Текст книги "Обитель теней"

Автор книги: убийцы Средневековые

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Де Вулф, у которого до сих пор ныли все кости, мало интересовался искусством каменщиков.

– Давай-ка выбираться отсюда. Надоел мне этот треклятый могильник! Мы здесь уже два дня, а об убийстве ровным счетом ничего не узнали.

Часом позже камеристка, которой помогали две прачки – единственные женщины, допускавшиеся в пределы монастыря, – закончили обряжать тело Кристины. Прежде чем внести в церковь, гроб заколотили насовсем и отслужили похоронную службу – куда торопливее, чем обычно, как подозревал Джон. Настоятель запретил присутствовать на ней брату Игнатию, и Томас гадал, какая тяжкая епитимья ждет монаха за неподобающее поведение.

Когда в церкви отзвучали молитвы и песнопения, похоронная процессия, в которую влились теперь леди со служанками, послушники и остальные монахи, потянулась за гробом через западную дверь церкви Святого Спасителя. Перейдя внешний двор под несмолкающее скорбное пение, они повернули направо, к кладбищу для мирян. Монахов хоронили на особом участке к югу от церкви. Роже, де Невилль и двое монахов, несшие гроб, опустили его в выкопанную накануне яму, и настоятель прочел над могилой последнюю молитву.

Учитывая молодость покойной, это была трогательная церемония, и даже закаленный коронер, свыкшийся с внезапными и насильственными смертями, растрогался. Он стоял совсем рядом с Маргарет Куртене – все теснились вокруг могилы, глядя, как могильщики засыпают ее землей.

– Даром потрачена молодая жизнь, – шепнул Джон подруге Кристины. – Умерла девственницей, не дожив и до шестнадцати лет!

Маргарет взглянула на него полными слез глазами.

– Это так грустно, сэр Джон. Даже если она и не была девственницей – в Уирксворте был один пригожий оруженосец, который хоть от этого ее избавил.

Молодая женщина проговорила это с такой теплотой, что Джон улыбнулся, ничуть не задетый ее нескромностью, но за спиной у него вдруг кто-то взвыл! Обернувшись, он столкнулся нос к носу с братом Фердинандом, явно подслушавшим разговор.

Джон не успел даже возмутиться, потому что монах зашипел почти по-змеиному:

– Не девственница? Нет, не может быть! Признайся, что это ложь, женщина!

Он потянулся к Маргарет растопыренными пальцами, но Джон отбросил его руку. Теперь уже все, кто стоял поблизости, уставились на обезумевшего клюнийца.

– Что с тобой такое, брат? – резко спросил Джон, схватив монаха за грудки. – С какой стати целомудренного монаха волнуют такие вещи? Или ты нарушил обет?

Стоявшие вокруг могилы подошли к ним во главе с озабоченным сверх всякой меры настоятелем, но брат Фердинанд, рывком вывернувшись из рук де Вулфа, попятился от него.

– Все было зря! О, Господи, как страшно я согрешил! – взвыл он, словно подбитая собака. С невыразимым ужасом уставившись на коронера, он вдруг зашептал так тихо, что Джон едва разбирал слова.

– Я принес Тебе жертву, о Господи! Но все тщетно, Ты отверг меня!

Развернувшись, он подхватил полы длинного облачения и бросился бежать через двор к наружным воротам. Множество глаз провожало его, дивясь на второго безумца в той же обители. Джон поймал взгляд Гвина, но рослый корнуолец только передернул плечами.

– В этом проклятущем монастыре все сумасшедшие!

Пока настоятель взволнованно совещался с келарем, исполнявшим также обязанности его помощника, Томас шепнул своему начальнику:

– Кронер, по-моему, нужно его догнать. Я чувствую, что с братом Фердинандом что-то недоброе.

Джон относился с неизменным уважением к предчувствиям своего помощника. Он кивком подозвал Гвина, и все трое устремились к главному зданию, со всей поспешностью, какую позволяла больная нога коронера. Томас опередил их и успел заметить мелькнувшего за внутренними воротами беглеца. Пройдя в ворота, он увидел, что дверь в подземный склеп еще раскачивается, и бросился было к ней, однако замешкался, не решаясь вступить в непроглядную тьму на лестнице. Тут подоспел Гвин, а почти сразу за ним и прихрамывающий де Вулф. Томас зажег несколько свечей. Спускаясь, они услышали голоса остальных участников похоронной процессии, но не оставили погони.

Гвин шел первым и, оказавшись внизу, расслышал тонкое поскуливание, жутко отдававшееся под сводами дальнего склепа. Обезумевший клюниец то подвывал и всхлипывал, то принимался неразборчиво причитать, обращаясь к самому себе или к некоему невидимому существу – предположительно к Всемогущему Господу.

– У него там совсем темно, – прогудел корнуолец. – Верно, этот сумасшедший пробирался вниз на ощупь.

– Также, как я прошлой ночью, – мрачно ответил Джон. – И, думается мне, именно из-за того, что этот парень вздумал меня убить!

В последнем арочном проеме их свечи осветили Фердинанда, простершегося ниц в склизкой грязи, раскинувшего руки подобно распятому, словно в отчаянной молитве перед алтарем. Он скулил, как раненый зверь, и Томас, сочувствующий всем и каждому, поспешно опустился рядом с ним на колени, чтобы утешить.

Ощутив рядом присутствие клирика, монах пронзительно вскрикнул и вскочил на ноги, прижался к дальней стене, заскреб пальцами сырые камни.

– Не подходи! Вы все – не подходите ко мне! – взвизгнул он. Лицо его свела судорога. – Я сделал все что мог, но теперь мне вечно гореть в аду!

Де Вулф выхватил у Гвина свечу и шагнул вперед, угрожающе надвинулся на Фердинанда. Тот совсем вжался в стену.

– Это ты пытался убить меня прошлой ночью? – рявкнул коронер.

Монах съежился.

– Ты хотел разрушить действие экзорцизма. Иначе что тебе понадобилось ночью рядом с покойницей? Я пошел за тобой и помешал… и все зря!

Под аркой уже появился настоятель, за ним толпились другие. Они задержались наверху, отыскивая свечи.

– Во имя Господа, что здесь происходит, сэр Джон? – недовольно спросил Роберт и гневно взглянул на монаха, все еще скребущего ногтями по камням. – Объяснись, брат Фердинанд!

Но монах ничего не видел, кроме нависшего над ним гневного призрака, каким представлялся ему коронер.

Будто не замечая настоятеля, де Вулф схватил окаменевшего в ужасе Фердинанда и встряхнул, как испуганного кролика.

– Какой еще экзорцизм? Что ты натворил? Это ты, будь ты проклят, убил несчастную девочку? – рычал он.

– То была святая жертва! – взвизгнул Фердинанд. – Это место проклято. Я много лет чувствовал! Здесь обитает зло, и есть лишь один способ изгнать его – освободить душу чистой девы в этом ужасном месте! – Дико вращая глазами, он раскинул руки, словно желая обнять мрачный склеп.

– Как ты ее сюда выманил, мерзкий плут? – взревел де Вулф, снова встряхнув монаха.

– Я пришел к ней в комнату, сказал, что она избрана для совершения чуда… Я сказал правду! Лишь ее чистая душа могла изгнать отсюда зло. Она поверила мне и пошла со мной подобрей воле.

– А в награду ты лишил бедняжку жизни, ублюдок! – рявкнул коронер.

– Ее дух одолел бы лишенные благодати миазмы, витающие здесь, но все это напрасно, раз она была нечиста!

Он снова завыл, и Джон с отвращением выпустил его.

– Ты сам сумасшедший, и к тому же лишенный благодати злодей, – процедил он. – Принадлежность к религиозному ордену, конечно, спасет тебя от виселицы, которой ты более чем заслуживаешь, но надеюсь, что душа твоя сгорит в аду!

Роберт Нортхем и келарь выступили вперед, чтобы схватить безумного монаха, но Фердинанд, оскорбленный презрением коронера, попятился от них и, схватив с земли большой камень, обрушившийся на гроб Кристины, с воплем вскинул его над головой, нацелившись в настоятеля.

Опасаясь второго убийства, Гвин подскочил к монаху и, обхватив того поперек туловища, вместе с камнем отшвырнул назад. Не удержавшись на скользкой земле, оба тяжело повалились, ударившись о стену. Сверху послышался зловещий рокот, и миг спустя с потолка хлынул дождь известки и щебня.

– Гвин, назад! – выкрикнул Томас.

Едва констебль выбрался на безопасное место, со свода лавиной обрушились камни. От вопля, который издал Фердинанд, кровь застыла в жилах. Полтонны каменной кладки завалили ему голову и плечи. Когда рокот смолк и осело облако пыли, откашливающиеся, пыльные зрители увидели, что монах наполовину похоронен под грудой камня. Потрясенные мужчины молчали, и в тишине прогремел удар последнего камня, сорвавшегося со свода. Из-под него вытекла тонкая струйка крови и смешалась с ручейками талой воды от льда, охлаждавшего жертву.

– Ну, в этот раз нам не удалось стяжать славы, – проворчал Джон де Вулф, склоняясь к очагу и пытаясь согреть озябшие ладони о кувшин подогретого эля. – Проклятый безумец приговорил сам себя, без моей помощи.

Все трое еще утром выехали и монастыря. Настоятель снабдил их лошадьми из монастырской конюшни для долгого путешествия до Девона. Накануне коронер провел дознание о смерти Кристины де Гланвилль, но не касался смерти Фердинанда, поскольку монах, умерший в пределах своей обители, не подлежал его юрисдикции.

Теперь они коротали ночь в неуютной таверне в нескольких милях от Гилфорда. Спать им предстояло на полу в общем зале, укрываясь плащами.

Гвин, крякнув, надвинул на голову остроконечный капюшон, чтобы спастись от сквозняка, тянувшего через разбитый ставень.

– Если бы эта Маргарет не проговорилась, что погибшая не была девственницей, негодяй мог бы и уйти.

Томас не собирался так легко сбрасывать со счетов божественное вмешательство.

– Надо еще было, чтобы Фердинанд вовремя оказался в нужном месте и услышал ее… Бог так распорядился, чтобы он не избежал разочарования и воздаяния.

Гвин оторвался от большой кружки, чтобы грубовато пробурчать:

– Только не говори, что, по-твоему, сам Всемогущий обрушил на него свод! Это вышло из-за дрянной, неумелой кладки, потому что в те времена и стену не умели как следует выложить.

Де Вулф остановил перебранку.

– Неважно, из-за чего он умер. Меня больше волнует, зачем он ее убил? Неужто в самом деле верить этой мистической болтовне о душе девственницы, изгоняющей зло? Или он все это выдумал просто, чтобы заманить ее в темный погреб с дурной целью?

Томас с готовностью принялся объяснять.

– Я в то утро после примы еще раз поговорил со старым архивистом. Тот сказал, мол, все это связано с легендой о пропавшем монахе. Брат Фердинанд вечно допытывался у него о подробностях и проводил долгие часы в скриптории, копаясь в старых архивах.

– Что и доказывает, что он совсем свихнулся, – вставил Гвин, поддразнивая маленького клирика. – Точно так же, как Игнатиус, считавший девчонку ведьмой.

– Может, и так, но он искренне верил, что в склепе обитает недоброе, – огрызнулся Томас.

Даже не наделенный богатым воображением де Вулф должен был согласиться:

– В самом деле, в дальнем конце этого погреба всегда возникало очень неприятное чувство, – признался он. – Я не верю ни в призраков, ни в гоблинов, но не хотел бы снова провести там несколько часов, шаря на ощупь в темноте!

– И чего же хотел добиться этот безумный скот? – спросил Гвин.

Томас, как всегда, рад был поделиться плодами своих познаний в вопросах религии и мистических таинств.

– Древняя мудрость гласит, что все девственное чисто и свято, – серьезно объявил он. – Вспомните наших юных монахинь, посвятивших жизни Богу, и Святую Мать, Деву Марию! – Он прилежно осенил себя крестом. – Фердинанд, как видно, верил, что, выпустив благоуханную душу девственницы прямо в проклятом склепе, он изгонит зло и очистит место посредством ее невинной души.

– Не понимаю, как ему удалось уговорить девочку пойти с ним среди ночи в погреб, – пробормотал де Вулф.

Гвин фыркнул.

– Эти чертовы духовники обладают нездоровым влиянием на неокрепшие умы, особенно на умы мечтательных молодых девиц.

Он с намеком подтолкнул Томаса локтем, но тот оказался схватить наживку, и Гвину пришлось продолжить:

– Как бы он этого ни добился, становиться мучеником парень не собирался. Он, должно быть, убил ее в дальнем склепе, стукнув по голове чем-то тяжелым, и еще сломал шею, чтобы выпустить душу как раз там, где надо. Но потом-то он перетащил ее к лестнице, чтобы все решили, будто она оступилась на ступеньке.

– Во всяком случае мы дознались правды, хотя настоятель подозревал и без нас, – проворчал коронер. – Замысел Фердинанда не удался, но, если бы до нашего отъезда не открылось, что она не была девственницей, монах остался бы безнаказанным.

В молчании все трое вглядывались в огонь – их единственную оборону от стоявшего на улице мороза.

– А как насчет рухнувшего потолка? – заговорил Томас. – Можно ли сомневаться, что это было божественное вмешательство?

Гвин с презрением покосился на приятеля:

– Какое еще божественное вмешательство! Это, скажу я тебе, было мое вмешательство. Когда тот маньяк нацелился булыжником в настоятеля, я бросился на него, он и полетел вверх тормашками прямо на заднюю стену! Она и без того непрочно держалась, а когда мы оба в нее врезались, вывалился какой-то замковый камень. Один-то еще раньше свалился сам по себе!

Джон склонен был согласиться с ним, но тихий голосок у него в голове осведомился, как это вышло, что обвал убил преступника, оставив его констебля невредимым.

– Там небезопасно, – заявил Гвин. – Настоятель правильно решил – давно надо было замуровать дверь и забыть о существовании этого склепа.

– Может, они так и сделают, – кивнул де Вулф. – Как бы то ни было, мне бы не хотелось возвращаться в эту мрачную обитель. Во всяком случае мы вправе заверить Губерта Уолтера и короля Ричарда, что здесь не политическое убийство, а просто безумная выходка свихнувшегося монаха.

– А не пригласят ли тебя снова на пост коронера двора? – предположил Томас, гордившийся репутацией своего начальника.

– Упаси Господи! – горячо воскликнул Джон и впервые за все это время перекрестился.

Акт второй

30 сентября 1270 года

Когда его нашли у нужника, он бредил.

– Бог выше трех, а три выше семи, и семь выше двенадцати, и все они вместе. Числа – тридцать два пути к тайной мудрости. Число тридцать два – это сумма десяти и двадцати двух – количество пальцев и букв еврейского алфавита. Один есть дух живого Бога, а два – дух Его духа. Три и четыре – вода и огонь. Понимаешь?

– Да, брат Питер.

Настоятель Джон де Шартре заверил его в полном своем понимании, хоть и видел, что монах несет вздор. Щеки брата Питера запали, волосы висели немытыми космами. Приор заподозрил, что тот постом довел себя до такого возбуждения, и сокрушался, что не заметил раньше. Юноша широко улыбнулся и завел свое, слова так и лились с его уст.

– А пять к десяти – это шесть сторон куба – идеального тела – каждая, в свою очередь, выражает высоту и глубину и четыре стороны света. Конечно, не устанавливает ничего действительного, но указывает на идею возможности.

– Да-да, брат. Действительно, ничего.

Настоятель успокаивал молодого монаха, отечески похлопывая его по плечу. Но слова его были пустым утешением, на сердце же у настоятеля Джона лежал тяжелый камень. Его прислали из Франции с поручением возродить к жизни пришедший в упадок монастырь Бермондси. Бесконечные тяжбы за соседние земли истощили монастырскую казну. Кое-кто из живших по соседству крестьян недолюбливал иных монахов, обвиняя тех в жестоком обращении. За четыре года тяжких трудов настоятель Джон, как он сам полагал, уладил наконец эти сложности. И тут-то, в конце сентября, на пятый год его службы – в 1270-м, – все пошло прахом. Сначала исчезновение, а теперь, как видно, зло само явилось в монастырь. Потому что брат Питер Суинфорд не иначе как сошел с ума.

Уильям Фалконер, магистр регент Оксфордского университета, отправился искать ветра в поле и проклинал за это своего друга Роджера Бэкона. Францисканец, с тех пор как обнаружил какие-то таинственные книги, содержанием которых отказался поделиться даже со старым другом Уильямом, с головой ушел в алхимию и на целые недели заперся от всего мира в маленькой сторожевой башне на Дурацком мосту в Оксфорде. Ночью глаза и ноздри прохожих поражало свечение алхимических горнов и вонь из бурлящих перегонных кубов. Каждый, кто проходил мимо, ускорял шаг из боязни, что его обвинят в соучастии в дьявольских деяниях. Когда же Бэкон вышел из заточения, то лишь для того, чтобы упрашивать Уильяма совершить ради него маленькую поездку. Руководство ордена воспрещало Бэкону свободное передвижение, предпочитая держать своего вольнодумного собрата под постоянным присмотром. Однако брату Роджеру, кажется, понадобилось очередное подтверждение его теории «видов», или излучения силы, исходящего от каждой субстанции, как материальной, так и духовной, и влияющей на иные тела. А для этого ему понадобилось, чтобы мастер Уильям Фалконер, сам не чуждающийся естественных наук, отправился в путешествие. Фалконер поначалу заартачился, но Бэкон знал, какую струну задеть, чтобы возбудить в нем любопытство. И сделал это.

Прежде всего, Бэкон попросил друга припомнить его же замечания относительно экспериментов в науке. Доказательство теории может быть получено только через личный опыт посредством чувств. Магистр гордился своей приверженностью логике. И в самом деле, он не раз прибегал к Аристотелевым правилам из «Первой аналитики» для раскрытия загадочных убийств в Оксфорде.

– Мы должны искать только истины. Потому что две общие истины, не подлежащие сомнению, часто ведут нас к третьей, дотоле неизвестной.

– Именно так, Уильям, – согласился брат Бэкон, умело скрывая досаду на друга, поучавшего его, словно учитель школяра. – Потому-то я и делаю то, что делаю. Я должен постичь измельчение и возгонку, смирение и ручное делание. Потому что постигшему все это откроется идеальное лекарство, называемое философами эликсиром, проявляющее себя в том, что сжижается под действием огня, не сгорая, не выкипая и не испаряясь.

Для Фалконера все это звучало как колдовские заклинания, и он испугался, не повредило ли долгое заточение по приказу главы ордена разум его старого друга. Он понимал, что в конечном счете непременно даст себя уговорить. Он со вздохом прекратил хождение из угла в угол и опустил свое грузное тело на скамью у мастерской Бэкона, рядом с ним. Он провел рукой по непокорным густым волосам, в который раз задумавшись, не начинают ли они редеть на макушке. Он понимал, что не сумеет отказать Бэкону в просьбе. К тому же у него имелись и собственные причины посоветоваться с алхимиками – лучше с теми, кто проживал подальше от Оксфорда, где каждый знал обо всех делах соседа. Он милостиво согласился:

– Говори, чего ты от меня хочешь?

Он не предвидел, что придется путешествовать через всю страну и обратно, до самого Кентербери. И безрезультатно. А теперь, в довершение несчастий, ездовая лошадь, которую он нанял в Лондоне для обратного пути, охромела на одну ногу. Хуже того, у него снова разболелась голова. Он покопался в подвязанном к поясу кошеле в поисках лекарства. Быстро спускались сумерки, а до гостиницы, где он ночевал несколько дней назад, было еще неблизко. Его скакун не добрался бы и до лондонского моста, построенного лет двадцать назад. Надо было срочно искать приют. А он завяз на болотистой равнине по южную сторону Темзы. В изнеможении он готов был объявить эту бесприютную местность забытой богом пустыней, но тут вспомнил: он же по дороге в еврейский квартал Кентербери проезжал совсем рядом с монастырем Бермондси! До него, конечно, осталось совсем немного. Фалконер воспрял духом. В поднимающемся тумане он воспользовался указаниями своего носа, направляясь на запах скорняжных мастерских, расположенных по соседству с монастырем, и вскоре из темноты перед ним выросли тяжелые стены. Мрачные стены, но Уильям обрадовался при виде их, потому что ему уже пришлось спешиться, ведя в поводу бедную хромую кобылу, а ноги его колодками сжимали новые сапоги, купленные в Кентербери.

– Хромой ведет хромого, – пробормотал Фалконер, когда добрел наконец до высокой каменной арки монастырских ворот.

Раскат грома из тяжелой грозовой тучи, собравшейся над головой, приветствовал его у входа. Странное дело: ворота еще не были заперты, но никто не вышел ему навстречу. Повсюду было пустынно. Пустовал внешний двор, замкнутый изукрашенной церковной стеной, только ряды статуй святых, устроившихся в каждой нише, мрачно взирали на него сверху. Крупные капли дождя понемногу застучали по булыжнику двора. Единственное светлое пятно, какое он сумел высмотреть, отбрасывали мерцающие факелы изнутри церкви. Длинные тени и языки пламени играли в большом розеточном окне высоко наверху, словно за ним простиралась сама преисподняя. Это впечатление усилилось, когда из полуоткрытой двери в западном фасаде церкви донесся пронзительный крик. За криком последовал другой, и еще один, и тяжелое дыхание Фалконера эхом отозвалось ему. Голова болела все сильней, и крики резали мозг, будто острым ножом.

– Во имя Господа, что здесь происходит?

Он выронил повод, оставив клячу свободно бродить по двору. Шагнул по направлению к источнику ужасных звуков, и вдруг его охватило тяжелое предчувствие. В монастыре Бермондси было неладно.

Он толкнул тяжелую дубовую створку и вступил под холодные торжественные своды. Церковь освещали смоляные факелы, вставленные в кольца на стенах по сторонам прохода. Но взгляд его обратился к центральному нефу вверх, вдоль ряда из семи прочных колонн, к ребрам сводчатого потолка, наводившего мысли на просторы открытого неба и небесное спокойствие. Однако в дальнем конце нефа, у входа на хоры и в святая святых, разыгрывалась сцена из ада.

Дюжина одетых в черное фигур колотили нечто, напоминавшее перевязанный веревками тюк тряпья, сваленный на пол у первой ступени лестницы на хоры. Каждый поочередно поднимал руку и со страшной силой обрушивал на тюк березовую розгу. Торжественное, неумолимое движение ударов по кругу подчинялось ритму, задаваемому человеком, стоявшим наверху короткого лестничного марша. Лицо его было угрюмо и выражало мрачную решимость. При малейшем признаке слабости со стороны тех, кто порол тюк, он выражал суровый упрек:

– Сильней, брат Пол. Брат Ральф, помни, это для его же блага.

В следующий раз обвиненный в слабости наносил удар изо всех сил. До Фалконера не сразу дошло, что под ногами у них не перевязанное веревками тряпье, а связанный человек. И душераздирающие вопли издавали не люди с розгами, а их беспомощная жертва – монах. Фалконер не сумел сдержать крика ужаса.

– Во имя милосердия, перестаньте!

Его призыв гулко раскатился под высокими сводами, и розги, одна за другой, опустились. Монахи медленно разворачивались лицом к пришельцу. На их лицах отражалась смесь изумления и вины. Один только начальник, управлявший их действиями, остался бесстрастным. Его властный голос зазвенел в нефе:

– Откуда ты? Кто ты такой?

С лицом, превратившимся в застывшую маску, он шагнул вниз, навстречу Фалконеру. Его паства раздалась перед ним, подобно Красному морю, отступив во мрак боковых трансептов. Кто послабее, пожалуй, обратился бы в бегство перед его мощным движением, но Фалконер был слишком стар и умудрен, чтобы позволить запугать себя показным величием. Так что сам настоятель на миг замешкался и сбился с шага. В наружности его произошла внезапная перемена. В краткий миг он превратился в слугу Божьего, пастыря душ, приветствующего незнакомца в своем храме. Он распростер объятия и встал перед Фалконером, взглянув на него несколько виновато.

– Прости, добрый сэр. Ты застал нас в тяжелую минуту. Я – Джон де Шартре, настоятель Бермондси. Прошу прощения за то, что тебе пришлось стать свидетелем столь мучительной сцены. Она не предназначена была для чужих глаз.

– Я – Уильям Фалконер, магистр-регент Оксфордского университета. И я вполне понимаю, почему ты не желал, чтобы вас видели. Часто тебе приходится побоями добиваться покорности от своей братии?

Настоятель покосился через плечо на своих остолбеневших собратьев. Фалконер говорил громко и очень внятно. Монахи не могли не слышать его слов, и их округлившиеся глаза выдавали изумление: как можно столь дерзко обращаться к их суровому и властному настоятелю? Они четыре года прожили под его тяжелой рукой и были основательно запуганы. Прежний настоятель был снисходителен, однако новый глава обители восстановил в ней суровую дисциплину. Джон де Шартре искоренил прежние пороки, восстановив репутацию монастыря, и монахи научились бояться его. Настоятель Джон предостерегающе кашлянул, мигом разогнав зевак, и, взяв Фалконера под руку, отвел его в сторону, туда, где их разговор не мог встревожить простые души.

– Ты не понял, мастер… Фалконер, сказал ты? Видишь ли, брат Питер болен.

Фалконер презрительно фыркнул, с облегчением почувствовав, что боль в голове понемногу унимается.

– А если избить его до полусмерти, он поправится?

Настоятель с трудом сдержался:

– Воистину, надеюсь, что так. Видишь ли… – ему явно не хотелось делиться с посторонним осаждавшими его трудностями, – брат Питер одержим демонами.

Фалконер насупился. Ему неприятно было даже обсуждать столь ненаучную мысль. В фалконеровском списке немочей демоны не фигурировали. У него были другие представления о причине страданий несчастного монаха. Он знал, как часто болезнь, заставляющую человека падать и биться в припадке с пеной у рта, приписывают влиянию демонов. Между тем как более сведущие в медицине называли это эпилепсией. Однако сейчас Фалконер предпочел старое название.

– Значит, у него падучая?

Настоятель Джон де Шартре с грустной улыбкой покачал головой:

– Я готов пожелать, чтобы это было так. Тогда мы, по крайней мере, знали бы, что делать и как помочь нашему брату. Нет. К несчастью, мы нашли его in frensesim – в припадке безумия, и я опасаюсь, что он попросту лишился рассудка. К счастью, у нас здесь имеется лазарет, где мы прежде содержали больных проказой. Теперь это проклятье отступило, и мы отвели прежний дом Лазаря для умалишенных, хромых и немых.

Фалконер слышал о подобных госпиталях. Содержавшихся в них не лечили, а просто держали в заключении. Он не сомневался, что и брата Питера, стонавшего сейчас на полу церкви, посадят на цепь в подобном заведении, если, что вполне вероятно, принятые меры не исцелят его. Фалконеру стало противно. В самом деле, этот монастырь – дурное место, и при других обстоятельствах он бы просто двинулся своей дорогой. Но сейчас у него не было выбора. Он слышал, как льет дождь за стенами, а ему нужно было сухое место для отдыха. «Всего-то на одну ночь», – утешал он себя.

– Хм-м. Я сильно сомневаюсь, что вы сумеете выбить из него безумие, но и другие средства лечения мне не известны. Возможно, помогло бы более мягкое обхождение?

Настоятель ответил на упрек Фалконера слабой улыбкой. Он предпочел бы без лишних свидетелей решить вставшую перед ним задачу. Но обычай гостеприимства взял верх, и он попытался перевести разговор на менее болезненную для его души тему:

– Полагаю, ты, мастер Фалконер, захочешь отдохнуть у нас. Тем более в такую недобрую погоду.

Словно в подтверждение его слов, двор осветила вспышка молнии, залив все жутким голубоватым светом, и сразу за ней последовал громкий раскат грома. Испуганное ржание кобылы напомнило Фалконеру о причине задержки, и он выскочил под проливной дождь, чтобы успокоить животное. Настоятель Джон де Шартре не последовал за ним под ливень. Задержавшись в дверях, он крикнул сквозь шум грозы:

– Пройди с лошадью в обход церкви. Послушник поставит ее в конюшню. Гостевые покои расположены за больницей. Только имей в виду, там кое-кто…

Он осекся, словно вспомнив вдруг об очередном осложнении. Но Фалконер, страдавший близорукостью, не заметил издали сквозь пелену дождя, как нахмурилось чело настоятеля. Он увидел только, как тот оглянулся через плечо, прежде чем махнуть рукой направо, показывая, куда следует идти.

– Ну, сам увидишь. Иди туда, покуда не утоп. Ты легко найдешь покои.

И он скрылся в церкви, чтобы снова заняться обезумевшим монахом.

Фалконер в ответ на таинственное предостережение настоятеля передернул плечами и, склонив голову под жесткими струями ливня, повел кобылу вдоль северной стены церкви. Обойдя ручей, уже бежавший по болотистой земле, он, следуя наставлениям хозяина, свернул вправо, к серым мрачным строениям по южную сторону от церкви. Аббатства и монастыри строились более или менее на один манер, поэтому Фалконер легко угадал в первом из зданий больницу, где скоро запрут брата Питера. Выглядела она мрачно и безрадостно, а его нос свидетельствовал, что поблизости расположена главная помойная яма монастыря. Последнее здание в ряду должно быть предназначено для гостей. И в самом деле, прижимаясь к стене, чтобы укрыться от косого дождя. Фалконер скоро различил промокшего насквозь человека под аркой внутренних ворот. Тот самый послушник, что должен отвести в конюшню его лошадь.

Поманив его к себе, послушник перехватил повод кобылы и поприветствовал нежданного гостя невнятным ворчанием. Он уже повернулся спиной к Фалконеру, когда тот заметил луч света, мелькнувший в верхнем окне странноприимного дома. Ему почудилось бледное лицо, освещенное мигающим огоньком свечи. Порывшись в кошеле, он извлек глазные линзы и приладил их на нос. Однако к тому времени видение скрылось, в окне стало темно, к тому же дождь мгновенно залил стекла.

Когда он впервые заказал приспособление для ослабевших глаз, оно представляло собой не более как два стеклышка на концах изогнутого под углом стержня. Его приходилось придерживать перед глазами, чтобы что-нибудь разглядеть. Фалконера раздражало это неудобство. В конце концов он изобрел две складные скобки, державшиеся за ушами. Впервые в жизни он порадовался оттопыренной природе этих своих отростков. И все равно глазные линзы были тяжелыми и сильно мешали, так что он не носил их постоянно. В Оксфорде его и без того считали чудаком, а все время носить глазные стекла означало навлечь на себя насмешки. Сняв и сложив линзы, Фалконер окликнул послушника:

– Кто это был там?..

Он замялся, не зная, как спросить. Послушник обернулся в направлении, куда указывал Фалконер, но, ничего не увидев, хмуро пожал и без того ссутуленными плечами. Фалконер, вздохнув, решил, что его обманул отблеск молнии. Либо так, либо это был призрак, а в призраков магистр не верил.

– Брат, куда мне идти?

Человек, судя по всему, принадлежавший к ордену молчальников, ткнул толстым пальцем в сторону окон, где мелькнул призрачный лик. Фалконер пробрался под арку, укрывшую его от дождя.

Настоятель сидел за длинным дубовым столом в своих покоях, вертя кольцо с печаткой, украшавшее мизинец его левой руки. Перед ним лежал драгоценный кусок свежего пергамента, приготовленный для неначатого письма. Не палимпсест, исписанный и выскобленный для нового использования, а девственно чистый лист. Он предназначался для важного послания в клюнийское аббатство Святой Марии в Ла-Шарите-сюр-Луара. Джон де Шартре долго и тщательно обдумывал содержание письма и сомневался, стоит ли вообще его посылать. Однако он был человеком осторожным и щепетильным и не желал в одиночку нести бремя вины за скандал, который, по его мнению, скоро должен был выйти на свет. Он проклинал день, когда ему поручено было возглавить обитель, чтобы заново поднять ее на ноги. С другой стороны, он не придавал значения старинным страшным преданиям о временах основания монастыря.