Текст книги "Царица Савская"
Автор книги: Тоска Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Глава восьмая
Я благословляла брачные союзы. Я прощала преследуемых преступников, что искали убежища в храме, и озвучивала им клятвы, которые нужно было принести на могилах мертвых родственников во искупление. Я судила племя, известное своими набегами и похищением соседских верблюдов, и женщину, которая вышла замуж за двух братьев, развелась с одним из них, но не получила обратно половины своего приданого. А затем мужчину, который не мог подарить своей жене детей, а потому пригласил путешественника в свой шатер и оставил их наедине, и путешественника, заявившего свои права на ребенка, когда увидел того в следующем году.
– В чьем шатре был зачат этот ребенок? – спросила я.
– В моем, – ответил муж.
– Тогда это твой ребенок, и всякий раз, когда этот человек будет возвращаться, ты станешь принимать его как брата.
Мне было двадцать лет, и я прекрасно знала о постоянной одержимости совета вопросом о моем наследнике. Я получила предложения о заключении брака от каждого влиятельного клана в Сабе, в том числе и от кузена, Нимана. И отказала им всем.
Вахабил преследовал меня каждый месяц, регулярно, как женские дни.
– Если ты не хочешь выйти замуж ради выгоды, – сказал он однажды в отчаянье, – выбери мужчину из жрецов.
А лучше двоих или больше. Пусть дитя будет даровано самим Алмакахом. Так поступали в прежние времена, и царицы рожали детей от богов. Молю тебя, сделай это, иначе после твоей смерти начнется война.
И хотя недостатка в жрецах и жрицах, которые исполняли подобное для высокородных людей, я не знала, как сказать ему, что за два года с Макаром я так ни разу и не зачала дитя? Что, возможно, грубое насилие Садика в тот год, когда я еще не стала девушкой, могло лишить меня способности родить ребенка. Я не знала этого наверняка и не могла заставить себя сделать это унизительное признание – ни ему, ни кому-либо иному.
– Я подумаю об этом, – только и сказала я, желая откупиться обещанием, чтобы хоть немного его успокоить.
– Так это и значит быть евнухом? – спросила я в ту ночь у Яфуша, который следовал за мной по саду, отстав на шаг. – То, что я не помню прикосновений мужчины и не испытываю никакого желания?
– Быть евнухом, царевна, не значит потерять желание, – тихо ответил он. – Лишь потерять все способы его удовлетворить.
Я подождала, пока он поравняется со мной, и взяла его за руку.
– Мне жаль, что с тобой так поступили. Я думаю, что это грех – по отношению к телу, если не по отношению к богам.
– А я думаю, что ты больший евнух, чем я, царевна.
– Ты, как всегда, умеешь утешить, Яфуш.
– Однажды ты снова вспомнишь свое женское тело. И оно вспомнит тебя.
Я проводила ритуальные празднества. Я вновь смотрела в жертвенную чашу… и видела лишь жизнь животного, отданную равнодушному богу, которого могло и вовсе не существовать. Возможно, в том и заключалась функция богов – объединять людей сильнее, чем почитание царя на троне, пусть даже это объединение основывалось на фикции, в которую все отчего-то согласились верить. Мысль об этом тяжело давалась мне на протяжении зимы, когда солнце стало холодным и плоским, лишившись своей таинственности.
В день, когда первые тучи собрались над западной горной грядой, Вахабил посетил меня с сообщением о гонце, прибывшем из северного Джауфа.
Тамрин, торговец, возвращался.
Шесть дней спустя я приняла его в алебастровом зале.
– Моя царица, – сказал он, склоняясь в почтительном поклоне перед моим двором. Его кожа потемнела, на пальце появилось новое золотое кольцо.
– Полагаю, твое путешествие было прибыльным? – спросила я, укладывая руки на подлокотники трона.
Он выпрямился.
– Воистину. Прошу, позвольте мне показать те скромные дары, что составляют лучшую часть моего каравана.
Вахабил, стоявший на возвышении рядом со мной, жестом велел людям Тамрина приблизиться. Я подалась вперед на своем сиденье.
– Моя царица, из Финикии. – Двое мужчин вышли вперед с несколькими свертками ткани, окрашенной тирским пурпуром, столь излюбленным царскими дворами.
– Ткань, окрашенная морскими моллюсками, что водятся лишь у финикийских берегов. Драгоценный цвет царей – и цариц – что стоит серебра по собственному весу.
Я жестом велела поднести ткань поближе, чтобы попробовать ее на ощупь. С каждым годом плетение финикийской ткани становилось все искуснее.
– От берегов, лежащих за великим внутренним морем, – сказал он, когда очередной караванщик вышел вперед, неся сундучок с золотом. Вахабил выбрал несколько украшений и подал мне: каждое было инкрустировано драгоценными камнями, некоторые украшала странная спиральная филигрань, тоньше которой я никогда еще не видела.
– Из Египта, – продолжил Тамрин, и вынесли множество египетских париков. При ближайшем рассмотрении я отметила, что шерсть искусственных прядей переплеталась тонкими золотыми бусами.
В дальнем конце зала послышался шум. Стражи отступили, некоторые быстро отбежали в сторону, из толпы придворных донеслись изумленные возгласы.
Я рассмеялась и, захлопав в ладоши, вскочила на ноги. Двое мужчин вели через главные двери дворца прекрасную лошадь. Лошадь, чистейшей золотой масти, выгибала шею, красные и синие подвески звенели на узде, а удерживающие ее мужчины едва справлялись с танцующим животным.
– Осторожней, моя царица, – сказал Вахабил, заслоняя меня рукой.
Я подобрала длинный подол платья и сошла с возвышения, чтобы самой рассмотреть подарок. В Сабе у нас почти не было лошадей.
– Как ты сумел вести караван с этим созданием? – потрясенно спросила я. – Если ты скажешь, что тебя сюда перенес джинн, я могу и поверить.
Караван мог несколько дней идти без источников воды – для верблюдов это было совершенно нетрудно, особенно если был корм. Но лошадь была существом совершенно иного рода. Все кони моих конюшен были доставлены на кораблях из Пунта, а затем уже в Сабу, через узкое море.
– Оазисы процветают, моя царица. И два верблюда несли на себе лишь зерно, чтобы кормить коня в пути между оазисов. – Тамрин улыбнулся и явно расслабился от моей реакции. Нет, подвиг и чистые затраты на то, чтобы привести это животное в Сабу, я представляла себе слишком хорошо.
Я обошла лошадь по кругу, любуясь ее красотой, а затем ахнула.
– Но… это же жеребец! – вырвалось у меня.
– Воистину. Чтобы моя царица могла растить свои собственные конюшни.
Я подняла руку, чтобы медленно провести по гордой голове жеребца.
– Тамрин, ты поистине сотворил чудо.
– Ах, но я еще не закончил, – сказал он, когда несколько человек вышли вперед, вынося сосуды.
Я подошла к ним, а торговец называл содержимое: корица, кориандр, фенхель. Шкатулка редкого бесценного шафрана. Амфора с чистейшим оливковым маслом.
– Девятнадцать таких же амфор уже доставлены в твои кладовые, – сказал он. Морщинки у синих глаз были теперь виднее, они светлели на фоне загорелой кожи: отметина того, кто привык часами щуриться под палящим солнцем. Едва вернувшийся с дороги каравана, он был другим, но я никак не могла понять, в чем именно он изменился.
– Ты присоединишься ко мне за обедом и расскажешь о своих путешествиях, – сказала я.
Он склонился в низком поклоне, пока коня выводили из зала.
– Вижу, путешествие действительно вышло прибыльным, – сказала я в тот вечер в саду, откинувшись на подушки. Необходимости в спектакле больше не было, и перед нами стояли изысканные, но простые кушанья. Я слышала, что торговцам, вернувшимся после долгих ночей под звездами у костров, бывает сложно привыкнуть к домам из глиняного кирпича – настолько сложно, что они порой остаются в шатрах своих родичей за стенами городов или же вместе с верблюдами ночуют в степи еще несколько недель после возвращения. Второй раз я принимала Тамрина наедине – за исключением Шары и Яфуша, которые всегда были при мне, словно мои собственные руки.
– Воистину. – Тамрин подался вперед с улыбкой, от которой играли ямочки на щеках. Угощения он жевал тщательно, словно решая про себя, с чего начать будущую историю. Затем, сделав долгий глоток пальмового вина из кубка, он сказал:
– Мир жаден до лучших товаров Сабы. Но больше товаров им полюбился мой новый, редчайший экспорт…
Я склонила голову набок. До сих пор в караванных грузах менялось лишь количество специй и парфюмов, бальзамов и благовоний, рисунков тканей.
Все, что экспортировала Саба, дорого стоило, будь то золото Пунта или ладан Хадрамаута, которые проходили свой долгий путь по земле, становясь тем дороже, чем больше сил уходило на их защиту, а потому к моменту доставки на рынок товары ценились по весу золота, если не выше.
– Этот новый экспорт был рассказом очевидца того чуда, которым стала новая царица Сабы, – улыбнулся торговец.
Я рассмеялась, искренне, и звук взлетел к верхушкам фиговых деревьев.
– В оазисах каждое племя являлось не только поглазеть на товары и поесть у наших костров, но прежде всего затем, чтоб узнать новости.
– Да, – сказала я. – Об этом мне кое-что известно.
– И мы не оставили их в неведенье. Вскоре рассказы о твоей красоте и богатстве достигнут всех уголков мира.
– Ты льстишь мне.
Тамрин драматично вздохнул.
– Ты говоришь, что я льщу, а они говорят, что я преувеличиваю, когда похваляюсь, что сами звезды спустились в твой зал, где благовония курятся день и ночь и божественный запах вдыхают все, до последнего дворцового раба. Что слоновая кость, мрамор и алебастр здесь как будто песчаник, а коричная кора в Марибе все равно что хворост для костров. Что служанка царицы одета так пышно, что ее можно принять за царицу. Но невозможно ошибиться, увидев саму царицу, равных которой нет и не будет… – Его взгляд стал мечтательным. Нижняя губа блестела от вина. – Нет. Невозможно ошибиться, увидев красоту, которая с первого взгляда навек остается в сознании видевшего лицо воинственной богини. Настолько великую и ужасающую красоту запоминают, однажды увидев, во всех мельчайших чудесных деталях.
Я вздохнула и покачала головой, словно показывая, что он безнадежен, а Тамрин со смехом пожал плечами.
– Так значит, правду говорят о сабейских торговцах, – сказала я. – Они могут рассказывать о Сабе что только пожелают, ведь никто, кроме таких же торговцев, не отправится так далеко проверять их честность.
– Меня заклеймили бы лжецом и обманщиком, не будь мои слова истинной правдой, – ответил он с тихой улыбкой.
И это человек, который ни разу не видел моего лица!
– Но и я тоже жажду услышать новости, – продолжила я. – Расскажи мне о мире за пределами Сабы, о том, что ты видел и слышал о нем.
– Ах да. В Афинах, городе за западным морем, появился новый царь. Финикийцы торгуют с его народом и восхищаются им. Те тоже купцы, своего особого рода.
– А финикийцы?
– Как прежде, плавают через море, с каждым годом все дальше. Их навигаторам нет равных. Это не изменилось.
Тамрин казался отстраненным, говоря это, словно думал совершенно о другом. За год путешествий его лицо похудело, отчего синие глаза приобрели жестокий, почти дикий блеск.
– Твои дары слишком изысканны. Я должна возместить их тебе, в особенности коня и его потомство. Верблюды, козы, золото – назови, чего ты желаешь, и это твое.
– В этом нет необходимости, – сказал он, небрежно выбирая с одного блюда финики, а затем с другого жареный в масле миндаль.
– Я настаиваю.
– В этом нет необходимости… поскольку это уже сделано. Я получил взамен пурпурные ткани и специи. Золото и драгоценности, масло и жеребец – а также фураж для него и два верблюда для перевозки – все это подарки от царя Израиля, Соломона.
Я недоуменно посмотрела на него.
– Я не знал, пожелаешь ли ты предавать это дело огласке, а потому не стал говорить о подарке в зале. Прости меня, царица. Я подумал, что твоим придворным не повредит уверенность в том, что все это – результат твоей прошлой затеи.
Он был умен.
– Подобные пышные представления были обычны, когда ты возвращался ко двору моего отца?
Он покачал головой.
– Нет. Твой гамбит окупился сторицей. Ты уже стала мудрым правителем, о царица, и верно решила начать разговор с молчания.
– Мой гамбит…
– Не посылать сообщения, не посылать даров. Царь был в крайнем замешательстве.
– Тогда я тем более должна услышать рассказ об этом.
– Я привез ему вести о смерти твоего отца…
– И сообщил их лично царю?
Он кивнул.
– Именно так. Я стоял перед всеми его придворными, а он устроил мне такую выволочку, что я вначале не знал, что и отвечать.
– Устроил тебе выволочку? Ты мой подданный. Твои манеры при дворе закалены и отполированы, как клинок. Иными словами, ты говоришь мне, что он устроил выволочку мне.
Тамрин поднял на меня посерьезневший взгляд.
– Расскажи мне все по порядку и без прикрас.
– Я привез ему весть о смерти твоего отца, – начал он с самого начала. – О твоих союзниках, которые готовились поддержать твое право на трон, о марше на столицу. О полном поражении твоих врагов, об укреплении земель, о постройке новых храмов во имя лунного бога. «Разве она не прислала мне вести, подарка или прошения о союзе?» – сказал мне царь.
Я коротко хохотнула. Прошение этому свежеиспеченному царю-выскочке?
– Царь был заинтригован до грани, как мне показалось, обиды. Поистине, царица, ты не представляешь, в каком я был тогда положении. Я стоял перед тем, кто привык к исполнению всех своих капризов. К наилучшим дарам от каждого подчиненного ему царства, а также соседних, вплоть до границ с Таршишем. Я едва сдержался, чтобы не предложить ему весь мой груз, назвав его царским подарком, хоть это и означало бы потерю всего, чем я обладаю, и половины моих соплеменников. – Его лоб пересекли едва заметные морщины. – Вместо этого я сказал ему, что ты – царица, которая говорит не жестами или словами, но повелевает армиями одним лишь движением глаз. Царица Сабы, загадка, разгадать которую не под силу ни одному мужчине. – Он помедлил и слабо улыбнулся, противореча серьезности своих слов.
– Теперь наконец я поймала тебя на открытой лжи.
– Нет. – Тамрин покачал головой. – Это правда, я лишь не упомянул ему о твоем красноречии, равном речам мудрейших из царей. Затем их царь потребовал меня рассказать о тебе подробнее, как ты год назад велела мне рассказать о нем. Я спел ему ту же песнь о твоей красоте и богатстве Сабы, о том, что земля так полна драгоценностей и золота, как здесь, так и в заморской колонии, что серебро здесь дешевле праха. «Поскольку Саба разделена морем, но ей же принадлежат золотые шахты, поля и храмы Пунта», – сказал ему я. После чего он велел мне остаться с ним при дворе на множество дней.
Теперь я поняла наконец, что еще изменилось в нем: Тамрина до сих пор грели благосклонность и внимание чужого царя!
– День за днем я наблюдал, какой вершит суд, сидя на троне из золота и слоновой кости, я видел, как прибывает дань от его народов и пополняет его стол, конюшни и оружейную.
– Насколько же велика эта дань?
– Царица, дары, которые он послал тебе со мной, лишь безделушки в сравнении с данью.
– Вот как? – Хотя и в Сабе все упомянутые дары – кроме жеребца – тоже можно было счесть безделушками. Но что же так впечатлило моего торговца?
– Его богатство растет день за днем. Он уже разбил монополию филистимлян на торговлю железом. У него богатые шахты возле Эдома, из которых он экспортирует много меди. А теперь он обзавелся собственным флотом финикийских кораблей и вышел в море из порта Яфо, чтобы торговать с Фригией, Фракией и Таршишем. Его храм закончен, после семи лет труда финикийских архитекторов, строителей и камнетесов. Те, кто живет за городом, говорят, что храм воздвиг сам святой дух, потому что не слышали звука резцов, храм был построен в тишине. На самом деле большая часть камней была взята из тоннелей под горой. И все же легенда растет.
– И какую выгоду надеется получить от этого неоперившегося еще царства царь Хирама и Финикии, что посылает стольких своих людей и строит для Соломона храмы и корабли? – изумленно сказала я. Этот вопрос не давал мне покоя.
Царь Финикии не стал бы проявлять такую щедрость по отношению к очевидно зеленому – и обреченному на падение, добавила я про себя, вспомнив его безымянного безликого бога – государству. Отчего же столь многие, если принимать рассказ Тамрина за правду, искали связей с этим царем, посылали ему своих дочерей и приданое?
– Соломон в качестве платы уступил территорию Хирама, а израильское царство расположено вдоль всей восточной границы Финикии. И он посылает огромное количества ячменя, пшеницы и оливкового масла к столу Хирама, когда финикийцы не могут сами себя прокормить. – Он покачал головой. – А также он добавил в свой гарем сорок новых жен с тех пор, как я в последний раз был в Иерусалиме.
– Сорок?
– Именно. И теперь, когда храм закончен, он начал работы над одним большим дворцом для себя и другим – для дочери фараона.
Я смотрела на него и думала, насколько приукрашены могут быть рассказы торговца.
– Моя царица, клянусь тебе, что все сказанное мною – правда.
– Ну хватит. Давай поговорим откровенно. Как может один мужчина возлечь с таким количеством женщин? Прости, но в этом твоя история перешагнула все границы возможных преувеличений.
– Я не сомневаюсь в том, что жены почти не видят царя, и только главные жены получают его… внимание. Этих невест отдают – а он получает – с приданым, которое должно увеличить его богатство, гарантировать безопасность путей, или же в обмен на людей для постройки далеких городов, или ради укрепления мира с соседними племенами. Он не одержим рождением сыновей, этот царь, им движет лишь желание расширить торговлю и улучшить благосостояние. У него есть враг в Дамаске, серьезный враг, нападающий на северные границы…
– Ты говорил, что северная граница его царства проходит по Евфрату.
– Да, но это оказалось спорным вопросом. Его территория доходит до северо-востока Дамаска, но сам город принадлежит Резону, царю Сирии. А потому он продолжает укреплять свои главные города и начал строить один из них в пустыне.
Вот так. Не столь уж все и идеально у этого новорожденного царства. Я снова откинулась на подушки, когда Тамрин замолчал; мой разум гудел от мыслей.
Египет граничил с израильским царством на юге, Финикия – на севере и западе. Будучи союзниками, три государства могли достичь многого. Такие союзы уже создавались ранее – главным в них был Египет, – в обмен на дары, дипломатические представительства, брачные союзы и защиту друг друга. У Сабы были собственные связи с Египтом и рынками Иерусалима и Тира, однако явился царь, который зовет фараона «отцом» и поставляет пищу на стол Хирама!
Даже ослабевший Египет нашел способ жениться на силе, нашел царя, способного защитить его торговые пути.
Я сжала губы. Даже здесь, как и на каждом повороте, мне не избавиться от давления необходимости свадьбы. Если бы только я могла получить столько же выгод, при этом не поступившись ни каплей своей власти! Яфуш был прав, когда сказал мне несколько долгих месяцев назад: женщина не может править как мужчина.
Нет, мы должны быть намного умнее.
– Краткий итог, моя царица, таков: он царь, который не знает иного исхода дел, чем исполнение своих планов – но не посредством войны, как его отец, а благодаря торговле.
– Что ты хочешь сказать?
– Царица, он долгое время расспрашивал о меня о тебе и твоем дворе, о том, как к тебе относится твой народ. – Тамрин помедлил, а затем неловко заерзал на сиденье.
– И что?
– Затем он практически повелел, чтобы при его дворе появилось твое посольство, а Саба высказала ему свое почтение.
Я поглядела ему в глаза таким ледяным взглядом, что он рухнул на колени и склонил голову к самой земле.
– Да неужели?
Глава девятая
Женщина способна совершенно извести себя за один только год. Царица – тем более, особенно когда у царицы тяжело на душе.
И мне совершенно не нравилось то, насколько я нервничаю. Потому что мое беспокойство придавало значимости всем рассказам об этом царе, израильтянине Соломоне.
Если хоть малейшая часть рассказов была правдива, в частности, крепкий союз с Финикией и Египтом – с последним помянутый царь буквально делил ложе, – я знала, что не могу позволить себе спокойно молчать. Одно неловкое движение любого из народов, и безопасность путей Сабы окажется под угрозой, как и ее рынки.
В течение следующих восьми месяцев я шесть раз призывала Тамрина к себе во дворец.
Это был год его отдыха, когда другие, меньшие караваны отправлялись с теми же товарами на север, лишившись престижа главного торговца их царицы, который доходил дальше и пребывал в пути гораздо дольше.
Зимой он отправлялся в долгий путь, на несколько месяцев. Месяцев, которые проводил в оазисах возле тракта, в Иерусалиме, возможно, что и в Дамаске. А затем был обратный путь, снова на много месяцев. И вновь, после почти целого года передышки, зимой он выступал с караваном.
В первый раз, когда я призвала его, он преподнес мне в подарок другой свиток.
– Последние изречения их царя, – сказал Тамрин. И подарил также маленькое чудо: статую финикийской богини Астарты, сидящую на троне и держащую в руках кубок.
– Это та, кому поклоняются финикийцы? – спросила я.
– Да, богиня плодородия, секса и войны. – Тамрин помолчал. – Полагаю, что это одно и то же.
Я рассмеялась.
– Но ты ведь не дошел до самой Финикии…
Он покачал головой.
– Я купил статую в Иерусалиме, где эта богиня также многим известна.
– Людям бога, который говорит «Аз есмь»? – продолжила я с притворным ужасом.
– В том городе знают больше богов, чем храмов в самой Сабе, – ответил он.
– Но что же она делает? Она прорицает? – С того самого дня на поляне я не могла больше смотреть на жертвенные миски, как прежде.
– Нет. Ты увидишь, царица. Вот сюда, в полость, наливается теплое молоко. Попробуй, и ты увидишь маленькое чудо.
В ту ночь я читала последние изречения израильтянина. О госпоже Мудрости и ее противоположности, Глупости. Как же он меня раздражал!
Чтобы отвлечься, я вспомнила о статуе Астарты и попросила Шару принести подогретого молока. Шара стояла за моим плечом, когда я наливала молоко в идола и устанавливала его обратно на стол. Несколько долгих минут мы вместе смотрели на идола, как глупые козы, пока наконец первая капля, затем вторая, третья не появились на кончиках ее грудей и не закапали в чашу.
Мы вместе рассмеялись, и я рассмотрела статую, заметив две дырочки там, где были ее соски.
– Вот оно что, они залепили их воском, – сказала я, – а теплое молоко его растопило!
Шара то и дело смеялась в ту ночь, еще долго после того, как я поставила статую на полку к моим домашним идолам.
– Расскажи мне историю о рае, – сказала я, когда в следующий раз призвала Тамрина. И он вновь повторил мне рассказ о первом мужчине, созданном из земли, и первой женщине, сотворенной из его ребра. О змее, который сказал женщине, что та не умрет, если съест священный фрукт.
– Разве не то же рассказывают о Гильгамеше из Вавилонии, который нашел в саду богиню жизни и мудрости, «хранительницу плода жизни»? Не та ли это богиня, о которой царь впоследствии пишет «госпожа Мудрость»? И все же ты говоришь мне, что он почитает лишь единственного бога и не чтит ни одной богини!
– Их истории кажутся мне странными, – ответил Тамрин, качая головой. – Одно я знаю наверняка: я собственными глазами видел, как царь разбирает невозможные судебные иски. К тому же он сам говорил мне, что в ночь, когда он принес тысячу жертв всесожжения, бог пришел к нему во сне и спросил, какой дар царь желает от него получить. Он попросил мудрости и проницательности, чтобы править своим народом, на что бог ответил, что даст ему также богатство и власть, которых царь не стал у него просить. Оттого говорят, что царь способен читать в сердцах людей, как это могут делать только боги. Что он понимает природу и животных так, как недоступно обычному человеку, – даже пауков, саранчу и рабочих муравьев. Кое-кто из простого народа верит, что царю известен язык деревьев, птиц и даже рыб.
Я фыркнула.
– Что же это за невозможные дела? – Мне вспомнилась кровная вражда, разбираться с которой приходилось мне, в моем зале, поскольку высшие советы враждующих племен, как и высокородные советы соседей-сородичей, не справились с задачей.
– Две проститутки, моя царица. Скандальная история.
– Тогда я точно должна ее услышать.
– Обе родили младенцев, но один из детей ночью умер. Обе явились на царский суд, пытаясь поделить оставшегося ребенка. «Она ночью навалилась на своего ребенка во сне и задушила его», – сказала первая проститутка. «Нет, это она убила свое дитя и забрала моего ребенка, назвав своим», – ответила вторая. И как же царю узнать, кто из них лжет?
– Царь мог заявить, что отбирает дитя для храма, – сказала я. – Тогда у лживой матери не было бы ребенка. А настоящая нашла бы утешение в том, что он посвящен божественному служению, за что она получит затем благодарность.
Торговец склонил голову.
– Как скажешь. Но этот царь велел одному из стражей вытащить меч и разрубить младенца – отдать по половине каждой женщине, как спорную ковригу хлеба.
– Ах!..
– Одна из женщин сказала, что это справедливо, а вторая рухнула на колени, умоляя отдать ребенка другой.
– И так он узнал настоящую мать.
– Да.
– Ответь мне: у этого мудреца действительно сотни жен? – спросила я, приподняв бровь.
Тамрин улыбнулся.
– Действительно.
Каждый раз, вновь призывая его во дворец, я становилась все требовательнее.
– Расскажи мне еще раз историю о его отце и матери.
И он рассказывал, терпеливо, как будто в первый раз, о том, как отец царя подглядывал за женой одного из своих людей, когда та купалась на крыше. О том, как он послал за ней, как сделал ей ребенка, а затем, когда ее муж вернулся с войны, приказал ему возлечь с ней, но муж отказался делать это, пока его люди были на поле боя. После чего царь поставил его в первую линию бойцов, где тот и погиб.
– Он ослушался прямого приказа, – сказала я в тот вечер. – Что говорится об этом? Люди погибали и за меньшую непокорность своим царям. Ты сам говорил, что тот царь был убийцей людей.
– Да, – ответил Таирин. – И нет, никто об этом не говорит. Поскольку Господь царя оскорбился этим, и царь, по его собственному признанию, сказал, что такой человек достоин смерти.
Я вновь заставила его рассказать мне об Аврааме, человеке, которому бог обещал сына, а затем повелел принести его себе в жертву, и о том, как бог потребовал от мужчин своего народа делать обрезание.
– Какое богу дело до крайней плоти его почитателей? – спросила я, размышляя о своем разговоре с Яфушем. – Этот бог создает крайнюю плоть, а затем говорит: «Отрежьте ее!» Я не понимаю бога, который вначале говорит: «Я умножу твое потомство, как звезды в небе», а затем: «Принеси своего сына мне в жертву!».
Тамрин пожал плечами.
– Я тоже не понимаю. Но это истории, притчи, и мораль последней в том, что людям нельзя сомневаться в Едином Боге.
– Ты уверен? Я знаю город Ур, в котором, по твоим словам, родился этот патриарх израильских племен. Это был самый большой город мира. И если этот Авраам покинул Ур и вместе с детьми обосновался в Ханаане, где в наши дни и расположено Израильское царство, мораль, мне кажется, совсем в другом.
– И в чем же?
Я помолчала, а затем начала рассуждать вслух.
– Этот рассказ – урок для детей Авраама. О том, что его дети не должны уподобляться своим новым соседям, которые почитали богов тем, что приносили в жертву собственных детей. Дети Авраама должны служить своему богу, так, как он скажет. Однако мне кажется, что этот человек испытывал своего бога также, как бог испытывал его самого.
Тамрин смотрел на меня с изумлением.
– Поистине, ты самая мудрая из женщин.
– Я всего лишь женщина, которая много знает. Как звали бога, которому ханаанцы жертвовали своих детей?
– Молох. Божество соседнего Амона. – Он постучал себя пальцем по подбородку. – У царя есть жена из этого народа.
– Интересно, – задумчиво сказала я, – как относится к этому его бог?
Так проходил месяц за месяцем. Весна. Лето. Дожди осени. Наконец Тамрин пришел ко двору заявить о своем отбытии.
– Мои верблюды отдохнули и нагуляли жир. Я собрал лучшие товары Сабы, а ты дала мне достаточно денег. Что мне отвезти этому царю в качестве твоего ответа?
Я развела руками.
– Неужели кто-то из моего совета кажется тебе готовым к такой поездке?
– Какой дар или сообщение ты пожелаешь ему передать? – спросил Тамрин, и я увидела в его глазах нечто похожее на отчаянье.
– Скажи ему, что царица Сабы и Дочь Алмакаха приветствует его во непроизносимое имя его бога, – сказала я с сухой усмешкой. С дворцовой галереи донеслись смешки. – Лично же передай ему, что у каждого царя есть враги, улыбающиеся ему под маской союзников. И каждый союзник за пределами его границ способен быть другом, покуда дружба ему выгодна. У нас нет союза, и я не притворяюсь его другом, но предлагаю взаимовыгодный договор. Ты отвезешь ему дары, которые я приготовила для его храма, и сапфиры для его царицы.
– И что мне ответить, когда он спросит, почему твой посланник не предстал при его дворе, а Саба не засвидетельствовала почтение?
– Разве горы встают и кланяются деревьям, что похваляются новыми корнями? Саба существовала с начала времен.
Повелевать ее посланцам явиться он может ровно так же, как повелевать ее горам, которые движутся лишь по собственной воле, и горе тем, на кого они упадут. Тем самым ты передашь ему, что он оскорбил твою царицу. Ты привезешь ему в дар наших идолов, быка и горного козла, чтобы он знал наших богов и бога, который зовет царицу Сабы своей дочерью.
Мы посылаем золотую чашу для его нового дворца и приглашаем его послов в Сабу, если им хватит сил на подобное путешествие. Мы обещаем показать им изумительные чудеса, истории о которых будут достойны ушей царя. В том случае, если он убедит послов вернуться. Никто, однажды вошедший в рай, не пожелает его покинуть. А потому мы приглашаем их ступить на террасы Сабы, как делают то сами боги, привлеченные ее ароматами.
По скованному поклону Тамрина я поняла, что он уже предвкушает ярость обиженного царя.
Я улыбнулась под своей вуалью.
