Текст книги "Обитель теней"

Автор книги: убийцы Средневековые

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Искал шлюху? – с надеждой спросил Уильям.

Может, парень только затем и отправился к дому епископа. Там водилось столько девок, что их прозвали «винчестерскими гусынями». Епископ жирел от их доходов, а для парня в эти годы – скоро двадцать – нет ничего естественнее, чем прогуляться к ним, побаловать себя.

– Там он не остановился. Двинулся дальше, мастер.

Уильям прикрыл глаза.

– И?..

– Мастер, мне очень жаль. Я могу только рассказать, как было.

– Так рассказывай!

– Я не терял его из виду. Он прошел мимо башни Святого Фомы к Бермондси. Там ждала женщина. Джульетта Капун.

– Значит, я не ошибся. Он предал меня, – тяжело произнес Уильям.

Развернувшись, он медленно прошел к столу, опустился в большое кресло, силясь сдержать слезы. Подняв взгляд, он кивнул.

– Ты хорошо справился, Пирс. Очень хорошо.

Он едва слышал извинения слуги и не заметил его ухода. Что ж, хоть Пирс остался ему верен. Предательство он считал худшим из зол.

И особенно – предательство сына.

Нехорошо дразнить послушников, но таков освященный временем обычай, и когда послушник принялся расспрашивать о призраке, брат Лоуренс не мог упустить случая. Не так уж долго ему оставаться наставником Джона, и его долг – поведать ему о несчастной судьбе обители. Позже, неторопливо прогуливаясь по галерее, он поймет, что натворил, но пока монах наслаждался ужасом на лине молодого послушника, внимавшего историям о призраках.

– Звали ее леди Алиса, – с удовольствием повествовал он.

Основную канву предания он, конечно, знал наизусть, но, чтобы придать истории правдоподобие, ее следует расцветить подробностями, а за двадцать лет, проведенных в монастыре, воображение его воспарило высоко.

– Ее поручили заботам монахов, а любовником ее стал капеллан, сильный, высокий парень по имени… Френсис. Его прислали сюда приглядывать за ней, но в ней жил неукротимый дух вожделения. Она поддалась искушению и мучила молодого Френсиса, покуда тот тоже не сдался перед соблазном. Однако Френсис, понимая, что любовь их ведет прямиком к беде, пытался вырваться из ее когтей. Слишком поздно, несчастный. Слишком поздно! Страсть не дала им разлучиться, и, боюсь, они искали объятий друг друга. Я знаю… – он беспомощно развел руками, – их поступок ужасен. Так согрешить в обители Господней… и не раз, как я слышал. Разумеется, Господь прогневался.

Лоуренс умел также заставить слушателя поволноваться, и пока он подыскивал подходящее окончание истории, волнение послушника росло на глазах.

– И что же, брат? Что с ними случилось?

Лоуренс грустно покачал головой.

– Они погибли. Оба. Но, говорят, никто не нашел их тела. Видишь ли, иные думали, что они решили бежать из монастыря, где клялись провести жизнь в служении Богу, и ночью, пробираясь через болота, сгинули в трясине. Другие говорили, что в раскаянии они бросились к реке и утопились. Но истина скрыта в книгах настоятеля. Ты и не знал, что у него имеются хроники со времен основания монастыря? И в них, как я слышал, сказано…

Он понизил голос, озираясь, и послушник с круглыми от ужаса глазами склонился еще ближе к рассказчику.

– …В них сказано, Джон, что огромное чудовище, подобное дьяволу, явилось и унесло их. И зрелище это было так ужасно, что многие из видевших его пали замертво, а иные не опамятовались и до конца своих дней.

Он отстранился, кивнул, приняв вид всеведущего мудреца.

– И с тех самых пор, как говорят люди, здесь видят их призраки – особенно в этом подземелье. Понимаешь? Ведь здесь-то их и застали на месте преступления. Понял?

Мальчишка понял. Никто в монастыре не смог бы отрицать, что мысли об этом грехе приходят им на ум чаше, чем что-либо еще.

– Так пусть это станет для тебя уроком. Мужчина, совершивший смертный грех этого рода, проклят, но монах! Он проклят навеки, как и та шлюха, с которой он сошелся. Никогда не забывай об этом, Джон, не то и тебе явится призрак, чтобы манить за собой. Огромный, высокий призрак с большими загребущими ручищами, чтобы утащить тебя в ад!

Звон колокола прервал его.

– Скорей, парень. Пора вымыть руки перед вечерней.

– Я только…

– Что?

– Разве такое преступление страшнее всех других?

– Может быть, и не всех. Приказ короля арестовать и заточить в Тауэре настоятеля Уолтера – тоже страшное преступление перед Богом. Он покарает виновных.

Лоуренс взглянул на серьезно кивающего юнца. Великие небеса, лучше бы ему умерить тон. Он позволил мальчишке заметить свою обиду, а это небезопасно после того, как арестовали и увели их настоятеля. Настоятель Уолтер всегда был упорным защитником прав и вольностей Бермондси – и чем поплатился? Обвинение в содействии побегу самого ненавистного королю Эдуарду изменника – лорда Мортимера, сумевшего выбраться из лондонского Тауэра и добраться, как говорят, до Франции. И ему нечего сказать или сделать в свою защиту. Когда обвинитель – король, никакие оправдания не помогут.

Так повелось теперь в их королевстве. Никто не защищен от обвинения. Развратный советник, конфидент и, по слухам, любовник короля, сэр Хью ле Диспенсер, забрал всю власть. Король и Диспенсер одержали победу в последней гражданской войне и теперь преследуют всех, выступавших против них. Рыцарям, баннеретам, [8]8
  Баннерет – дворянское звание в Англии, рыцарь, выступающий с отрядом под своим знаменем.


[Закрыть]даже лордам грозит арест и варварская казнь. Даже настоятелям приходится остерегаться.

Настоятель, которого доверенный советник короля счел «ненадежным», схвачен и замешен этим… этим слащавым щеголеватым шутом, Джоном Кузанским, которого во всем монастыре занимает только кухня.

Он не понимает и не желает понимать святой миссии монашества, существующего лишь для того, чтобы спасать души людей мира сего посредством тщательного соблюдения молитв и служб. Новый настоятель им не защита. Он и в настоятели попал потому только, что его брат близок к королевскому советнику Хью ле Диспенсеру.

Брат Лоуренс проводил взглядом юнца, спешащего к умывальне, чтобы умыть руки. Он помнил, каким восторженным и порывистым был сам в его возрасте.

Лицо его застыло. То было давно. Очень, очень давно.

День святого мученика Георгия, [9]9
  Вторник, 23 апреля 1325 года. – Примеч. автора.


[Закрыть]

Бермондсийские болота

Старуха Элен так щурилась от зарядившего с утра косого дождя, что едва разглядела его под грязью и отбросами. Мерзкая погода, да еще так неожиданно. Они издавна привыкни к дождливому лету и осени, но последние два года больше стояло вёдро, и еды летом хватало, и меньше помирало народу. А в это лето, похоже, дома снова затопит. Пришлось ей на всякий случай снова поднимать все добро на крышу. С утра она побывала на рынке, и когда отправлялась к дому – у Темзы в Суррее, – еще светило солнце. На небе ни облачка, а если ветер задувал – так когда это его не было?

А вот на обратном пути вдруг налетел с реки темный дождевой шквал, и ничего не оставалось, как пригнуть голову пониже да поспешать домой, пока совсем не промокла. Теперь уж поздно думать. Холодный ручеек, стекающий по спине, подсказал ей, что подлый дождь уже промочил все насквозь. Теперь, даже если развесить одежду над очагом, к утру все равно будет сырой и тяжелой. День дождит – два мучаешься.

Хибарка ее стояла к востоку от монастыря, и, проходя мимо, она отвернула голову, сдерживая дрожь. Сейчас, в предвечерних сумерках, место казалось недобрым. От одного вида страх пробирал. Она еще в бытность соплячкой вечно куда-нибудь забредала, и родители, чтоб удержать ее дома, рассказали ей историю призрака. С тех пор ей уж не хотелось шляться по округе. Рассказ о высокой призрачной фигуре, заманивающей путников, чтобы их утопить, из поколения в поколение помогал родителям припугнуть неугомонных и непослушных детей.

Но она-то его видела! Серого призрака на болоте. Пусть ей твердят, мол, перебрала эля и испугалась вышедшего на болота монаха, но она-то знает: призрак это был!

Так она понимала, и никто ее не разубедит. Уж точно не какой-то убогий священник. Услышал о ее рассказах про видение на болотах и пришел уговаривать «не дурить».

Элен приостановилась, прищурившись и сердито выпятила губу.

– Дурю, стало быть! – повторила она, словно продолжая спор с кем-то невидимым. Пусть катится к дьяволу. Можно подумать, сам монастырь – оплот чести и добродетели! В последние годы никто уже в это не верил. Вот и настоятеля недавно взяли. Ага, самого Уолтера де Луиза, – за то, что помогал освободить из Тауэра изменника Мортимера.

Элен обходила монастырскую стену, поглядывая искоса на серые взбаламученные воды реки. Если хорошенько присмотреться, на берегу всегда найдется что-нибудь, что разумная женщина может подобрать на продажу.

В мире совсем, почитай, не осталось любви. Так считала Элен, и никто ее не переубедит. Она была женщиной богобоязненной, и ее очень даже беспокоило, что Господь их покинул. Даже Святую Землю отобрал, а это уж яснее ясного показывает, что Он отвернул лик свой от заблудшей паствы своей.

Она заметила что-то в низких кустистых тростниках и приостановилась. Дождь лил стеной, и очень хотелось под крышу, а не в грязи прибрежной вязнуть, разбираясь, нет ли там чего годного на продажу, но бедность пересилила. Ворча себе под нос, она с упреком взглянула на небеса и свернула в ту сторону. Для нищих каждый пустяк чего-то стоит, а беднее ее мало найдется.

Она была еще малявкой, когда слышала, как священник предвещает беду. Незадолго до того крестоносцы потеряли Святую Землю. Она частенько вспоминала его пророчества. Глад, да-да, и война, и мор. Ну, мора на людей, хвала Господу, не случилось, зато мерли овцы и другая скотина, а это тоже большая беда. Потом и голод настал. Господи, спаси! Девять лет тому назад в округе за лето каждый десятый помер от голода. Бывало, как выйдешь на дорогу – непременно увидишь какого-нибудь бедолагу: еле плетется, а потом упадет и помирает в пыли. Сколько было мертвецов. А сколько голодали и уже надеждой расстались!

Ей на минуту вспомнился ее Томас. Его улыбка, его веселые объятия, его любовь…

Зря. Уж почти два года минуло. Она нашла его наутро после праздника поклонения веригам святого Петра, на следующий день после того, как видела призрака на болоте. Вот потому-то и призрак показался: предвещал смерть мужа.

Давешней ночью ей снова почудился тот призрак. Высокая темная фигура на болоте, в плаще с капюшоном.

– Больше уж у меня мужа не возьмешь, – шепнула она про себя.

После его смерти жить стало трудно. Вокруг все больше народу побиралось. Слабые, голодные, хромые и увечные – все стекаются к Лондону, всех тянет в великий город: богатых и бедных, в надежде и в отчаянии. Он вбирает их в себя, а после выплевывает кости, высосав из них жизнь.

«В такую погоду в город не доберешься». – подумала она, глянув на бурную реку. Мост в дождевой пелене, как в густом тумане, хотя до него немногим больше полумили. Напротив, на дальнем берегу реки, – королевский Тауэр, где до побега держали изменника. Без лодки ему бы сюда не перебраться. Не то чтобы Элен его видела. Он еще до ночи переплыл реку и сел в седло. В ту ночь, когда умер муж Элен.

Тауэр даже в таком тусклом свете представал мерцающим белым видением. В молодости – когда о скрюченной старой карге под пятьдесят и помину не было – она частенько засматривалась на крепость, представляя в уме богатых лордов и леди, собиравшихся там. Теперь он наводил страх – темница для лишившихся королевской благосклонности, вроде настоятеля Уолтера де Луиза. Он ведь и сейчас там.

Эта штуковина находилась между ней и Тауэром – торчала из-за кочки у самой воды. Закряхтев от натуги, она шагнула поближе, оскальзываясь и бранясь. Тонкий жидкий ил здесь вместо земли. Раз она чуть не растянулась во весь рост, но все же добралась до кочки, и тогда увидела, что это было. Не бревнышко, а длинная, тонкая, изящная рука, торчащая из песчаного намыва.

Послушник Джон, спотыкаясь, бродил по галерее, хмуро уставившись в книгу, стараясь извлечь смысл из написанных слов.

По каким-то меркам жизнь его была трудна, но послушник был счастлив и охотно остался бы здесь навсегда, чтобы трудиться во славу Божью. Он трудился с неподдельной радостью, с чувством, что пока он остается здесь – все хорошо. Правда, он еще не принял монашеского обета – слишком был молод, – но обязательно примет. Если, конечно, позволит новый настоятель.

Настоятель Джон Кузанский оставался еще неизвестным лицом. Когда послушник вступил в монастырь, настоятелем был Уолтер де Луиз. Лоуренс не раз говорил, что настоятель – из тех редких людей, которые преуспевают в мире, несмотря на их неизменную доброту и великодушие. Удивительный человек. Такому хочется подражать… как и брату Лоуренсу, конечно. По слухам, Лоуренс сам вышел на топкое болото, чтобы помочь пресловутому изменнику и мятежнику Мортимеру бежать из Тауэра. Лоуренс, конечно, никогда не приписывал себе этой заслуги. Он был слишком скромен.

Да, друзья Джона никогда не понимали его желания стать монахом. Им нужны были женщины, деньги, эль или случай приобрести известность и славу. Многие готовы были даром растрачивать жизни в турнирах или битвах, затеянных ради престижа военачальника и добычи, взятой мечом. Зачем все это?

Джон всегда метил выше. Стоило ему только пожелать, он мог бы вступить в орден воинствующих монахов – госпитальеров, но, по совести, он не мог этого сделать. Ведь в таком случае ему пришлось бы жить в миру, а мирская жизнь его ничуть не привлекала. Он еще мальчиком решил отказаться от нее и при первой возможности представился епископу и просил позволения посвятить жизнь служению Богу.

Он ни разу не почувствовал искушения изменить свой выбор. И все же, услышав пронзающий душу вопль, вырвавшийся у Элен, он предчувствовал ужасы, способные потрясти даже его твердую, как сталь, веру.

В Суррее существовал установленный порядок действий в случае обнаружения трупа, а река приносила мертвецов так часто, что процедура эта была известна каждому. Первый нашедший немедленно обращался к четверым ближайшим соседям.

На краю монастырских владений стояло несколько домов, и Элен, прежде чем вызывать коронера, поспешила к ним. Вскоре, расплескивая ногами мутные лужи на потемневшей земле, подоспел брат Лоуренс. Увидев покойницу, он торопливо перекрестился, горестно вздернув брови.

– Воистину это ужасно!

Констебль вилла, [10]10
  Административная единица в средневековой Англии.


[Закрыть]неразговорчивый ветеран уэльских войн, оглянулся на него.

– Хорошенькая была малютка.

Лоуренс кивнул.

– Ты ее знал?

Констебль Хоб глянул вниз и покачал головой:

– Я еще не смотрел на нее. А что, должен знать? В Лондоне частенько убивают, а тела выносит сюда, к нам. Кто ее знает, откуда она.

– Из Лондона, – сказал брат Лоуренс. – Я ее знаю. Джульетта, дочь Генри Капуна.

– Дерьмово! – ругнулся Хоб, поворачивая голову убитой, чтобы рассмотреть лицо. – Ох, срам господень!

– Да уж. Ее отец – служивый баннерет сэра Хью ле Диспенсера, – грустно произнес Лоуренс.

Констебль сжал свой тяжелый посох, оперся на него.

– Опять платить штраф!

Лоуренс не мог с ним не согласиться. Было достаточно неприятно обнаружить труп в пределах вилла, но вдвое хуже – найти убитую дочь богатого и важного лица. А всякий, кто имеет возможность обратиться за поддержкой к милорду Диспенсеру, воистину важное лицо.

Констебль Хоб задумчиво покосился на монаха, и Лоуренс понял его без слов. Кивнул, и они сделали несколько шагов по зыбкой земле, подальше от тела и любопытных ушей.

– Знаешь что-нибудь? – спросил констебль.

– Не знаю… Как она умерла?

– Зарезали.

– И сбросили в воду?

Хоб оглянулся, проверяя, не подслушивают ли их.

– Нет. Мы так обычно говорим, потому что коронер, бывает, накладывает меньшее взыскание, если ясно, что никто из вилла не замешан. Но девушку, судя по ее виду, убили на этом самом месте. У нее в руке кинжал, так что, может, это и самоубийство.

Лоуренс оглянулся назад.

– Не могу поверить. У нее было все, ради чего стоит жить.

– Ты ее знал?

Лоуренс спокойно встретил его взгляд. Он хорошо знал Хоба. Он тихо ответил:

– Я видел, как она выхолила замуж. Был свидетелем. Это был брак по любви. Потому-то о нем и не объявили: боялись гнева ее отца и его мести.

– Тайный брак?

– Они принести обеты передо мной и двумя свидетелями. Все законно.

Хоб надул щеки.

– Это будет…

Он недоговорил, потому что кто-то, стоявший ближе к реке, хрипло заорал.

– Тут еще одно тело!

Назавтра после дня святого мученика Георгия. [11]11
  Среда, 24 апреля 1325 года. – Примеч. автора.


[Закрыть]

Дворец епископа Стэплдона, Темпл

Что-то перевернулось в животе у сэра Болдуина при виде лондонского жилища епископа. Не из-за самого дворца, а потому, что с юго-востока, подобно гиганту за плечом обычного человека, возвышаюсь главное здание его ордена в Англии. Ему хотелось преклонить колена, помолиться за души товарищей, живших здесь когда-то. Хорошо, что дождь все лил, не давая поднять голову, и потому он лишь мельком видел Темпл.

– Большущий! – заметил, глядя перед собой, Саймон.

– Не маленький, – согласился сэр Болдуин и только тогда понял, что его спутник разглядывает дворец епископа Стэплдона.

Подойдя к главным воротам, Саймон назвал их имена привратнику и спросил о епископе. Тот, заметив, что Болдуин не отрывает глаз от здания у реки, пояснил:

– Владения прежних тамплиеров. – И, сплюнув, добавил: – Прокляни Господь злобных ублюдков.

Саймон, знавший историю Болдуина, поспешно отвел его в сторону. На скулах у рыцаря перекатывались желваки, и вид у него был такой, будто он только что раскусил сливу-дичок.

– Он ничего не знает, – сказал Саймон.

– Да…

По одному короткому словцу ясно было, что для сэра Болдуина это плохое утешение. При виде орденских владений он снова вспомнил о безвинной гибели друзей. Болдуин не сомневался, что многие и здесь, и во Франции понимали лживость чудовищных обвинений, выдвинутых против тамплиеров, но это плохо помогало, когда он сталкивался с презрением невежд. Он сразу возненавидел привратника и не раздумывая снес бы ему голову мечом.

– Ну же, Болдуин!

– Да, со мной все в порядке. Он просто болван. Понятия не имеет, о чем говорит.

– Конечно, – успокоил его Саймон.

Он никогда бы не признался, как трудно ему верить в постоянные заверения Болдуина о невиновности ордена. Саймон полагал, что дыма без огня не бывает.

Главный зал епископского дворца являл собой впечатляющее зрелище. Стены украшены изображениями святых, а в углу – рядок книжных полок. На них стояли книги в роскошных переплетах, а напротив, у другой стены, красовались на полках лучшие тарелки епископа. В лучах света из огромного окна в южной стене блестело серебро и олово, плясали растревоженные их шагами пылинки. В зал их проводил угодливый клирик.

Епископ Стэплдон, Уолтер Второй Эксетерский, сидел на крытом кожей стуле в дальнем, самом светлом конце помещения. Он читал пергамент, то и дело поднося к носу очки, и, когда поднял голову, вид у него был недовольный, будто он только что узнал дурную новость.

Пока он вставал и с улыбкой приветствовал их, Болдуин вспоминал, когда в последний раз видел епископа по-настоящему счастливым. Давненько – пожалуй, до того, как король назначил его государственным казначеем. Сколько всякого случилось с тех пор, в том числе и вторжение этих кошмарных Диспенсеров.

Никто не был застрахован от безудержной алчности сэра Хью ле Диспенсера. Рассказывали, он признался однажды, что ничто его не заботит, кроме богатства. Богатства он добился. С тех пор, как он начал хватать и присваивать, он успел стать богаче всех в королевстве, за исключением разве что короля. В это жестокое время даже вдов воинов, погибших за короля, лишали земель и средств. Одну женщину, мадам Баррет, преследовали с такой необъяснимой безжалостностью, что та лишилась рассудка – и все ради того, чтобы Диспенсер мог заполучить ее имущество. Стэплдон, обладавший в свое время умеренным влиянием, теперь, конечно, мог воочию убедиться, сколь малого он достиг.

– Сэр Болдуин, рад снова видеть тебя. И тебя, бейлиф. Надеюсь, вы не слишком измучились в пути?

– Скорее, отдохнули, – коротко отозвался Болдуин.

Ему здесь не нравилось. Он знал, что стоит взглянуть в широкое окно, и он снова увидит владения ордена – вечное напоминание о чудовищной несправедливости. Он как будто снова услышал крики сгоравших заживо на кострах тамплиеров.

– Хотел бы я сказать это о себе, – вздохнул епископ.

– Ты куда-то ездил, милорд? – удивился Саймон.

– Нет, читал известия, – объяснил Стэплдон и, снова взглянув на письмо, покачал головой и отложил его на стол. – Мы все еще под угрозой войны с Францией… Королева отправилась в Париж для переговоров с братом, но как знать, добьется ли она успеха.

– И потому ты вызвал меня как члена парламента в Лондон, – вставил Болдуин.

– Да, – епископ негромко хмыкнул и взглянул за окно. – Тебе известна судьба этого здания?

Саймон поспешно вмешался:

– Привратник сказал нам, оно принадлежало тамплиерам.

– Верно, принадлежало. А потом было передано госпитальерам, – согласился епископ, опустив взгляд. – А теперь король целиком отдал его Хью ле Диспенсеру. Думается, тот доволен.

Болдуину не пришлось особенно вслушиваться, чтобы различить горечь в голосе епископа. Он надеялся, что горечь эта относится к расхищению имущества религиозных орденов, а не вызвана обидой епископа на то, что его обделили.

– Фортуна благосклонна к Диспенсеру, – заметил он.

Стэплдон взглянул на него.

– Возможно. Однако сейчас он просит о помощи. Вчера нашли мертвой дочь одного из его людей. На болотах между Розари и монастырем Бермондси.

– Коронера уведомили?

– Коронер, полагаю, сегодня будет здесь.

– Тогда я вряд ли могу помочь.

– Я пригласил вас сюда как члена парламента, сэр Болдуин, однако я был бы благодарен вам, если бы вы оказали помощь в расследовании этого дела. Милорд Диспенсер потребовал расследования, и я бы просил вас как непредвзятого свидетеля отправиться туда и попытаться что-нибудь узнать.

Генри Капун швырнул в стену рог с вином. От удара он раскололся, засыпав комнату осколками зеленой керамики. Двое слуг втянули головы в плечи, готовясь принять на себя долю невыносимого гнева, но ярость схлынула так же быстро, как прорвалась, и к нему возвратилось чувство ужасной пустоты.

Его маленькая принцесса! Он помнил ее рождение. Тогда он, понятно, хотел парня. Какой мужчина не хочет? Он был рыцарь, баннерет, человек с положением, и в его мире мальчик стоил дороже. Из мальчика можно сделать воина; отец может рассчитывать на награду за то, что вырастил в доме хорошего воина. Мальчик поможет завоевать новых союзников, добиться богатства, если удача будет на его стороне, и всегда будет радостью для старого отца. А что дочь? Только обуза в хозяйстве.

Он пришел посмотреть на нее, едва повитухи разрешили ему входить к жене. Господи, как ясно помнится то время! Он был немного пьян. Нет, по правде сказать, сильно пьян. Он не собирался этого делать, но когда ему показали младенца и сказали, что это дочь, он заорал от ярости. Вспыльчив был он тогда, в молодости.

– Тише, милорд, – прикрикнула повитуха, отнимая у него дочь, словно опасаясь, как бы он не убил ребенка.

– Не командуй тут, сука! Я хотел мальчишку, а ты суешь мне это!

– Дитя дает Бог!

– Ах Бог?

– Да, и Он послал тебе эту малышку, быть может, чтобы открыть тебе глаза на твои заблуждения и подарить более счастливую жизнь.

– Ты еще меня поучаешь, сплетница! Обойдусь!

Он плюнул и вылетел из комнаты. Но в памяти у него осталось лицо жены. Она была очень расстроена. Да, и потом, в ту же ночь, пока он наливался вином в зале, он слышал ее плач. Этот звук пронзил ему сердце. Он ведь любил ее – с тех самых пор, как увидел рядом со своим лучшим другом.

Просто диво, как скоро он полюбил ребенка. Улыбка дочери проникала в душу. Когда она смотрела на него и бормотала что-то, он просто парил в небесах. Потом она стала учиться говорить, и каждая ее попытка вызывала в нем радостный смех. Каждая забавная ошибка приводила его в восторг.

И еще она была для него вечным напоминанием о том, как жестоко он обошелся с женой. Не будь он так резок с ней в ту ночь, она не постаралась бы понести так скоро после рождения Джульетты, и тогда, может быть… Ну, что толку, мертвую не вернешь. Она умерла в следующих родах. «Чрево еще не окрепло после Джульетты», – сказала повитуха, ядовитая баба… Говорила так, будто корила его. Его! Уж кто-кто, а он никогда нарочно не обижал жену.

Но Джульетта росла слишком быстро. Один миг – и она уже женщина. Женщина, и с женскими мечтами. И она совершила преступление, которого не могла исправить и о котором не жалела, а он не мог простить.

Она полюбила.

– О, Господи Иисусе! – вскрикнул он и закрыл лицо ладонями.

Саймон со своим другом не раз участвовал в расследованиях. В родных местах знали, как ловко они умеют отыскать преступника.

А вот здесь он чувствовал себя совсем не на месте.

Выйдя из епископского дворца, они направились по тропе к Темзе, где Болдуин, окинув реку взглядом, вложил в рот два пальца и испустил пронзительный свист.

– Во имя Господа! – возмутился Саймон, зажав уши.

– А иначе их не дозовешься. Ленивые черти, – пробормотал Болдуин, не слишком заботясь, слушают ли его.

Но, говоря, он махал рукой, и вскоре Саймон увидел, как одна гребная лодка отделилась от других, скопившихся ниже по течению, и пошла к ним.

– Вам за реку, господа?

– Нам нужно в Бермондси, в Суррей, – объявил Болдуин, схватив лодчонку за нос.

– Так далеко? А вы представляете, сколько мне потом грести обратно вверх по течению?

Болдуин умиротворяюще улыбнулся лодочнику.

– Нет. Вот ты нам и расскажи, пока везешь.

Известие о смерти Джульетты поразило горем весь дом. Слуги беззвучно, торопливо справляли обычную работу, не смея открыть рот, напуганные отчаянием господина.

В комнате, которую обычно занимала Джульетта, сидела, уставившись на ее недоконченное шитье, служанка Ависа.

– Ависа? Кровь господня, перестань ныть!

Подняв голову, она увидела в дверях брата Джульетты, Тимоти.

– Мастер, разве ты не знаешь?..

– Что она умерла? Знаю. И что, думаешь, стану лицемерить? Не жди. Она нам только помехой была. Опозорила семью. Лучше ей умереть, чем и дальше нам вредить.

– Ох, мастер! Она была такая…

– Ее нашли рядом с мужчиной! Она предала нас. Нас! Свою плоть и кровь! Нет ее – и хорошо. Ну-ка, утри глаза. И так все домашние служанки похожи на плакальщиц в похоронной процессии. Принеси мне вина. Я буду в зале.

Саймон терпеть не мог лодок. С самого детства. От качки у него всегда, и в спокойном и в бурном море, бунтовал желудок. Ну, хорошо хоть эта почти не качается. И, словно из сочувствия к нему, дождик перестал. Да, пожалуй, он мог бы назвать путешествие приятным, если бы не постоянная ругань лодочника, осыпавшего бранью все, что попадалось ему на глаза.

С первого взгляда признав в них приезжих, лодочник взялся просвещать их.

– Видите там, направо, – это пристань Святого Павла. Пристань Святого Павла, говорю. Вон он, собор Святого Павла. Видите купол? Большущий, да? А вон та речушка называется Уолбрук, вот оно как. А вот большой мост. Ручаюсь, вы такого нигде не видали. Здоровенный до усрачки, так? Прямо как… А вот там, за пустырем, он самый. Тауэр.

При этих словах он понизил голос, словно само слово «Тауэр» могло навлечь беду.

Саймон с любопытством разглядывал крепость. Окружена прочными стенами, а за ними поднимается Белая башня.

– Выглядит неприступным.

– Да, – кивнул Болдуин, – и более надежную тюрьму трудно сыскать.

Лодочник протяжно откашлялся и сплюнул через борт.

– Может и трудно. Хорошо бы никто и не сыскал. Мало, что ли, тех несчастных ублюдков, что там подыхают.

– Однако один сумел бежать, – заметил Болдуин.

– Он-то? Да. Повезло, должно быть, – проворчал лодочник, с беспокойством покосившись на него.

– Рассказывают, что Мортимер на лодке перебрался на дальний берег? – продолжал Болдуин.

– Так говорят.

Саймон заметил, куда смотрит его друг.

– Что там, Болдуин?

– Этот дворец – его недавно выстроили?

Лодочник глянул через плечо.

– Этот-то? Вы что ж, не слыхали? Называется – Розари. Построен по приказу самого короля. Небось, хотелось ему каждое утро спросонья любоваться на свой милый Тауэр.

– И затруднить беглецу из Тауэра путь к берегу, – сказал Болдуин.

– Насчет этого не знаю. Вот мы и на месте.

Болдуин достал из кошелька и отдал лодочнику монету и в задумчивости выбрался на берег.

– В чем дело? – спросил его Саймон, видя, что Болдуин не отрывает глаз от усердно гребущего вверх по реке перевозчика.

– Ничего. Подумалось просто, как же все здесь должны бояться этого места.

Лоуренс тотчас увидел, как они вышли на болота, направляясь к трупам.

– Это кто?

– Бог знает, а я нет, – пробормотал Хоб.

Первый, как заметил Лоуренс, был помоложе. Одет в зеленую рубаху и поношенные серые штаны, а поверх кожаный камзол, темноволосый. Привычен к трудным дорогам, если судить по обветренному лицу и потертым сапогам. Второй много старше, в красном камзоле, видавшем лучшие дни. Седеющие волосы, седина в бороде, и, даже издали видно – на редкость пронзительный взгляд, резкие черты лица, а сбоку шрам через всю щеку. Лоуренс видел, как он, подходя, стреляет глазами по сторонам. Это не туповатый вояка, привыкший полагаться только на силу оружия. У этого, как видно, и мозги имеются.

– Вельможи, – бросил Хоб.

Лоуренс усмехнулся про себя, подметив сдержанность в голосе констебля. Видно, что-то в наружности прибывшего побуждало его к осторожности.

– Я – сэр Болдуин де Фернсхилл, а мой спутник – Саймон Патток, бейлиф. Милорд епископ Стэплдон прислал нас оказать всевозможную помощь в разбирательстве с мертвым.

– С кем именно? – уточнил Хоб.

Вопрос явно удивил прибывших.

– Сколько же вы нашли трупов? – спросил Саймон.

– Одну девушку и одного мужчину.

– Девушка – дочь человека по имени Капон?

– Да, Джульетта. Парень – ее дружок. Здесь его знали как Пилигрима.

– За что его так прозвали? Он совершал паломничества?

– Он был очень благочестив, – серьезно заверил Лоуренс. – Побывал в Кентербери и не раз ездил к Богородице…

– Прошу прощения, брат, но у меня мало времени. Ты хорошо его знал?

Лоуренс поджал губы. Нечасто речь духовного лица обрывают так резко.

– Достаточно хорошо. Я бы назвал себя его другом.

– Но ведь ты монах. Заперт в четырех стенах, не так ли? Я думал, у монахов клюнийского ордена разговоры не поощряются. Разве не правда, что клюнийцам не положено говорить?

– Не желательно. Мы пытаемся открыть себе дорогу на небеса молитвами и богоугодным поведением. Мы знаем, что для совершенства мира необходимы покой и тишина, и стараемся по возможности не нарушать мировой гармонии.

– Однако ты здесь? – заметил Саймон.

Лоуренс ответил на его взгляд с мягкой укоризной.

– Друг, даже монастырю надобны люди, которые сообщали бы о нуждах братии. Я келарь. Если бы я не имел возможности ходить по округе и закупать все, потребное для монастыря, он скоро распался бы.