трудом подавляет желание завопить.

Когда я замолчал, Гас, опустив взгляд, сказал:

– Интересная мысль. Насчет собак. Но ведь таковы и люди, вам не кажется? У них тоже имеется предназначение, верно? Возьмите меня. Я был создан для того, чтобы делать фотографии. А вы… – Я почувствовал, что он немного успокоился. – А кстати, кто вы?

– Адвокат, – ответил я.

– Адвокат, – кивнул он. – Значит, вы считаете, что в вашей ДНК заложена тяга к юриспруденции? Думаете, вы рождены для этого?

– Мой отец был адвокатом, – ответил я, – наверное, потому я и занялся правом. Я считаю, что мое предназначение, то, для чего я рожден, – это ловля форели. Не юриспруденция. Я стал адвокатом, но не родился им. Тут просто вопрос выбора. А что касается форели, этой страсти я не выбирал.

– Вы то, что вы есть, – снова кивнул Гас, – и деться вам от этого некуда.

Он поставил на стол правый локоть, оттянул обшлаг рукава. Вместо кисти и запястья у него имелась культя, покрытая чем-то вроде пластмассовой чашечки, телесного цвета.

– Вот мое новое предназначение, – сказал он. – То, во что превратился я.

– Ты все еще можешь снимать, – негромко сказала Алекс.

– Нет, – ответил он. – Чего не могу, того не могу. В моей группе мне то и дело напоминают: ты должен принять себя таким, каким ты стал, то есть одноруким, а люди, которые притворяются, будто я все еще остаюсь тем, кем был, меня только злят.

– Люди вроде меня, – пробормотала Алекс. – Извини. Но я все же твоя сестра.

– Все теперь передо мной извиняются, – сказал Гас. – Однако никакие извинения мне не помогают. – Он перевел взгляд на меня. – Кисть все время болит. Что довольно смешно, поскольку кисти-то у меня и нет.

Мы погрузились в молчание.

Спустя несколько минут официантка принесла заказанную нами еду. Мы занялись ею, а еще через минуту Гас сказал:

– Ладно, Брейди, я понял, в чем дело. Вы хотите заняться моим разводом. Вы всегда навязываете свои услуги людям?

Я взглянул на Алекс:

– Что ты ему, собственно, сказала?

– Прости, – покачала она головой. – Если бы я сказала ему правду, он не согласился бы встретиться с тобой. – Она взглянула на Гаса: – Ведь так?

– Так, – ответил он.

– Брейди ничего тебе не навязывает, – продолжала Алекс. – Это моя идея. Тебе нужен адвокат. А Брейди – самый лучший.

– Ты соврала мне, – произнес Гас. – Знала, что я не пришел бы сюда, если бы ты сказала, что хочешь свести меня с адвокатом.

– Это не было враньем. Но пусть так, наверное, я тебя обманула. Тебе необходим адвокат, а я не могу просто сидеть в сторонке и смотреть, как ты ломаешь свою жизнь. Прости, Гасси. Я люблю тебя. Ты мой старший брат.

– Никакой адвокат мне не нужен. Все это касается только меня и Клодии.

– Объясни ему, Брейди, – попросила Алекс. – Пожалуйста.

Я взглянул Гасу в глаза:

– Клодия наняла адвоката?

– Разумеется. И по ее словам, хорошего.

– У вас есть дети?

Он кивнул.

– Дом? Кредитные карточки? Банковский счет? Страховка? Пенсионный счет, что-нибудь в этом роде?

Гас отмахнулся от меня левой рукой:

– Я понимаю, о чем вы говорите. Но, видите ли, мне ничего этого не нужно. Пусть все достанется ей. Она это заслужила.

– А что Клодия? – спросил я. – Она работает?

– Она бухгалтер. Работает в одной лексингтонской фирме. Работа хорошая. И платят ей хорошо. Плюс медицинское страхование, льготы.

– Не то что у вас, а? – сказал я.

– Свободные фотожурналисты зарплату не получают.

– Какие-нибудь шансы на примирение существуют? – спросил я.

– Вряд ли, – покачал головой Гас. – Вы уж поверьте: Клодия поставила на мне крест, и я ее за это не виню. Она может оставить себе все, мне это безразлично.

– В том числе и детей, – сказал я.

– Все, что угодно, – пожал он плечами.

Алекс склонилась к нему над столиком:

– Это ты сейчас так говоришь. А подумай, что будет через год, через пять лет.

– Я не могу сейчас думать о завтрашнем дне.

– Вот именно, – сказала Алекс. – Потому-то тебе и нужен адвокат.

Он взглянул на меня:

– Вы не обижайтесь. Я признателен вам за то, что вы делаете. Вам обоим. Но по правде сказать, я предпочел бы, чтобы все просто оставили меня в покое.

– Меня такое желание тоже посещает, и довольно часто, – сказал я. – Но, увы, жизнь этого просто не допускает. Особенно когда человек разводится. Послушайте. Я оказался здесь потому, что мне нравится ваша сестра, а она любит вас и совершенно справедливо считает, что при разводе кто-то должен представлять ваши интересы. Вы взгляните на все под таким углом: лучший способ добиться, чтобы вас оставили в покое, – это передать все необходимые хлопоты в руки адвоката.

Он прищурился:

– Я полагал, адвокат нужен для того, чтобы одержать верх в драке. А я драться не собираюсь.

– Адвокат нужен для того, чтобы направлять ваши действия, – сказал я. – Возиться с документами. Вести переговоры. Следить за соблюдением ваших интересов.

– Так у меня только один интерес и есть – чтобы меня оставили в покое. А на что это вы намекали – насчет моих детей?

– Ваша жена может потребовать, чтобы детей полностью отдали на ее попечение, – сказал я. – Может лишить вас права видеться с ними. Может переехать в Калифорнию – или в Австралию – и забрать детей с собой. У вас ведь две девочки, так?

Он кивнул.

– Джуно и Клеа, – сказала Алекс. – Одной восемь, другой пять.

– Послушайте, – сказал я Гасу. – Позвольте мне взять на себя заботы об этом. Я ничего не стану делать без вашего согласия. Но и вы не можете просто-напросто ничего не делать. Существующая система не позволит. Так что мороки у вас будет выше головы. Ну, что скажете?

– А вы-то что с этого будете иметь? – поинтересовался он.

– Иметь? – переспросил я и уставился на него жестким взглядом. – Насколько я в состоянии судить, иметь я буду очередную головную боль: неврастеничного, старающегося посильнее навредить себе клиента, – я ткнул в него пальцем, – от которого я уже успел много чего наслушаться. Я прекрасно понимаю, во что ввязываюсь, берясь за ваше дело. Вы будете все время ныть и стонать, опаздывать на наши встречи, не отвечать на мои звонки, врать мне и вообще совать палки в колеса. Думаете, я прикатил сюда в субботний вечер потому, что у меня мало клиентов? Хотите верьте, хотите нет, но я не беру клиентов, если они мне не нравятся или если мне кажется, что в их делах для меня ничего интересного не найдется. Или вы думаете, что еще одно вонючее дело о разводе наполнит мою жизнь весельем и радостью?

Какое-то время Гас Шоу молча смотрел на меня. Потом улыбнулся:

– О’кей.

– Что значит «о’кей»? – спросил я.

– Я хочу, чтобы вы стали моим адвокатом. – Он перевел взгляд на сестру. – Мне этот парень нравится.

Она улыбнулась ему:

– Мне тоже.

– Со мной так никто больше не разговаривает, – сказал Гас.

– Сам напросился, – ответила Алекс.

Он повернулся ко мне:

– Ваша работа – делать то, что я захочу, правильно?

– Я буду вашим адвокатом, но не вашим рабом, – ответил я. – Мое дело – помочь вам понять, чего вы хотите, в чем состоят ваши интересы, а затем попытаться исполнить ваши желания.

– Но вы обязаны хранить мои секреты?

– Да, все, что происходит между нами, разглашению не подлежит, – ответил я. – Если вы становитесь моим клиентом, то можете смело доверять мне ваши тайны.

Он протянул мне через стол левую руку:

– Значит, по рукам.

Я пожал ее моей правой:

– Хорошо. По рукам.

– Нам нужно поговорить, – сказал он. – Правильно?

– Нужно, – ответил я. – Однако первым делом вам следует сообщить вашей жене, что я стану представлять ваши интересы.

– Зачем?

– Она должна известить об этом своего адвоката. Затем нужно будет поговорить уже нам, адвокатам. Вам известно, кто ее представляет?

Гас покачал головой.

– Это существенно, – сказал я. – Сообщите ей мое имя и номера телефонов. И как можно скорее. Ее адвокату наверняка захочется созвониться со мной.

Я протянул ему свою визитку:

– Только не забудьте.

Он взял визитку и спросил:

– А мы-то с вами когда поговорим?

Я пожал плечами:

– Можем начать хоть сейчас. Если нет, вам придется съездить в город – или мне приехать сюда.

– Машину водить я не могу, – сказал он. – Рук не хватает.

– Тогда давайте сейчас и начнем, – предложил я и взглянул на Алекс: – Тебе при этом присутствовать не положено.

Я встал, чтобы выпустить ее из кабинки. Алекс проскользнула мимо меня, прошептав:

– Спасибо.

– Давайте уйдем из этого дурацкого места, – предложил Гас. – Поедем ко мне на квартиру, там и поговорим. Это недалеко.

Мы с Гасом погрузились в мой БМВ и покатили к Конкорду. Он сказал, что снимает квартирку над гаражом, за большим старым колониальным домом, стоящим неподалеку от статуи Минитмена и копии деревянного моста, который висел над рекой 19 апреля 1775 года, в день, когда все началось.

На Монумент-стрит, примерно в миле от центра города, он указал мне на длинную подъездную дорожку. Гараж оказался подновленным каретным сараем. От основного дома его отделяла лужайка и густо разросшийся болиголов. По наружной стене гаража тянулась наверх деревянная лестница. Мы поднялись по ней, Гас достал из кармана ключ, и мы вошли в квартиру.

Квартира состояла из одной большой комнаты с наклонными стенами и мансардной ниши с кроватью. В стенах были прорублены треугольные окна, в потолке – два световых люка. Имелась также крошечная кухонька с бытовыми приборами из нержавейки; альков с кожаным диваном, двумя кожаными креслами и телевизором с плоским экраном; под одним из окон стоял стол, а на нем ноутбук и телефон; посреди комнаты – стол обеденный, а за перегородкой в половину стены – кровать. Все здесь выглядело совсем новым.

– Неплохо, – сказал я Гасу. – Очень уютно.

– Я первый съемщик этой квартирки. Получил ее с мебелью, телевизором, микроволновкой и так далее. Так что перевозить сюда мне пришлось только себя самого.

Кроме двери на внешнюю лестницу я увидел еще две. Одна была приоткрыта, за ней различался шкаф с одеждой. Я указал на другую:

– Там тоже шкаф?

Гас покачал головой:

– Нет, лестница вниз – туда, где Херб держит свои кареты.

– Кареты?

– Шучу. Это же бывший каретный сарай.

– Виноват, – сказал я.

Ни одной фотографии на стенах этого жилища фотожурналиста не наблюдалось. Если бы на кофейном столике не стояли две немытые чашки и тарелка, квартира выглядела бы нежилой.

– Давно вы здесь поселились? – спросил я.

– С тех пор, как Клодия выставила меня. С прошлого апреля. Мистер и миссис Кройден – это мои домохозяева, Херб и Бет, – обставили здесь все примерно в то время, когда мне понадобилось жилье. И один наш общий знакомый рассказал мне об этом. По-моему, они – Херб и Бет – мне обрадовались. Все-таки живая душа рядом. Они потеряли сына.

– В Ираке?

– Взрыв самодельной мины, – кивнул Гас. – Бессмысленная, идиотская случайность, как и все, что там происходит. – Он подошел к кофейному столику, переставил две пустые чашки на тарелку, поднял ее к груди и отнес в мойку. – Хотите колы? Или могу кофе сварить. Выпивки я не держу.

– Сойдет и кола, – ответил я и, пройдя к противоположной стене, присел на диван.

Минуту спустя Гас принес две банки колы, прижимая их левой рукой к груди. Опустив банки на кофейный столик, он сел напротив меня.

– Так что вы хотите узнать?

– Чего вы ждете от развода? – спросил я.

– Жду? – Он покачал головой. – Ничего. Это затея Клодии, не моя. Я хочу поскорее покончить с ним, вот и все.

– Вы же не хотите потерять детей?

– Конечно. Я полагал, что это само собой разумеется.

– Ничто не разумеется само собой. Именно поэтому вам и требуется адвокат.

– Мне просто надоела всяческая суета, понимаете?

– Если вам хочется, чтобы я ушел, я уйду.

– Нет, – сказал Гас. – Нам же нужно поговорить. – Он взглянул мне прямо в лицо: – Ну что, хотите услышать историю моей жизни?

– Я ваш адвокат, а не исповедник, – ответил я. – Речь идет о вашем разводе. И самое главное сейчас, чтобы вы мне не врали.

– Ладно, – кивнул он. – Так что вы хотите услышать?

– Я ничего о вас не знаю, – ответил я, – и мне не хочется получить от адвоката вашей жены какой-нибудь неожиданный удар. Сюрпризы нам не нужны, нисколько. Так что скажите мне сами – что я должен знать?

– Ну что же, у меня ПСР. И теперь это во многом меня определяет.

Я кивнул.

– Вы получаете какую-нибудь помощь?

– Я получаю лекарства, состою в группе взаимной поддержки. Не уверен, что мне это сильно помогает. Но члены группы стараются. Думаю, прок от них все-таки есть. – Он поднял перед собой изувеченную правую руку. – На самом-то деле я заболел еще до того, как мне оторвало кисть. Травматическим стрессом. Заболел в тот самый миг, когда самолет, на котором я летел, коснулся той проклятой Богом земли.

– А что произошло между вами и женой?

– Временами я сам себя не узнаю, – покачал головой Гас. – Я словно взлетаю к небу, наблюдаю за собой и гадаю, кто он, черт побери, такой – этот свихнувшийся, невыносимый однорукий тип, совершающий поступки, которых я никогда не совершал?

– Так что он совершил, этот тип? – спросил я.

– С катушек съехал, – криво улыбнулся Гас. – Обвинял жену в неверности. Доводил дочерей до слез. И жену. Да и себя тоже. За это его из дома и поперли. Понимаете? Это был не я. Если, конечно, не считать того, что это все-таки я. Во всяком случае, в том, что касается однорукости.

– А ваша жена действительно вам изменяла? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Гас. – Если и да, винить ее за это трудно. – Он помолчал, потом добавил: – Доказать я ничего не могу, но думаю, у нее кто-то был. И есть.

– Вы никого из домашних не били? – спросил я.

– Конечно нет. Я никогда… – Он встал, подошел к окну. – Нам обязательно копаться в этом?

– Я должен знать все, – ответил я.

– Да знать-то больше и нечего.

– Ну хорошо, – сказал я. – Отложим до другого раза.

Гас снова сел.

– Вот практически и все, о чем я сейчас думаю, – сказал он. – Об этом мужике, спятившем на глазах у своей семьи. О чужом человеке, в которого я превратился. А, ладно. Давайте не будем об этом.

– И вы больше не фотографируете?

– Я не могу, – ответил он. – Не могу делать это одной рукой. Сестра твердит, что я смог бы, но она ошибается. И злит меня страшно. Я пытаюсь привыкнуть к себе новому, а она настаивает на том, что ничего не изменилось. – Он покачал головой. – В общем, я получил работу в конкордском фотомагазине. Фотомагазин «Минитмен». Я понимаю, мне оказали услугу, дав эту работу. Я продаю фотоаппараты, рамки для снимков, ну и так далее. Думаю, меня взяли туда потому, что я довольно известный фотограф – вернее, был им. Печатался в «Таймс», «Ньюсуик», «Джиографик», получил несколько призов. Хозяйка магазина, Джемма, очень милая женщина, наняла меня из жалости, тут я совершенно уверен. Она попыталась приспособить меня к преподаванию. Но я сказал ей: единственное, что я знаю об искусстве фотографа, сводится к тому, что он должен в правильное время оказываться в правильном месте, всегда носить с собой камеру и надеяться на хорошее освещение. – Гас улыбнулся. – Так что учебный курс у меня получился бы очень коротким. – Он наклонился ко мне: – Вы помните фотографии, которые делались во Вьетнаме?

– Конечно, – ответил я. – Некоторые из них забыть невозможно.

– Буддийский монах, приносящий себя в жертву, – сказал Гас. – Солдат Вьетконга, лет двенадцати на вид, поливающий людей очередями из автомата, который больше его размером. Офицер-вьетконговец, которому простреливают голову. Выгружаемые из самолетов гробы. Классика. Каждый снимок лучше, чем тысяча слов. Вот за такими я всегда и гонялся. За снимками, рассказывающими какую-то историю. А много ли вы видели таких снимков, присланных из Ирака?

– По-моему, не очень, – пожал плечами я.

Гас вздохнул.

– Понимаете, Брейди, – помолчав с минуту, сказал он, – дело в том, что именно те снимки и изменили отношение к Вьетнамской войне. Люди просто не могли с ними смириться. А штатные журналисты состоят под контролем. В большинстве своем это хорошие, преданные своему делу репортеры. Они много работают, часто подвергают себя опасности. Однако они видят и слышат только то, что разрешают им видеть и слышать военные и политики. И все это знают. Им приходится довольствоваться лишь той информацией, какую дают им вояки, а вояки получают приказы из Вашингтона. И используют средства массовой информации для достижения собственных целей. Вы когда-нибудь видели фотографии поступающих из Ирака мешков с трупами солдат?

– Думаю, что нет.

– Ну так это потому, что печатать и показывать их запрещено. И во что превращаются американские мальчишки, которых там убивают? Всего лишь в порядковые номера. – Он снова вздохнул. – Там куча хороших журналистов. Однако если им не позволяют оказываться в правильное время в правильном месте, то какое в том месте освещение, уже совершенно не важно.

– Ладно, а вы, Гас? Вам удавалось оказываться в правильное время в правильном месте?

– Я всегда был независимым фотографом, – ответил он. – И никогда штатным. Там была горстка вольных стрелков вроде меня. И они нас ненавидели.

– Кто?

– Вояки. Они же не могли контролировать нас. Не могли подвергать цензуре. Им было ясно, что мы гоняемся за информацией, которую они давать не хотят. Информацией, говорящей о бессмысленности того, что там творится. О провале всей операции. О солдатах, которые гибнут под огнем своих. О дерьмовом оборудовании. О тупоумных решениях командования. О гибели детей. Обо всем, что они скрывают. Они ведь рассказывают только собственную версию происходящего. Не настоящую правду. – Он взглянул мне в глаза: – Вы, наверное, думаете, что я параноик. Что мной правит ПСР.

– Не знаю, – пожал плечами я.

– Ну, может, оно и так. Параноик, страдающий от депрессии и непредсказуемый. Поэтому я и вел себя с Клодией как умалишенный. Поэтому не доверяю ни вам, ни Алекс. Но то, что произошло со мной там, никакой паранойей не объяснишь.

Я коснулся своей правой руки, подразумевая его, искалеченную:

– Вы говорите о…

– Это был несчастный случай, – похлопал он по культе. – Из тех, что происходят там сплошь и рядом. Еще одна пустяшная случайность, полностью изменяющая чью-то жизнь. Можно, конечно, сказать, что все произошло потому, что я оказался в правильное время в правильном месте. Когда я очнулся, у меня уже не было ни руки, ни камеры. – Он покачал головой. – Послушайте. Я отправился туда, чтобы снимать. Выполнять свое предназначение – так же, как ваш пес, созданный для охоты на птиц. Я считал, что могу что-то изменить. Могу докопаться до истины. А потом случилось вот это, и теперь я уже ничего не могу.

– То есть никаких снимков вы так и не сделали?

С минуту он, прищурясь, смотрел на меня, потом сказал:

– Давайте сменим тему.

– Как вам угодно, – пожал плечами я.

– Всего я вам рассказать не могу, – сказал он, – а вы обязаны уважать мои личные тайны. Правильно?

– Да, правильно.

– Потому что временами… – Он потряс головой. – Нет, не сейчас.

– Вы только не предпринимайте ничего, не поговорив предварительно со мной, – сказал я.

– Да вы за меня не беспокойтесь, – улыбнулся он.

– Это легче сказать, чем сделать, – ответил я.

Несколько минут спустя я покинул его квартиру. Гас проводил меня до машины. Сквозь стену болиголова из старого колониального дома, в котором жили Херб и Бет Кройдены, пробивался оранжевый свет.

– Вы с вашими домохозяевами часто видитесь? – спросил я.

– Они ко мне не лезут, – ответил Гас. – Хорошие люди. Я вижу их время от времени, когда они выводят на прогулку собаку. У них золотистый ретривер, по-моему, эта порода так называется. Там за холмом течет река Конкорд, – указал он за дом. – Они бросают палки, а собака вытаскивает их из воды. – Он обернулся ко мне: – Я тоже думаю завести собаку.

– Лучшего товарища не найти, – сказал я.

– Я пока не готов к этому. Но такая у меня цель. Почувствовать достаточную уверенность в себе, почувствовать, что я смогу заботиться о собаке.

– Цель достойная, – сказал я.

Несколько минут мы поболтали о том о сем, потом я открыл заднюю дверцу машины и взял с сиденья конверт со стандартными юридическими документами, которые привез с собой, чтобы Гас их заполнил. Он пообещал заполнить и прислать их мне факсом.

Потом он спросил, как вообще это происходит. Развод то есть.

Я объяснил ему, что мы с адвокатом Клодии составим приемлемый для обеих сторон договор о расторжении брака и передадим его в суд. В договоре будут определены условия раздела имущества, страховок, права родителей, условия финансовой поддержки детей, размер алиментов. Если он не вызовет возражений у судьи, тот определит начало периода ожидания, который продлится сто двадцать дней и во время которого Гас и Клодия будут считаться уже разведенными по суду. Однако в течение этих ста двадцати дней они смогут потребовать изменения условий договора, а могут и вовсе решить, что не хотят расставаться. Если же этого не случится, по истечении ста двадцати дней развод автоматически станет окончательным.

Затем я сказал, что, если у него возникнут вопросы по поводу заполнения документов или чего-то еще, он может звонить мне в любое время.

Мы договорились встретиться еще раз – после того как я посовещаюсь с адвокатом Клодии.

Гас продиктовал мне номера двух телефонов: один в фотомагазин, где он работал, другой в его квартиру над гаражом, – я записал их на обороте одной из моих визитных карточек.

И наконец я протянул ему руку.

Гас взглянул на нее, улыбнулся и сжал ее своей левой ладонью.

– Большинство людей старается руки мне не подавать, – сказал он.

– Так не забудьте, – сказал я. – Если вам понадобится поговорить – о чем угодно…

– Не забуду, – кивнул он.

Я оставил машину на стоянке для жильцов, расположенной прямо перед моим домом на Маунт-Вернон-стрит. Генри ждал меня у парадной двери. Едва я вошел, он завилял не то что хвостом, а всем задом. Я присел на корточки, чтобы он смог лизнуть меня в лицо, потом вышел с ним через заднюю дверь и постоял на веранде, ожидая, когда он закончит свои дела.

Я все еще не свыкся с пустотой, образовавшейся с отъездом Эви. Все время, что я жил в этом доме, в нем жили и Эви с Генри.

По временам мне не удавалось вспомнить ее лицо или звук голоса. Но в другое время ощущение ее кожи под моей ладонью, запаха ее волос оказывалось столь живым, что мне приходилось промаргиваться и напоминать себе: все эти запахи и прикосновения существуют теперь только в моей памяти.

Мы вернулись в дом, я выдал Генри собачью галету, проверил, не оставил ли кто сообщений на телефоне. Одно сообщение имелось.

Я поколебался, прежде чем прослушать его. Сообщение могла оставить Эви. Со времени ее отъезда в Калифорнию она звонила с полдюжины раз, и всегда в мое отсутствие. Я был совершенно уверен, что она нарочно звонит именно тогда, когда меня не бывает дома. Оставлять сообщения ей было легче, чем разговаривать со мной.

Сообщения Эви всегда были короткими и ничего личного не содержали. Речь в них шла главным образом о здоровье ее отца. Она неизменно просила меня обнять Генри, говорила, что обнимает меня. И все. Ни «люблю тебя», ни «скучаю».

Впрочем, это сообщение поступило не от Эви. От Алекс. «Брейди? Ты не перезвонишь мне, когда вернешься? Очень хочется узнать, как у тебя все прошло с Гасси». А затем тоном более мягким: «Я и выразить не могу, как благодарна тебе за то, что ты делаешь. Хочу угостить тебя обедом. Позвони мне, ладно? Даже если будет поздно. Я легла, но сна у меня ни в одном глазу».

Голос Алекс, с неизбежностью вызвавший в воображении картину – она лежит в огромной постели номера, который сняла в «Бест-Вестерне», – пробудил в моем мозгу давние воспоминания и картины совсем иные. Мы прожили вместе больше трех лет. Любили друг друга. И когда мы расстались, я думал, что никогда уже не встречу женщину, которую смогу полюбить.