Текст книги "Мир в красном. Дилогия (ЛП)"

Автор книги: Триша Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Что?

Он качает головой.

– И почему ты до сих пор не в том платье, Бондс?

Закатив глаза, я выключаю свой компьютер.

– Проехали, детектив.

– Просто предупреждаю. К тебе будет приковано все внимание на собрании.

– Это уже граничит с сексуальным домогательством, Куинн. И мой доклад говорит сам за себя.

Он пожимает плечами.

– Может и так, но в отчете не было бы никаких слабых мест, если бы его зачитывала агент Бондс в красном платье.

Поднимаясь, я поправляю джинсовый жакет.

– Тогда делай свою работу. – Я пристально смотрю на него. – Держи своих офицеров в узде во время собрания.

Он хмурится.

– Предоставь их мне. Думаю, ты будешь удивлена узнать, что мы по одну сторону. Я составил план и у меня уже есть конкретные задачи, которые я наметил для себя. Надеюсь, что заключение судебно-медицинской экспертизы поможет мне в этом. Вечное чертово ожидание.

Кивнув, я добавляю, собирая папки:

– Знаю, но мы также должны более внимательно рассмотреть его поведение, выяснить, почему именно эти женщины стали жертвами. Может их пути пересекались. Во время собрания мы можем попросить техников проверить их кредитные карты. Узнаем, где они покупали кофе. Какие рестораны им нравились. Магазины и прочее.

Направляясь к двери, Куинн поправляет галстук.

– Сбор оперативной группы ради предполагаемого серийного убийцы может положить конец моей карьере. – Его взгляд сверлит меня. – Ну, если мы его не поймаем.

Я немного дольше смотрю на Куинна, понимая, что именно он хотел сказать.

– С таким же успехом ты можешь засадить его, прежде чем ему снова выпадет шанс убить, – говорю я.

– Думаю, ты права. Если тебя, конечно, волнует мое мнение. – Он первый прерывает зрительный контакт, чтобы открыть дверь. – Тогда, давай поймаем его.

Во время собрания оперативной группы, сопровождаемого моим досье на Неизвестного, мы с Куинном следуем своему курсу, а затем отправляемся в отдел к судмедэкспертам. Я представляю самое тщательное досье, основанное на собранных нами уликах. Во время собрания, когда детективы обычно издеваются и высмеивают мои теории, все молчат.

Куинн продолжает и копирует досье, что, думаю, было переломным моментом в игре. Но я не могу игнорировать ноющее предчувствие, что что-то… не так. У меня такое ощущение, что я где-то недосмотрела. Не именно в досье, а где-то внутри, в контексте. Может признание моего досье застигло врасплох или из-за того, что дело превращается в дело о серийном убийце, из-за этого все на грани. Собрание оперативной группы проходит в напряженной атмосфере. До меня это напряжение тоже докатилось. Есть недостающая часть; след.

Каждое дело о серийном убийце должно быть официальным. У нас лишь два тела, оба убийства совершены по аналогичному почерку, и я не в состоянии дать четкую характеристику нашему субъекту.

Как только Эйвери открывает настенный шкаф и вытаскивает тело последней жертвы, я наклоняюсь, чтобы растереть чувствительную кожу на лодыжке, ощущая на левой ноге следы от веревки Колтона. Моя грудь наполняется жаром. Даже такое мимолетное напоминание заставляет меня желать его. Я убираю руку от ноги, когда Эйвери открывает папку и собирает все пометки.

– Кто-то был в полном расцвете лет, – говорит Эйвери, ее взгляд опускается на прикрытую жертву и она стягивает с нее белую простынь.

Изуродованное тело женщины, теперь чистое, выглядит почти таким же ужасным, как и тогда, когда было покрыто кровью.

– Знаю, что вы работаете, чтобы побыстрее поймать этого парня, так что буду говорить прямо и кратко. Если кому-то нужны детали, вы можете прослушать на диктофоне полное обследование.

Она притрагивается к самому явному свидетельству пытки, которую вынесла потерпевшая, что в точности повторяет раны первой жертвы. Затем делает вывод:

– Посмертные колотые раны покрывают ее тело. От груди до бедер.

– Что означает убийство на сексуальной почве, – подсказывает Куинн.

Эйвери кивает.

– Она была изнасилована. Но это… Совсем выходит за рамки разумного.

– Я заметила, – продолжаю я.

– Что сильно отличается от первой жертвы, – добавляет Эйвери. – Он пытал ее. Ни больше, ни меньше. Пытал прежде чем убить, и не остановился даже после того как она умерла.

Связь обрушивается на меня быстро и жестко, единственное, что я не могла прикрепить к досье.

Поворачиваясь к Куинну, я говорю:

– Пытки могут быть почерком нашего Неизвестного. Я имею в виду, методология обычно уникальна. Преступник, в чьих пристрастиях огонь, не станет использовать обычный нож, и наоборот.

Он фыркает.

– Значит, мы возвращаемся к теории, что у нас больше, чем один убийца?

– Не совсем… смотри.

Я зажимаю свою жвачку между щекой и зубами, готовясь погрузиться в объяснения.

– Обычно пытки подразделяются на две категории – садистские и функциональные. Функциональные мы можем сразу исключить, так как уверены, что Неизвестный не добывал из нее информацию. Хотя он мог использовать их в качестве наказания.

В груди все сжимается от воспоминаний о том, как прикосновения трости выбивают из меня весь воздух.

– Бондс, – голос Куина вытаскивает меня. – Ты снова это делаешь. Время. У нас его не так уж и много.

Кивая, я убираю челку с глаз.

– Ну да. Ладно. Больше похоже на то, что мы имеем дело с садистом, который использует пытки для утоления своих эмоциональных потребностей. Садисты сексуальные девианты, и хотя доказательств, что первая жертва была изнасилована, нет, секс здесь не важен. Он удовлетворяет свои потребности через пытки. Или же он…

– Я не настроен выслушивать многословные тирады, Бондс.

Куинн нервно засовывает руки в карманы брюк. Я не виню парня. Я уже предоставила досье и теперь могу его пополнить.

– Больше пыток может быть недостаточно, чтобы удовлетворить его садистские потребности, – продолжаю я, постепенно разворачивая мысль. – Теперь ему нужно сексуально мучить свои жертвы.

– Так или иначе, – прерывает меня Эйвери, – убийца настоящий психопат. Я была на месте убийства первой жертвы, и это объясняет, что творится у него в голове.

– Согласен. Он извращенный ублюдок, – добавляет Куинн. – И так как убийце-садисту проще пытать кого-то незнакомого, скорее всего мы не найдем связь между жертвами.

Он смотрит в мою сторону.

– Мы должны отметиться на собрании и узнать, что еще они накопали.

Я киваю.

– И возможно перепроверить базу Программы предотвращения насильственных преступлений – просмотреть последние пять лет за пределами штата. Такой уровень садизма может проявиться где-то еще.

Мои мысли прерываются, когда я опускаю взгляд на жертву.

– Большинство садистов содержат пленников на своей территории, почему же он так рискует, исполняя задуманное в доме жертв? Нам нужно и это проверить.

Куинн стонет, его негодование нарастает.

– Если мы начнем розыск по всей стране, то похороним оперативную группу. Мы уже урезаны во времени. Не говоря о ресурсах.

Он прав. Но если мы найдем одно сходство, один важный факт, тогда это будет стоить дополнительных усилий.

Эйвери размахивает рукой между нами.

– Эй, я знаю, что я не детектив, и вы возможно уже на шаг впереди меня, но не хотите ли узнать о втором сообщении?

По коже прокатывается покалывание, я прищуриваюсь. На мой озадаченный вид она продолжает:

– Я предполагаю, конечно же, что вы нашли сообщение на месте первого убийства.

– Эйвери, не предполагай. О чем ты говоришь?

Куинн вытаскивает руки из карманов и подходит ближе к стеллажу. Взяв один из пакетов для улик со стола, Эйвери протягивает его нам. Внутри маленький кусочек того, что она нашла во рту жертвы.

– Я отправила большую часть криминалистам, но первым делом рассмотрела его поближе. Когда я раскрыла, там были слова – слишком мелкие для невооруженного глаза – напечатаны и покрыты паклей.

В голове – звенящая тишина.

– Погоди. Паклей?

– Слова? – переспрашиваем мы с Куинном почти в унисон.

Взгляд Эйвери мечется между нами.

– Прежде чем вы оба начали играть в Шерлока и Ватсона, я пыталась вам это сказать. Там было написано «

Ее стены говорят

».

– Ее стены говорят, – повторяет Куин, словно пробуя слова на вкус, пытаясь привязать каждое к делу.

Но его слова доносятся до меня словно издалека. Мой мозг уже штурмует литературную память, тексты размываются и проносятся передо мной. Затем, всплывает портрет, и кусочки складываются с угрожающей скоростью.

Мое горло сжимается, и тошнота обволакивает желудок. Я слишком поздно понимаю, что проглотила жвачку – это ведь не имеет значения? Вот он ответ. Прямо здесь. А я настолько тупая, что сомневалась в своей первой догадке.

– Нам нужно вернуться на первое место преступления, – говорю я.

Мои ноги уже в движении и ведут меня в направлении двери.

– Иисусе, Бондс… – Куинн быстро догоняет меня. – Какого черта? Ты собираешься просветить меня? Мы тут еще не закончили.

– Я знаю… или, по крайней мере, мне кажется, что знаю… где оставлено первое сообщение.

Я не оглядываюсь на него. Мне не хочется видеть сомнение, которое как я знаю, отражается на его лице. Но он удивляет меня, когда спрашивает:

– Мне следует вызвать оперативную группу?

Я замедляю шаг, бросая беглый взгляд в его сторону.

– Нет. Пока нет. Сначала мне нужно убедиться.

Он кивает.

– Хорошо. – Куинн вынимает ключи от машины, когда мы выходим из здания. – Я поведу. А ты будешь рассказывать. И постарайся не упустить ни единой детали.

Справедливо.

– Как давно ты освежал свои знания по средневековой истории? – спрашиваю я и получаю в ответ недовольный взгляд.

– Наш неизвестный может быть подражателем.

Произведение искусства

В дневном свете все выглядит чисто и роскошно. Все сверкает блестящей ясностью, в которой ничего нельзя скрыть. Такие поступки нельзя совершать только ночью. Они теряют часть своей красоты, если не встречаются со светом.

Я чуть не рассмеялся от собственного каламбура. Приближаясь к своему новому питомцу, я читаю стих «Она идет во всей красе». Лорд Байрон, один из величайших поэтов викторианской эпохи – даже тысячелетия – и он не смог бы оценить красоты моих стихотворных строф. Честно говоря, я полагаю, что дело не в неспособности понять их, а скорее в моем неумении описать что-то… выразительно. Что-то, что не может быть названо. Что-то настолько восхитительное, настолько нежное в своем блеске, что это просто невозможно оценить. Это нужно прочувствовать.

Иногда эти вещи такие красивые, что заставляют чувствовать боль. Чувство боли – словно измеримый способ испытать непередаваемую красоту.

Я пытался окружить мою любимую поэзией, даже писал для нее маленькие стихи. Но чувствую, что не смог добиться ее внимания. Я не хочу признавать, что потерпел неудачу – это невозможно. Мы двое – единственные люди на планете, которые полностью понимают друг друга. Только мы способны поделиться всеми тайнами. Нет, я не подвел ее. Просто нужно найти нечто более величественное, что будет больше соответствовать ее стандартам.

Она оценит мой последний подарок. Он словно сошел со страниц исторических романов, которые она так обожает. И, когда этот момент настанет, когда все дороги сойдутся, все расцветет вокруг нас… О, как я жажду увидеть ее лицо. Положить руку ей на грудь и почувствовать, как в момент благоговения ее сердце начнет биться быстрее.

Мы уникальные. Посмотрите, она единственная, кто действительно понимает значение всего этого. Я искал, я так долго охотился… столько лет… просто, чтобы понять почему. Почему пламя так же опьяняюще действует на меня, как и лезвие бритвы. Почему пронзительный крик, вырывающийся из горла в полной тишине, дает такое же удовлетворение, как и вид обожжённой плоти. Это должно быть неправильно. Я прочитал все материалы, прошел через бесконечные лекции. Но я считаю иначе.

Предпочтения – это больше чем форма искусства, больше чем просто росчерк кисти. Просто, чтобы проверить мою теорию, ведь я люблю все проверять, я направляю кончик лезвия к горлу моего нового питомца. Ее тело дрожит, сотрясаясь от испуганных рыданий. Прозрачные слезы оставляют следы на щеках, и, когда я провожу лезвием по ее коже, она издает вопль, который посылает электрический ток по моим венам. Я наслаждаюсь ощущением дрожи.

Обидно, что вокруг нет никого, кто бы мог насладиться ее красивым плачем, – так, как это должно было быть. Люди продолжают жить своей жизнью, не подозревая о том, что совсем рядом с ними, по соседству, создается настоящий шедевр. Так заняты… все настолько заняты сегодня. Ни единой души рядом, способной услышать эти мольбы.

И как же мне их найти? Тех, кто шляется по ночам в поисках одобрения. Тех, кто трудится для поддержания нормального функционирования жизни и уже превратился в некое подобие роботов в дневном свете. Ведь есть даже те, кто погружен в работу прямо сейчас.

У меня есть целые списки, полные таких душ, с их графиками. Когда они уходят, когда возвращаются. Куда они ходят. Нет ли у них животных. Вот, что важно. Нельзя домашним животным позволить прервать мою деликатную работу.

Я люблю смотреть. Как они помешивают свой кофе. Например, вот эта предпочитает легкий кофе, без сахара. Ни брата, ни сестры. Никаких звонков от родителей, живущих в Вайоменге, а последнее письмо от мамы пришло очень давно.

Ох, какая это тяжелая работа – собирать по крупицам детали жизни человека. Но все эти замечательные детали составляют дорожную карту, которая ведет к этому давно ожидаемому моменту. Здесь их опыт, их судьба. Весь тот бред, что они несут за собой. Я делаю им подарок от всего сердца.

Теперь Люси не придется жаловаться другим официанткам в закусочной, что «если бы она только смогла найти настоящего мужчину, то ей бы не пришлось спать со всеми этими лузерами…»

Видите? Какой ужасной была ее жизнь, прежде чем я постучал в ее дверь. И я мог увидеть это в ней – в первые несколько секунд моего появления солнечный свет озарял ее волосы, и они сияли как нимб над головой, словно она знала, что я ее спасение. Ее спасение от мирской жизни наконец-то пришло. Она свободна от всех трудов, страданий и борьбы. Свободна. Она больше не будет испытывать однообразную жизненную рутину. Она ведь так устала, не может быть по-другому. Очень-очень устала.

У нее хватает мужества дарить мне свои сладостные крики. Как же я смакую их. Это ее дар. Но и я предлагаю ей незабываемый подарок. Ведь она является частью моего грандиозного шедевра. Я дарю ей свою любовь. Дорогая Люси просто не обладает достаточной силой духа, чтобы оценить насколько особенной она является. Меня охватывает дрожь, даже от одной мысли об этом. Люси не может понять нашу связь, мою любовь.

Когда я потерялся, ты указала мне путь. Ты открыла мне глаза, помогла понять, кто я на самом деле. Ты подарила мне собственную подпись. Мужчина не может существовать без собственной подписи, это важнейший факт. Так что я в неоплатном долгу перед тобой.

Я начинаю делать надрез. Смотря, как кровь красным шарфом струится по молочной коже. Великолепный красный – наш любимый цвет. Металлический запах разливается в воздухе, и я с удовольствием глубоко вдыхаю его, с нетерпением ожидая момента, когда смогу искупать тебя в крови.

В поисках крови

СЭДИ

– Эксперты исследовали каждый дюйм этой квартиры, – говорит Куинн. – Просто скажи мне, что ты ищешь.

Невидимый луч ультрафиолета скользит по стенам, сканируя и повторяя мои движения.

– Узнаю, когда увижу, – говорю я ему.

Я одолжила оборудование у Барри – отличный техник и достаточно любезный парень. Однако Куинна, мои методы не впечатлили. Если бы я не была в таком ажиотаже, можно было бы предложить ему психологический поверхностный анализ его слишком навязчивых вопросов.

Некоторые правила существуют просто для того чтобы их нарушать, это клише. Но это правда. Как Куинн и говорит, время поджимает и у нас его недостаточно, чтобы делать звонки и оформлять все по правилам. Мы уже просмотрели все стены в спальне, а также во второй спальне и прихожей, и сейчас осматривались в гостиной. Я была почти уверена, что мы найдем что-то в спальне, ведь именно там преступник сосредоточил свое внимание. Но…ничего.

– Черт, – выдыхаю я, проводя рукой по лбу.

Подойдя ко мне совсем близко, Куинн протягивает руку, чтобы забрать фонарик.

Я передаю прибор в его раскрытую ладонь.

– Позволь мне, Бондс, – говорит он, в грубое звучание его голоса вложен другой, более глубокий смысл.

Вздохнув полной грудью, я киваю:

– Ок, – и, развернувшись к нему лицом, заглядываю в его карие глаза.

– «Ее стены говорят». Знаю, это может значить очень много для нашего субъекта… хотя может, он сделал это, чтобы сбить нас с толку. Но не думаю, что это так. Все, что он делал, так продуманно… выглядит хаотично, но это рассчитанный хаос.

Куинн останавливает меня взмахом руки.

– Тебе не нужно убеждать меня. Просто скажи это.

Облизывая губы, я подготавливаюсь. Я не уверена, что хочу сказать это вслух.

– Я думаю, что наш неизвестный – поклонник средневекового серийного убийцы. Кровавой графини.

И вот оно, сомнение, разливается в воздухе. Я чувствую это каждой своей клеточкой, вижу на лице Куинна. Мое предположение слишком… невероятно. Надеюсь, это ошибочная теория, но я не могу утверждать обратное. Я провела так много часов, исследуя Элизабет Батори, что стала почти экспертом в этом чертовом деле. И вот теперь, я так близко. Конечно, я пытаюсь соединить все части и связать их вместе. Мое видение меня подводит. Мне нужно мнение со стороны, и Куинн отлично подойдет на эту роль.

– Объясни, – говорит он просто.

И я озвучиваю свою теорию, начиная с моей первоначальной догадки прямо здесь на месте первого преступления, я видела это в каждом методе пытки – иголки под ногти, свечи, чтобы прижигать плоть, острые предметы, чтобы писать кровью. Это почерк Батори и ее сообщников, которые наслаждались такими страданиями своих жертв.

Леди Батори имела собственную странную подпись: пытки. Благодаря своим исследованиям, я смогла точно понять только одно об этой печально известной леди – у нее не было предпочтений. Ее обвиняли в пытках молодых девушек разными способами… так, словно у нее не было четкого метода подтверждения своей подписи.

Когда я изучала методологию, то поняла, что все садисты зациклены на усовершенствование своего подчерка, на своем специализированном методе вызывания страданий через пытки. Такая простая концепция, но такое глубокое откровение.

– Что еще? – спрашивает Куинн, продолжая исследовать стену взглядом охотника. – Что еще связывает ее с этими случаями, чем они отличаются от других?

Пожимая плечами, я отвечаю:

– Смоляная пакля, например. Это то, что Батори применяла, пытаясь скрыть тела. Информацию об этом я нашла только в закрытых материалах ее судебного разбирательства. Преступнику нужно было серьезно потрудиться, чтобы узнать об этом факте. И я не могу точно утверждать, что он взял это от Батори.

Куинн кивает.

– Ладно. Но многие строители используют паклю для уплотнения…, – он неопределенно проводит рукой в воздухе, будто в попытке ухватить какую-то мысль, – труб, стен. Что если наш подозреваемый – сантехник? Это возможно. Ты говоришь, что очень активно изучала Батори, может твой ум просто хочет видеть совпадения.

Я отрицательно качаю головой.

– Я тоже так думала поначалу. Поверь мне, Куинн. Это было моей первой мыслью. Я знаю такого рода обманки, ты же в курсе. – Я смогла встретить и удержать его взгляд. – Там так же есть и само сообщение. После того, как против Батори было возбужденно уголовное дело и ее признали виновной… но это уже совсем другая история, – добавляю я. – У меня есть своя собственная теория о том, как ее дело было отработанно, но мы будем придерживаться известных нам исторических фактов. Во всяком случае, точно известно, что, согласно вынесенного ей приговора, она была замурована в комнате ее собственного дома. Было задокументировано, что графиня провела последние два года своей жизни там, исписывая стены. Когда она исписала все клочки бумаги, которые смогла найти, то начала писать на стенах. И это так похоже… эти сообщения, способы пыток – ожоги, побои, веревки…

Я обрываю себя на полуслове, когда мой разум подкидывает мне очередное доказательство.

– Что? – говорит Куинн, загораживая собой свет.

Я достаю телефон, прокручиваю список контактов до номера Эйвери и набираю ее. Она отвечает сразу.

– Надеюсь, ты звонишь пригласить меня выпить, – говорит она.

– Когда мы поймаем этого парня, я куплю тебе целый чан выпивки, – отвечаю я.

Она коротко и печально вздыхает:

– Ловлю тебя на слове. Ладно, говори, зачем звонишь?

Взглянув на Куинна, я киваю.

– Я знаю, мы просили тебя о невозможном, и ты, наверное, уже сутки не спала, но может быть у тебя было время на проверку веревки? – я прикусываю губу.

– Ты сказала, что это может быть ручная работа, Эйвери. Ты уже можешь подтвердить или опровергнуть этот факт?

– У меня есть и другие дела, Сэди, и этот субъект слишком быстро плодит новые жертвы.

Я слышала, что она сердится, но все же ответила мне, – Ты мне очень нравишься Сэди. Не говори Куинну, но он не из числа моих любимчиков.

Я ухмыляюсь на это.

– Все в порядке. Дай мне двадцать минут, и я принесу тебе новые факты. Ах, да, я только что завершила рисовать эскиз орудия убийства, сейчас сделаю копию и передам его вам.

– Ты самая лучшая, Эйвери.

– Я знаю, знаю. Просто поймайте этого парня и избавьте меня от дополнительной работы.

Как только я вешаю трубку, эскиз Эйвери всплывает на моем экране. Я увеличиваю изображение, затем отправляю его на свою электронную почту.

– Мне нужно взять планшет, и мы сможем увеличить рисунок… но, Куинн, я думаю, что мы наконец-то двигаемся в правильном направлении.

Я поворачиваю телефон так, чтобы он мог видеть изображение.

– Ты, мать твою, издеваешься надо мной?

Проведя рукой по волосам, он говорит:

– Меч? Серьезно? Как человек может ходить по городу с мечом и не выделяться из толпы?

Повернув экран, я изучаю эскиз.

– Не просто меч, а фламберг (двуручный меч с извилистым лезвием).

– И что тебе известно о нем?

– Он был популярен в средневековье. В то же время, в котором жила Батори, – я пожимаю плечами.

– Конечно, – говорит Куинн.

– Только, – говорю я, всматриваясь в экран. – Пропорции не соблюдены. В смысле, я знаю Эйвери, она очень дотошная в своей работе, но фламберг – это огромный меч. Тяжелый, длинный… и, как ты сказал, будет чрезвычайно сложно передвигаться по городу и пробираться в дома своих жертв незамеченным. Может он прятал их там? Но чертеж Эйвери изображает меч, размер которого в два раза меньше оригинала. Я никогда не видела ничего подобного.

Куинн прекратил идти и остановился в паре футов передо мной.

– Но ты видела его ранее, не так ли?

Я смотрю вверх.

– Не в оригинале. Рисунки, картины. Встречала несколько раз в Интернете в ходе своих исследований. Этот меч, возможно, был сделан на заказ.

Куинн уже опять идет впереди меня.

Он поворачивает свой телефон и быстро прокручивает веб-страницу, прежде чем я заканчиваю свою мысль…

– Три оружейных магазина в центре города.

Он смотрит на меня.

– Мы можем начать отсюда.

– Ок.

Как мне упорядочить свои мысли, когда меня не покидает ощущение, что этот новый поиск не принесет особой пользы. Я знаю, мы должны отработать все версии, такова наша работа. Но это слишком просто для нашего субъекта. Слишком… наивно. Он планировал все… тщательная постановка… просто быть пойманным за такой необдуманный поступок?

Я останавливаюсь, чтобы убрать реагенты, мои руки держат бутылку люминола. Он хочет, чтобы мы нашли его сообщение.

Мы не заметили первое сообщение, поэтому он сделал второе более очевидным. Чтобы даже глупые детективы не пропустили. Часть его выказывала разочарование, второе преступление – это гнев, направленный на нас, не увидевших весь его прекрасный замысел. Но абсолютно очевидное упущение, которое беспокоит меня больше всего: если этот убийца действительно копирует стиль Батори, то где же кровь?

Печально известная леди, первая документально зарегистрированная женщина-убийца, обессмертила себя тем несметным количеством крови, которую она пролила. Бесчисленные легенды создавались вокруг этого кровавого следа, истории про вампиров, например. Это ее наследие. Ее подпись, окрашенная в красный цвет.

Погрузившись в свои мысли я опять возвращаюсь в спальню, и, встав посреди комнаты, закрываю глаза. В свой первый приход сюда я была сосредоточенна на жертве, сейчас концентрируюсь на том, что не могу видеть. Негативное пространство.

Я создатель, художник. Каждый кусочек головоломки должен занять свое место в моей голове. Я ничего не оставлю незамеченным, буду контролировать все, даже мельчайшие частички.

Ты понимаешь, что я хочу тебя видеть. И я упорно трудилась, чтобы у меня была возможность понять тебя. Глубокий вдох, медленный выдох, я пробую воздух на вкус. Приглушенный свист заставляет мои уши кровоточить. Я чувствую ткань платья… мягкая, дразнящая. Пора.

Я провожу мечом поперек ее горла и прижимаю ее к себе, так что ей нечем дышать. Открывая глаза, я вижу, как она медленно оседает на пол и истекает кровью, но я далеко отсюда. Ее молчание – это просто один из факторов, убийство. Все остальные кусочки паззла должны быть связаны, чтобы завершить головоломку. Нет никого выше меня… я ее Бог, стоящий над ней, осуждающий ее. Это моя игровая доска, и все остальные лишь мои игровые пешки, когда я обращаю внимание на них… Я смотрю вверх. Там.

– Куинн!

Его шаги отдаются эхом в коридоре, и он заглядывает в комнату.

– Что случилось? Нам нужно выдвигаться, если собираемся побывать во всех трех магазинах до вечера.

Мое лицо все еще поднято к потолку, и я говорю:

– Он знал, что делал, когда перерезал ей сонную артерию именно в этой комнате.

Он хотел, чтобы брызги были на потолке. Не большое пятно, лишь намек.

– Эксперты исследовали его. Это есть в докладе.

Я обхожу пятно и встаю прямо в центре яркого света, льющегося с потолка.

– Да, я читала. И уверена, они все проверили, но могли и кое-что упустить.

Оглядываюсь по сторонам.

– Принеси мне что-нибудь, чтобы я могла встать.

Куинн не сдерживает смех.

– Что-то типа лестницы? Бондс, ты слишком мелкая. – Я бросаю на него гневный взгляд. – Это просто факт, а не оскорбление.

– Хорошо, – говорю я, осматриваясь и не найдя ничего подходящего, опираюсь на его плечи. – Подсади меня.

В ретроспективе, это было не лучшей идеей.

– Держись устойчивее, – говорю я, сквозь стиснутые зубы, изо всех сил стараясь сохранить равновесие. – Для такого крупного парня, у тебя, знаешь ли, слишком костлявые плечи.

Он хрюкает. В одной руке я держу бутылку с люминолом, в то время как другой рукой в пластиковой перчатке изучаю светильник. Тот начинает раскачиваться, грозясь ударить меня по голове.

– Ок. Поднеси меня ближе.

Он выглядит чистым. Слишком чистым, для вещи, на которую обычно редко обращают внимание. Никакой жуткой паутины или пыли. Я подношу руку с реагентом и резко опускаю ее вниз.

Куинн подает мне фонарик. Выругавшись, я смотрю на пластик в ультрафиолетовом свете.

– Это что-то хорошее, или плохое?

Но я не успеваю ответить, у Куинна звонит телефон. Он говорит «не дергайся» и обнимает мои ноги, чтобы я не соскользнула вниз.

Мой взгляд продолжает изучать высветившиеся под ультрафиолетом слова, в то время как Куинн отвечает на вызов.

– Скоро буду, – он испускает долгий вздох и выключает телефон.

– Еще одно тело? – спрашиваю я, а перед моими глазами прыгают светящиеся кровавые буквы.

Преступник проявил максимум терпения, чтобы скрыть их, может быть даже слишком. Но нам было суждено их найти. Мне было суждено их найти. Это то, чего он хотел.

– Два, – наконец отвечает Куинн.

В моей голове что-то щелкает. Свет падает на его лицо под углом, как будто помогая мне лучше различать эмоции. Куинн поднимает глаза вверх и читает сообщение, словно угадывая отголоски моего настроение.

– Нам нужно сейчас же отправляться на новое место преступления. Нас ждут.

Чувствую, как мой желудок сжимается, когда делаю фото надписи. Я не уверена в своих ощущениях. Что это? Ужас. Волнение. Гнев… Я определенно чувствую гнев. Это неправильно, это не должно стать личным. Но у меня есть глубокая уверенность, что преступник хочет сделать это личным. Не так как некоторые серийные убийцы играют с полицейскими, делая себя частью расследования. Оставляют специальные зацепки, подсказки для детективов, работающих над их случаями. Нет. У этого есть очень конкретная мишень. Я.

Только, я не могу это подтвердить … это просто сообщение. Для всех остальных.

Это ничего не будет значить. Просто случайная бессмыслица, выбранная беспокойным умом.

«

Она прекрасна как ночь

».

Написано кровью, затем затерто. Кровь. Всегда кровь.

Сердце

КОЛТОН

Поворот и петля. Поворот и петля. Пальцы деликатно обхватывают джутовые веревки, ловко переплетая их. Я глажу светлые нити, приручаю их, вкладываю себя в каждую плотно затянутую петлю.

У меня много веревок. Любых размеров, цветов, ширины. И я забочусь о своей коллекции. Но сегодня ни одна из них не кажется подходящей. Для Сэди… для этого долгожданного момента… я должен создать идеальный инструмент.

Моя грудь наполнилась теплом, как только я представил светло-коричневую веревку на ее жемчужной коже. Такой потрясающий контраст. Темное и светлое. Я практически опьянен. Возбуждение пробегает по мне в смеси с потоком адреналина. Я словно ребенок, играющий со своей любимой игрушкой. Игрушкой, которую от него очень долго прятали.

Кропотливо завязав еще одну петлю, я медленно перекручиваю веревку, умирая от желания увидеть след, который останется после нее на мягкой коже Сэди. Опьяняюще.

– Готовишь что-то особенное на сегодня?

Низкий тембр Джулиана вытягивает меня из транса, и я замечаю его, облокотившегося на угол барной стойки, с руками, засунутыми в карманы черного пиджака. С тех пор как он открыл свой собственный клуб, я не видел его в джинсах. Теперь он весь в делах. Думаю, мне не стоит осуждать его, ведь я тоже погружен в работу. Отсоединив ведущую веревку от бара, где я расположился, я начинаю сматывать ее.

– Просто нужен новый материал.

Он оглядывает пустой клуб и вновь оборачивается ко мне.

– Есть так называемые магазины. Я знаю, что ты любишь ритуал, – его голос понижается, – но не мешало бы иногда идти и простым путем.

– Видишь, именно этого ты и не понимаешь, Джулиан. – Я запихиваю только что сплетенную веревку в сумку вместе с остальными вещами. Затем встаю со стула, и, глядя в ясные голубые глаза Джулиана, произношу, – Ритуал – это все.

Его взгляд становится напряженнее, серьезнее. Он выпрямляется, и в его голосе появляется издевка.

– У меня кое-что есть.

– И что же это?

Мрачное предчувствие заглушает мое радужное настроение. Месяцы напролет после согласия на работу в клубе Джулиана, я чувствовал себя так, словно топчусь на одном месте. Ходя по тонкой грани, той что еще позволяет нам быть открытыми друг другу. Эта грань очень тонкая.