Текст книги "Царица Савская"
Автор книги: Тоска Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Глава десятая
Тамрин вернулся ранней весной, перед началом дождей. В этот раз он исхудал еще сильнее и выглядел усталым. Я отмечала про себя дары, которые рекой струились в мой зал: жемчужные и яшмовые украшения, расшитые ткани, масла, благовония в дорогих сосудах. Иссоп, лакричные стручки, кассия и шафран. Ручной сокол в разукрашенном клобучке, гладкошерстная египетская кошка на золотой цепочке. Я тут же назвала ее Бает, в честь египетской богини.
– Вот видишь – даже боги посещают наши залы, – сказала я под одобрительные смешки советников.
– Моя царица, – сказал Тамрин позже, низко склоняясь предо мной во время частной аудиенции. – Я отвез царю Израиля рассказ о твоей мудрости и учености. Равно как и рассказ о самодостаточности Сабы, которой не нужно рассчитывать на других ни в пище, как Финикия, ни в искусных работниках, как сам царь Израиля, правда, сообщал я об этом далеко не так прямо. – Я наконец вновь увидела хищную улыбку, которая мне когда-то так понравилась.
– И царь говорит тебе: «Прекрасная царица! Как ты скрываешь себя за вуалью вначале молчания, затем слов! Как ты стремишься к таинственности даже себе во вред! Как можешь ты заявлять, что ни в чем не нуждаешься и что твои посланцы не явятся передо мной? Я сознаю, что тебя не растили, как должно растить царицу, и желаю тебе стать мудрее. Благо– уханйе твоего дворца дошло до меня через все это расстояние. Воистину, это дыхание божественно. Но если ты правительница земли, разделенной богами, то я вдесятеро выше тебя, поскольку моя земля дана в мои руки Единым, который вознес твоего бога в ночное небо».
– Есть ли пределы его тщеславию? – прорычала я.
Губы Тамрина застыли, как высеченные из камня, и я поняла, что он тоже не радовался сообщению, которое вез мне все эти долгие месяцы.
– Ты ни в чем не виноват. Я знаю, что ты не в ответе за чье-то зазнайство, – сказала я уже мягче.
– Моя царица, если бы ты только знала, какие вопросы он мне задавал, вместе с учеными, что собрались при его дворе. Все они любопытны, и все мало знают о Сабе. Они много расспрашивали о тебе, и я отвечал искренне, я говорил, что ты превыше всех женщин мира, мужчины из всех его уголков ищут союза с тобой и мечтают о ложе – мужчины бесчисленные, как народы на земле.
Я покачала головой и возвела глаза к небу.
– А я уж боялась, что с тобой что-то не так, однако теперь я вижу, что ты постоянен, как дождь.
– Эти мудрецы, когда вернутся к собственным дворам и школам, повезут с собой рассказы о царице Сабы. Вскоре для всего мира название нашей страны будет намертво связано с красотой и богатством. Именно этого ты и желала, не так ли?
– Этого. – Я не стала добавлять, что они повезут с собой также попытки царя образумить меня и отчитать. – Ты привез для меня новые свитки?
– Нет, – ответил он. – Говорят, что царь пишет все меньше и меньше.
– Он слишком занят?
– В этом он мне не признался. Но я слышал, что среди его племен начались трения, между севером, где царь набирает себе рекрутов, и югом, который царь осыпает милостями.
– Он набирает работников из собственных племен?
Вначале он уступил территорию Хираму, а теперь истощает собственные племена, забирая людей?
– И он говорит, что мне нужно стать мудрее! Разве его племена сумеют смириться с подобным? Не ты ли говорил мне, что точно так же поступали с его народом египтяне?
– Да, так, и народ недоволен. Но покоренных канаанитов, хеттов и аморитов недостаточно, чтобы воплощать замыслы царя, которых много.
Еще одна брешь, которую я заметила в гладком фасаде «мудрого» царя.
– Тамрин, садись, ты выглядишь так, словно вот-вот закачаешься.
– Если позволишь, царица, я не стану задерживаться. Я оставил своих верблюдов и людей на расстоянии шести дней пути от города. Как этот царь допрашивал меня! И говорил: «Если она спросит это, ответь ей вот так». Он рассказал мне все, что ты можешь захотеть узнать, от его рождения до того, как сложились судьбы его братьев, чтобы я мог ответить на любой твой вопрос о нем. Но пока что, молю тебя, дай мне вернуться к тебе и озвучить его ответ, когда я удостоверюсь, что верблюды моего каравана напоены и отдохнули. Дорога была нелегкой, а на обратном пути мы дважды попадали в засады бандитов.
– Кто посмел?
Он помотал головой, словно все еще отгонял мух.
– Банды постоянно в движении и изменении, даже по мере того, как расширяется царство израильтян. Повсюду люди, потерявшие свои места, и многие из них остались без дома после кампаний отца Соломона – те его враги, которых он не уничтожил. Мир за пределами Сабы строится на трудностях и сумятице. – Его взгляд стал серьезней. – Мы убили десятерых, прежде чем все закончилось.
– В следующий раз ты возьмешь с собой больше вооруженных людей. Позволь мне снять с тебя бремя хотя бы этих забот.
– Мы потеряли лишь пару мешков груза и нескольких верблюдов. Могло быть куда хуже. Но тебя, моя царица, может успокоить знание о том, что ты осталась загадкой для царя израильтян. Те долгие дни, что я провел там, он расспрашивал меня о твоем деде и твоем отце, бывшем верховным жрецом до тебя. И о твоей матери, о ее знаменитой красоте. Я сказал ему, что Саба – мир внутри мира, от узкого моря до внутренней пустыни, где выживают лишь Пустынные Волки. И что в Сабе не один храм, а множество, и много богов, над которыми главенствует Алмаках.
И все же после множества дней восхваления Сабы и моей царицы, когда я уже приготовился уезжать, он сказал, словно мы только что начали: «Ты рассказал мне все это, и все же: разве твоя царица не правит лишь дикими горами, бесплодной пустыней и рощей благовонных деревьев? К чему тогда так хвалить ее передо мной?» – Тамрин вскинул руки, словно показывая, что нельзя винить его за сказанное.
Я неотрывно глядела на Тамрина. После всего услышанного? Неужто этот царь сошел с ума? Хотя… Я отвернулась и покачала головой.
– Моя царица?
– Он испытывал тебя, – ответила я, снова глядя ему в лицо. – Хотел посмотреть, примешь ли ты сказанное или станешь на мою защиту, откроешь ли рот, чтобы говорить, или сомкнешь губы с понимающей улыбкой. Потому что любой ответ говорил ему, сколько было в твоих словах правды.
Как явно я теперь это видела! Царь устал от цветистых рассказов, в которых Тамрин был предельно искусен. Однако царя утомили рассказы, обернутые в шелк. И потому он притворился, что забыл о днях выдающихся восхвалений, и решил испытать посланца грубым словом. Так ребенок, которому много часов говорят улыбаться и вести себя хорошо, не выдерживает и показывает гостям язык. Я рассмеялась от этой мысли, прекрасно зная подобное ощущение.
Он устал, возможно, даже от лести, и так же, как я, не находил себе покоя от невозможности выйти за собственные границы, чтобы учиться новому.
Теперь Тамрин смотрел на меня с изумлением.
– Что такое? – спросила я.
– Моя царица, он сказал мне: «Когда ты скажешь ей это, после того как перечислишь, как долго и подробно ты восхвалял ее, наблюдай. Если царица хитра, она будет искать причины того, отчего я это сказал. Если она мудра, она рассмеется. Но если она глупа, то придет в ярость». И, клянусь Алмакахом, я вижу теперь его правоту и вижу, что моя царица так же мудра, как я считал и прежде. – Он упал передо мной на колени и поклонился.
Я доказала свою мудрость, но стоило ли мне считать себя польщенной?
Или же возмутиться тем, что он использовал моего же подданного, устраивая мне проверку?
Радости я не испытывала.
– Так он отправил ко мне моего же человека в качестве судьи, – сухо сказала я. – Об этом он тоже велел тебе рассказать? Как жаль, что свидетелями не стали мои придворные. Поднимайся.
Тамрин начал вставать, но застыл и снова рухнул в поклоне.
– Со мной играли. А теперь я показал себя дураком.
– Лучше уж ты, чем я. Разве ты стал бы рисковать своим караваном и самой жизнью на службе глупой царице?
– Но она не глупа, и теперь я буду служить ей до конца своих дней.
– Да. Потому что так велел тебе чужой царь. Вставай.
Он поднялся на ноги.
– Иди. Проведай своих верблюдов. Поешь, отдохни. Я избавлю тебя от этого бремени – необходимости говорить за нас обоих разными уголками рта. Могу лишь представить себе беседы, которые ты ведешь при этом в своей голове.
Он выдохнул и легонько покачал головой.
– Возвратись ко мне осенью.
Дерзость царя возмущала меня, и все же… заставляла задуматься. Надолго задуматься. Если Соломон, сидя на перекрестке путей, поймал в свои сети Финикию и Египет, то мне каким-то образом нужно было заманить его в собственную сеть.
В течение следующих месяцев я начала составлять в голове ответ, записывая по нескольку слов за раз, останавливаясь и начиная снова.
В ту осень я лично изложила все на папирусе.
Ты спросил, как возможно такое, что я ни в чем не нуждаюсь. Я же спрашиваю тебя: как возможно такое, что ты так зависишь от всех остальных? У нас, в Сабе, среди различных племен принято принижать себя и смеяться над нашим богатством. «Какое прекрасное животное!» – восклицает кто-то при виде редчайшего белого верблюда. «Ах, это? – говорит его хозяин. – Да это же просто коза, к тому же еще и не дойная». И потому будь уверен, что птица, летящая через твои границы от нас, летит от народа, чьи добродетели – гостеприимство и преуменьшение, те же качества, что заставляют нас отдавать наилучшие наши вещи и животных – вплоть до самого своего шатра – тем, кто всего лишь похвалит это. Мы говорим в ответ, что это лишь безделушка.
Но ты привык к совершенно иному, а потому я скажу тебе без смирения: Саба не нуждается в зерне других источников, помимо собственных оазисов. Ароматы богов растут в наших садах, потому что богам приятно растить их в садах Сабы, Нам не нужно чужое зерно и не нужен чужой бог. То же солнце, что сжигает урожай других народов, мягко греет нашу землю, а луна пробуждает во тьме посев. Золото для нас не столь ценно, как для соседей, – оно как песок пустыни, что набивается в сандалии, волосы и глаза. Наши шахты неистощимы, наши финиковые рощи обильны, нашим стадам нет числа.
Мы защищены от агрессоров, ни одна армия не может выступить против нас и выжить в песках, преодолеть границы скал и соленого моря. Сами боги создали нашу крепость, защищенную и закрытую, словно ваш потерянный рай, и оставили нам небольшие воротца, чтобы мы могли поделиться с миром своими товарами и получить от мира хвалу и прибыль. В моей столице не один рай, но два. Все было дано нам двойною мерой. Аромат нашей мирры божественен – он относит души фараонов и царей в мир иной и пропитывает воздух земли, на которой растет, отчего наш народ проживает все больше лет, а затем обретает бессмертие в смерти. Как может быть иначе? Все царство пропитано ароматом бога, каждый человек здесь жрец, даже насекомые поют гимны. Здесь земные удовольствия становятся божественными, и мы облечены знанием того, что служим богу самим своим дыханием.
Да, боги несправедливы, они подарили все блага мира лишь нам, и щедрой рукой. Но все же, торгуя поморю и на суше, мы едим лучшее со столов мира, мы носим лучший шелк, индиго и пурпур. Мы так утопаем в роскоши, что простой хлеб и финики, простая ткань сияют для нас новизной.
Ты спрашиваешь, как я могу не нуждаться. Вот мой ответ. Но истинный твой вопрос заключался не в том, как умеет народ не нуждаться ни в чем, а в том, как женщина может в тебе не нуждаться. И вот мой ответ: я плод своей земли. Я – Саба. В Египте есть их Нил, у нас же есть муссоны, наши каналы и дамбы, устройство которых нашим предкам нашептали сами боги. Так мы живем с начала времен, мы вечны и мы благословенны. Любую нашу войну, текущую или прошлую, ведем мы только с собой, ибо никто не сравнится с нами в страсти и в мести.
Так отчего же ты приказываешь мне, как вассалу, послать в твое царство своих послов? И призывал ли ты также послов моего отца, который был главным жрецом бога, восставшего выше гор, коснувшихся самого неба? Я Верховная Жрица, я Дочь Алмакаха, и смертные правители мне не указ.
А потому я пишу тебе не как царица и не как жрица. Я спрашиваю тебя: как можешь ты почитать одного бога превыше всех остальных, бога, лишенного имени и лица? Отчего мудрец называет его единственным богом и рискует вызвать злобу и зависть других богов – отчего твой бог просит тебя о подобном? И как можно чтить бога в храме, закрытом от неба каменной крышей?
Между нами не должно быть загадок. Я слышала от моего торговца, Тамрина, что мы кузены и оба происходим от общего предка, единственного, кто пережил потоп, Ноя, чьи сыновья расселились до края земли. Ты наверняка поймешь все, что я тебе написала, и наверняка ты знал о том, что я говорю. Оттого я доверяю свои слова ветру, надеясь услышать их эхо. Даже боги жаждут понимания.
Не знаю, почему я дописала последнюю фразу и кто повелел мне ее добавить: боги или стремление моего сердца.
Глава одиннадцатая
Я наблюдала за девушками, которые прислуживали мне в покоях. За тем, как они щебечут о своих мелких страстях: о самых красивых дворцовых рабах. О мелких чиновниках, что брали прислужниц в свои постели. О дарах, которые мне приносили и большую часть которых я отдавала им, о том, кто и откуда прислал эти дары.
Я наблюдала за советниками. За местью, которая ими руководила, за планами, которые они строили в зале совета, за тем, как они спорили за столом, распаляясь так, словно сама луна упадет на землю, если они не докажут своей правоты.
Наблюдала за аколитами моей новой школы жрецов, исполненными религиозного рвения. Рвение диктовало им каждый шаг и поступок в надежде на… что? Мои жрецы, рьяно защищавшие свою таинственность, формировали отдельную касту и претендовали на превосходство над прочим миром. Как они определяли, что их бог действительно с ними?
Я видела все слишком ясно: как земледельцы и купцы стремятся к богатству, будто преследуя само солнце, и столь же тщетно. Как их жены кичатся своими беременными животами, как бездетные женщины покрывают головы от стыда, как влюбленные почитают идол своей привязанности.
Вахабила, который боялся неопределенности в будущем. Шару, которая носила в себе тюрьму прошлого. Тамрина, не знающего покоя. И лишь мой загадочный евнух, казалось, существовал – в мире? В настоящем? – как остров спокойствия среди, нас.
Это казалось невозможным, но прошло четыре года. Мне было теперь двадцать два.
– Хорошо, – сказала я наконец Вахабилу. Была осень, прошли последние дожди и принесли с собой запах миндаля и абрикосовых деревьев, отяжелевших от плодов. – Иди к Азму. Скажи ему, что я готова заключить брак с богом.
Мой министр, как мне показалось, едва не свалился с ног от облегчения.
– Я займусь приготовлениями к новой луне, – ответил он.
Я не знала, как сказать, что с тем же успехом он мог бы готовиться к темной луне, когда Алмаках скрывает свое лицо от земли. Что все это будет не важно. Но я лишь кивнула и сказала: да, он должен начать приготовления, и – нет, это не будет слишком рано. Не было смысла ждать, поскольку молодость уходила.
В ночь новолуния я бодрствовала до рассвета. Так было уже семь ночей, отдыхала я только днем, прерывая пост лишь на закате перепелиными яйцами и гранатом. Я отослала в храм дары, бронзовые статуи и алебастровые курильницы для благовоний, сосуды с редким благовонным нардом для жрецов, золотые украшения для жриц на службе у нашего бога.
На восьмую ночь я пересекла оазис, не надев ни вуали, ни украшений. Я оставила Яфуша и своих женщин у входа на дамбу, отдала Шаре свои сандалии, чтобы войти в храм босиком и без сопровождения, как любой другой проситель. В руках я несла миску с маслом. Перед молчаливыми жрецами внешнего двора я налила масло на алтарь и напилась из священного колодца. Затем сбросила халат и вошла в открытое святилище, одетая лишь в простую нижнюю рубашку.
Там я дрожала и молилась, стоя на коленях, до следующего утра. А затем вернулась во дворец и заперлась ото всех, не впуская никого, кроме Шары. Я пила только воду до первого дня зарождающейся луны.
В последнюю ночь, когда луна сокрыла свое лицо и я сожгла благовония в бронзовой курильнице, ручка которой была выполнена в виде распластавшегося в прыжке горного козла, я осознала, что Шара странно на меня смотрит.
– Ты боишься? – прошептала она.
Я уставилась на белую кисею дыма. Движение жизни, и забвение вслед за ним. Мгновение, слишком уж быстротечное, и полное ничто.
Завтра я позволю моим женщинам накрасить сурьмой мои глаза, расписать хной лицо и руки. Я буду есть медовые пирожки, фрукты и жир. На закате я надену тяжелую вуаль невесты и войду в храм. Я останусь в подготовленной для меня комнате на неделю, видеть меня будет лишь жрица, а затем бог снизойдет ко мне в теле жреца, посещая меня каждую ночь. Все будет происходить под полуприкрытым глазом Алмакаха, сияющим в окне моего каменного свадебного жилища, и бог луны будет восходить надо мной и моим ложем.
Благовония затрещали, дым стал гуще, щекоча мои ноздри слишком сильным ароматом. Я открыла ставни, но стены словно смыкались вокруг меня.
Не в силах дышать, я метнулась через комнату к двери. Шара последовала за мной, с моей шалью в руках.
Она звала меня:
– Моя царица!
А затем:
– Билкис!
Но я бежала по коридору, затем по лестнице, к беседке, мимо стражей. Когда я метнулась к саду, за спиной раздалась и тяжелая поступь Яфуша.
Я бежала мимо клумб олеандра и длинных стеблей анемонов, мимо астр, которые пурпурными звездами сияли в ночи, и пыталась отдышаться, заставить работать легкие, которые словно сжались за последние четыре года. Впереди, за освещенной фонарями дорожкой кроны высоких пальм раскачивались над садовым прудом.
Мысленно я прыгнула туда, упала между лилий на колени, легла на черную воду и погрузилась на самое дно. Но, даже несмотря на внутренний ступор, я остановилась на краю воды, задыхаясь и глядя в черноту безлунной ночи.
Звук бегущих шагов – Яфуш и стражи. Я обхватила себя руками и краем уха расслышала, как Яфуш велит стражникам вернуться на свои места. А затем рядом очутилась Шара, окутывающая мои плечи шерстяной шалью.
– Все в порядке, – услышала я свой голос. – Мне просто нужно было подышать воздухом.
Затем я споткнулась, пошатнулась и действительно чуть не рухнула в пруд, Яфуш едва успел подхватить меня.
Я прижалась щекой к его лоснящейся от масла груди и закрыла глаза.
Вернувшись в комнату, я приняла настойку, поданную мне Шарой.
– Жрецам не нужно об этом знать, – сказала она. Ее бледность была заметна даже в мягком свете ламп. – Тебе не придется прерывать пост и приготовления.
Я кивнула, равнодушная уже ко всему, и провалилась в милосердный сон без сновидений.
Кто-то звал меня. Я услышала, как повторяют мое имя все настойчивее, и попыталась встать. Руки и ноги словно налились свинцом.
Голоса. И движение за дверью моих покоев.
– Моя царица, – Шара трясла меня за плечо.
С кем это она говорит? – отстраненно подумала я и услышала свой голос…
– Что случилось? – слова давались с трудом и получались настолько неразборчивыми, что даже я это осознала.
– Тамрин. Торговец. Он примчался со своими людьми ко двору и требует встречи с тобой. Их верблюды едва не падают замертво от усталости.
Я заморгала, глядя на нее и пытаясь осознать сказанное.
– Тамрин? – Я поднялась с постели, и Шара закутала меня в халат. Для его возвращения было еще слишком рано, он должен был прибыть через два месяца. На его караван напали? Одиннадцать месяцев назад я отправила с ним пятьдесят вооруженных людей.
– Он начал яростный спор с Вахабилом, когда тот сказал, что ты не сможешь сегодня принять его и его людей. В зале стоит крик. Он чуть с ума не сходит, доказывая, что должен говорить с царицей – сегодня, сейчас.
Я взглянула на окно, а затем на клепсидру и с изумлением поняла, что уже почти середина дня.
Я быстро заколола волосы. Шара, поняв, что я собираюсь сделать, ахнула:
– Билкис, ты не можешь!..
Но я рывком распахнула дверь покоев и сразу увидела Яфуша, стоявшего за ними, и перепуганных девушек-прислужниц, не ожидавших моего появления во внешних комнатах.
– Я думаю, тебе лучше пойти туда, царевна, – сказал Яфуш.
Оба мужчины резко повернулись ко мне, как только я шагнула в зал совета.
– Моя царица! – завопил Вахабил, когда Тамрин двинулся в мою сторону.
– Моя царица, – сказал Тамрин, сгибаясь в глубоком поклоне. Пыль его путешествия глубоко проникла в тунику и волосы. Когда он выпрямился, я заметила, что лицо он успел наскоро оттереть. За его спиной на столе стояло нетронутое блюдо с едой.
– Они говорили, что ты не станешь меня принимать, что ты уединилась, и… – Он умолк и уставился на меня широко распахнутыми глазами. Я только тогда поняла, что в сонном дурмане совершенно забыла надеть вуаль.
Вахабил держался руками за голову.
– Отчего ты вернулся так быстро? – спросила я, встревоженная его поведением – я ни разу не видела Тамрина настолько выбитым из колеи. – На вас напали по пути?
Он покачал головой.
– Нападали, но мы отбились. Я выехал вперед с небольшой группой – твои охранники остались с караваном, им предстоит еще несколько недель пути.
– Это могло подождать… – Вахабил в отчаянье вскинул руки.
– Я боюсь ждать! – ответил Тамрин.
– Боги исполнят свою волю и без наших ухищрений, – сказала я. – Будет новый цикл. Я еще не слишком стара.
– Моя царица, мы не можем ждать воли богов, мы должны действовать уже сейчас, – заговорил Тамрин, решив, что я обращаюсь к нему, а по липу Вахабила промелькнуло крайне странное выражение.
Я бы рассмеялась от вида их лиц, если бы не острая потребность услышать, отчего Тамрин приехал в таком состоянии.
– Моя царица, я со своими людьми гнал несколько дней, чтобы успеть сюда… – Он снова смолк, глазея на меня, и мне захотелось его встряхнуть.
– Что случилось? – настойчиво повторила я. Ни один торговец никогда не оставлял своего каравана.
– Царь не станет меня принимать.
– Что ты имеешь в виду?
– Его распорядитель принял от нас твои дары и объяснил, что царь занят срочным делом и не может нас принять. Но когда я сказал, что у меня сообщение для царя и что его необходимо передать только лично, меня заставили ждать. Пять дней кряду я возвращался с твоим свитком и ждал в числе пришедших к царю с прошениями, ждал, словно я одна из тех проституток из притчи!
Мой свиток. Тот, который я писала с целью вызвать его негодование, но в котором в итоге раскрыла, пусть и иносказательно, свое предельное одиночество.
Я ощутила, как к щекам приливает кровь.
– Когда он наконец принял меня перед всем двором, я сказал: «Господин, ты получил дары из Сабы, принятые дворцовым распорядителем, но не получил величайшего сокровища – этих слов, написанных Жемчужиной Сабы собственноручно, и которые я должен был вручить тебе из рук в руки!» И он ответил: «Я не получил того, о чем просил. Где посольство царицы?»
– И когда я передал твое сообщение о том, что его послы будут приняты в Сабе, он ответил: «Неужто царица думает, что я велел ей “пришли мне своих послов” из чистого тщеславия?»
Я почувствовала, как сужаются мои глаза.
– И что это должно означать?
– Я молил ответить на тот же вопрос, но он не стал объяснять.
– «Правда ли, – спросил он меня перед всем двором, – что у твоей царицы козлиные ноги?»
– Что?
– Я был в ужасе. «Господин, кто может сказать подобное о прекраснейшей женщине мира? – спросил я. – Я сам свидетель тому, что она идеальна во всем. Отчего же ты оскорбляешь Дочь Луны?» – «Ты не придворный ее и не советник», – ответил царь, на что я сказал: «Нет, но я голос царицы при твоем дворе, и этот голос зовет твоих людей вернуться со мной в рай, ведь даже я, приезжая сюда во славу Сабы и ее богов, всякий раз покидаю тот рай со слезами и возношу благодарные молитвы всякий раз, когда возвращаюсь. Но суди о ее словах сам, поскольку все ее слова мудры и полностью правдивы».
– И? – спросила я.
– И он отослал меня прочь.
Я моргнула.
– А что со свитком?
– Я отдал свиток его помощнику и вместе со своими людьми уехал прочь, совершенно ошеломленный.
Публичное унижение. Я вновь подумала о сообщении, которое ему послала. Я помнила его до последней строки, я перечитывала его тысячу раз, даже проговаривала его части вслух, словно напрямую обращаясь к собеседнику. Возможно ли, что я настолько ошиблась в изначальном его посыле?
– А он ждет, что я отправлю самого Вахабила пресмыкаться у его ног? – спросила я. – Мы найдем для своих товаров новые рынки. Мы полностью отрежем его от даров Сабы. Если придется, я готова отправлять благовония по морю в Пунт, а оттуда на север, в Египет, караванами из верблюдов. Но мы прекратим с ним торговлю! – Я готова была связаться с его врагом из Дамаска и создать новые, собственные дороги через горы в Финикию. Объединить богатства с Египтом. Возможно, со временем я даже готова буду стать женой фараона…
– Это еще не все, – сказал Вахабил, явно смирившийся с происходящим.
– Что же еще может быть?
– Весь царский двор заполнен финикийцами, – сказал Тамрин. – А сам царь занят тем, что развлекает их, часто закрывается с ними для совещаний, затем покидает город на несколько дней.
– Финикийцами?
– Я слушал сплетни придворных и задавал вопросы в самом городе. И теперь знаю причину, по которой царь не принял нас. Огромное количество финикийских каменщиков прибыло в его город, и многие из них отправились к проливу Красного моря, где русло реки, отделяющее Эдом от амалекитов, впадает в море у портового города Эцион-Гевер… – Он подошел к столу, нарисовал пальцем карту на полированной поверхности и прижал кончик указательного пальца к порту в северном проливе узкого моря, на границе Израиля и Египта.
– Финикийцы, в заливе… – тихо повторила я.
– Когда мы уезжали и проходили через Эдом, я взял небольшой отряд и отправился к заливу. Моя царица… – Тамрин покачал головой. – Царь строит там портовый город. Израильтяне везут лес из Ливана, где уже сейчас строится корабельный флот – торговый флот для купцов.
Я отшатнулась, как от удара.
Теперь я поняла, почему царь отдал города Хираму и почему, при всей своей потребности в богатстве, он позволял себе насмешки над богатствами Сабы.
Соломон, царь израильтян, собирался обезоружить сабейскую торговлю и сделать наши караваны никому не нужными.
Пока я в ярости размышляла, что отрежу его от торговли, он уже воплощал те же планы в отношении меня.
– Вахабил, – сказала я, глядя на стол. – Принеси карты. Созывай мой совет. И уведоми храм, что сегодня ночью не будет моей свадьбы.
Когда он вышел из зала, я выругалась и отвернулась, подошла к длинному столу и оперлась на него руками, глядя на очертания невидимого моря на столешнице.
– Есть кое-что еще, – странным тоном сказал за моей спиной торговец. – То, чего я не мог сказать в присутствии Вахабила.
– Все, что ты можешь сказать мне, может звучать и в его присутствии.
– Но не это.
Я повернулась. Бросив на меня еще один взгляд, он зашагал к оставленным на скамье у стола седельным сумкам.
– Когда мы готовились к отъезду, отряд людей на великолепных лошадях подъехал к нашему костру под крепостными стенами Арада. Уздечки лошадей были украшены золотыми кистями. То были люди царя. – Тамрин вытащил нечто завернутое в грубый холст. Под первым свертком оказался отрез пурпурной ткани.
В нем обнаружилось нечто размером с курильницу для благовоний, но не такое квадратное.
– Распорядитель, что принимал нас, передал мне и моим людям традиционные дары. Украшения, ткань, специи. И раба, обученного играть на лире, который, по их словам, играл еще для отца нынешнего их царя. Я привез его сюда на случай, если понадобится пролить свет на придворные сплетни Соломона.
Я кивнула, благодаря его за проницательность.
– Но прибывшие в ту ночь к моему лагерю привезли лишь один дар. Вот это. – Тамрин протянул мне сверток.
Я приняла его.
– И что они при этом сказали?
– Лишь то, что это дар от самого царя и что я должен вручить тебе его наедине. Вот и все.
Я развернула ткань – тот же известный финикийский пурпур.
Внутри оказалась еще одна обертка, полотно с вышитым на нем золотым львом. Я подняла взгляд на Тамрина и вновь заметила, как он на меня глазеет.
– Воистину, моя царица, я ничуть не преувеличивал твою красоту. Теперь, увидев твое лицо, я нахожу любую похвалу недостаточной, – тихо сказал он.
Но я была не в настроении для лести. Я подняла ткань с золотым вышитым львом.
Тамрин нахмурился.
– Такие львы стоят по обе стороны царского трона.
Я развернула ткань и увидела внутри фигурку быка. Искусно вырезанного черного быка с золотым кольцом в носу. Я смотрела на него невидящим взглядом и вертела фигурку в руках. Я бы решила, что это идол его бога, не знай я наверняка, что это не так. Что он поклонялся Неназываемому. А наши мастера делали очень похожие изваяния…
На спине быка было благословение Алмакаха.
Я держала в руках тот самый идол, который отправила с торговцем как дар царю.
– Он швыряет нам в лицо наши же подарки? Что это значит? – спросила я, комкая в кулаке дорогую ткань.
– Я… я не знаю, – ответил Тамрин, явно растерянный.
– Он не принял моего торговца. Он вернул мой идол. И он строит финикийские корабли, чтобы уничтожить нашу торговлю. Но, говорю тебе, этот так называемый царь пожалеет о том дне, когда услышал имя Билкис, царицы Сабы!
Я швырнула идол о стену, и тот раскололся.
– Иди! – велела я Тамрину. – Проследи, как напоят твоих верблюдов. Поешь. И, ради любви Алмакаха, помойся.
Когда он ушел, я рухнула на ближайший стул. Все это время Яфуш молча стоял в углу, не напомнив о себе и словом.
– Мне кажется, – тихо сказала я, – что это моя вина.
– Не думаю, царевна, что ты могла заставить этого человека делать то, что он делает.
Я слабо покачала головой.
– Ты уверен? Прошлой ночью я смотрела в садовый пруд, а часть меня молилась об избавлении от свадьбы с богом. И вот я получила то, о чем просила… Разве не в обычае богов делать каждую молитву загадкой, исполнять наши просьбы, но такой ценой, чтобы мы жалели о сказанном? Теперь Саба не только осталась без наследника, само ее благополучие под угрозой.
Что же за человек этот царь, предположительно мудрый и, очевидно, такой же высокомерный, как его бог? Этот царь новорожденной нации, уверенный в том, что смеет повелевать царицей земли, которая древней самого времени… Почему? Потому что он царь, а я – царица без мужа?
Потому что высокомерие заставило его оскорбиться, что я не поддалась и не отправила тут же посольство, как делали все остальные, – или потому что я не стала очередной прибыльной невестой?
Я ворошила эти вопросы, как волшебники ворошат камни с рунами, если не понимают выпавшего жребия и ищут пояснений в числе рассыпанных рун.
