Текст книги "Царица Савская"
Автор книги: Тоска Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Глава восемнадцатая
Я забыла сверкание золота и блеск серебра, яркие цвета драгоценных камней. Во время нашего пути по пескам они стали для меня лишь мусором, бесполезными безделушками, которые нельзя съесть и нельзя использовать ни для укрытия, ни для лечения.
Но их можно было обменять на корабли и порты, чтобы укрепить свой народ.
Мои девушки украсили и заплели мои волосы. Они вытащили расшитые платья. Шара сожгла фимиам до пепла, смешала его с маслом и подвела мои глаза. В прошлую ночь она расписывала хной мои руки и украсила ноги затейливым кружевом до лодыжек.
Моя вооруженная охрана украсила ножны драгоценными камнями, на голом торсе евнуха сияло столько золота, что он посрамил бы и принца. Мои музыканты вновь перевоплотились в небесных духов, как в ночь моего пира.
Видела ли я когда-нибудь более величественное зрелище? Придворные в лучших одеяниях своих племен, девушки в дожде золотых украшений, жрецы в строгих мантиях и серебряных клобуках, рукояти церемониальных ножей сверкают в первых лучах рассвета. На верблюдов надели уздечки с кабошонами, седла украсила бахрома кистей.
Тамрин предупреждал меня, что не стоит надевать рогатую корону, поскольку подобные изображения отвратительны израильтянам, как и любой другой идол. Он не знал, что я уже выбрала корону с полумесяцем, на которой серебряная луна закрывала солнечный диск. Я объяснила, что эта корона показывает историю о том, как богиню племен Шаме затмил Алмаках, который превыше всего. Но только царь поймет, что это загадка, секрет, сокрытый у всех на виду.
Шара возложила на мои плечи тяжелый воротник-полумесяц, который я заказывала специально для этого случая. Он мерцал водопадом кварца, нити которого спадали до самого пояса – луна и льющиеся от нее лучи. Она повязала золотой пояс поверх моего платья, закрепила вуаль и поцеловала меня сквозь нее.
– Ты царица цариц и царица царей. Ты истинная Дочь Луны, – сказала она затем, низко склоняясь.
Сам Кхалкхариб помог мне забраться в паланкин, как только зажгли курильницы и белый дым потянулся в воздух.
Впервые с тех пор, как мы вышли из Сабы, мой маркаб предстал на всеобщее обозрение, его акациевая рама была покрыта новыми золотыми листьями. Лишь мой же паланкин мог сравниться с ним красотой: инкрустированные столбики, золотые навершия, по одному на каждую фазу луны – растущую, полную, убывающую и темную, которую изображал обсидиановый диск. Я никогда не видела Сайю, мою верблюдицу, настолько красивой: серебряные кисти покачивались на ее боках, уздечка сияла огненной яшмой.
Звезды бледнели, растворяясь в персиковых сумерках. В миг, когда солнце возникло над горизонтом, лучи его опалили небо и жаркий сияющий диск буквально испепелил восток.
В Израиль мы вошли еще вчера и в темноте добрались до узкой долины у города Этама, расположенной на юге от Иерусалима.
Небольшой отряд, встретивший нас у Хеврона, сообщил, что это место было источником воды для царских садов и парков. Лучшего места для своего появления поутру я и придумать не могла.
Тамрин свистнул и выбросил руку вперед. Дюжина мужчин окружила мой паланкин, а караван начал свое неспешное продвижение вперед, появляясь на свет из-за спрятавшей нас вершины холма. Я оглянулась и прикрыла глаза, рассматривая сияющую змею каравана, ползущую предо мной. Я знала, что больше никогда не увижу подобного зрелища.
Мы поднимались из долины одновременно с солнцем, лучи которого отражались от золота и украшений. Я радовалась вчерашнему дождю, сегодня в такт нашему продвижению в воздух вздымался лишь дым благовоний, пропала завеса удушающей пыли, которая окутывала нас все предыдущие месяцы. Лиры и лютни рассеяли тишину раннего утра. И прекрасный голос взлетел над миром, вознося хвалу богу, у которого не было имени. Мазор.
Вдалеке перед нам я различила большой эскорт, примерно из сотни мужчин, которые выехали встречать нас на лошадях – а за ними виднелась столица, прошлой ночью казавшаяся нам звездным пологом фонарей на чернильном фоне северного горизонта.
– Это Бенайя, командир царской охраны… и его лесоруб, – сказал Тамрин, ехавший сбоку от меня. На его щеки вернулся румянец, глаза сияли особым светом. Он наслаждался происходящим.
– Почему он не подошел меня поприветствовать? – спросила я, когда эскорт развернулся, чтобы вести нас к городу.
– Царь отдал приказ о том, что первым приветствует тебя по прибытии. Тогда все будут вынуждены принять тебя.
– Судя по этим словам, есть и те, кто окажется мне не рад, – сказала я, опираясь на локоть в своем покачивающемся паланкине.
– Израильтяне привыкли к чужестранцам в своих городах, – сказал он, пожав плечами, но я почувствовала, что он тщательно подбирает слова. – Они видели, как множество женщин иных племен входят в стены Иерусалима и больше не покидают города. Но они никогда не встречали подобных тебе цариц… и никогда не видели такого роскошного входа.
Невозможно было подгадать лучшего дня для моего прибытия в Иерусалим. Солнце почти час поднималось в гряду облаков, охраняющих нас от жары. Но как только мы сошли по долине к воротам города, солнце выглянуло и все великолепие его лучей отразилось на наших драгоценных камнях, подвесках, кистях и на каждой полированной поверхности, что нашлась в караване.
Царская столица раскинулась на холме, окруженном с юга и востока долинами, где росли оливковые деревья и зеленели поля, напитавшиеся новым дождем и сливом каналов за пределы городских стен.
Отсюда я могла рассмотреть дворец, поднимающийся на северо-востоке, и пышные сады на крышах домов. А еще выше, на мощеном дворе, словно блюдом поданном к небесам, в небо вздымался храм под вуалью дыма. Зрение ли решило подшутить надо мной или на крыше дворца действительно шевельнулась фигура в пурпурной мантии?
Вдоль дороги собралась огромная толпа, зеваки подходили так близко, как только позволяли им мои охранники, бедняки протягивали к нам руки.
Им отдали остатки нашего хлеба и финиковых лепешек. Дети, выворачиваясь из рук родителей, бросались к сладостям, которые протягивали мои девушки.
Еще один отряд ждал нас у самых городских ворот, охрана, одетая в кожаные доспехи и лен. Тамрин рявкнул приказ, и моя высокородная компания обогнала остальной караван, благоуханный дым вздымался от наших курильниц, а голос Мазора звенел, заглушая даже его лиру, и достигал чудесной, звенящей гармонии, которой я никогда не слышала у него раньше.
Пятьдесят человек Тамрина последовали за нами, неся деревянные сундуки и клетки с животными, которые закрепили на шестах.
Мы прошли двойные ворота с этим, меньшим, сопровождением и очутились на узкой улочке. Весь Иерусалим с легкостью уместился бы в стенах Мариба, заметила я про себя с некоторым удовольствием. Но я совершенно не ожидала толпы сверху: люди собирались глазеть на нас с крыш.
Дворцовый комплекс был больше моего. И я не ожидала увидеть храм в пределах города, украшенный таким количеством золота, что стены буквально сияли, как солнце. Даже издалека я видела качество отесанных камней и завидовала ему. Финикийцы хорошо потрудились для Соломона.
Мы продвигались по верхнему городу, а по пути люди то и дело приветствовали Тамрина. Теперь я полностью поняла, какого рода связи он здесь имел – глаза людей сияли, лица становились светлее, как только они его видели, и обязательно поворачивались ко мне и моим людям.
Все это время я была любопытна и наблюдательна, я прислушивалась к тем словам, которые успела выучить с Махором, и размышляла, куда идут те девушки с необычными кувшинами, кому несут свою воду. Но как только мы вошли в царский дворцовый комплекс, мое сердце начало колотиться о ребра.
Бесстрашная или безрассудная…
Во внешнем дворике дворцовые рабы поспешили принять наших верблюдов. Я ждала, пока мои люди подхватят шесты по обе стороны паланкина, а сам Тамрин развяжет мощную подпругу, которая крепила носилки к специально сделанному под них седлу Сайи. Паланкин наклонился, нырнул, и я вцепилась в его края – не хватало еще царице Сабы распластаться на земле, не достигнув ступеней дворца!
Через миг паланкин взлетел вверх, и меня понесли вперед.
Теперь я заметила колонны, окружающие открытый двор, фруктовые деревья, готовые к цветению, павлина, наблюдающего за нашим продвижением из проема между двумя цветущими кустами. Я посмотрела вверх, на террасы, с которых потоками опускались зеленые лианы. Царь воистину построил себе рай на земле, хоть я и видела участки, где дворец еще не закончен, – самое западное крыло, дальнее от храма, опадало зиккуратом камней.
К нам вышли новые встречающие, одетые еще изысканнее прежних, и, перемолвившись с Таирином парой слов, повели нашу процессию через внутренние ворота. Каменную арку коридора заполнила наша музыка, Мазор пел гимны своему богу, и во дворец нас внесло облако благовоний.
Внешний зал был наполнен людьми совершенно разных сословий – грубые крестьяне сбивались в стайки, хорошо одетые купцы держались вместе, соседствуя с писцами и жрецами. Вокруг нас, по мере нашего продвижения, шум разговоров сменялся молчанием. Предо мной распахнулась огромная дверь, ведущая в царский зал. Здесь ли он проводил знаменитый суд над двумя проститутками – которые, я уверена, были вовсе не шлюхами, а просто незамужними женщинами?
Во время бесчисленных ночей нашего путешествия я расспрашивала Мазора об истории его народа, о ритуалах, о законах, а Тамрин предупредил меня: никогда нельзя никому показываться без надзора в обществе мужчины – в том числе и в его сопровождении. Я не понимала этих людей, но не хотела их оскорблять.
Я почти не обращала внимания на открытое любопытство в широко распахнутых глазах тех, кто смотрел на нас во внешнем дворе. Я только-только начала рассматривать их, различая чужаков среди израильтян и пытаясь определить, есть ли среди стоящих рядом астрономы и инженеры, которыми я так восхищалась, – когда носилки уже вносили в огромный зал.
И зал расцвел передо мной во всем великолепии жизни. Он был заполнен лесом огромных кедровых колонн. Лампы и курильницы благовоний, высотой в человеческий рост, выстроились меж них, словно часовые. Пол был выложен мозаикой с круговоротом зодиака, цветами, финиковыми пальмами. Примерно сотня придворных толпилась на галерее. Военные. Изысканно одетая знать. Ученые. Ученых я могла распознать где угодно: по истрепанным полам туники, по прищуренным глазам, слишком много времени проводившим над свитками. Все собравшиеся отклонялись то туда, то сюда, выгибая и вытягивая шеи, чтобы рассмотреть нашу процессию, появляющуюся из коридора.
Я позволила себе лишь беглый взгляд на галерею, оценила роскошь и богатство, но основное мое внимание было приковано к возвышению в конце зала. Там шесть широких ступеней, охраняемых по обе стороны сторожевыми львами, взбегали к трону с высокой закругленной спинкой, довольно похожей на солнечный диск, украшавший трон моего отца до того, как сменился серебряным полумесяцем. Там, на троне, сидел тот, кого невозможно было ни с кем перепутать: сам царь.
Как странно было наконец-то увидеть его воочию!
Старше меня примерно на десять лет, он щеголял такой же аккуратно подстриженной бородкой, как мой музыкант, Мазор. Его глаза сверкали под красиво изогнутыми бровями. Он был широкоплеч – воистину, сын воина, – и пальцы его были унизаны драгоценными перстнями.
Носильщики опустили мой паланкин.
Кхалкхариб и Ниман вышли вперед, лишь немного – почему же они не двинулись прямо к возвышению? Оба низко поклонились, а когда выпрямились, слово взял Ниман:
– Соломон, царь Израиля, мы приветствуем тебя во имя твоего бога. Мы слышали легенды о твоем величии и пришли сюда с края мира, чтобы увидеть все собственными глазами.
Царь поднялся. Со своего места я могла оценить, насколько он высок. Его голос, когда он заговорил, был звучен.
– Добро пожаловать в Израиль и его святой город Иерусалим. Во имя Яхве, Господа сущего, мы приветствуем вас в мире. Глаза наши радуются.
Его голос меня удивил. Это был не раскатистый баритон, которого я ожидала, скорее голос певца, похожий на голос Мазора нежным тембром.
– Этим утром я вышел на крышу своего дворца, – сказал он, поглядев направо, затем налево. – И видел истинное чудо! Впервые с начала времен солнце взошло не с востока, но с юга. – Он спустился на одну ступень. – А затем я взглянул еще раз и увидел, что это не солнце, но луна, взошедшая днем. Никогда в жизни я не видел подобного дива. Но скажи мне, Ниман из Сабы, что за сокровище вы принесли в паланкине в мой зал?
Сердце в груди трепетало, как пойманная птица.
Ниман снова склонился в низком поклоне.
– Я представляю вам мою родственницу, царицу и драгоценность Сабы, сияние Пунта. Билкис, Дочь Луны.
Мы договорились, что он не будет именовать меня дочерью или верховной жрицей Алмакаха. Нужно было учесть лишь политику. К тому же я не была уверена, что Алмаках проводил меня до самого дворца или что он вообще на меня смотрел, хоть этого я, конечно, и не говорила Ниману.
Царь спустился с возвышения. Но дальше не пошел, и Ниман медлил. Я тоже ждала, долгий и жуткий миг. Почему царь не выходит вперед, чтобы приветствовать меня, протянув руку? Он неподвижно застыл на последней ступени у трона. В каменном зале было прохладно, и все же пот щекотал меня между грудей. Впервые я испытывала благодарность к тому, кто первым догадался закрыть вуалью лицо женщины.
Царица, привыкшая судить свой народ, должна разбираться во многом, но прежде всего и превыше всего ей нужно уметь быстро оценивать любой народ. Я сразу заметила, как все до единого лица стоявших в зале, который был больше зала совета в Марибе, поворачиваются к Соломону, чтобы увидеть его следующий шаг. Он безраздельно владел их умами! Я тут же поняла, почему Тамрин был так подавлен и так исхудал, когда царь отказался его принять.
Ниман наконец шевельнулся, словно ждал именно этого момента. Он подошел к паланкину с той стороны, где застыла на месте Шара. Она тут же метнулась в сторону, когда Ниман протянул мне руку, помогая подняться. Выходя, я низко согнулась под крышей паланкина, а затем медленно выпрямилась, позволив кристаллам на груди звенеть, словно струйки воды.
Ниман шагнул в сторону, и в этот момент я заметила две вещи одновременно. Первой была та, что пол перед троном царя отличался от мозаики остального зала и не был полированным мрамором, как я вначале подумала. Там был мелкий квадратный бассейн, вровень с полом налитый водой.
Второй была та, что в нескольких широких шагах от царского трона стоял другой, чуть проще и меньше. На нем сидела женщина, настолько тихая и неподвижная, что ее можно было принять за раскрашенную статую. Одетая в льняное платье безупречной белизны, равное моему собственному, она гордо держала голову в изысканном черном парике.
Дочь фараона. Его царица.
Я вышла вперед, придворные низко склонились, и в тот миг, когда никто, кроме царя, не смотрел на меня, я приблизилась к мелкому бассейну. Как непривычно было приближаться к трону как просительница, а не та, что на нем сидит!
Я подумала о Рай, танцующей в свете костра. И подняла подол платья. За спиной тихо ахнула одна из моих девушек.
Я сбросила сандалии, и взгляд царя немедленно метнулся к моим ступням. Я беззвучно зашагала вперед, наслаждаясь прохладой мраморного пола. И без промедления вошла в бассейн. Вода накрыла мои лодыжки. За мной тянулся отяжелевший подол платья. Я неотрывно глядела в лицо царя, даже когда заметила, как поднимаются уголки его рта, как взгляд, устремленный на меня в ответ, чтобы впечатлить придворных, начинает плясать от сдерживаемого смеха. Десять шагов. Пятнадцать.
Я вышла из воды и остановилась перед царем, промокший подол тянул меня обратно в воду.
Он был почти на голову выше меня. Пухлые губы легко изогнулись в улыбке.
– Приветствую, госпожа Загадка, – сказал он тихо, так, чтобы слышала только я. – Луна и солнце наконец-то встретились в небе.
Глава девятнадцатая
Я похвалила подготовленные для меня роскошные апартаменты, говоря с царским распорядителем, Ашихаром – какими странными казались мне эти имена! – но не слишком сильно расточая сладкие слова. Я поблагодарила его за графины с вином и нубийским пивом из забродившего проса, за блюда с хлебом и оливками, сыром и вареными яйцами всех цветов и размеров, за чашу с фигами, гранатами, зимними дынями и виноградом, в которой я с радостью не заметила ни одного финика. Как я устала от фиников!
Я молчаливым кивком оценила розы на террасе, гобелены, льняные скатерти. Обсудила количество муки, масла, говядины, козлятины, меда, вина и птицы, которые требовалось доставить к огромному лагерю, разбитому моим караваном за стенами города. Поинтересовалась удобством моих придворных и была заверена в том, что их покои неподалеку, ознакомлена с коридорами, по которым можно туда попасть, а также с теми, что вели в зал, к кухням и рабочим комнатам самого распорядителя.
Я сообщила Ашихару, что он должен поговорить с Тамрином о доставке моих даров отдельно для царских жен и отдельно для царских наложниц.
– Твоя дверь под надежной охраной, царица. Тебе нечего бояться в стенах этого дворца, – сказал он, глядя на Яфуша.
– Благодарю. И мой евнух, – сказала я, подчеркнуто интонируя это слово, – тоже будет хранить мой покой, как всегда это делал. Тем временем человеку из моей свиты срочно требуется помощь врача.
Распорядитель ответил, что Тамрин уже говорил с ним о человеке со сломанной ногой и лекарь прямо сейчас занимается нашим раненым.
Когда мы покончили со всеми вопросами и Ашихар ушел, я жестом велела Шаре отослать израильских рабов.
За окнами моих покоев гудели звуки Иерусалима, доносившиеся до высокой террасы: рынок нижнего города, собачий лай вдалеке, шум маслобойни. Запах свежего хлеба мешался с запахом роз, а занавеси трепетали на ветру, беззвучно скользя нижним краем по чудным шерстяным коврам.
Я рухнула на диванчик, уже измученная мыслью о том, что моя миссия лишь началась.
Мои девушки порхали по комнате, до всего дотрагиваясь руками и ахая то над мехами на кровати и пуфиках, то над шелковыми подушками, то над светильниками со множеством фитилей – ахая так восхищенно, словно эти дурочки впервые в жизни видят такой светильник.
Мои же мысли метались туда-сюда.
Я вспоминала церемонию в зале, краткую прогулку бок о бок с царем, когда мы обошли пруд, чтобы оценить мои дары. Когда я называла количество подарков, которые будут отправлены в его сокровищницу, в погреба, в кузни и храм или же переданы дворцовому распорядителю, я говорила об этом как о пустяках. И испытывала удовольствие от того, как Соломон повторял, словно я вдруг ошиблась, количество золота, которое я привезла с собой. Мне нравилось, как он присел на корточки перед клеткой с пантерой, восхищенный, словно мальчишка, как взял у носильщика кусок сушеного мяса – ах, как предусмотрителен был Тамрин! – чтобы покормить ее, а затем у другого носильщика взял орехи для глупых обезьян. Одна из них за время похода прославилась тем, что швырялась пометом. К счастью, этого нс случилось.
На самом деле, ничего не случилось. Помимо тех тихих слов, которые я слышала от него перед троном, ничто не выдавало в нем человека, чьи письма я перечитывала снова и снова. Я ожидала странного напряжения между нами – от общей тайны и неоконченного разговора, что в письмах велся с такой поэтической яростью. Но нет. Мы были двумя правителями, смотревшими на блага мира, один из нас прибыл с дипломатической миссией, второй положенным образом принял своего гостя. А затем он сказал, что после подобного путешествия нам обязательно нужно время, чтобы прийти в себя и насладиться лучшим, что может предложить его царство.
– Вы прибыли к нам в идеальный день. Завтра на закате начинается шаббат, время размышлений и отдыха, назначенное нам Господом Сущим, Яхве. Мы проследим за тем, чтобы в твой лагерь доставили достаточно провизии, а твои слуги получат все необходимое, чтобы позаботиться о тебе. И вскоре мы встретимся вновь.
Я отказывалась быть так кратко отосланной прочь перед всем его двором.
– Нам потребуется пять полных дней, чтобы закончить необходимые нам дела, – сказала я, – и принести жертву нашему богу в благодарность за безопасное путешествие. Полагаю, за стенами твоего дворца есть место, где мой жрец может расположить дом луны.
Так все и началось.
Мое требование было простой заносчивостью, хоть и отчасти правдой: через три дня наступала темная луна, во время которой Азм должен был принести жертву для возрождения месяца. Этого требовал Алмаках и пахотные поля, а сам Азм был предельно благочестив.
Я сказала себе, что пять дней – это чепуха, у меня оставалось шесть месяцев, чтобы договориться о кораблях, портах, условиях и подготовить провизию для обратной дороги на юг.
И все же я была в плену мрачных размышлений.
Я оставила девушек вытряхивать мои одежды и вышла на террасу, залитую закатным солнцем.
Под ней большие дома – скорее всего, управителей, – занимали все пространство до самой стены незаконченного дворца. К северу, высоко над храмом, поднимался дым. Прекращал ли он вообще куриться? Я смотрела, как приходят и уходят через главные ворота почитатели бога, видела процессию людей в льняных одеяниях, которых сочла жрецами. Даже отсюда я могла ощутить запах горелого мяса. Что за праздник у них сегодня – ведь еще даже не новолуние?
В Марибе я знала звук, с которым идут по дороге верблюды моих послов. Я знала лица рабов, я знала по имени каждого из садовников. Я знала коридоры, по которым могла пройти, когда не хотела, чтобы меня видели, и знала характер каждого из советников. Здесь же я не знала ничего.
Осознав это, я поняла, что меня тревожит. Абсолютное хладнокровие их царя. Во плоти это был не тот человек, который показывал себя в письмах то капризно-высокомерным, то совершенно потерянным.
На самом деле я абсолютно не знала их царя. И теперь, пока я пребывала в его дворце, у него были все возможности наблюдать за мной, за моими людьми, делать выводы, оставаясь невидимым.
Я вернулась в комнату и позвала Яфуша, Шару и девушек.
– Слушайте меня, – сказала я, поочередно глядя каждой из них в глаза, в особенности старшей из моих девушек, которой едва исполнилось восемнадцать. – Вы не при дворе благожелательного царя, и эти люди нам не друзья. Вы не будете снимать здесь вуалей. Постоянно будете носить изысканные платья и украшения, и не забудьте об ароматах. Израильтяне очень любят купаться. А потому ежедневно посылайте за водой и мойтесь. Ваши руки и ноги ни в коем случае не должны быть грязны. Вы не будете разговаривать с мужчинами без свидетелей, и ни в коем случае – прикасаться. Ваше поведение должно быть безупречно. Обо всем, что услышите от слуг или стражи, сообщайте мне. Ничего не доверяйте этим чужим слугам, занимайтесь всем сами, даже сами опорожняйте ночные горшки, так вы сможете выучить коридоры и двери дворца. Если вас кто-нибудь хоть чем-то обидит, вы немедленно сообщите мне.
Вы никому ни словом не обмолвитесь ни о нашем путешествии, ни обо мне, ни о ваших занятиях в нашем дворце. Даже в присутствии любого слуги, раба, кухонного мальчишки или жены царя, если вы вдруг окажетесь в ее обществе. Если вас спросят, отвечайте только, что Саба день и ночь благоухает фимиамом, что ее дворец сияет алебастром… и тому подобное. Не говорите о Хагарлат… – Тут я взглянула на Шару и Яфуша. Мне показалось или Шара вздрогнула? – …И о моем царственном отце, если вас не спросят. На вопросы отвечайте только то, что врагов Сабы постиг ужасный конец. Мне объяснять и дальше? Вам не хуже меня известно, что каждый слуга – шпион, а у каждого раба десяток ушей и вдвое больше говорливых ртов.
Я подалась вперед.
– У каждого двора свои интриги, своя ложь, свои союзы, сплетенные в густую сеть. Не попадитесь в нее, наблюдайте за всем. Вы мои глаза и мои уши. Будьте же мудры и внимательны.
Они кивнули.
– Скажите мне вслух, что вы поняли.
– Да, царица, – ответили девушки. Яфушу не требовалось отвечать.
Я послала за Кхалкхарибом и Ниманом, которые вскоре явились, переодевшиеся в чистое, но не отдохнувшие и явно сбитые с толку – последнее усилилось, когда они оглянулись на переднюю комнату моих покоев.
– Я не доверяю этому царю. Он говорит, что отдыхать им бог велел лишь с завтрашнего дня – и где же пиршество в честь нашего прибытия? Он едва не унизил тебя перед всем своим двором! – кипел Кхалкхариб.
– А теперь послушайте меня, – решительно перебила я. – Вы должны приказать, чтобы в лагере непрерывно жгли благовония. Все животные должны быть украшены золотом и серебром. Все люди, вплоть до последнего раба, должны носить чистый лен или лучшее, что у них есть. Пока мы здесь, наш лагерь – это Саба. Не должно быть ни единой дыры и заплаты даже в дальнем углу шатра.
Я обернулась к Ниману.
– Мне нужны десять вооруженных мужчин во дворце, четверо из которых должны стоять на страже у моей двери. Если кто угодно из моих людей напьется пьяным или хотя бы посмотрит непристойно на их женщину, я отдам этого человека царю для наказания по его выбору. По дороге домой оступившийся будет побит камнями. Он никогда больше не увидит Сабу. Азм и его аколиты не должны пропускать ни единой детали служения нашему богу. Им нужно купить жертвенных животных.
Кхалкхариб дернул подбородком в сторону террасы.
– Это уже вторая за сегодня жертва израильтян. Их животные помечены для всесожжения во славу их бога.
– Чепуха. Разве, когда мы въезжали в город, ты не видел храмов и высоких площадок на восточном холме? Это храмы богов его жен. Потому и нам не откажут в наших обрядах. Но пока что ни на миг не теряйте бдительности. Царь умен. Но если мы будем мудры и осторожны, мы получим от него все, что нужно.
Я начала отворачиваться, но добавила:
– И проследите, чтобы Волки Пустыни носили туники.
Они отправились в лагерь с моими приказами, а меня затопила волна тревоги. Я снова думала о предстоящих пяти днях, что будут полны не отдыха, а вопросов, которые я задам себе тысячу раз, сходя с ума в моем почти что добровольном заточении.
Однако все вышло иначе.
На следующий день после полудня я купалась во внутренней комнате моих покоев, сидя на стульчике в неглубокой бронзовой ванне.
К террасе взлетала музыка, смешиваясь с вездесущим запахом горелого мяса.
– Говорят, что это день отдохновения, но их жрецы трудятся не покладая рук, – сказала я Шаре, которая поливала водой мою спину и плечи.
Я задумалась о том, где сейчас Тамрин и как идут дела в моем лагере.
И о том, чем же занят царь в этот день размышлений.
Я слишком хорошо знала, что правитель не может позволить себе роскоши в виде отдыха.
Одна из моих девушек проскользнула в комнату. Я собралась было похвалить ее лимонное платье, но тут увидела, что она держит в руке.
– Моя царица, – сказала она, – один из людей царя велел передать тебе это.
– Который? – Я жестом велела ей подойти.
– Я не знаю, но он был очень красиво одет.
Я вытерла руки, взяла маленький свиток и перевернула его. Царская печать.
Я тут же сломала ее и пробежала глазами короткое послание.
Знаешь ли ты, что такое сладость? Знать, что ты у меня во дворце.
Знаешь ли ты, что такое пытка? То, что я не могу тобой любоваться.
Если месяцы прошлого года были лишь днями, то эти дни для меня тянутся, словно годы.
Как красивы твои руки! Как прекрасны твои ступни! Стан твой подобен стану газели. Твои щеки так прекрасны в обрамлении вуали, твою шею прославляет ожерелье. Глаза твои – глаза аспида, что завораживают жертву перед броском. Отравишь ли ты меня, госпожа Загадка?
Брови твои – голубки. Улетят ли они от меня?
Чуть дальше по коридору, ведущему из твоей комнаты, есть малый проход. Он всегда охраняется. В нем лестница, ведущая в мой личный сад, открытый только мне, но с этого часа открытый и для тебя. Но только для тебя.
Я подняла взгляд и уставилась в пустоту.
– Билкис? – Шара очень внимательно на меня смотрела. Она не умела читать. И все равно я спрятала от нее свиток.
Итак, он собирался меня соблазнить. Решил призвать меня как обычную женщину или намерен уговорить меня на свадьбу? Весь день я предвкушала молчаливую битву разумов и умений, которой не дождалась вчера, в день моего прибытия. Но только не этого. Это было оскорблением. Царь решил, что может принять меня, спать со мной, обменяться незначительными дарами и ничем при этом не поступиться?
– Это пустяки, – сказала я Шаре совершенно искренне. Поднялась из ванны, подошла к курильнице и, взяв пергамент за самый краешек, зажгла его от углей. Остатки я бросила в пепел и вернулась на свое сиденье.
– Пошлите за водой, – сказала я. – Я снова хочу помыться.
Несколько часов спустя прибыл первый подарок: крошечные пирожные из плодов рожкового дерева. Чуть позже слуга принес козье молоко и странные оладьи, которые слуга назвал «ашишот».
– Какие-то бобы или чечевица… мед… – сказала Шара, пробуя маленький кусочек.
– Корица, – добавила одна из девушек.
– И масло, – заключила Шара, целиком отправляя в рот оставшуюся половину.
Когда в дверь в очередной раз постучали и моя прислужница отправилась открывать, Шара спросила:
– Что же теперь?
Но девушка вернулась с пустыми руками.
– Моя царица, снаружи стоит служанка. Египетская девочка.
Я села и завернулась в льняную простыню, сказав:
– Приведи ее сюда.
Она вернулась с крошечной нимфой, которой, насколько я могла судить, было не больше тринадцати лет. Лен, в который ее одели, был лучше всего, что я видела на служанках в других дворцовых покоях. Широкий фаянсовый ошейник на ее шее спускался до самых плеч, глаза были подведены сурьмой. Заметив, что на мне нет ничего, кроме льняного покрывала, она улыбнулась и сняла с головы шаль, открывая взглядам простой черный парик.
Низко поклонившись, девочка сказала на ломаном арамейском:
– Моя госпожа царица послала меня к тебе.
Я жестом пригласила ее поближе, а одна из моих девушек предложила ей ашишот. Девочка стащила один с подноса и со смущенной улыбкой откусила от него половину.
– Царица сказала… – она поймала крошки угощения и пальцем засунула в рот, таким умилительным жестом, что я с трудом подавила смех. – Добро пожаловать во имя Израиля и Египта. Она еще сказала, что на закате начнется шаббат. «Но эти обычаи – не наши обычаи, как знаешь ты и я…» – Девочка запнулась и добавила: – То есть это она про себя сказала, что «я».
Я кивнула, сохраняя серьезное лицо.
– И она приглашает тебя пообедать с ней простой трапезой, но и простая трапеза становится приятной в необычайной компании. А потому она надеется, что ты придешь в ее временный дворец – ее настоящий еще строится, – ты, и твои слуги, и нубиец, который, как она слышала, тебя сопровождает.
