Текст книги "Обитель теней"

Автор книги: убийцы Средневековые

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Значит, ты знал Пилигрима… А его настоящее имя? – спросил Болдуин.

– Звали его Уильям де Монте Акуто, как и его отца. Чтобы их не путать, и придумали прозвище.

– Как вы с ним познакомились? – спросил Саймон.

Этот человек вряд ли нравился ему. Тон превосходства обычен для священников и монахов, и все же Саймона он злил.

– Их семья когда-то была богата. Тогда они снабжали нас зерном.

– Как любезно, – суховато произнес Болдуин. – А не скажешь ли нам, где живет этот Уильям?

– Разумеется, – согласился Лоуренс и объяснил дорогу.

Найти ее было несложно: как видно. Уильям владел маленьким поместьем чуть южнее Саутуорка.

– Ты, стало быть, хорошо его знал, – сказал Саймон. – Кто же его так невзлюбил, что пошел на убийство?

Лоуренс отвел взгляд, пальцы его правой руки заплясали по рукаву левой.

Болдуин кивнул:

– Таких было много?

– Ты понимаешь наш язык?

– Достаточно хорошо. Итак, он был из тех, кто может восстановить против себя многих?

Лоуренс тихонько вздохнул.

– В общем, нет. Только вот у его семьи, боюсь, вражда с ее семьей…

– Замечательно!

Заслышав новый голос, Лоуренс и Болдуин вздрогнули и повернулись на пятках, чтобы взглянуть на человека, остановившегося позади них.

Рядом с двумя слугами, державшими под уздцы лошадей, стоял рыцарь. Он был на добрых три дюйма выше Болдуина – стало быть, примерно дюймом выше шести футов. Внимательные карие глаза сверху донизу осмотрели Болдуина, остановившись на шраме.

– Коронер, – почтительно поклонился Лоуренс.

Болдуин изучал его без особого энтузиазма. Коронер принадлежат к числу тех щеголеватых рыцарей, для которых наряды важнее чести. Из этих новых, которые ищут положения и доходов, и вовсе не готовы отдать жизнь служению. Наемник.

На нем были двуцветные обтягивающие штаны, – красные с синим, и красный камзол, отороченный мехом. Тонкая золотая вышивка на груди вспыхивала в проблесках солнечных лучей. На голове – новомодная шляпа, просто посмешище, на взгляд Болдуина. На ней закреплен шарф, такой длинный, что его пришлось обернуть вокруг головы и отбросить конец за спину. «Типичный образчик современного воина, – подумал Болдуин. – Хорош при дворе, а в дело не годится».

– Я – сэр Жан де Фувиль, местный коронер.

– Рад познакомиться, – вежливо солгал Болдуин.

Насколько ему было известно, первоначально пост коронера ввели, чтобы противопоставить бесчинствам всесильных шерифов, однако в последнее время сами коронеры стали символом продажности, и Болдуин не чувствовал к ним никакого почтения – особенно к этому. Он чуял в нем придворного интригана.

– Так где же тела? – поторопил коронер.

Хоб с Лоуренсом первыми прошли к месту преступления, Болдуин с Саймоном чуть отстали.

– Не по сердцу тебе этот монах, – ухмыльнулся Саймон.

– Это так заметно? Да, боюсь, что так. В наши дни ордены обходились таким пропитанием, чтобы только поддерживать готовность к бою. Мы мало ели, мало пили и постоянно упражнялись с оружием. Эти клюнийцы слишком много едят. – Он ехидно добавил: – Потому-то ему и приходится постоянно выпрашивать у кого-то провизию.

– А что это он сказал, будто ты знаешь его язык?

– Монахам клюнийского устава положено держать язык за зубами при любых обстоятельствах. Я как-то слышал рассказ про монаха, который видел, как вор уводит лошадь настоятеля, и не поднял тревоги. Вот они со временем и разработали особый язык – пальцев и знаков.

Они догнали троих, ушедших вперед. Коронер внимательно рассматривал тело девушки.

– Это Капун?

Хоб с готовностью подтвердил:

– Да, сэр, Джульетта Капун.

– Вот как? – проронил коронер, обводя взглядом окрестности. – И что она здесь делала?

Саймон понимал, что он имеет в виду. Вокруг, куда не глянь, были низкие, поросшие тростником кочки, между которыми темнели лужицы стоячей воды. И так – вдоль всего берега, а выше болотистая почва говорила о множестве ручейков, стекающих к морю.

– Это Розари? – показал за реку Саймон.

К северо-западу от них стоял новый дворец, который Болдуин с Саймоном видели с реки. Из переплетения лесов, сооруженных из лиственничного дерева, поднимались тяжелые стены. За мостками и веревками с трудом угадывался план строения. Законченный дворец должен был напоминать особняк, окруженный рвом и способный выстоять перед нападением и в тоже время связанный коротким участком реки с лондонским Тауэром. Нетрудно было понять, зачем понадобилось королю новое жилище.

– Он самый, – кивнул Хоб. – И строительством распоряжается мастер Капун. Он часто здесь бывает, и дочь часто приезжала с ним.

– А мужчина? – спросил Болдуин.

– Пилигрим? Его отец – Уильям Монте Акуто, купец. Был богат – теперь обеднел.

– Потерял свои сокровища? Каким образом? – удивился Болдуин.

– Откуда мне знать. Я всего лишь констебль.

Коронер минуту с вызывающим пренебрежением разглядывал Болдуина, после чего вновь обратился к констеблю:

– Ее зарезали?

– У нее в руке клинок, – заметил Болдуин.

– Страшная рана, – обронил коронер. – Должно быть, самоубийство. Обычное дело с молодыми женщинами.

Болдуин послал ему долгий задумчивый взгляд.

– Ты так полагаешь, коронер? Не странно ли в таком случае, что она все еще сжимает оружие? Мой опыт говорит, что самоубийцы обычно роняют его. Мускулы расслабляются…

– Да, вы, конечно, разбираетесь в таких делах, – покровительственно заметил коронер.

Саймон отвел взгляд, но еще до того успел заметить ее залитую кровью одежду. Она лежала на спине – невысокая женщина, достаточно миловидная, темноволосая, с приятным округлым лицом. Левая нога подогнулась под тело, словно она упала навзничь, поскользнувшись. На теле была всего одна колотая рана, сбоку под левой грудью, почти на боку. Длинный кинжал, если был точно нацелен, должен был пронзить легкие и сердце. Кинжал у нее в руке был не меньше восьми дюймов в длину.

Неподходящее оружие для женщины. Конечно, каждый носит при себе какой-нибудь нож, но женщины, как правило, выбирали гораздо более короткий клинок. Этот, на глаз Саймона, казался, скорее, мужским оружием.

Коронер продолжал:

– Итак, либо она повинна в самоубийстве, либо здесь был кто-то еще, и он, убегая, любезно оставил свой кинжал на месте преступления. Не очень-то правдоподобно.

Саймон заметил, как Болдуин пробует ударить себя кулаком в бок, проверяя версию самоубийства. Перехватив испытующий взгляд Саймона, рыцарь пожал плечами и покачал головой:

– Кто бы стал кончать с собой столь сложным ударом?

Хоб явно спешил провести их ко второму телу.

– Пройдите сюда, вдоль реки, только лужи обходите. В иных может засосать человека.

Коронер осторожно двинулся вслед за Хобом, а Болдуин склонился над телом девушки. Внимательно осмотрел ее лицо и одежду, затем вынул из пальцев кинжал.

– Хороший клинок… немного зазубренный, но хороший, и еще может служить. И пахнет, – добавил он, кривя губы, – будто им частенько потрошили рыбу.

– Не женское оружие.

– Верно, – согласился Болдуин, выпрямляясь и выпячивая подбородок.

– Идем, поймаем того маленького келаря.

Догнать его удалось без труда. Лоуренс был не из проворных ходоков.

– Далеко тот мужчина? – спросил Болдуин у Лоуренса, вместе с ним осторожно пробираясь по топкой земле.

– Лежит всего в десяти ярдах от нее.

– Констебль говорит, что знал эту женщину?

– Да, – подтвердил Лоуренс и замолк.

Его мучили угрызения совести, однако он пока держал язык за зубами. С Хобом – одно дело, а вот по доброй воле снабжать сведениями незнакомого рыцаря, каким бы благородным тот ни выглядел, ему не хотелось.

Болдуин уловил его колебания.

– Скажи, ты давно в этом монастыре?

– Много лет. Я поступил в него послушником двадцать четыре года назад, – с улыбкой отозвался Лоуренс.

– Многое переменилось за эти годы.

– И не все к лучшему, – согласился монах.

– По крайней мере, обители ничего не грозит.

– По большей части… хотя в этом году нас лишили настоятеля – по ужасной, поразительной случайности.

– Лишили?

– Уолтер де Луиз – один из добрейших, благороднейших людей на Господней земле, и его-то схватили люди короля. Он томится там, – добавил Лоуренс, кивнув на башни Тауэра за рекой.

– И у вас теперь новый начальник? – осторожно осведомился Болдуин, не желая спрашивать, принимают ли его как настоятеля.

Лоуренс заметил и оценил его деликатность.

– Да. Джон Кузанский. Он, как говорят, больше по нраву королю. Несчастного настоятеля Уолтера обвинили в содействии побегу изменника Мортимера из Тауэра, и за то он остается в заточении.

– Политика – ужасная вещь, – с горечью произнес Болдуин. Мысленно он вновь увидел костры, на которых сожгли великого магистра его ордена и казначея.

Лоуренс украдкой покосился на рыцаря, но не увидел в его глазах ничего, внушающего угрозу. В те дни убийств и казней по произволу гнусного короля, требовавшего абсолютной верности как причитающейся ему по праву и грабившего всех и каждого в пользу своего развратного любовника Хью ле Диспенсера, люди научились благоразумно придерживать язык.

Лоуренс отвел взгляд от рыцаря, только когда они подошли к телу. Тогда он опустил взгляд на мертвого Пилигрима, лежащего в естественной ложбине.

Саймон нагнулся над краем впадины и заглянул в нее. Грустно было видеть конец столь молодой жизни, а убитому явно не исполнилось и двадцати. Волосы с золотистым отливом, отпущенные по последней моде, раскинулись вокруг головы, подобно лучам солнца. Он будто спал, скрестив руки на груди, и Саймон готов был поверить, что лежащий сейчас вздохнет и поднимется.

Вокруг тела скопилась черная маслянистая вода, темная жижа пропитала его одежду. Саймон видел, как Болдуин протянул руку, чтобы пощупать ткань, а потом понюхал свои пальцы. Кровь вытекла из двух ран, расположенных довольно высоко. Обе могли поразить сердце.

– Ну, вот все и ясно, – заявил коронер после минутного раздумья. – Конечно, мужчина добивался девушки, она ему отказала, а он настаивал. Защищаясь, она заколола его и пустилась бежать. Потрясенная совершенным убийством, бедняжка лишила жизни и себя.

Болдуин, медленно обернувшись, наградил его пристальным взглядом.

– Ты и впрямь полагаешь, видя этого человека, сильного, высокого, во всех отношениях превосходящего девушку, что она могла успеть обнажить клинок и ударить его два раза так быстро, что он не успел защититься? И что дальше: она так раскаивалась в убийстве, совершенном при самозащите, что вернулась к мертвому и приготовила тело, словно для похорон?

– Я предполагаю, что кто-то другой проходил мимо, нашел тело и уложил его таким образом, – надменно пояснил коронер. – Возможно, монах из обители.

– Твоя самоуверенность говорит в полный голос.

– Сэр рыцарь, ты, кажется, не сознаешь, с кем разговариваешь. Я здесь – королевский коронер. У меня большой опыт в подобных делах.

– И сколько же убийств на твоем счету?

Коронер снова скользнул взглядом по телу.

– Достаточно.

– Я не сомневаюсь, что ты часто сталкивался с различными преступлениями, но мы с моим другом Саймоном последние десять лет занимаемся убийствами. Я не оспариваю твоей опытности, но хочу предостеречь: не отвергай слишком поспешно все прочие версии относительно этой злосчастной пары.

Говоря это, Болдуин медленно двигался по кругу, осматривая землю. Осмотр пока мало что давал. Повсюду виднелось множество следов. Мягкая упругая трава сохранила мало понятных свидетельств, и все же в одном месте он остановился и присел на корточки.

На прямой, соединяющей тела и реку, земля была процарапана слабой двойной бороздой. Там, где трава росла реже, видны были канавки на земле. Болдуин прошел по следу, который вскоре привел его к маленькой, сравнительно сухой площадке. Здесь он нашел новые следы. На площадке побывали две или три пары ног, и еще кое-что он заметил: рядок глубоких ямок. Примерно дюйм на полтора в поперечнике, странные вмятины в почве. Он не мог найти им объяснения, но мысленно сделал заметку в памяти. Ясно было одно: эта площадка – самое высокое место на окрестном болоте.

Вернувшись к остальным, Болдуин окинул взглядом округу.

– Думаю, его убили там, а сюда притащили – в одиночку или вдвоем. Немного раньше или позже здесь же убили женщину. Вполне очевидно, что она не покончила с собой.

– Вполне уверены, надо полагать? – усмехнулся коронер.

– Совершенно уверен. Там, рядом с другими следами, – следы этого человека и полосы, которые оставили его сапоги, когда тело волоком тащили сюда.

– Ну что ж, забавная история. Мне не терпится услышать, что скажет о ней завтра суд, – улыбнулся коронер. – А пока я хотел бы понять, зачем было тащить мужчину сюда, когда можно было там же скинуть труп в Темзу?

Болдуин искоса глянул на него.

– И только-то? А мне хотелось бы знать, зачем тот, кто ненавидел его достаточно сильно, чтобы убить, потом тратил время, чтобы позаботиться о теле.

Лоуренс видел, как коронер, презрительно отмахнувшись от последнего вопроса, зашагал прочь, на ходу отдавая распоряжения об охране тел. Келарь глубоко вздохнул. Высказаться напрямик он не мог. Такой поступок был бы слишком чужд его натуре. Однако он чувствовал, что двое незнакомцев настойчивее обычного стремятся выяснить истину. Уж конечно настойчивее, чем проклятый коронер. Ему хотелось рассказать им о венчании. Эти люди, по крайней мере, сумеют распорядиться знанием.

Он терзался сомнениями. Промолчи он – и глупец коронер вполне способен выбрать в подозреваемые первого, кто попадется под руку, – его самого. А обстоятельства таковы, что оправдаться он никак не сумеет. Для бедных не существует справедливости.

– Брат Лоуренс, – окликнул его Болдуин, – послушай, ты, кажется, хотел что-то сказать, когда объявился этот дурень? Что, у этого Пилигрима было много врагов из числа родных девушки?

– Ну, Пилигрим был еще молод, и кто знает, где он мог нашалить. Видно, кто-то где-то затаил на него обиду. Но только не на Джульетту. Это была добрая, милая душа. Я всегда думал, что она станет прекрасной матерью, только не с…

– Не с кем? – подстегнул его Болдуин.

– Мне пришлось дать обет молчания, прежде чем сделать это, – жалобно проговорил Лоуренс.

– Сделать что? Обвенчать их? – проницательно догадался Болдуин, и Лоуренсу ничего не оставалось, как отвести взгляд.

Все же он вздохнул с облегчением. Тайна вышла на свет.

Тимоти Капун навсегда остался малорослым. У него было сложение человека, недоедавшего в детстве – вечное напоминание о голоде, случившемся восемь лет назад. Заразная болезнь оставила круглые шрамы на его лице, так что в целом его наружность была не из самых располагающих.

Войдя в большой зал и увидев отца, греющегося у огня, призванного спасти от сырости не по сезону холодного лета, он угрюмо протопал по плиткам пола и остановился рядом со скамьей, на которой сидел Генри Капун.

– Тебе что надо?

– Отец, я хотел только выразить сочувствие. Мы оба любили ее.

Генри поднял взгляд на сына. Лицо его скривилось, однако он совладал с болью и произнес без всякого выражения.

– Это ты сделал?

– Что, отец?

– Ты знаешь, что! Ты убил свою сестру? Потому что, даже если мне придется за это доживать век в темнице и отправиться оттуда прямо в ад, клянусь, если ты убил мою малышку Джульетту, я добьюсь, чтобы тебя вздернули.

– Отец, не думаешь ли ты, что я мог обидеть сестру? Я тоже ее любил.

Генри сплюнул.

– Тебе не дано понимать, что значит это слово!

Немного спустя Болдуин с Саймоном, сидя в грязной шумной таверне у южного конца моста, обсуждали признание монаха.

– Мне не нравится этот коронер, – согласился Болдуин. – Слишком уверен в себе. Такая уверенность опасна для правосудия. Ему следует слушать и взвешивать улики, а не принимать с ходу одно-единственное решение.

– Ты и с монахом был не слишком любезен.

– Верно, – признался Болдуин и, подумав, ворчливо добавил: – Монах принадлежит к ордену, отличающемуся не меньшей самоуверенностью, чем тот коронер. Клюнийцы так уверены в своем месте в мире и на небесах, что в броне их самоуверенности вряд ли найдется брешь, куда могла бы проникнуть капля сомнения. Я не доверяю людям, не сомневающимся в себе. Для меня сомнения – главный элемент расследования. Сомневаешься в словах каждого свидетеля – сомневаешься потому, что не уверен в собственном понимании. Чтобы добиться правды, необходимо сомневаться во всем.

– Ты не доверяешь ему потому только, что он монах?

– Угу, – кивнул Болдуин. – Боюсь, что так. Однако же он был нам полезен.

– Да, мы узнали, что она была замужем. Только за кем? За тем парнишкой?

Болдуин крякнул. Позволив себе проговориться о главном, монах замкнулся и твердил только, что связан клятвой хранить тайну. Ни на один вопрос не ответил.

– Все равно придется ждать завтрашнего дознания, чтобы услышать показания свидетелей.

– Мне не терпится услышать рассказ первого, нашедшего тело, – кивнул Болдуин. – Два тела… Очень странно они расположены. Мужчину, Пилигрима, затащили в укромное место, а потом постарались, чтобы мертвец выглядел хорошо.

– Как если бы его убил, а потом обрядил для погребения монах? – предположил Саймон.

– Возможно. Но с чего бы монаху его убивать?

– Девушка была привлекательна. Не мог ли монах возжелать ее, убить мужчину из ревности, а потом убить и ее?

– Возможно. Однако брат Лоуренс уверен, что семья девушки питала ненависть к Пилигриму. Они должны были счесть, что такой брак недостоин их малютки. Может, они решили наказать обоих?

– Хотелось бы мне с ними поговорить.

Болдуин покосился на друга.

– Они и просили епископа Уолтера расследовать убийство.

– Не первый раз убийца громче всех требует правосудия. И даже если они ни при чем, все же могли бы рассказать что-нибудь полезное о жизни девушки. Неизвестно, что может пригодиться.

– Верно, – сказал Болдуин и допил эль. – Все же меньше всего я склонен подозревать ее родных.

– Почему?

– Потому что если уж заботиться об одном из убитых, конечно, отец позаботился бы о теле дочери, а не о негодяе, который обесчестил ее – пусть даже в браке.

Они легко нашли дом Капуна. Лондон – огромный город, но даже в нем не так уж много людей столь богатых и могущественных, как Капун. Саймон никогда о нем не слыхал, и Болдуин, насколько он мог судить, тоже, однако они скоро поняли, что в Лондоне это имя известно всем и каждому, а при виде его жилища смутился и Саймон. Ему не привыкать было к дворцам, случалось и самому допрашивать знатных господ – но тут было другое. Совсем не то, что дома, в Девоне. Стоя на улице, называвшейся здесь Стрэнд, неподалеку от дворца самого епископа, Саймон проникся ощущением собственного ничтожества. Окажись он один, тут же и повернул бы назад, но, по счастью, Болдуина, как видно, меньше смущала необходимость подвергнуть допросу такую персону. Рыцарь резко постучал колотушкой и потребовал у привратника провести их к баннерету.

Генри Капун выглядел так, будто слишком долго и слишком много пил. На отечном лице горел нездоровый румянец. У него было круглое лицо, толстая, жирная шея и бочкообразное брюхо, нависавшее над поясом. Саймон подумал про себя, что этот человек не привык скрывать чувства и выставляет душу всем напоказ. Вялый, слабовольный тип, легко сдающийся от малейших невзгод.

Ему быстро пришлось отказаться от первоначального мнения.

– Кто вы такие?

Пока Болдуин представлял себя и спутника, Капун, как отметил Саймон, пристально изучал их обоих. Потом он резко кивнул в сторону Саймона.

– Бейлиф из Дартмута? Аббата Шампо знал?

Саймон кивнул.

– Уже лет восемь, как я на него работаю.

– И я его знавал. Добрый человек и торгуется как дьявол. Да, я его знавал. О нем будут жалеть. – Он снова повернулся к Болдуину. – Но не так, как жалеют в этом доме о моей дочери. Надеюсь, епископ Стэплдон велел вам найти убийцу?

– Велел.

– И?..

– Мы только что вернулись с места, где она умерла. Дознание состоится завтра – вам сказали?

– Да. Коронер был так любезен, что послал человека предупредить, когда я могу услышать о ее… ее смерти.

На последних словах его голос дрогнул и плечи поникли, словно под непосильной ношей. Но он тут же встряхнулся и обратил на Болдуина суровый взгляд.

– Мне нужен убийца. Кто бы он ни был, как бы ни был богат – я хочу, чтобы его нашли и повесили.

– В таком случае ты мог бы помочь нам. Мы недавно в городе. Прибыли только вчера. Что ты можешь рассказать нам о своей дочери?

– Джульетта была добрая, послушная дочь. Быть может, я избаловал ее, но после смерти матери… мне казалось… должно быть, я видел в ней многое, что любил в ее матери.

– Ее мать скончалась?

– Она понесла слишком скоро после рождения Джульетты и умерла в родах. Думаю, неудивительно, что Джульетта стала моей любимицей.

– Она была единственным ребенком? – спросил Саймон.

– У меня есть еще сын. Ее младший брат, Тимоти. В какой-то мере я это заслужил…

Саймона заинтересовала эта фраза. Слова звучали странно в устах этого человека, однако многое в его тоне и манерах полностью противоречило первому впечатлению Саймона. Этот человек владел собой гораздо лучше, чем казалось поначалу.

– Мы слышали – прости, сэр Генри, если мои слова разбередят твое горе, но я должен спросить, – мы слышали, что она вступила в тесную связь с неким человеком…

– С кем?

– Ты знаешь человека по прозвищу Пилигрим?

– Уильяма де Монте Акуто? Этого маленького засранца? Да, она была с ним знакома.

– И более того? Хорошо его знала?

Генри Капун помрачнел, от шеи вверх разлился румянец.

– Не намекаешь ли ты, что моя дочь не была целомудренной? Что она блудила? Не думаешь ли ты оскорбить ее память здесь, в моем доме, сэр рыцарь?

– Сэр Генри, я передаю лишь то, что сказали мне. Вы знали, что она замужем?

Генри Капун оторопел. Он пошатнулся, отступил на шаг, слепо нашаривая рукой стул. Саймон бросился к нему, торопливо подставил стул баннерету. Капун рухнул на него, стиснув рукой плечо Саймона, словно только так надеялся сохранить рассудок.

– Она… Нет!

– Того человека, Пилигрима, тоже убили. Его тело лежало очень недалеко от тела вашей дочери. Она вышла замуж в прошлом году, в конце ноября. Я говорил с духовным лицом, присутствовавшим на церемонии. Брак был вполне законным.

– Боже мой! Этот ублюдок! Если бы он оставил ее в покое, ничего подобного не случилось бы!

– Ты полагаешь, ее мужем был Пилигрим?

– Не знаю… Господи!

– Не знаешь ли ты, кто мог желать зла им обоим?

– Только то кровожадное отродье шлюхи, Уильям де Монте Акуто, отец мальчишки!

– Зачем бы ему убивать их? – выпалил Саймон.

– Мы с ним враги, я не желаю иметь ничего общего с ним, а он – со мной. Кости Христовы, если он убил мою малышку Джульетту, я вырву ему сердце!

– Прошу тебя, объяснись.

Генри оскалился. Он уже оправился от первого удара, но рука, протянувшаяся к винному графину, еще вздрагивала.

– В молодости мы с Уильямом дружили. Ровесники, одного положения, и оба были на все готовы, чтобы выдвинуться. А потом я начал преуспевать, приобретал почести и деньги, и мы разошлись. Думаю, он винил меня в своих неудачах и копил обиду, хотя я был ни при чем. Я обращался с ним так же, как прежде. Беда в том, что у Уильяма гнусная натура. Смолоду.

– Как случилось, что в вашей жизни произошла такая перемена? – пробормотал Болдуин.

– Уильям с младых ногтей рвался к успеху и еще в начале века нашел себе союзников. Когда король был еще принцем, Уильям делал все, чтобы заслужить его благосклонность. А я сосредоточился на деньгах и не касался политики. Деньги у меня появились, и тогда влиятельные персоны сами обратили на меня внимание и стали продвигать.

То есть он получил возможность подкупать вельмож, чтобы добиться желаемого, отметил Болдуин, а друг и товарищ его молодости завяз.

– Вы были связаны с людьми, которые и сейчас в силе, не так ли?

Генри скривился.

– Я могу считать молодого Хью ле Диспенсера своим другом. Уильям был связан с Пирсом Гавестоном.

Гавестон был приближен к королю и заслужил такую ненависть баронов, что те поймали его и повесили, как обычного преступника, на пятом году царствования Эдуарда. [12]12
  18 июня 1312 года. – Примеч. автора.


[Закрыть]Болдуин начинал представлять всю глубину ревности, которую питал к его собеседнику Уильям де Монте Акуто – особенно с тех пор, как звезда Гавестона угасла, а звезда Диспенсера воссияла в полном блеске.

Саймон насупился:

– Ты говоришь, этот Монте Акуто мог убить твою дочь. Но какой в этом смысл? Зачем бы ее убивать, если ее союз с его сыном был для тебя обидой. И зачем убивать собственного сына?

Генри минуту смотрел на него застывшим взглядом.

– Затем, бейлиф, что в таком союзе он увидел бы поруху своей чести. Он ненавидел меня и все, что я делаю.

Он отвел взгляд и прикрыл глаза, покачивая головой.

– Видишь ли, я не упомянул еще одного обстоятельства. Моя бедная жена, Сесили – я отбил ее у него. Он ухаживал за ней, а я ее увел. Он никогда не простит мне ее смерти.

«Как и я сам», – договорил он про себя.

Четверг, через день от дня святого мученика Георгия, [13]13
  Четверг, 25 апреля 1325 года. – Примеч. автора.


[Закрыть]

болота Бермондси

Следующее утро выдалось ясным и светлым, лишь несколько облачков повисли над городом. Болдуин с Саймоном поднялись спозаранок и после легкого завтрака, перейдя мост, повернули налево, к Бермондси.

Вокруг тел толпился народ. Здесь собрались присяжные – большей частью мрачные и решительные в сознании предстоящего им сурового долга, хотя двое или трое из них, едва достигшие двенадцати-тринадцати лет, боязливо посматривали на коронера. Здешний народ давно привык лицезреть богатых и властных, но не многие радовались при виде человека, уполномоченного безжалостно ограбить их за малейшую провинность.

На взгляд Болдуина, в дознании не было ничего примечательного, кроме разве что суровости коронера. Он не раз сталкивался со слишком взыскательными коронерами, и достаточно часто их строгость оказывалась признаком продажности – показной строгостью они вымогали взятки, чтобы избавить виновного от суда или подвести под суд невиновного. Для человека с туго набитым кошельком у них в запасе было великое множество уловок.

Здешний коронер начал с того, что наложил на вилл пеню за то, что собрались не все мужчины старше двенадцати лет. Затем последовал новый штраф – кажется, за то, что Хоб отвечал ему не так, как полагалось. Они еще не дошли до дела, а присяжные уже трепетали. Они перестали топтаться по болоту и с тупой ненавистью разглядывали топкую грязь под ногами.

Коронера это не тревожило. Он, похоже, наслаждался их угрюмым ожесточением. Впрочем, когда начался опрос свидетелей, Болдуин перестал обращать внимание на жюри, особенно когда появился человек, которого ему не терпелось допросить, Уильям де Монте Акуто, отец убитого Пилигрима. К удивлению рыцаря, ожидавшего увидеть человека столь же мягкотелого, как Генри Капун, Уильям оказался высоким мужчиной с осанкой воина. Мускулистая шея, мощная правая рука и плотные бедра всадника. Несомненно, этому человеку в юности приходилось сражаться. Лицо его оставалось спокойным, и, несмотря на печаль, сквозившую порой во взгляде, он был несомненно хорош собой – из тех мужчин, которые нравятся женщинам. В его чертах чувствовалась мягкость и одухотворенность, говорившие о внутреннем благородстве. Привлекательный человек. Какая жалость, что он связался с Пирсом Гавестоном. Впрочем, Болдуин знал, что люди готовы связать себя с величайшими глупцами и подонками, ища покровительства в политике.

– Я – Уильям де Монте Акуто.

Коронер до сих пор допрашивал свидетелей в грубой манере, позволявшей ему насладиться их страхом. С Монте Акуто он не решился обойтись в том же духе. Помявшись, он мотнул головой в сторону лежащего перед ним тела женщины.

– Ты ее знаешь, мастер?

– Знаю.

Уильям не опустил взгляд на убитую, а продолжал смотреть прямо перед собой.

– Она знала твоего сына?

– Да.

– Где был твой сын в канун дня святого Георгия? Позапрошлой ночью, мастер Уильям, со вторника на среду?

– Он был со мной, у нас дома.

– И твои слуги, конечно, подтвердят твои слова?

– Конечно подтвердят, но я охотно поклянусь на Писании, если моего слова недостаточно.

Болдуин улыбнулся обходительной любезности свидетеля, так явно противоречившей грубости надменного коронера.

– Я рад это слышать. Возможно, вместе с тобой поклянутся и слуги?

– Как скажешь, коронер.

– Твой сын желал эту девушку, так ведь? Они были любовниками?

Лицо Уильяма де Монте Акуто застыло, но от боли, а не от гнева.

– Мой сын был мужчиной. Девушка была мила и хороша собой, так что, возможно, ты прав.

– Тебе известно было о его ухаживаниях?

– Да, я догадывался.

– Он лежит здесь, убитый ударом в сердце. У нее в руке кинжал. Не могла ли она убить его, а потом себя?

Только теперь Уильям взглянул на коронера. Лицо его было застывшей маской горя.

– Мой сын мертв, а ты хочешь, чтобы я рассуждал о том, кто его убил?

Позже Болдуин сумел протолкаться сквозь толпу к Уильяму де Монте Акуто.

– Не уделишь ли мне минуту для разговора, друг мой?

– Что, тоже хочешь допросить, как этот недоумок-коронер?

– Нет. Я просто ищу истину – по приказу милорда епископа Стэплдона.

– Тогда разве может отказать тебе такой бедняк, как я? – саркастически отозвался Уильям. – У короля много советников, но мало кто пользуется таким уважением, как милорд епископ.

Саймон заговорил:

– Друг, у меня тоже сын. Прими мое сочувствие. Потерять сына – ужасно… а терпеть потом допрос этого коронера – невыносимо.

Уильям склонил голову.

– Я готов был снести ему голову с плеч.

– О твоем сыне… – прервал его Болдуин. – Когда ты заметил его отсутствие?

– В тот день, когда его нашли. В моем доме есть зал с верандами по обеим сторонам. Слуги спят под навесом между ними. Уильям спал в другом крыле дома и в последнее время… ну, между нами недавно вышла размолвка.

– Из-за чего?

– Из-за Джульетты, разумеется!

Гнев его, прорвавшись на мгновение, тут же угас, и он объяснил, помолчав:

– Мне не нравилась связь сына с нею.

– Вы с ее отцом когда-то были друзьями?

– Да, были. Но потом по его вине умерла Сесили, а он начал приобретать влияние и уже не желал иметь дело с простыми людьми, такими как я и мой сын. По его меркам, мы ничего не значили. Нет, он предпочитал проводить время с важными вельможами в их роскошных домах.

– В то время как ты…

– Я оставался там, где родился. Не отрывался от корней. Я в конечном счете простой человек. Рожден для службы и сам пробиваю себе дорогу в мире. Мое дело дает мне достаточный доход. А Генри Капун теперь рыцарь и называет себя другом Хью ле Диспенсера. Зачем я ему теперь?

– Кто мог желать зла твоему сыну?

– Только один человек, – угрюмо проговорил Уильям. – Генри Капун ненавидит меня и ни перед чем не остановится, чтобы меня погубить. Он мог убить Уильяма, просто чтобы причинить зло мне. Бедняга Уильям.

– Ты полагаешь, он и дочь мог убить, лишь бы добраться до тебя? – резко спросил Болдуин.