Текст книги "Болеутолитель"
Автор книги: Уэйн Сэлли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Глава 31
В первый день рождества, любовь моя…
Как говорят умные люди, непременно
случится какая-нибудь пакость.
* * *
Майк Серфер начал свой праздничный пир на рассвете. На улице не стало теплее, несмотря на обещания по телевизору. Он уже ночью понял, что температура не повышается; об этом ему сообщила боль в коленках. На чикагском девятом канале о погоде рассказывал Джерри Макбрайд. Бабуля всегда произносила его имя как «Джелли».
– Ну и пусть будет холодно, – пробормотал он, ни к кому не обращаясь, просто, чтобы нарушить свою, личную, тишину. – Ничто не помешает мне забраться на мост.
Он произнес эти слова с вызовом, как сделал бы детектив Стивен Льюис Карелла, столкнувшись с Глухим в Гровер-парке. Каждый обязан выполнить свой долг, будь то персонаж полицейского романа или живой человек, способный дышать, который решил свести счеты с жизнью.
Представьте себя Майком Серфером, думающим о мосте на Мэдисон-стрит, рядом со зданием оперы. Он ездил туда в минувшие месяцы и размышлял о людях, которых пережил. Мадейя с ее до боли красивыми губами и печальными глазами. Бабуля, с ее привычкой выпивать по утрам немножко водки, чтобы открыть глаза. Он знал также, что его дружок – пьяница Реджи Гивенс уже ушел из жизни. Как отнесутся к этому Рив, Эйвен и его новый приятель – Вик, как они примут это известие? Может, в этом окажется какой-то смысл; может, об этом напишут в газетах, это привлечет внимание публики, поможет поймать Болеутолителя?
Он думал о людях, которых пережил, ощущая себя неудачником по сравнению с ними.
Сейчас он помчится в неистовом серфинге, чтобы обрести забвение, которое может принести только самоубийство. Он выкатился из дверей «Марклинна» ранним утром, когда колокольчики Санта-Клауса были еще далеко; Колин Натмен мирно спал за своим столом.
Серфер поехал на запад, потом свернул к югу и покатился по бетонному ущелью мимо зданий муниципальных учреждений на Кларк-стрит. Афиши у театра «Юнайтед Артистс» сообщали:
Том Круз. ИСТОРИЯ РЭЛА ДОННЕРА
Брайан Ходж. ТАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Он плотнее укутался в шарф, завязав его поверх шунта. Улицы были пустынны.
С какой стати он думает, что смог бы защитить Бабулю? А за что, собственно? Разве Бабуля так его любила, что почти не разлучалась с ним, и он частенько вместе с ней поджидал появления ее племянника? Нет, все это не так.
Он остановился, чтобы отскрести какой-то уличный мусор, приклеившийся к правому колесу. Зимой в Чикаго либо наваливало груды снега, либо стояли лютые холода, и тот немногий снег, что выпадал, уносило ветром с озера. Так было и теперь. Оставалось, правда, несколько белых полосок вдоль тротуаров и аллей, но не более. Майк катился через Кларк к Дейли-Плаза. В этом году рождественская елка поднималась до восемнадцатого этажа; позже должны были загореться красные и янтарно-желтые огоньки. Рядом находилась знаменитая скульптура Пикассо.
Он проехал мимо двух знакомых патрульных полицейских, они обменялись приветствиями. Серфер катился дальше и уже ощущал ароматы реки. Небо было еще тусклым, день пока что не вошел в свои права, напоминая кинокадр, снятый камерой с замутненными линзами.
Переход с Мэдисон-авеню на мост был достаточно пологим, чтобы Майк смог въехать наверх, цепляясь за металлические перила, расположенные на уровне его груди.
К моменту, когда пальцы Серфера наткнулись на металлическую табличку, сообщавшую, что мост был торжественно открыт в 1932 году мэром Уильямом Хэйлом Томпсоном, на лбу инвалида выступили бисеринки пота. Он остановился, чтобы перевести дух, развязал шарф; хриплые шумы вырывались из его шунта. Он посмотрел вверх на красный квадрат, вставленный в стекло внутри белого круга; надпись на красном гласила:
СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ
Небо над головой стало бледно-серым. Майк собрал все свои силы, все резервы, что позволили ему прожить так долго. Он пытался вспомнить, с какого именно момента все стало плохо.
Бабуля всегда говорила, что он очень уравновешенный, умеет держать свои эмоции под контролем. Как детективы в полицейских романах, которые ко всему готовы. Как полицейские в подлинной жизни, которые обнаружили младенцев в микроволновых печах в Фениксе. В одной из последних книжек, что давала ему Бабуля, детективы 87-го участка обнаружили студенток колледжа повешенными на уличных фонарях. Но однако же, им никогда не попадались люди, которых сжигали в инвалидных колясках. Мужчины и… Бабуля.
От нее осталась только одна нога! Одна ее нога, Боже правый!
Скоро здесь будет поток транспорта, появятся люди. Нужно спешить.
Он вцепился в холодные металлические перекладины ограды, подумав при этом, что со стороны сейчас, наверное, смешон.
Подтягиваясь кверху, он все сильнее напрягался. Шунт выскочил из отверстия в его шее и болтался на шнуре. Он тяжело, с присвистом дышал, оказавшись сейчас выше, чем когда-либо был в жизни, даже когда стоял на своих ногах и Мадейя была в его объятиях и обвивала ногами его талию, и они делали это прямо там, в коридоре, и Майк отдал ей всю свою любовь, стоя на твердом деревянном полу, и губы Мадейи любили его лицо и заросшую щетиной шею…
Тяжело дыша, но не плача. Ему и нужно-то всего лишь слегка наклониться вперед, как пьянчужке на табурете бара.
Наклониться вперед, совсем чуть-чуть, при таком ветре будет достаточно. Когда он вытянул ноги наружу, коленки дернулись. Кресло покатилось назад. Майк Серфер выжидал.
Река местами замерзла, но оставались еще обширные участки свободной воды. Лед лежал в основном у берегов. Майк Серфер находился на самом гребне моста.
Когда вода устремилась ему навстречу, он подумал – точно ли такую же темноту, холод и оцепенение испытали остальные жертвы Болеутолителя, прежде чем…
* * *
Город не услышал всплеска воды.
Глава 32
Утром того дня Тремалис решил первым делом позвонить в «Марклинн». Мать терпеть не могла его личных бесед по телефону, потому что всегда сама ожидала звонка от какой-нибудь пожилой подруги, изнывающей от предпраздничной скуки. Поэтому он вышел из дома, добрался до ближайшей закусочной, купил себе пирожок с ореховым маслом и позвонил из автомата.
Ответил ему Чузо, старик. Он сказал примерно так:
– Пришел бродяга Эдди, привел с собою Фредди, двуногий, колченогий, хромоногий Эдди.
Тремалис даже не пытался выяснить, что это значит, а просто попросил позвать к телефону Майка.
– Его здесь нет, – ответил Чузо. – А это кто говорит? Тот самый парень, который так хорошо ходит, Виктор, кажется?
– Да, это я, а вы не знаете, где Майк? – Сегодня Рождество. В центре сейчас все закрыто. – Или, может быть, там есть Эйвен Шустек?
– Послушай-ка, ты, – невнятно пробормотал Чузо, – тебе ведь на самом деле насрать на всех нас, тебе бы только трахнуть эту деваху, ну так вдуй ты ей, а нас оставь в покое. И Майка оставь в покое, ему и без тебя плохо.
И повесил трубку.
Тремалис напрягся. Официантка всем говорила «Дзень добры», с телефонной будки свисала серебряная мишура, пахло гоголь-моголем, сосисками и ветчиной.
Он вспомнил прошлое Рождество, наполненное радостью боли, причиненной самому себе. Он тогда у себя дома вышел на кухню, засунул пальцы в электрический взбиватель яиц и включил его. Итог – сорванный ноготь. И все.
Единственное, чего он испугался бы попробовать, хотя очень хотел – это немного подпилить циркуляркой подколенные сухожилия. Если бы только Майк был рядом.
Накануне вечером Эйвен предложил Виктору, чтобы они оба сели в инвалидные кресла в качестве живой приманки, Майк, как натуральный инвалид, мог бы стать их консультантом и координатором, он бы почувствовал себя полезным. Во всяком случае, этого убийцу вряд ли соблазнила бы, например, Рив в качестве приманки. Рив. Неужели Чузо действительно так думает? Или Чузо прав?
Вернувшись домой, он услышал, как его мать жалуется кому-то по телефону, что ее беспутный сын слишком много времени проводит со своими цветными друзьями.
* * *
В 16:15 поступил звонок: пустое инвалидное кресло обнаружено возле Мэдисон-авеню. Морисетти и Рицци были на месте уже через пять минут. Остальные члены их команды тоже прибыли быстро, некоторые – прямо из-за рождественского стола.
Кресло обработали на отпечатки пальцев, старый шарф был приобщен в качестве вещественного доказательства. На одном из подлокотников обнаружили замерзший плевок.
Кресло было от фирмы «Эвереста-Дженнигс»; Морисетти оно показалось знакомым. Фотограф сделал несколько снимков. Никому не пришло в голову посмотреть в сторону моста. Снега не было, поэтому не осталось и следов от колес.
Улица никогда еще не выглядела более пустынной.
– И всем – доброй ночи… – сказал Рицци; он потирал руки и дул на них, чтобы согреть.
Глава 33
Больше всего соответствовало религиозному духу праздника Рождества в этот день торжественное преломление хлебов, организованное Армией Спасения на Вашингтон-сквер.
На площади был выстроен гигантский павильон. Все бездомные района Ривер-Норт собрались здесь и выстроились в огромную очередь, подобную очередям на бирже труда. В основном мужчины (женщин было очень мало) толпились, дыша в затылок друг другу.
Рождественский ужин состоял из супа, ломтя хлеба величиной с кулак и стакана гавайского фруктового пунша. На этом празднестве милосердия присутствовали также Рив Тауни, Эйвен Шустек и полицейские офицеры восемнадцатого района Аарон Мэфер и Дин Коновер.
Шустек был одет в простую зеленую рубашку навыпуск и черные брюки. Отец Марвин Мелони, вот уже три года выступавший организатором этого действа, высказал предположение, что бездомные могут испугаться Эйвена, если он оденется как Американская Мечта.
В павильоне Армии Спасения было тепло, так что Рив не замерзла в джинсах и майке. Оба копа сняли свои кожаные куртки.
Многие стоящие в очереди знали друг друга по прозвищам, так же как и обитатели «Марклинна». Шустек поговорил с одним вьетнамским ветераном по прозвищу «Ди-минус-Рекс». До этого он встретил молодого человека по имени Саймон-Пирожник, который зарабатывал на жизнь, выискивая в мусорных баках формы для приготовления пирогов и продавая их. Двое патрульных присоединились к Шустек и Тауни, раздававшим угощение. Коновер не сводил взгляда с очаровательных грудок Рив, свободно колыхавшихся под майкой.
Мэфер подошел к окну, чтобы взглянуть на свое отражение и испугался – таким оно было неузнаваемым. Он давно обнаружил, что его лицо в ночных окнах выглядит как при галогенном освещении. На некоторых чикагских автостоянках было тоже установлено галогенное освещение, чтобы там не собирались подростки. Идея состояла в том, что ребята перестанут грабить машины, увидев, как страшно выглядят их отражения в стеклах.
Шустек, Рив и Коновер устроили себе небольшой перерыв.
– Мне нечего сообщить вам по делу Болеутолителя, кроме того, что написано в газетах, – сказал Мэфер.
Коновер почесал свой подбородок и поведал, обращаясь в основном к Рив:
– Мы тут смотрели видео в участке, учебный фильм, называется «Как выжить в схватке с применением холодного оружия». Сначала показывали одного копа из Хьюстона со стилетом в ухе…
Шустек не унимался:
– А вы правда думаете, что он сначала режет их, а потом прижигает раны кислотой?
– Вот, – Мэфер подал ему копию доклада, подготовленного Дейвсом, – Но только я тебе этого не давал.
– Само собой.
Но у него не было возможности прочесть доклад, потому что именно в этот момент снаружи остановился фургон с командой телевизионных новостей.
* * *
Блондинка из программы новостей вышла из боковой двери фургона так, как будто играла в фильме ужасов девицу, которая неожиданно обнаружила путь бегства и, крадучись, пытается им воспользоваться. Вслед за ней оттуда же вышел темноволосый парень с внешностью азиата с портативной камерой.
Несколько уличных бродяг собрались у окна, пока группа устанавливала свою аппаратуру. Пожилая женщина в парике пугающего вида и цвета махала рукой перед камерой, как будто передача уже началась. Дикторша пока еще приводила в порядок свое лицо, ассистентка накладывала блеск на ее губы.
– Вообще-то мы, полицейские, люди циничные, – сказал Мэфер Шустеку, – но сейчас, честно признаюсь, мы столкнулись с парнем, который слишком умен для нас.
Слишком умен для тебя, напарник, подумал Коновер, сгорая от желания узнать, как же выглядят прелестные бугорки Рив под этой майкой.
У дикторши были ослепительно яркие волосы и высокие скулы. Закутавшись в коричневую накидку, меховой воротник которой по цвету почти совпадал с оттенком ее волос, она вошла в созданный ею самой образ светской львицы, которая объявила местную сеть телевизионных новостей своей территорией и удерживала владычество над ней вот уже пять лет.
Ей уже не нужно было репетировать свои реплики. Дело в том, что вот уже пять лет она говорила примерно одно и то же, одни и те же печальные фразы звучали из ее уст во время рождественских репортажей. Все это было ложью и цинизмом. Милосердие и любовь к ближнему – чем сильнее ты это взбалтываешь, тем больше оно прилипает к стенкам кастрюли. Истории типа «Ешь, пей и люби ближнего» на время заменяли привычные истории типа «Режь, пей и лупи ближнего». Дикторша привыкла к историям последнего типа, в которых участвовала в качестве сочувствующей жертвам насилия, смакуя детали жестоких убийств.
* * *
– А вы не думали насчет использования приманок? – спросил Шустек. На что Коновер ответил:
– Подставлять ему полицейских? – как будто в этом предложении было что-то неслыханно кощунственное.
– Или использовать сопровождающих для охраны? – добавила Рив, – Ну, как сделали тогда с медсестрами в пресвитерианском колледже?
О, с каким удовольствием я сопроводил бы твой ротик к своему члену,с вожделением подумал Коновер. Он откашлялся.
– Наши детективы из отдела убийств, они, э-э-э, отсидели себе все задницы, ломая головы над этим делом. Но поймите, ребята, это вам не фильм из серии «Полицейские истории». Я не знаю точно, в чем тут зарыта собака, но чувствую, что дело совсем нешуточное.
Как бы в подтверждение этих слов команда новостей в эту самую минуту получила сообщение, что Болеутолитель, похоже, нанес еще один удар.
* * *
– Говорит Кларис Гримальди, выпуск новостей. Кажется, так называемый Болеутолитель нашел еще одну жертву…
…на Саут-Уокер-драйв…
…поблизости от здания оперы обнаружено пустое инвалидное кресло…
Город проглотил эту новость, столь необычную для обычно скупого на сообщения рождественского дня.
* * *
…здесь Мелинда Ченселейд. Я беседую с лейтенантом Джексоном Дейвсом из отдела убийств.
Темноволосая женщина сунула свой микрофон в лицо Дейвсу, большой шар с эмблемой радиокомпании заслонил подбородок детектива.
– Прежде всего, – нерешительно сказал Дейвс, – я не думаю, мисс, что следует торопиться с выводами. Пока что мы имеем лишь пустое инвалидное кресло…
– И только?
– Да. Это пока все, что имеем.
– Тело не обнаружено?.
– Нет.
– Насколько мы знаем, – репортерша была настойчива, – Болеутолитель всегда оставляет какой-нибудь жуткий признак своего преступления, частицу расчлененного трупа жертвы?
Дейвс почесал шею некрасивым жестом.
– Больше ничего не найдено.
– Но вы не исключаете, что это Болеутолитель совершил новое преступление?
Дейвс развел руками.
* * *
Мэфер получил сообщение по «уоки-токи». Начальство захотело связаться со всеми полицейскими, имевшими дело с убийствами Болеутолителя.
– Обнаружено очередное пустое инвалидное кресло, – объяснил Мэфер по дороге к патрульному автомобилю, – Болеутолитель продолжает свое дело.
– Послушайте, да что же это такое? – заметила Рив. – Отступать больше некуда.
В этот момент их догнала красивая дикторша в сопровождении оператора с камерой. Она хотела задать вопрос полицейским, но в кадр влез Шустек, уже успевший надеть свои браслеты и лыжную маску с американским флагом сзади, и взявшийся за микрофон. Двое копов обрадовались, что их избавили от интервью и забрались в машину, вместе с Рив.
– Я – Американская Мечта, – объявил Шустек телезрителям. – В данный момент мы идем по следу самого ужасного преступника в этом городе со времен грозного Человека-С-Восьмой-Улицы.
– По-о-о-ня-я-тно, – дикторша пожала плечами и интервью закончилось. Шустек влез в полицейскую машину.
Коновер беседовал с Рив, придвигаясь к ней по сидению ближе.
Шустек из окна продолжал осматривать площадь и впадающую в нее Тукер-стрит. У входа в квартиру на первом этаже какой-то человек возился с замком.
Человек на мгновение отвернулся от двери и взглянул на патрульную машину.
Фрэнк Мадсен Хейд внимательно посмотрел на Эйвена Шустека.
Глава 34
Фрэнк Хейд решил, что лучше всего будет, да и вежливость обязывала к этому, съесть рождественский ужин в присутствии разлагающегося трупа в спальне Отца.
– Мне не нравится, когда ты называешь меня Мадсен, – сказал он, тыча вилкой в свою тарелку, – Это девичья фамилия моей матери. Меня зовут Хейд.
Он подцепил кусок гамбургера и отправил к себе в рот. Кетчуп капал с одного зубца вилки, когда он вынул ее изо рта, все еще продолжая разговаривать.
– Отец…? – Хейд очень хотел бы заглянуть… заглянуть Винсу Дженсену прямо в глаза. Но теперь это было невозможно. – Ты знаешь того юношу-калеку, что живет на Дирбон-парквей? Так вот, ставлю сотню долларов, что его мамаша собирается уйти куда-нибудь праздновать Новый Год!
Хейд говорил о Девине Вербиирсте, страдавшем синдромом Леша-Нихена. Двадцатилетний инвалид жил вместе со своей матерью, которая работала в одном квартале от дома, официанткой.
– Я хорошо помню, что мать всегда бросала меня в праздники, точно так же, как эта бросает своего сына. Черт меня побери, я знаю, что она была тебе сестрой, – ему вдруг захотелось воткнуть вилку в обезглавленное туловище, – Но ведь ты же сам называл ее «проституткой», разве не так? Скольких шлюшек ты сам называл «блядями», как ее?
Комната была тускло освещена: светло-голубые и желтые свечи давали огоньки, которые играли с тенями серебряных распятий на гардеробе орехового дерева и на стене, оклеенной давно немодными обоями.
Тени ложились на полчища червей, которые ползали по обезглавленному телу Винса Дженсена. Его Отца.
Еще в сентябре произошел тот инцидент, в результате которого от головы Дяди Винса остался лишь подбородок, выпяченный вперед, как у Кирка Дугласа. Запекшаяся кровь застыла под его нижней губой, как размалеванная клоунская улыбка. Дженсен был в тот вечер сильно пьян, он сидел в своем кресле и смотрел телевизор. Его налитые кровью глаза с трудом следили за перипетиями бейсбольного матча. Все, даже реклама посудомоечной машины, вызывало у него безудержное ликование, которое он выражал шевелением обрубками своих ног. А его руки крепко сжимали стакан.
Вопреки повторяющемуся сну Хейда, в реальной жизни Винс Дженсен выписался из больницы без ног. Конечности были ампутированы вследствие гангрены. Почти все доктора многие годы твердили, что алкоголь убьет его.
Ампутация произошла в июне. В июле он выпал из своего инвалидного кресла и его правое ухо попало под пропеллер вентилятора, стоявшего на полу. Бежевая конструкция до сих пор была покрыта пятнами засохшей крови.
Весь тот день Хейд беседовал с дядей. И вот в один момент Дженсен наклонился вперед, согнувшись в приступе кашля. Фрэнк стоял рядом. Голова дяди коснулась его груди и вдруг… вошла в его тело.
Хейд посмотрел вниз, не отдавая себе отчета в случившемся, и тут вспомнил пожар, девочку с обгоревшими веками из своего далекого прошлого и того, Джефри Ди Муси, бравшего еще живых детей на небо. Хейд слышал, что отец что-то бормочет, но он так и не догадался, что же тот пытался сказать в последние секунды перед смертью.
Что-то холодное коснулось обнаженной кожи Хейда, безволосой на груди. Это была нижняя губа дяди, это был последний поцелуй.
С тех пор голос Винса Дженсена зазвучал внутри Фрэнка. Сын делал все, чтобы порадовать своего Отца.
В ноябре Фрэнк Хейд по настоянию Отца стал, наконец, спасителем, Болеутолителем.
Теперь, когда рождественский ужин был окончен, он пригласил Отца и души всех, кто пребывал в нем, на молитву. Псалом, который он выбрал – уже из новой книги, потому что старую он где-то потерял – был из вечернего богослужения, последний из семи обязательных псалмов.
Последняя вечерняя молитва, которую нужно читать после захода солнца. Вообще-то это нужно было делать в четверг, но он считал, что имел право самостоятельно выбрать время чтения.
Он читал, обращаясь к пустой комнате. Кажется, даже черви на теле Винса Дженсена перестали шевелиться и замерли, чтобы послушать его. Что же, все мы Божьи твари, и большие и малые.
МИЛОСТЯМИ ТВОИМИ ДАРУЙ НАМ НАДЕЖДУ НА БУДУЩЕЕ.
Хейд откашлялся. Следующий фрагмент всегда вызывал у него сильное волнение.
Да постыдятся и исчезнут враждующие против души моей; да покроются стыдом и бесчестием ищущие мне зла!
А я всегда буду уповать на Тебя и умножать всякую хвалу Тебе.
Уста мои будут возвещать правду Твою, всякий день благодеяния Твои; ибо я не знаю им числа,
Хейд остановился, испытав детское восхищение при виде иллюстрации, изображавшей Христа, играющего на лире.
Войду в размышление о силах Господа Бога
Воспомяну правду Твою – единственно Твою.
Боже! не удаляйся от меня…
Ты посылал на меня многие и лютые беды, но и опять оживлял меня и из бездн земли опять выводил меня.
Радуютсяустамоииии… …ИИИязыкмой
будетвозвещатьправдуТвоюибудуславить
Тебявсякийденнннннннннннььььььььььь
В конце слова уливались друг с другом, сплавляясь в одно-единственное значение, которое у них, по-видимому, было, и Хейд тянул эти последние звуки до тех пор, пока они не слились в простое мычание.
Прежде, чем заговорить снова, он посмотрел на одно из распятий, висевших на стене. Серебряный крест располагался как раз над флаконом «Гловер-тоника», принадлежавшим Отцу.
Все, что он прочитал, имело для него собственный глубокий смысл. Эта Библия была написана специально для него. Он представил себе, как псалмы истекают кровью, которая запекается между строчками. Написано специально для него.
Он закончил единственными словами, которые смог запомнить наизусть: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа».
Хейд осенил себя крестным знамением под неумолчное шуршание червей.
«И ныне и присно и во веки веков. Аминь»
* * *
Теперь предстояло сделать самое трудное. Хейд сделал шаг вперед, потянувшись к разложившимся останкам перед собой. Он уже давно привык к вони. Это тело не вызывало в нем отвращения.
Как он уже делал раньше, Хейд оторвал тонкий кусочек серой кожи с нижней части правой щеки Отца.
Положив кусочек на язык, он вновь осенил себя крестным знамением. Внутри себя Хейд снова услышал слова:
Вот мое тело, отдаю его тебе.
