Текст книги "Вирсавия"

Автор книги: Торгни Линдгрен

_

О писец, миррою, алоем и касией благоухают мои одежды, царицей стою я одесную его.

Если будет еще Авессалом среди живых в Гессуре, когда царь умрет, он возвратится сюда и будет помазан как тот, кто. Пусть же длится старость царя еще один человеческий возраст, пусть Господь дарует ему старость вечную.

Сын мой Соломон овладел искусством письма. Он теперь сам себе писец. Что он пишет, я не знаю. У него задумчивая улыбка. Он мой сын и тем отличается от всех других людей, это единственное его отличие от них.

Когда я заглядываю в сердце мое, я обнаруживаю, что совсем ничего не знаю о Соломоне. И мне кажется, никто и никогда не будет знать его по-настоящему. Он почти всегда рядом со мною, но я не знаю его. Он ждет своего часа. И поступает весьма умно. Лишь одно это знаю я о сыне моем Соломоне: он умен весьма таинственным образом. Сейчас ему пятнадцать лет.

Царь, отец его, подарил ему меч. На этом мече он серебряным ножичком отбивает такт, когда Шевания играет. Ни для чего другого он не желает использовать этот меч.

Шевании, отроку, теперь тридцать лет.

Соломон – тот, кто придет. И он знает об этом. Но вслух это никогда не произносили. Даже здесь не произносили. Такое нельзя говорить вслух. Произнесший это вслух через само произнесение лишится права быть тем, кто придет.

Авессалом часто говорил так о себе.

Авессалом. Он есть, и его нет. Он ждет своего часа в Гессуре. Надо бы выманить его оттуда. Пока он вдали отсюда, он слишком живо присутствует в мыслях царя.

Даже Нафан, и Мемфивосфей, и Иоав считают, что следует ему возвратиться сюда. Но царь говорит: я не могу принять в моем доме братоубийцу.

Кто способен уговорить его принять Авессалома?

Иоав.

Я, Вирсавия, не могу ходатайствовать перед царем за Авессалома, он сразу меня разгадает. Он знает, что я постоянно думаю о Соломоне. Он может прочесть это имя на лице моем.

Иногда я думаю: мой любимый сынок Давид. Сама не знаю почему.

Мой сын Соломон грузен и тучен. Он любит сладкое вино и смоквы. Такая пища дает плодовитость, спокойствие и тук.

Лишь бы Авессалом возвратился в Иерусалим – здесь он сам навлечет на себя погибель. Он преисполнен святости. Но святость его не божественна и не благочестива. Такая святость как огонь пожирающий и уничтожающий.

Так говорил Нафан. Мы оба так говорили. Нафан сказал: да, сказанное тобою об Авессаломе и святости есть чистая правда.

Иоав и войско давно уже не воюют. Непостижим для них этот мир, который их постиг. Не дело для храбрых охранять мирные границы. Они говорят: так, может быть, Авессалом?!

Я предложу кое-что Иоаву. Пусть Иоав говорит с царем.

Иногда я думаю: может ли кто-нибудь прийти после Давида?

Давид подарил Господу город, где можно Ему жить, Иерусалим. Прежде Господь был гоним ветром и бездомен. Слышишь, писец: я и это теперь знаю!

Да, прежде Господь даже не имел пристанища в собственном Его творении, было у Него два образа, каковые Он принимал поочередно.

Порою был Он Богом народа, Всевышним, который являлся в пустыне, и был то огнем, то столпом облачным, то молнией в небесах, и вел народ Свой через опасности и ужасы.

Тогда звали Его Иегова. Некоторые называли Его – Обитель.

Порою же был Он Богом жизни, Богом неба и земли, Творцом мироздания, который одушевил нас духом Своим и пребывает в сердцах человеков.

Тогда звали Его Шалом. Некоторые называли Его – Счастие.

Но Давид побудил Бога воссоединиться с Самим Собою. Он был тем сыном, что побудил Бога прийти в согласие с Самим Собою. И сказал Ему: здесь, в моем городе, можешь Ты оставаться навеки, здесь пребудет милость Твоя от века и до века.

И теперь Бог есть Господь.

Давид же – сын Божий.

Мой домашний бог не что иное, как безделушка. Когда я умащаю его святим елеем, я делаю это для того только, чтобы он не истлел. Ведь я люблю его.

Тот, кто придет после Давида, будет не сыном Божиим, но лишь сыном Давидовым.

Все его сыновья знают, что, дабы угодить царю, надобно спрашивать его: каков есть Господь?

Никто не задает этот вопрос столь часто, как Соломон.

Однажды, когда он был еще маленьким ребенком, он невинно спросил: каков же Господь нынче? И царь очень рассердился.

Царь Давид – раб Господень.

Иоаву должно прибегнуть к хитрости, надобно отыскать слабость, чтобы ею воспользоваться, в точности как Иоав обыкновенно отыскивает самое слабое место в стене вражьего города, слово «вражий» здесь вовсе не относится к врагу, ведь если царя не перехитрить, он останется непоколебим. Это я теперь знаю.

Я сказала ему, что он должен исчислить свой народ.

Властвующий народом должен его знать. А единственное мыслимое знание о народе – это численность его. Когда людей исчисляют, они утрачивают особенные свои черты и превращаются в народ. Царю нужен его народ, и более ничего.

Соломон спросил меня: сосчитают ли и нас тоже?

Нет, нас считать не будут.

И я объяснила ему: мы принадлежим к дому Давидову. И я тоже принадлежу к дому Давидову, с тех пор как Урия оставил меня. Я рассказала Соломону об Урии, и порою мне кажется, что Урия и есть отец Соломона, только отец далекий и потерянный, дальний пращур. Когда Урия оставил меня и царь Давид взял меня себе, то сначала я принадлежала только ему одному. Но потом была принята в его дом. Принадлежать к дому Давидову значит – быть возвышенным. Дом Давидов – храм Господень, так сказал Нафан. Царский дом – тело с собственным духом, который нам неведом, но порою глаголет нашими устами и нашими делами, так сказал царь. Нельзя одновременно принадлежать к народу и к дому Давидову. Считать нас – значит унизить нас и опозорить.

И Соломон улыбнулся, он все понял.

Советы я даю царю, только когда он их просит. Часто он просит у меня совета, когда уже получил его в подарок. Я стою одесную его.

_

Писец, это я, царь Давид, повелел исчислить народ мой. Господь надоумил меня, чтобы я исчислил мой народ.

Пророк сказал мне: Господь накажет тебя!

Но я отвечал: за что Ему меня наказывать? Он Сам внушил мне мысль исчислить народ, чтобы знать число его!

Иное знание приличествует одному только Богу, сказал он. Иное знание есть Сам Бог. Похищать такое знание – значит отрезать себе толику плоти Божией.

Но я отвечал: мы подобны Богу. И будем всяческими способами искать Его знания. Не что иное, как наше подобие Богу, возвышает нас над всеми другими живыми тварями.

Ты думаешь, Бог исчисляет части в творении Своем?

Да, сказал я. Я думаю, Он – Бог исчисляющий, и Он радуется, видя, как все умножается.

Нет, ответил он. Господь не исчисляет. Он радуется, но не исчисляет.

Лишь глупцы ненавидят знание, сказал я. Нет познаний столь чудесных, чтобы не могли мы их вынести.

Человеку, вкушающему от древа познания, должно умереть, сказал пророк. Все можешь ты исчислить – имущество, и скот, и смоковницы, – но не людей.

Я – это один, упрямо сказал я. Я и Вирсавия – это два. Я, и Вирсавия, и Соломон – это три.

Почему я назвал именно Соломона, мне неведомо.

Да, сказал Нафан. Вот так Велиар сидит в злобе своей и исчисляет нас. Счет – часть его злобы, именно за это Бог вверг его во тьму подземную.

Это ты хочешь пребывать во тьме, сказал я. Отчего-то вы, пророки, робеете света. Хочется тебе, чтобы мы оставались в оковах невежества и суеверия.

Почему ты так поносишь меня? – возмущенно спросил он.

Я не поношу, сказал я. Но чем большим знанием мы, люди, обладаем, тем взыскательнее вам, пророкам, должно быть в ваших прорицаниях.

Господь ожесточил твое сердце, сказал он.

Время покажет, кто из нас двоих прав, сказал я.

Да, с угрозою отвечал он. Время и Господь откроют правду.

Я приказал Иоаву произвести исчисление народа.

Иоав же воскликнул: народ есть святыня!

И он воздел руки и теребил и крутил волосяную свою плеть, как всегда, когда бывает в замешательстве. Народ, и приумножение его, и множество его, сказал он. Все это святыня.

Да, сказал я. Народ посвящен Богу.

И я сложил песнь. И пел:

 
Надеющийся на Господа, как гора Сион,
не подвигнется, пребывает вовек.
Горы окрест Иерусалима,
а Господь окрест народа Своего отныне и вовек.
Ибо не оставит Господь жезла нечестивых над жребием
праведных,
дабы праведные не простерли рук своих к беззаконию.
Благотвори, Господи, добрым и правым
в сердцах своих.
А совращающихся на кривые пути свои
да оставит Господь ходить с делающими беззаконие.
Мир на Израиля.
 

Если надобен Господу многотысячный народ, сказал Иоав, ты сможешь увидеть это собственными глазами. Какое тебе удовольствие от того, что все будут сосчитаны по головам?

И мы смотрели друг на друга, не понимая друг друга. В молодости никогда не бывало такого с Иоавом и мною.

Удовольствие? – сказал я, будто слово это было мне незнакомо. Удовольствие?

И я велел ему идти, ему и тысяченачальникам над войском, и пошли они за Иордан в долину Гадову, а оттуда в Галаад и дальше, к Сидону.

И народ дозволил произвести исчисление. Во многих местах женщины и те собирались и требовали, чтобы их сосчитали, они думали, что если не будут сосчитаны, то перестанут быть, часто люди мои вынуждены были с большою суровостью разгонять толпы этих женщин.

Из Сидона Господь направил их к пограничным крепостям у Тира, оттуда через землю Асирову, по равнине Изреельской, через Сарон и по Аиалону в Иуду. И Господь держал свою руку над ними и даровал их душам силу соединять непрерывно растущие числа.

Девять праздников новомесячия отпраздновал я, пока продолжалось исчисление.

И вот возвратился Иоав.

Восемьсот тысяч мужей сильных, способных к войне, в Израиле. Пятьсот тысяч мужей в Иуде.

Числа эти ошеломили меня. Когда услышал я обо всех этих сотнях тысяч, я заплакал.

Количества поразили меня, как удар длани Всемогущего.

Сердце человеческое не вмещает таких множеств людей. Люди не таковы. Сердце не таково.

И понял я, что согрешил перед Господом, замахнулся копьем на владычество Божие.

Я принес десять овец в жертву, недостаточную жертву вины.

Утром пришел ко мне пророк. Господь послал его.

Да, сказал я ему. Крайне неразумно я поступил, когда велел исчислить мой народ. Властитель, превращающий людей в числа и количества, не заслуживает ничего, кроме смерти. Назови мне теперь мое наказание.

Избери его сам, ответил пророк. Быть ли голоду в стране твоей семь лет. Или чтобы ты три месяца бегал от неприятелей твоих, чтобы они преследовали тебя. Или чтобы в продолжение трех дней была моровая язва среди народа твоего.

И я ответил: я выбираю моровую язву. Но пусть впадем мы в руки Господа, ибо велико милосердие Его.

И я добавил:

Только бы в руки человеческие не впасть мне.

И пришел ангел моровой язвы и истребил всякое количество и всякое число в моем счете населения, он как бы выхватил нож, стер всякий знак, оставленный исчисляющими, и сказал Иоав: что я говорил? И только на третий день у гумна Орны остановился ангел, я видел, как он стоял там, огромный против вечернего неба; десять дней мой народ, мой несчетный народ, хоронил мертвецов.

И я купил гумно у Орны, купил за пятьдесят сиклей серебра и устроил благодарственный жертвенник под ногою ангела, на том месте, где он стоял.

Вирсавия говорит, будто сын мой Соломон сказал: там бы надобно воздвигнуть храм Господу. Он часто размышляет о Господе. У меня он всегда говорит только о Господе. Это утомляет меня.

Вирсавия говорит о моровой язве, которая истребила народ, вот что: я не понимаю, почему Господь наказал тебя.

Но я отвечаю:

Не кто иной, как Господь, внушил мне мысль исчислить народ.

И Он же запретил мне делать это.

И Он же вел моих людей и давал им силу беспрерывно растопыривать пальцы, дабы сосчитать каждую голову.

Именно в этой двойственности я узнаю Господа. Многообразие и противоречивость отличают Его. Внушение и запрет. Искушение и ответственность. Обетование и кара.

Несоединимость венчает Его.

А она спрашивает:

Но почему же Он наказывает тебя?

Чтобы явить Себя, отвечаю я. Если бы Он не наказывал меня, я бы не видел Его.

Авессалом по-прежнему в Гессуре. Я решил так: по прошествии двух лет я позволю ему возвратиться сюда, в Иерусалим. Иоав склоняет меня к этому. А может быть, и Вирсавия тоже, Авессалом был ей как сын или брат, как сын или брат, не больше. Они уговаривают меня. И я соглашусь.

Писец, Господь окрест народа своего отныне и вовек.

Мир на Израиля.

_____

Давид начал слушать людей. В молодости он был одержим жаждою превратить всех в слушателей. Быть может, теперь он слушал от усталости.

Вирсавия тоже постоянно заставляла его упражняться в искусстве слушания.

Все, что он предпринимал в оставшееся ему время, имело свой исток в слушании, душа как бы отодвинулась от поверхности его существа, от рта, и горла, и рук, отодвинулась вовнутрь, в прежде пустое пространство меж его ушами.

Сейчас он слушал старую женщину из Фекои. Глаза ее избегали его взора, одета она была в плащ из черной мешковины – знак печали, или бедности, или того и другого сразу, а принадлежала она к пастушьему народу на краю Иудейской пустыни.

Я вдова, сказала она, а двое моих сыновей ненавидели друг друга, и один убил другого. И теперь народ требует, чтобы этот один сын, который сумел убить брата, был побит камнями.

Хотят они погасить единственную искру мою, чтобы не оставить мужу моему имени и потомства на лице земли.

Иди спокойно домой, сказал царь, понимая, что дело ее трудное, что вот так, сразу, его не решишь. В должное время я дам приказание о тебе.

Вина лежит на мне, сказала женщина. Должно нести мне всю эту вину.

Если кто-нибудь тронет тебя, скажи ему: царь освободил меня от вины сына моего. И приведи ко мне того, кто беспокоит тебя.

А если убьют они моего сына? – спросила женщина.

Важнее всего – продолжение жизни, сказал Давид. Не падет и волос сына твоего на землю. Семя мужа твоего – святыня. Искра жизни обитает в мужском семени.

По-прежнему ли должно мне защищать и хранить сына моего?

Да, сказал Давид. Хоть он братоубийца, но он и святыня, ибо он хрупкий сосуд, в коем семя мужа твоего движется сквозь время.

Женщина помолчала немного. Потом сказала:

Позволь рабе твоей сказать еще слово господину моему царю.

Много людей ждет на лестнице, отвечал он. Постарайся говорить кратко.

И женщина из Фекои сказала:

У тебя тоже есть сын, который убил своего брата. Но ты изгнал его. Мы все умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать. Но Бог желает, чтобы искра жизни продолжала гореть, даже когда мы далеко и в изгнании. Как же ты, который все слышит и все видит и в мудрости подобен ангелу Божию, можешь быть так слеп, что не позволяешь сыну твоему возвратиться к тебе?

И тогда понял Давид, как обстояло с этой женщиной и ее сыновьями и описанием беды ее.

Кто послал тебя? – сказал он. Вирсавия? Или пророк? Или Иоав?

Иоав.

А твой рассказ о сыне, который убил брата? Это ложь?

Нет, сказала женщина. Не ложь. Но притча.

Стало быть, Иоав придумал эту притчу, изображающую Авессалома?

Иоав вложил все эти слова в уста мои, одно за другим, ответила женщина из Фекои.

Давид дал ей на дорогу вяленое куропачье бедро, и послал за Иоавом, и велел Иоаву возвратить Авессалома домой из Гессура. Но не позволил он Авессалому приходить в царский дом, и упражняться с Вирсавией в стрельбе из лука, и встречаться с Соломоном, ибо однажды изведавший вкус к заманчивому греху братоубийства с легкостью может снова впасть в соблазн, ему должно жить в мире и тиши дома своего.

Так Авессалом вернулся в Иерусалим, Иоав привез его, и те, кто с такою хитростью подготовил его возвращение, приложили столько усилий лишь затем, чтобы он сам позаботился о своей погибели.

Да, Давид стал первым слушателем во всем царстве.

В последние годы два советника приблизились к царю больше всех других, стали близки ему почти так же, как Вирсавия: Ахитофел Гилонянин, которого в дом его привела Вирсавия, и Хусий из Вефиля.

Вот эти двое и Вирсавия посоветовали ему отослать огромный венец аммонитского царя обратно в Равву, венец, который никто не мог носить и который так любил Авессалом, царем в Равве стал меж тем сын Аннона, Сови, для него венец этот был святынею, в Иерусалиме же он был всего-навсего громоздкой вещью; и Вирсавия сказала: ничего нет дороже, чем дружество царя, и немногое можно приобрести столь малой ценой.

И Давид в самом деле отослал венец в Равву, скрепив таким образом мир между своим народом и аммонитянами, мир, который установил своим мечом Иоав.

Ахитофел приходился отцом отцу Вирсавии, она хотела иметь рядом толику своего прошлого, живую плоть, что несла семя ее рода. Он был старше самого Давида и имел обыкновение свивать свою редкую седую бороду в двойную петлю, которая скрывала морщинистую шею, а когда говорил, он закрывал глаза, показывая, что нет у него никаких иных помыслов.

Хусий был из числа приставников, которые следовали за Давидом с тех давних лет, когда боролся он с Саулом за царский престол. Этот Хусий сильно хромал, он повредил колено, упавши с мула во время бегства от Саула в Нубию. Порою царь сомневался в его уме, ведь суждения его часто были туманны и трудны для истолкования, но он все же не мог без него обойтись, потому что Хусий был один из немногих людей, которые постоянно встречались с Богом. Эти встречи происходили в сновидениях Хусия, он видел их внутренним взором, память о сновидениях сохранялась в его глазах. Хусий единственный в доме Давидовом умел просто и ясно ответить на вопрос: каков же есть Господь?

Он похож на царя, сидит на кожаной скамье, утвердив чрево Свое на коленях, лицом Он напоминает старую и мудрую хищную птицу, Он наполняет меня ужасом и радостью.

Но что Он говорит?

Он молчит. И все же я думаю, Он бы выслушал меня, если бы я мог что-нибудь сказать. Но губы мои цепенеют, когда я вижу Его.

Вот почему Давид питал к Хусию нежную привязанность: этот человек мог вступать в общение с Господом, не сгорая и не становясь пророком.

Ведь было так: к пророкам он прислушивался все реже, их суждения всегда требовали истолкования, крикливые их голоса и вечная горячность не приносили ему никакой пользы, нет, он только досадовал из-за пророков, и печалился, и не спал ночи.

И вот теперь Давид сказал Ахитофелу и Хусию, а также и Вирсавии, что стояла обок него:

Хитростью соблазнили меня возвратить в Иерусалим сына моего Авессалома, братоубийцу. Женщина из Фекои, что уговорила меня, была послана Иоавом. Но кто послал Иоава?

Царь хотел показать им свою проницательность.

Авессалом – разрушитель и опустошитель, продолжал он, Авессалом распространяет вокруг себя уничтожение, как будто ангел моровой язвы, если Господь не остановит его, он истребит весь мой дом.

Кто может желать этого? Кто украдкою замыслил его возвращение?

Это не Господь.

И он посмотрел на Хусия. Нет, не Господь.

Если весь мой дом погибнет, если Авессалом истребит нас всех, кто окажется тогда ближе всех к престолу?

И он сам ответил на свой вопрос:

Мемфивосфей.

Значит, это Мемфивосфей перехитрил меня, он последний из рода Саула, он сплел сети и заманил в них Авессалома; когда я сойду в царство мертвых, он взойдет на престол.

Царь говорил и непрерывно улыбался. Именно этой улыбке, что была не ко времени, всегда пытался подражать Соломон.

Но тут Вирсавия и Ахитофел, отец отца ее, не могли более сдержаться, оба они громко рассмеялись, даже Хусий и тот смеялся резким блеющим смехом.

Вирсавия смеялась от облегчения и освобождения.

Когда они вдоволь посмеялись, она сказала:

Неужели ты так слеп, царь? Неужели ты глух и слеп, что не видишь, как дни и годы гложут и истощают всех людей в твоем доме? Как все мы повреждаемся и извращаемся?

И он поднял взор свой и посмотрел на нее.

И в эту минуту, лишь в эту самую минуту, он так глубоко всмотрелся в лицо ее, что увидел, как оно изменилось: на месте красоты были теперь черты лица.

Но он медлил с ответом. И она продолжала:

Не может более Мемфивосфей ничего замышлять. Искра души его утонула в вине и угасла. Глаза его видят, но он более не разумеет того, что видит. Он и имя свое вспоминает лишь с большим трудом. Он не способен помыслить ничего, что находится дальше, чем рука от чаши.

Именно так обстояло с Мемфивосфеем.

И она спросила:

Он каждый день есть и пьет за твоим столом. Но помнишь ли ты, когда в последний раз обменивался с ним словами и мыслями?

Нет, сказал царь. Нет, этого я не помню.

И царь перестал спрашивать, кто же мог забросить сети, что принесли Авессалома домой; взгляд его остановился на Вирсавии.

Дни, думал он. Годы.

Но Авессалом требовал встречи с царем. Посылал к нему Ионадава, посылал Шеванию. Но отец Давид не пожелал говорить с ними о сыне.

Тогда он послал гонца к Иоаву. Но Иоав не пришел, слишком он был занят, готовил войско к войнам, которые наверное уже не за горами, объезжал и укреплял пограничные крепости, надзирал за оружейниками, нет, Иоав сейчас никак не мог найти время для Авессалома, пусть подождет, пусть подождет.

Так минуло почти два года. И даже Вирсавия не смела говорить с Давидом об Авессаломе.

В конце концов Авессалом велел своим слугам выжечь участок пшеничного поля Иоава, подле его собственного, что за источником у лестницы Хевронской.

Такой совет дал ему Ионадав, который теперь перенес вялую свою дружбу с мертвого брата на того, кто, несмотря ни на что, был жив, сам Ионадав получил этот совет от Шевании, а Шевании посчастливилось получить его от Вирсавии.

Тогда Иоав наконец-то пришел к Авессалому.

Зачем слуги твои выжгли мой участок огнем? – спросил он.

Чтобы заставить тебя прийти в мой дом.

Если б не был ты царским сыном, я бы не пришел, сказал Иоав. Я бы просто велел моим слугам схватить тебя.

За зерно я уплачу тебе десятикратную цену, сказал Авессалом. Даже стократную.

Казалось, годы и дни проходили мимо Иоава, он был все такой же, каким Авессалом помнил его с детства, косица его была черная и блестящая, спина не согнулась, плечи не обвисли.

Наверное, у тебя есть важная причина, чтобы выжечь мой участок, сказал он. Растущее семя свято. И более всего оно свято в пору созревания.

Я должен увидеть царя, сказал Авессалом. Ты единственный можешь свести нас вместе.

Я возвратил тебя из Гессура. Разве этого недостаточно?

Пока дом его закрыт передо мною, меня как бы нет. Я ничего не могу предпринять. Не могу строить замыслы или намерения. Дни мои текут без цели и смысла. Я как тень, когда она удлиняется и блекнет.

А что может сделать царь?

Он может признать, что я есть. Он может поднять меня. Даже создать меня вновь.

Создать?

Да, создать. Отец может совершить такое с сыновьями. Создать их. И истребить их.

И тогда Иоав пошел к царю Давиду. И Вирсавия сказала:

Удалять человека, меж тем как он еще находится среди живых, куда более жестоко, нежели убить его своими руками. Я не могу представить себе более тяжкой муки, чем жить и одновременно быть уничтоженным.

Да, сказал Давид. Быть может, это так.

Человек должен жить среди живых, сказала Вирсавия. И быть мертвым среди мертвых.

Заключи его в свои объятия, сказал Ахитофел. И благослови его!

Да, сказал Хусий. Благослови его!

А Давид молчал. Но потом сказал: хорошо, я повидаюсь с Авессаломом. Признаю перед ним, что он по-прежнему жив.

И тогда Вирсавия послала Шеванию привести Авессалома.

У порога он пал лицом своим на землю, семь раз ударил лбом о порог, потом, не поднимая головы, подполз к царю и ощупью, будто слепой, обхватил его ноги.

И царь наклонился, и поднял его голову, и поцеловал его в правую щеку подле уха.

Но сказать друг другу им было нечего.