Текст книги "Цветные миры"

Автор книги: Уильям Дюбуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Глава пятая
Цветные в Вест-Индии

Мануэл Мансарт стоял у главного входа на территорию своего колледжа в Мейконе и оглядывался вокруг. Он слегка хмурился и притопывал ногой. Было чудесное утро, – утро, обещавшее одни из тех чарующих солнечных дней южной осени, когда еще нет явных признаков холодной погоды, а летний зной уже схлынул. Воздух благоухал, деревья радовали глаз своим красочным нарядом, легкий ветерок навевал приятную свежесть.

Ректор Мансарт только что вернулся из своего кругосветного путешествия, длившегося несколько месяцев; сейчас, осматриваясь, он спрашивал себя: зачем родились мы на этой земле, ради какой цели? В чем наш долг и наши идеалы?

Как раз в этот момент он услышал, как кто-то чихнул, и увидел Джин, идущую на работу. Они сердечно поздоровалось.

– Вы простудились, – сказал Мансарт.

– Да, простудилась. К тому же я, вероятно, немного переутомилась. По правде говоря, в ваше отсутствие мне было не так уж и тяжело, но дело не обошлось без некоторых досадных осложнений. Вы знаете, для наших цветных мужчин, пожалуй, еще более, чем для белых, кажется непривычным, что власть находится в руках женщины. Они понимали, что я могу справиться с вашей работой, но выражали недовольство – нельзя сказать, что делали они это открыто – скорее, исподтишка. Преподаватели обижались на то, что меня поставили над ними, а кое-кто из попечителей, по-моему, даже немного сомневался в моей благонадежности. Но вообще-то я не сталкивалась с серьезными осложнениями, ведь я знакома с делом во всех деталях, и это всем известно, так что особых препятствий мае не чинили. Однако пришлось все-таки изрядно потрудиться и все время быть начеку, вероятно, я чуточку выдохлась.

– Я очень сожалею об этом, – сказал Мансарт. – По-моему, вам следует сделать так. Возьмите после праздника месячный отпуск, поезжайте в Вест-Индию и осмотритесь там. Во Франции у меня появилась новая точка зрения на Вест-Индию; один негр, по имени Джеймс, дал мне прочесть свою книгу, революционную по содержанию. Мне кажется, в свой обзор нам следует включить и Вест-Индию. На многое у вас не хватит времени, но устройте так, чтобы в нашей конференции участвовал хотя бы один или два делегата оттуда.

– Пожалуй, это в моих силах, – сказала Джин. Потом она спросила: – Могу я узнать, о чем вы сейчас думали? Ваш лоб был так зловеще нахмурен.

– Да, – сказал Мансарт. – Посмотрев на мир, я вернулся на родину с мыслью о том, что в конце концов целью нашей жизни должна быть Красота, все вокруг нас должно быть красиво. Я вспоминаю древние деревянные храмы, возвышающиеся в лесах Японии; кафедральный собор, рядом с которым я жил в Англии; французские замки на Луаре. Сколько прекрасного довелось мне увидеть! Наш мир предназначен для Красоты. В конечном счете цель жизни – Красота.

Джин не согласилась.

– Красота? Да, конечно, это одна из целей. Но не только красота. И во всяком случае, не сама по себе красота. Нужны еще люди, которые понимают и ценят ее, а у них должно быть время, чтобы смотреть, слушать и наслаждаться красотой. Если оглянуться вокруг, то многие ли из нас располагают временем или достаточным образованием, чтобы наслаждаться живописью Тициана или произведением какого-нибудь великого скульптора?

Мануэл помолчал, затем медленно заговорил:

– Тем не менее у нас должны быть красивые вещи хотя бы для тех, у кого есть время и возможность любоваться ими, пока не наступит момент, когда наслаждаться этим сможет множество людей. А наш колледж в целом безобразен. Да, конечно, у нас есть и красивое, например административный корпус, построенный в классическом стиле. Мы воспроизвели в нем старинную колоннаду, которую южане каким-то непостижимым путем заимствовали у греков. И фасад выглядит просто, по благородно.

– Да, – ответила Джин. – Одно лишь досадно. В лучших зданиях Юга в самом деле сохранились прекрасные по своей классической простоте формы. Но задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что ни в одном южном жилище не находится места для кухни, несмотря на всю ее необходимость? Кухни всегда помещаются в пристройках, а не в основном здании.

Мансарт улыбнулся и сказал:

– Так или иначе, а я намерен разбить на нашей территории лужайки или что-нибудь в этом роде. Я велю насадить здесь больше деревьев, а затем приобрету скульптуры. А в залах повешу хорошие картины.

– Отлично! – сказала Джин – Только не забывайте, что попечители спросят о стоимости всего этого!

Смеясь, они вошли в здание.

Джин понимала, что замечательное путешествие Мансарта расширило его кругозор и уничтожило часть барьеров, замыкавших его в узкий расовый мирок. В его жизнь вошли такие понятия, как красота, логика, комфорт. Но в то же самое время Джин опасалась, не заставит ли его эта широта кругозора забыть или игнорировать прямые требования его нелегкой работы, свободу от которой – столь заманчивую – он ненадолго ощутил.

Перенеся грипп на ногах, Джин все еще чувствовала себя неважно. Она решила взять отпуск и после рождества поехать в Вест-Индию. Джин знала, что на обширном пространстве, охватывающем Вирджинию, обе Каролины, Джорджию и Флориду, а также Кубу, Гаити, Ямайку и Панаму, негры и мулаты составляют местами большинство населения. Все, что задевает интересы какой-то части цветных жителей, отражается и на всем цветном большинстве. К этому времени Джин прочла «Черных якобинцев» Джеймса, «Историю Гаити» Ложе и ряд других книг. Она была поражена и взволнована. Особенно хотелось ей побывать на поле битвы, где Дессалин в 1803 году положил конец господству Франции на Гаити, Джин отправилась на одном из тех туристских пароходов, которые совершают из Майами круговые рейсы, заходя по пути – увы, слишком ненадолго – на Кубу, Ямайку, Гаити, Пуэрто-Рико, Виргинские и Багамские острова. Путешествовала она, как обычно, в одиночестве. У нее не было друзей среди белых, с кем она могла бы поехать вместе, а ее цветные друзья, естественно, не могли достать места на этом пароходе.

Прежде всего ее поразила изумительная красота гор, вздымавшихся к небесам из глубин моря и покрытых пышной зеленой растительностью и прекрасными цветами. А вслед за этим, еще не придя в себя от восторга, она была подавлена открывшейся ей на островах нищетой невежественного, страдающего от болезней населения. Повсюду встречались группы вульгарных, крикливо одетых туристов. Джин до крайности возмущали эти толпы глупых и чопорных ротозеев, среди которых было немало жуликов, шулеров, проституток и бездельников. Все они были при деньгах и не имели, за малым исключением, никаких других достоинств. Туристы эти, как правило, не интересовались страной, не слушали объяснений гидов и бесцеремонно высказывали свои суждения; они насмехались над местными жителями, презрительно фыркая на их нищету и невежество, бросали подачку беднякам так, как швыряют собаке кость, и наслаждались дешевыми лакейскими услугами «черномазых».

Джин бегло познакомилась с Кубой и Ямайкой. Всюду она наблюдала одно и то же: цветная и черная аристократия помыкала черными крестьянами и лезла из кожи вон, стараясь подражать роскоши и расточительству англичан и американцев. В то же время массы людей, изнемогая от скученности, болезней, нищеты и прочих бед, задыхаясь в окружающем их мраке, с надеждой устремляли взоры к солнцу. В этой обстановке европейское расистское высокомерие, американские методы грабежа и насилия казались цветным людям чем-то вроде более высокой ступени цивилизации.

Высадившись на Гаити, Джин осмотрела Порт-о-Пренс и направилась на север, к крепости и дворцу Кристофа. Отсюда она поехала в Кап-Гаитьен. В запущенном городском парке она случайно познакомилась с неким Дювалем. На сносном французском языке она спросила у слонявшегося по парку мальчишки, как попасть на место сражения, где Дессалин разбил Рошамбо. Мальчуган говорил только на креольском наречии и не понял ее; за него ответил сидевший поблизости мужчина.

Джин с интересом оглядела его, и вместо того чтобы тотчас отправиться на поле исторической битвы, завязала с ним разговор. Доктор Дюваль (свою фамилию он предпочитал писать Дю Валь) был хорошо известен в Кап-Гаитьене. Получив образование во Франции, он долгое время преподавал на Гаити, а сейчас жил на мизерную пенсию, едва сводя концы с концами. Все свое время он отдавал научным занятиям и чтению; чуть ли не ежедневно его можно было видеть сидящим на скамье в городском парке, причем рядом с ним всегда лежала груда книг и брошюр, а карманы были набиты газетами. Дюваль испытывал величайшую радость, встречая интеллигентного собеседника, с которым можно было потолковать об истории Вест-Индии. Он охотно и подробно давал объяснения, но не выносил ни покровительственного тона, ни попыток предложить ему деньги за то, что он считал простой любезностью. Однажды щегольски одетый американский турист дал ему пятидолларовую бумажку за разъяснения, длившиеся около часа. Возмущенный Дюваль бросил деньги в канаву и, негодуя, удалился.

– Какая блоха укусила черномазого? – пробормотал американец. – Неужели ему мало?

Джин произвела на доктора Дюваля впечатление образованной и благовоспитанной женщины. Его речь лилась потоком.

Он показал ей дорогу, ведущую через парк к мосту последнего сражения, когда 18 ноября 1803 года «Дессалин и Капуа разбили молодого Рошамбо, полководца Наполеона, тщетно пытавшегося создать в Америке новую империю».

– И в результате Англия захватила Вест-Индию, а Соединенные Штаты прибрали к рукам Луизиану и Тихоокеанское побережье почти без всяких усилий со своей стороны, – заметила Джин.

Дюваль обрадовался.

– А-а, вы знакомы с историей, – сказал он.

Джин назвала ему прочитанные ею книги.

– К сожалению, – возразил он, – это все англосаксонское толкование истории. Вест-Индия тоже пережила эпоху Возрождения; она представляет собой как бы микромир, в котором выражена современная история после 1500 года. Но история Вест-Индии предается забвению, ее извращают и фальсифицируют, а главное – опошляют. Она опошлена и извращена до неузнаваемости, А между тем, как утверждал, например, аббат Райналь, рабовладельческий труд в Вест-Индии «можно считать главной движущей силой, стимулировавшей бурное развитие в мире, свидетелями которого мы являемся»!

– Но как же все это случилось? – спросила Джин.

– Сан-Доминго была богатейшей колонией мира, ее возможности казались безграничными. После того как в 1783 году Америка добилась независимости, эта французская колония за шесть лет удвоила свою продукцию. В те годы предприниматели одного лишь города Бордо вложили в Сан-Доминго сто миллионов долларов, Английская буржуазия была главной соперницей французской. На протяжении всего XVIII века они вели борьбу друг против друга во всех уголках земного шара.

– Но ведь англичане прекратили торговлю африканскими рабами и в конце концов покончили с рабовладением?

– В английских колониях было достаточно рабов, а в Сан-Доминго их не хватало. Проливая крокодиловы слезы по поводу бедственного положения угнетаемых негров и вопя о необходимости ликвидировать работорговлю, новая английская буржуазия в то же время прилагала усилия к тому, чтобы расширить эксплуатацию Индии. Презрительно называя острова Вест-Индии «бесплодными скалами», она ставила вопрос, имеет ли смысл приносить в жертву интересы целой нации ради 72 тысяч хозяев и 400 тысяч рабов.

– Но в Англии, конечно, было немало и бескорыстных людей?

– Разумеется. А кроме того, велика была и вера в то, что Англия – богом избранная страна. Один англичанин в то время писал: «Судя по всему, Провидение, отнимая у нас Америку, не оставит избранный им народ без щедрого вознаграждения». Питт увидел удобный случай отнять у Франции континентальный рынок, наводнив его индийским хлопком. За несколько лет производство хлопка в Индии удвоилось. Ведь труд «свободного» индийца стоил всего один пейс в день!

Беседуя, Джин и ее новый знакомый смотрели вдаль, где за большой Северной равниной, среди гор, смутно вырисовывалась могучая и величественная цитадель Кристофа. Доктор Дюваль был худощавый, желтокожий, бедно, но опрятно одетый джентльмен; культура его сказывалась и в речи, и в манерах. Вместе с тем в его поведении не было заметно ни малейшего следа угодливости или опасения, что его собеседница – будь она черной или белой – не оценит его внимания. Он указал на равнину:

– Вон оттуда появились черные рабы; они налетели, как ураган. И подняло их на борьбу колесо.

– Колесо?

– Да, колесо, на котором был распят Оже, красивый мулат, получивший образование во Франции, где он смело отстаивал права свободных негров Гаити. Правда, за черных рабов он не замолвил ни слова. Ведь среди мулатов, воспитывавшихся в Париже во время Семилетней войны, было немало и рабовладельцев.

– А почему Оже стали преследовать?

– Оже добивался для свободных негров-гаитян статуса граждан Франции наравне с белыми жителями Сан-Доминго. Но белые не желали такого равенства. Они схватили Оже и Шаванна. Обоих узников привязали к огромному колесу, железными ломами раздробили им кости и окровавленных выставили напоказ; они умерли в страшных муках под знойным полуденным солнцем.

– Да, припоминаю, – вставила Джин. – Тогда между французами и свободными мулатами началась война.

– А 14 августа 1791 года в эту вот обширную плодородную равнину, которая в течение ста двадцати пяти лет на зависть всей Европе обогащала Францию, хлынули с тех зловещих хребтов четыреста тысяч чернокожих, в большинстве своем рабы, но были среди них и свободные негры, предки которых свыше столетия скрывались в горах. Над трупом огромной зеленой змеи и над дымящимися внутренностями кабана они поклялись в верности Букману на креольском наречии: «О бог, создавший Солнце, которое дарует нам свет, вздымающий волны и повелевающий бурей, видящий все, что творит белый человек, храни нас и веди!» Через несколько дней большая часть знаменитой Северной равнины была охвачена огнем. Из Кана казалось, что весь горизонт охвачен сплошной стеной огня. Над этой стеной непрерывно поднимались густые черные клубы дыма, и из них вырывались гигантские языки пламени. Почти три недоли жители Капа с трудом отличали день от ночи; на город и стоявшие в гавани корабли, угрожая им гибелью, обрушивался ливень горящей тростниковой соломы, гонимой ветром…

Взглянув на своего собеседника, Джин тихо спросила:

– Значит, из Франции террор распространился и на Гаити?

– О нет, нет! Террор зародился на Гаити. До Франции волна террора докатилась лишь через три года, когда французские трудящиеся стали сознавать свое единство с черными рабами и начали борьбу вместе с ними за свои общие права. В сущности, и сама Французская революция ковалась в Вест-Индии в огне двадцати пяти восстаний черных рабов. Эти восстания вспыхивали в Вест-Индии одно за другим с 1523 по 1780 год, а в 1789 году привели к взрыву в Париже.

Джин пристально посмотрела на Дюваля. Казалось, в глазах ее сквозило недоверие, в действительности же это было огорчение: ведь все ее занятия историей, все ее усилия познать совершавшиеся в мире события были обесценены тем, что этот важный раздел истории или полностью замалчивался, или, как правило, преподносился в искаженном виде.

– Вы не верите мне! – воскликнул Дюваль.

– Нет, верю, верю! – запротестовала Джин. – Однако ваше истолкование событий так необычно… так ново для меня…

Дюваль улыбнулся и встал.

– Я назову вам нужные книги, прочтите их. Но уже смеркается. Мы могли бы еще до наступления темноты сходить на место сражения Дессалина и Рошамбо.

Джин настояла на том, чтобы нанять кеб, и ветхий экипаж повез их на запад. По дороге Джин спросила:

– А что произошло после восстания рабов?

– Испания и Англия пытались захватить Сан-Доминго, а Франция старалась удержать его в своих руках. Однако вся его ценность заключалась в рабах, и это обстоятельство явилось для революции источником противоречий. Вождем рабов стал Туссен, и Испания сумела заручиться его содействием, поскольку он не доверял Франции. Плантаторы же Сан-Доминго призвали на помощь англичан, и Уильям Питт захватил большую часть Гаити и некоторые другие острова. Англия была близка к тому, чтобы завладеть всеми богатствами Вест-Индии. Это повело бы к восстановлению здесь рабства, после чего окрепшая Англия могла бы способствовать подавлению революции во Франции.

К тому времени Французская революция достигла своей кульминации, во Франции к власти пришла наиболее революционная часть французского народа, и вскоре начался террор. Богачи и предприниматели заискивали перед рабочими. Они заявляли о своей ненависти к «природной аристократии» и даже отказывались пить кофе, потому что он был запятнан кровью рабов. Затем произошло драматическое событие, связанное с Вест-Индией. В январе 1894 года из Сан-Доминго прибыли в Париж три депутата – белый, мулат и негр. Когда негр Белле закончил речь в Конвенте, депутаты единодушно провозгласили упразднение рабства во французских колониях. Туссен немедленно порвал с Испанией и возглавил французские вооруженные силы в Сан-Доминго, объявив рабов свободными. Этот черный вождь Вест-Индии изгнал из Сан-Доминго английскую армию.

– Но разве негры-рабы могли противостоять английской армии?

– Могли. Военный историк Фортеск писал, что 1795 год был «позорнейшей датой в истории английской армии». За три года Англия потеряла в Вест-Индии 80 тысяч солдат, то есть больше, чем Веллингтон за всю кампанию на Пиренейском полуострове. Расходы Англии достигли суммы 25 миллионов долларов, и генерал Уайт потребовал эвакуировать войска с острова. Тогда генерал Мейтлэнд вступил в переговоры с Туссеном. Было подписано соглашение, к англичане покинули Гаити. На прощание генерал Мейтлэнд устроил блестящий парад и по-королевски пышный банкет, после чего подарил Туссену от имени английского короля бронзовую пушку из губернаторского дворца и великолепные золотые и серебряные сосуды.

– А как повлиял на судьбу черных рабов термидор? – Спросила Джин.

– Термидорианская реакция означала не только торжество буржуазии над трудовым народом, но и попытку «навести порядок» в Сан-Доминго. Французские плантаторы и предприниматели сетовали: «В наших портах перестали строить корабли. Мануфактуры опустели, даже лавки – и те закрылись. Так благодаря вашему прекрасному декрету для рабочих теперь каждый день – праздник. Свыше трехсот тысяч человек в различных городах острова занимаются только тем, что сидят сложа руки и болтают о новостях, о правах человека и о конституции». От лица пролетариев Бабеф проповедовал коммунизм, свободу для негров и единство белых и черных рабочих. Он создал «движение равных», но в 1797 году был гильотинирован. Плантаторы и коммерсанты бесновались, требуя усмирения рабов. Франция пыталась поддержать противника Туссена – мулата Риго, поскольку он стоял за сохранение рабства негров. Туссен снова победил, и французская буржуазия не посмела восстановить рабовладение, но она опасалась, как бы Туссен ни провозгласил независимость острова. Англичане подогревали эти опасения. Но Туссен остался верен Франции и доказал это, послав туда учиться своих сыновей.

– А чем наградили его за эту верность?

– Подлым предательством и мучительной смертью во Франции по приказу Наполеона, – ответил Дюваль.

Они вышли на дорогу и осмотрели безлюдное поле.

Джин пыталась переосмыслить причины падения Директории во Франции и учреждения консульства Наполеона Бонапарта.

Дюваль продолжал свой рассказ:

– Было ясно, что Наполеон ненавидит и боится негров. А между тем первым шагом к возвышению Наполеона в Париже послужила его женитьба на вест-индской креолке. Жозефина де Богарне была женой французского аристократа. Когда ее муж был гильотинирован, Жозефина нашла защиту у друзей Наполеона и стала самой блестящей дамой парижского общества. Наполеон женился на ней перед самым началом итальянского похода.

Бонапарт домогался возврата Франции ее богатейшего колониального владения и с ужасом смотрел, как оно переходит в руки англичан. Однако прежде, чем он успел заняться Вест-Индией, Туссен поднял там восстание и фактически добился независимости от Франции. Он освободил весь остров от испанцев и в 1801 году осмелился обнародовать конституцию. Он заявлял, и притом вполне искренне, о своей лояльности по отношению к Франции. Но взбешенный Наполеон задумал уничтожить его. Он снарядил огромный флот из 86 судов, построенных во Франции, Испании и Голландии. Этот флот доставил в Вест-Индию 22 тысячи солдат, обученных самим Наполеоном и находившихся под командованием его шурина Леклерка.

В феврале 1802 года флот вошел в Кап-Гаитьен. Гарнизоном города командовал Кристоф. Леклерк потребовал от него капитуляции через двадцать четыре часа. В ответ раздался артиллерийский залп. Кристоф сжег весь город, при этом сгорел и его собственный дом. Последовала двухлетняя кровопролитная война. Тропическая лихорадка косила французов.

Леклерк был напуган. Он писал: «Мое положение с каждым днем ухудшается. Болезнь уносит людей. Как я и ожидал, Туссену нельзя доверять, однако я добился от него того, что задумал».

Леклерк прибег к постыдному обману. Под предлогом дальнейших переговоров он заманил Туссена на флагманский корабль. Там прославленный негритянский вождь был схвачен и доставлен во Францию.

Жизненные невзгоды и альпийские снега свели Туссена в могилу. Наполеон полагал, что свободе Сан-Доминго пришел конец, но он заблуждался. Леклерк первым высказал свои опасения относительно восстановления рабства в Вест-Индии. Он писал Наполеону – вот прочтите сами в этой книге: «В течение определенного периода нечего и помышлять о введении здесь рабства. Все негры убеждены и письмами из Франции, и законом, восстанавливающим работорговлю, и декретом генерала Ришпанса, возродившим рабство на Гваделупе, что мы снова намерены сделать их рабами».

Леклерк горько сетует на свою судьбу: «Я только что раскрыл крупный заговор – к концу термидора готовилось восстание всей колонии. Из-за отсутствия главаря он осуществлен лишь частично. Убрать Туссена – это еще не все, остались тысячи вожаков, которых тоже надо ликвидировать… Хотя я и нарисовал столь безрадостную картину, однако должен заявить, что сам не теряю мужества… Уже четыре месяца я держусь только хитростью, не располагая никакими реальными силами. Судите сами, легко ли мне выполнять распоряжения правительства».

2 ноября больной, лишившийся рассудка Леклерк умер. Из 34 тысяч французских солдат, находившихся под его командованием, 24 тысячи умерло от лихорадки, 8 тысяч лежало в госпиталях; в строю оставалось лишь 2 тысячи истощенных солдат. Леклерка на его посту сменил Рошамбо.

Это был кровожадный зверь. После смерти Леклерка ему прислали подкрепление – 20 тысяч солдат. В бухте Кап-Гаитьена Рошамбо потопил столько людей, что в городе перестали есть рыбу. Он травил негров собаками, заживо сжигал их, вешал, пытал, закапывая по шею в землю среди муравейников.

Но Дессалин отвечал ударом на удар. На глазах Рошамбо он повесил 500 белых солдат. Северную равнину он превратил в обугленную пустыню. Вот здесь, на этом месте, Дессалин оторвал от трехцветного французского знамени белую полосу и из оставшихся полос, красной и синей, цвета крови и неба, сделал знамя свободного Гаити. 16 ноября 1803 года негры и мулаты собрали все свои силы для последнего штурма Кап-Гаитьена. Полвека спустя один белый рабовладелец писал: «Каковы, однако, эти негры! Вот кто умеет сражаться и умирать! Я сам видел, как одна большая колонна, не дрогнув, шла вперед под градом крупной картечи из четырех орудий. И чем больше косило людей, тем отважнее, казалось, шли вперед остальные… Их взлетавшие к небу гимны, которые пели две тысячи голосов под аккомпанемент пушечной канонады, производили потрясающее впечатление. Французы тоже шли на смерть с песней, озаренные лучами изумительно прекрасного солнца. Даже сегодня, сорок с лишним лет спустя, эта величественная картина не потускнела в моей памяти».

28 ноября Рошамбо потерпел полное поражение и бежал к англичанам. На поле боя он оставил трупы 60 тысяч французских солдат и моряков. 31 декабря Дессалин публично провозгласил Декларацию независимости Гаити.

Уже стемнело, когда Джин решилась покинуть это пустынное поле исторической битвы. На обратном пути ее спутник продолжал свой рассказ:

– Кристоф, ставший преемником Дессалина, не смог удержать негров и мулатов под властью одного правительства. Теперь их разъединяло уже не отношение к рабству, а различные взгляды на государственный строй. Руководимый Кристофом Север стремился возродить африканский общинный уклад – с диктатурой вождя племени, с железной дисциплиной для защиты от колониального империализма белых. Отсюда и оборонительная крепость в Ла-Ферьере, одно из чудес мира.

А на Юге Петион и его мулаты тяготели к буржуазной демократии XIX века, образцом которой служили для них Франция и Америка. Петион содействовал борьбе Южной Америки за независимость и безуспешно пытался снискать благоволение со стороны Соединенных Штатов. Рабочая же верхушка Франции и Англии, выросшая на эксплуатации негритянского труда, не желала идти на союз с черным Гаити, рассматривая его как полуколонию.

На следующий день, сердечно попрощавшись со своим гидом и наставником, Джин выехала из Кап-Гаитьена в Порт-о-Пренс. По книгам, которыми снабдил ее Дюваль, она внимательно изучала легендарную историю Гаити. Это было время, когда Англия, добившись превосходства над Францией в Азии, завоевала Индию; когда французы-колонизаторы, обосновавшиеся в Вест-Индии и разбогатевшие на рабском труде, узнали, что у них на родине произошла революция, выдвинувшая требование равенства для всех трудящихся, черных и белых; когда Англия пыталась захватить Вест-Индию; когда Наполеон пытался проникнуть в Азию через Египет, а Туссен Лувертюр побеждал французов, англичан и испанцев, И все это время цветной барьер стоял нерушимо, пока Советская Россия не упразднила его.

Теперь Джин с удивительной ясностью понимала последующий ход событий. Великобритания под предлогом освобождения рабов отказалась от своих вест-индских плантаций и с целью дальнейшей экспансии капитализма перевела свои вест-индские инвестиции в африканские и азиатские колонии. Так на основе эксплуатации колоний совершился в свое время промышленный переворот, так возник империализм, взращенный на крови цветных рабов.