Текст книги "Цветные миры"

Автор книги: Уильям Дюбуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

– Там пришли навестить вас друзья, – сказала в заключение сиделка.

Ну, конечно, подумала Джин, это из колледжа. Проректор скажет ей несколько подходящих к случаю вежливых слов и вручит уже готовые бумаги об увольнении. Она, Джин, проявит полное понимание и без всяких возражений примет документы. Но что же ей делать дальше? Где сможет она…

Дверь открылась, и в комнату вошла Джойс Мансарт, жена Ревелса. Джин не часто встречалась с ней, но сразу же ее узнала и хотела заговорить. Однако миссис Мансарт, остановив ее, сказала:

– Нет, нет! Никаких разговоров, никакого напряжения. Прежде всего вам надо поправиться!

– Но я должна объяснить…

– А что же тут объяснять? Знаю, вы тревожились о будущем – о своей жизни и работе. Теперь все эти трудности отпали. Жизнь нашего сына была застрахована на двадцать пять тысяч долларов. Мы платили страховые взносы, о которых сам он никогда бы и не подумал. Он погиб, а нам с мужем с избытком хватает того, что мы имеем. Поэтому всю сумму страховой премии мы перевели отцу Ревелса – Мануэлу Мансарту. Вам незачем больше волноваться, потому что наш дом всегда будет вашим.

Она сделала паузу, и Джин благодарно пожала ее руку.

– С нами будет та, которую любил мой сын, – продолжала миссис Мансарт, – и наш отец, которого вы любите. Он не решался предложить вам жизнь, полную лишений, а вы боялись еще больше его обременить. Вы оба чересчур щепетильны. Но теперь мы вас от себя не отпустим, и вы наконец-то сможете быть вместе.

Она открыла дверь и пригласила в комнату Мануэла Мансарта, На его лице пролегли заметные морщины, но глаза радостно засветились при виде Джин. Он взял ее руку и нежно поцеловал.

Через несколько недель Джин покинула больницу. Из Техаса приехал епископ Уилсон и повенчал их. Мануэл и Джин улетели на Запад, мечтая отдохнуть у безбрежного Тихого океана, среди еще неведомых им красот Калифорнии. Для них было так ново и удивительно снова оказаться вместе и обмениваться мыслями, нежно обняв друг друга.

Мир – этот жестокий, сумбурный мир – превратился вдруг в необыкновенно добрый и ясный. Казалось, сами люди стали ласковыми и внимательными. Это был радостный мир, и они любили его, но больше всего, глубоко и беззаветно, они любили друг друга.

Мануэл и Джин приехали в долину, укрывшуюся в глубине величественных гор. Было чудесное утро. Небо было прозрачно, как стекло. Чуть веял ветерок. По краям долины, словно застывшие на посту часовые, величаво стояли огромные деревья с коричневыми, как запекшаяся кровь, стволами – их зеленые кроны вздымались к лазурным небесам. Быть может, эти гиганты росли здесь еще до вашей эры. Позади и выше их громоздились куполообразные массы гранита, казавшиеся древними уже в те давние времена, когда слагал свои песни Гомер. Возможно, они были даже свидетелями того, как рожденные в небе звезды вели свой первый хоровод и сонмы ангелов славили божий мир. Внизу, у подножия этих громад и в ущельях между ними, мчались, низвергаясь бурными водопадами, скрытые пеленой серебристых брызг горные реки, пенящиеся, журчащие, рокочущие и жадно манящие к себе золотые лучи солнца.

Потом Мануэл и Джин долго жили в Сан-Франциско, на верхнем этаже отеля «Гопкинс», откуда можно было любоваться Золотыми воротами. Они заново переживали прошлое, постепенно воскрешая в памяти все события, каждый свой успех и каждую неудачу. Оба супруга находили один в другом много для себя неизвестного – новые мысли, новые желания. Калифорния их очаровала. Мануэл и Джин были бы рады провести в этом раю остаток своей жизни, но, хотя Мансарту исполнилось семьдесят семь, а Джин – пятьдесят три, они чувствовали, что им еще рано думать о полном отдыхе – слишком велик был у них интерес к жизни и слишком сильно желание трудиться в быть полезными людям.

Это подтвердилось, когда Верховный суд США вынес свое решение о запрещении расовой сегрегации в школах. Мансарт выразил вслух их общие мысли:

– Итак, Верховный суд вынес свое решение, и притом единодушно. Он поступил очень разумно, так как учел, что, если на протяжении этого столетия мы, негры, будем обучать наших детей в своих все более прогрессирующих школах, используя при этом опытные кадры педагогов, мы никогда не станем американцами, а создадим новую нацию с новой, самобытной культурой. Если же отныне все американские дети, как черные, так и белые, а также дети западноевропейских, славянских и азиатских народов будут постепенно привыкать к совместному обучению, следуя общим традициям и одним и тем же идеалам, то возникнет единая раса, единая нация, единый мир. Должно быть, Верховный суд стоял перед трудным выбором – ему пришлось отказаться от идеи «превосходства» белых и в принципе согласиться на смешанные браки. Социальное равенство белых и черных придет на смену «священному» праву белых. В противном случае американская нация может оказаться во власти такой непримиримой вражды, что это было бы равносильно самоубийству. Доволен ли я? Нет, я недоволен, хотя я должен был бы испытывать удовлетворение. Слишком уж долго я мечтал о великой расе американских негров. А сейчас я предвижу только Великую человеческую расу. Возможно, все это к лучшему и Мне следовало бы, конечно, радоваться…

С этого дня для Джин и Мануэла началась беспокойная пора вопросов и предположений о том, что они могли бы сделать полезного в этот переломный момент. Ведь у Обоих имелся большой педагогический опыт и оба они были еще в силах трудиться. Джин как-то сказала:

– Ты помнишь, однажды я задумала большое исследование. Я попыталась организовать в южных штатах работу по изучению условий жизни негритянского населения в обстановке сплошной сегрегации. Предполагалось, что эти исследования будут вести из года в год на протяжении ряда десятилетий. Классификацию и анализ собранных фактов следовало сосредоточить в одном месте, под руководством лучших специалистов по этому вопросу, причем не только американских, но и из других стран мира; в число таких экспертов должны были войти и наши негритянские ученые. Этот мой замысел потерпел неудачу. Сейчас о том, что думают негры и что они собой представляют, рассказывают миру только белые, не считаясь ни с мнением, ни с опытом самих негров. Мне бы хотелось… Мне бы все еще хотелось…

Мансарт оторвался от своей газеты и с хмурым видом сказал:

– Джин, дорогая, что стряслось в мире? И что творится у нас в Америке? Мне никогда и в голову не приходило, что мы можем дойти до такого состояния. Шпионы, осведомители, профессиональные лжесвидетели на службе у правительства… Азартные игры, воровство, растраты и всякие другие преступления. Я никак не могу постичь это!

Мансарт и Джин решили хотя бы на несколько месяцев снять коттедж на океанском побережье, чтобы как следует отдохнуть и обдумать свои планы. Их нисколько не удивило, что они наткнулись на обычные препятствия, ожидающие цветных всякий раз, когда они ищут себе хотя бы временное пристанище в приличном месте. Наконец им удалось снять около Сан-Матео на короткий срок коттедж, принадлежавший отставному профессору, который нуждался в деньгах, чтобы покрыть расходы на ремонт дома. Сам он временно поселился у знакомого бакалейщика, жившего неподалеку. Все уладилось наилучшим образом: профессор стал частым гостем Мансартов, а другие соседи примирились с их присутствием, когда узнали, что прибывшая сюда чета – люди культурные и притом не собираются оставаться здесь надолго и не обесценят ничьих владений.

Джин и Мансарт, как и раньше, много читали и беседовали. Соседи заинтересовались темнокожим человеком и его бледнолицей женой. Сами они большей частью говорили мало, зато весьма охотно слушали Мансарта. Успокоившись и отдохнув, Мансарт начал постепенно высказываться более смело, чем всегда. Однажды он заявил:

– Последнее время я много размышляю, но не могу выйти из тупика; меня очень тревожит положение в стране. Я немало прожил и объехал весь свет. И вот, глядя на родную страну, я невольно задаюсь вопросом: нужно ли нам кого-то бояться, кроме самих себя? Если взглянуть на нас со стороны, то мы, американцы, можем показаться тупыми, чуть ли не умственно отсталыми людьми. Наши школы не улучшаются, а с каждым днем становятся все хуже и хуже; наши дети дичают. В нашей стране больше горя, чем счастья. Люди теряют совесть, воруют, предаются азартным играм. Мы гораздо беднее, чем об этом можно судить по нашим хвастливым заявлениям. Согласитесь, сами: вместо еды мы покупаем хорошую одежду, украшения и меха; вместо книг – автомобили и стиральные машины. И все это мы приобретаем в долг, а не на сбережения. И что еще характерно: мы не пытаемся выяснить в дискуссии истину, а просто угрожаем и обвиняем. Мы ничего не читаем, не тренируем свой мозг. Большая часть нашего досуга уходит на просмотр низкопробных фильмов и на слушание еще более пустых рекламных передач, где нам навязывают вещи, без которых мы вполне можем обойтись. Мы редко любуемся восходом луны или закатом солнца!

Один из соседей, заглянувший в этот день к Мансарту, в ответ на его слова возразил:

– Зато негры стали свободнее!

– Да, свободнее, но во имя чего? Для своей пользы или в ущерб себе? Чтобы иметь возможность латать свои дыры или чтобы покупать новые вещи? Чтобы разоряться вконец и совершать преступления? Чтобы быть жертвами шантажа?

– Может быть, вы предпочли бы Россию?

– Нет, я предпочитаю Америку, но не ту, что есть, а ту, которая будет…

Джин сумела осторожно вмешаться и приостановить поток его слов. Когда сосед ушел, она сказала Мануэлу:

– Дорогой, думаю, что ты не должен говорить так откровенно, по крайней мере с чужими. В наши дни это рискованно.

– Рискованно? Что ты хочешь этим сказать? Я же беседовал не с кем-нибудь, а с нашим знакомым. Какой же, черт возьми, от этого может быть вред?

Джин покачала головой и увела его в дом обедать.

Однажды Джин принесла три книги, и Мансарт стал с интересом их просматривать. Они любили совместное чтение. Обычно Джин читала вслух какую-нибудь книгу, а потом они долились мнениями.

– Кто это – Джесси Фосет? – спросил, взглянув на обложку книги, Мансарт. – Я где-то слышал это имя, но…

– Сейчас объясню. Вот тебе еще один характерный пример, имеющий прямое отношение к негритянской проблеме, – сказала Джин. – Перед нами три книги Джесси Фосет. Это настоящая литература. В них правдиво показана человеческая жизнь, но жизнь лишь небольшой группы людей – не напыщенных богачей, а скромных цветных обитателей Филадельфии, порядочных, хорошо воспитанных, добросовестных тружеников – работников ресторанов, квалифицированных слуг, священнослужителей; рассказывается об их радостях и печалях, об их умственном и культурном росте. Но эта картина не интересует ни белую Филадельфию, ни белую Америку в целом. Никто из них не удостаивает своим вниманием этот уголок американской действительности. Как водится, им даже неизвестно о его существовании. Да и черная Америка обычно пренебрегает тем, что не может заинтересовать белую Америку. Джесси Фосет создала только три или четыре такие превосходные книги, а затем перестала писать в самом расцвете своего литературного дарования. Это дозор для нас и большая потеря. Однажды я случайно видела ее – невысокая, довольно полная девушка, очень миловидная, с блестящей коричневой кожей, с горящими глазами, в которых, казалось, светилась ее неуемная душа. Каким успехом пользовалась бы она в Англии восемнадцатого века или во Франции в дни Бодлера! Но Америка смутных двадцатых годов нашего века не прочла даже маленькую книжку с ее изящными стихами. Итак, мой милый, сегодня мы будем читать роман Джесси Фосет «Все смешалось!».

С течением времени в погожие вечера соседи Мансартов стали охотно заглядывать к ним на чашку чая. Всем приятно было посидеть и поболтать на широкой веранде, выходящей на залив. Постепенно вечернее чаепитие у Мансартов стало для соседей привычным развлечением.

Как-то раз, когда Джин разливала на веранде чай, потчуя своего постоянного гостя – отставного профессора, к ним зашла знакомая преподавательница одной из городских школ, женщина средних лет, взять книги по истории негров, так как публичные библиотеки были небогаты литературой по этому вопросу. Сосед-бакалейщик, привезший учительницу в своем фургоне вместе с недельным запасом нужных ему товаров, тоже заглянул на огонек. В дом был приглашен и какой-то прохожий, остановившийся, чтобы полюбоваться на пышно цветущие розы, и назвавшийся художником-пейзажистом. Почти в это же время к Мансартам пришел еще один сосед, писатель, с которым у них было лишь шапочное знакомство, попросить спичку, чтобы раскурить потухшую пенковую трубку.

Разговор сначала как-то не клеился и вращался вокруг случайных тем, но вскоре стал общим и оживленным. Старый профессор пустился в свои излюбленные рассуждения.

– Мы, американцы, ведем себя удивительно глупо – все время чего-то опасаемся. Мы запуганы до смерти, а, собственно говоря, почему?

Учительница поспешала дать наиболее логичный, по ее мнению, ответ:

– Беда в том, что у нас плохие школы. Образование падает с каждым днем. Педагоги у нас слабо подготовлены, да и вообще их слишком мало.

– Никогда еще не слышал, чтобы люди так лгали и так безбожно обворовывали других, как у нас. Да еще на каждом шагу подозревали бы друг друга, – вставил бакалейщик. – Прямо не знаешь, кому и верить…

Профессор продолжал:

– Разве кто-нибудь у нас серьезно верит тому, что коммунизм – это международный заговор или что Россия замышляет нас уничтожить?

– Я все тверже убеждаюсь в том, – задумчиво сказал Мансарт, – что небольшая кучка влиятельных лиц, контролирующих большую часть наших богатств и средств пропаганды, заставляет американцев думать и поступать вразрез с их подлинными взглядами.

– Вот теперь мы близки к истине, – сказал старый профессор. – К вашему сведению, у нас в США сто двадцать семь человек занимают двести восемьдесят девять директорских постов в шестидесяти шести корпорациях, владеющих миллиардами долларов и контролирующих семьдесят пять процентов активов всех компаний в Соединенных Штатах, Конечно, свои посты и власть эти люди получили далеко не демократическим путем. Они выдвинуты заинтересованными кругами или же сами навязали себя акционерам. Эта олигархия становится все малочисленное, а ее власть над промышленностью в Америке и во всем мире – все сильнее. Мелкий бизнесмен постепенно исчезает; монополии вытесняют с рынка ремесленника. Где же выход? Допустим, что весь капитал и право руководства промышленностью перешли законным путем от ста двадцати семи лиц в руки государства. Допустим далее, что государство основано на подлинной демократии, что избирателей вдохновляют высокие идеалы общего блага и что люди, поставленные ими во главе страны, честны и самоотверженны. Что вы тогда скажете насчет социализма без революции?

Раздался хор голосов, оспаривающих такую возможность, и посыпались бесчисленные вопросы.

– Согласятся ли эти сто двадцать семь лиц без отчаянной борьбы уступить свою власть?

– Получат ли они компенсацию за экспроприированную у них собственность?

– Где вы найдете эту «подлинную демократию»?

– Откуда взять «честных государственных деятелей с высокими идеалами»?

Старый профессор оставил заданные ему вопросы без ответа. Он только улыбнулся и вскоре незаметно ушел.

Писатель усмехнулся.

– Мы даже не решаемся обсуждать положение в стране из опасения, что окажемся без работы, а то и в тюрьме.

– Только настоящая демократия может нас спасти, – сказала учительница, – но, увы, никакой демократии у нас нет – мы теряем даже то, что имели раньше.

Джин добавила:

– У нас подкупают негров обещанием дать им гражданские права, профсоюзам же затыкают рот и заставляют их голосовать по указке предпринимателей, подкупая при этом часть рабочих высоким уровнем заработной платы, а уровень этот поддерживается гонкой вооружений.

Уходя, художник сорвал розу и на прощанье заявил:

– Единственный выход для нас – это революция!

– Нет, это не выход, – возразила учительница. – Корень зла у нас – юристы. Они правят нами, толкуют законы по-своему, назначают своих же, юристов, судьями. Наш мир – это мир законников, и управляют они им в своих интересах. Возможно, именно поэтому у нас так много беззакония – несправедливость сейчас скорее правило, чем исключение. Не удивительно, что революции всегда направлены против судов, судей и законников.

Посмеявшись, благодушно настроенные гости пожелали друг другу и хозяевам доброй ночи и не спеша разошлись.

На следующий день все были потрясены известием, что старый профессор арестован, и никто толком не знал, в чем он обвиняется.

Несколько дней спустя в коттедж к Мансартам зашел вполне корректный, хорошо одетый незнакомец и показал им свой знак на обороте лацкана. Это был агент Федерального бюро расследований.

– Я хотел бы знать, – вежливо спросил он Мансарта, – согласны ли вы сотрудничать с правительством?

– Разумеется, – ответил Мансарт. – Только каким образом?

Агент вытащил блокнот и уселся.

– Недавно у вас тут состоялось собрание, так ведь?

– Собрание? Нет, у нас не было собрания… Вероятно, речь идет о наших друзьях, зашедших на чашку чая.

– Пусть так. Назовете ли вы мне их и…

Мансарт возмущенно поднялся.

– Конечно, нет!

– Значит, вы отказываетесь сотрудничать с правительством?

– Нет, я отказываюсь быть осведомителем! Всего хорошего!

Как Джин и опасалась, Мануэл Мансарт вскоре был вызван для дачи показаний в комиссию конгресса, начавшую свои заседания в Тихоокеанской зоне. Мансарт удивился, но готов был поехать, хотя и не представлял себе, какой именно информации ждут от него члены комиссии. Мануэлу и в голову не приходило – хотя для Джин это было очевидно, – что ему могут предъявить обвинение в подрывной деятельности и что комиссия потребует от него признания своей вины и соответствующей информации о других лицах. Джин позвонила по междугородному телефону зятю Дугласа, доктору Стейнвею, жившему в Лос-Анджелесе, и, кроме того, телеграфировала в Нью-Йорк Ревелсу.

Допрос Мануэла членами комиссии длился недолго, но был для него невероятно мучительным. С первой же минуты с Мансартом стали обращаться как с явным преступником. На него посыпались вопросы:

– Были ли вы когда-нибудь в России?

– Кто оплатил ваш проезд?

– А в Китае вы были?

– Вы коммунист?

– Кого из коммунистов знаете?

– Обвинялась ли ваша жена в коммунистических взглядах?

– Была ли она уволена из вашего колледжа за подрывную деятельность?

– Когда вы вступили в партию?

Под конец появился свидетель – не кто иной, как художник, остановившийся полюбоваться розами и приглашенный затем в дом Мансарта.

– Знаете ли вы этого негра, Мансарта?

– Однажды я присутствовал у него в доме на собрании. Там находились вот эти лица. – Свидетель передал председателю список. – В моем присутствии они клеветали на правительство Соединенных Штатов и проповедовали революцию.

– Является ли Мансарт членом коммунистической партии?

– Да. Об этом я знаю из высокоавторитетеых источников.

Затем председатель комиссии снова принялся за Мансарта:

– Говорите правду, или будете преданы суду по обвинению в заговоре!.. В чем дело?

Вошедший клерк сказал что-то на ухо председателю.

Наступила короткая пауза, члены комиссии стали перешептываться. В зале появился доктор Стейнвей. Он подошел к одному из конгрессменов, который приветливо поздоровался с ним за руку. Заседание было тут же прервано.

В результате этого дела отставной профессор отправился в тюрьму, учительница лишилась работы, писатель стал плотником, а художник получил выгодное место в Вашингтоне. Бакалейщик впредь держал язык за зубами и перестал ходить в гости.

Мансарта больше не вызывали для дачи показаний. Он был возмущен несправедливым обвинением и хотел связаться с каким-нибудь адвокатом, но на следующий день к ним прибыл Ревелс. Приехал он прямо из Вашингтона, где добился приема у министра юстиции. Следствие по делу Мануэла Мансарта было прекращено.

– А теперь, папа, – сказал Ревелс, – давай посмотрим правде в глаза. Мы живем в ненормальное время. Мир сотрясается. Страна обезумела от страха, и боится она вовсе не коммунизма, а самой себя, не ручаясь за свои действия и опасаясь своей собственной силы. Не важно почему, но это сущая правда! Для большинства из нас есть лишь один выход – ни на что не реагировать. Просто помалкивать, пока страна не оправится от приступа истерии и не придет в норму. Конечно, может быть, такое поведение и лишено героизма, зато чертовски благоразумно. Так вот, я хочу, чтобы ты и Джин поехали со мной в Нью-Йорк. Там не так красиво, как здесь, но зато безопаснее. Приезжайте к нам, и станем жить вместе. Нам с женой нужно общество. Мы будем беседовать, слушать радио, время от времени принимать друзей. Будем посещать театры и кино, ездить за город.

– Короче говоря, – сказала Джин, – уподобимся улиткам.

– Вот именно! И поверьте мне, у нас сегодня вопрос стоит так: или стать улиткой, или умереть. Я лично предпочитаю жить!

В ответ на это Джин, переглянувшись с Мансартом, сказала:

– К сожалению, мы не так уверены в своем выборе!