Текст книги "Портрет Баскома Хока"

Автор книги: Томас Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Для полноты впечатления не хватало только вереницы подсобных служащих, присланных компанией, помогавшей организовывать празднество, – этак двадцати или тридцати наряженных в дурацкие камзолы коротышек, снующих туда-сюда, убирая оставшийся после приема мусор: пустые бутылки из-под шампанского, жестянки от деликатесов, сигарные окурки, – да еще вот, может быть, ковер чтобы был весь в пепле, а с люстр свисали тонкие спиральки цветной бумаги – лохмотья обветшалого веселья.

Джеймс коротко вздохнул, потом резко повернулся и направился по коридору в обеденную залу.

Обеденная зала тоже была пышной и великолепной – и холодной, боже, какой холодной, словно ты ешь в склепе. Эта комната выходила окнами на западную сторону дома, и утреннее солнце еще не пришло сюда. Обширный стол – угрюмая полированная пластина темного дерева; огромный буфет, величественный, словно гроб, – внутри теснится массивное серебро. У одного конца необъятного стола огромный стул с высокой спинкой – угрюмое резное воплощение тьмы, перед ним большая тарелка, огромные, тяжелые нож, вилка и ложка, стройное изящество серебряного кофейника, хрупкая непорочность чашек и блюдец, еще тарелка, прикрытая щедрым куполом толстенного серебряного колпака – чтобы не остывала, бокал апельсинового сока и толстые, негнущиеся салфетки – чистоты и белоснежности непостижимой.

Джеймс угнездился на стуле – одинокая маленькая фигурка против громады необъятного стола – и стал изучать предложенные яства. Сперва он посмотрел на бокал апельсинового сока, поднял его к губам и, весь передернувшись, поставил обратно. Потом он опасливо приподнял тяжеленный серебряный колпак и заглянул под него: на белом дне глубокой тарелки скромно лежали три тоненьких кусочка черного поджаренного хлеба. Джеймс разжал пальцы, и колпак упал с громоподобным стуком. Появился Подлиза. Джеймс плеснул в чашку коричневой жидкости из кофейника и попробовал; легкое содрогание скривило его губы.

– Что там такое? – спросил он.

– Кофе, сэр, – отозвался Подлиза.

– Кофе? – холодно повторил за ним Джеймс.

– Это новый кофе, – прошептал Подлиза, – в нем нет кофеина.

Джеймс ничего не ответил, но его холодные голубые глаза метали молнии, и, кивнув в сторону прикрытой колпаком тарелки, он спросил опять, все так же бесстрастно:

– А там?

– Ваши гренки, сэр, – прошептал Подлиза.

– Мои – что? – осведомился Джеймс тем же холодным и непреклонным тоном.

– Да, сэр, – шептал Подлиза, – гренки – ваши гренки, без масла, сэр.

– Ну нет, – жестко сказал Джеймс, – тут вы ошибаетесь, может, это и гренки, но не мои – я в жизни не просил кормить меня сухими корками!.. А там что? – не давая опомниться, вновь начал он, дернув головой по направлению к стакану апельсинового сока.

– Ваш фруктовый сок, сэр, – чуть дыша, вымолвил Подлиза.

– Ну нет, – заговорил Джеймс тоном еще более холодным и жестким, чем прежде. – Не мой это сок. Снова вы что-то путаете! Вы что – видели когда-нибудь, чтобы я пил вот это? – Секунды две он не сводил с дворецкого пылающих ледяным пламенем глаз. Его душила холодная ярость. – Послушайте, – вдруг в голосе Джеймса зазвучали скрипучие нотки раздражения, – что все это, черт побери, значит? Где мой завтрак? Кажется, это вы сказали мне, что он готов?!

– Я прошу прощения, сэр… – начал Подлиза, с усилием ворочая полными мокрыми губами.

– Он просит прощения, ччерт! – повысил голос Джеймс; салфетка полетела на пол. – Я не хочу раздавать никаких прощений, я хочу завтракать! Где мой завтрак?

– Да, сэр, – снова вступил Подлиза и нервно облизнул пухлые губы. – Но ведь врач, сэр, диета, которую он прописал, сэр!.. Так мне велела приготовить хозяйка, сэр.

– Чей это завтрак, хотелось бы знать? – не унимался, Джеймс. – Мой или вашей хозяйки?

– Разумеется, ваш, сэр, – поспешно согласился Подлиза.

– И кому есть его? – негодующе настаивал Джеймс. – Мне или вашей хозяйке?

– Ну, вам, сэр! – отвечал Подлиза. – Конечно, сэр!

– Тогда давайте его сюда! – заорал Джеймс. – Живо! Как только мне понадобится чья-либо помощь в выборе того, что я должен есть, я дам вам знать!

– Да, сэр, да, сэр, – шептал Подлиза в полном уже смятении. – Тогда, может быть, пожелаете…

– Вы знаете, что я пожелаю, – орал Джеймс. – Я желаю мой завтрак! Живо! Сейчас же! Быстро!.. Мой обычный завтрак, такой же, как всегда! То, что я ем на завтрак последние сорок лет! То, что ел на завтрак до меня мой отец! То, без чего мужчина не может начать свой рабочий день, – как это было искони, как это есть и будет во веки веков, аминь! – выкрикивал Джеймс. – А именно: тарелку овсянки, четыре ломтика поджаренного хлеба с маслом, яичницу с ветчиной и кофейник кофе – крепкого черного кофе – настоящего кофе! Вы меня поняли?

– Д-д-да, сэр, – заикаясь, пробормотал Подлиза. – П-п-прекрасно понял, сэр.

– Тогда нечего мешкать, давайте его сюда!.. Есть в этом доме настоящий кофе?

– Конечно, сэр.

– Тогда несите! – с этими словами Джеймс грохнул кулаком по столу. – Живо! Сейчас же!.. Да поскорее! И так уже в банк опаздываю! – Он поднял со стола сложенную «Таймс» и, злобно рванув зашуршавшие листы, развернул газету. – А эти помои – прочь! – напоследок рявкнул он, указав на отвергнутый завтрак резким кивком головы. – Куда угодно девайте – можете вылить в раковину, но чтобы я это больше не видел! – И снова он принялся свирепо раздирать хрустящие страницы «Таймс».

Внесли кофе, Подлиза налил, и Джеймс совсем собрался было отведать, как вдруг нечто произошло. Он стремительно подался вперед – с чашкой настоящего, полноценного кофе уже у самых губ – и вдруг удивленно хмыкнул, небрежно отставил чашку и пригнулся к столу, жадно схватив газету обеими руками, весь поглощенный чтением. То, что читал он – то захватившее его, целиком завладевшее его вниманием, даже исполнившее его некоторого испуга, – выглядело следующим образом:

АРТИСТКА СУДИТСЯ С ДИРЕКТОРОМ ВОСКРЕСНОЙ ШКОЛЫ, ТРЕБУЯ ПРОЛИТЬ БАЛЬЗАМ НА СЕРДЕЧНУЮ РАНУ

Вчера на стол судьи мистера Мак-Гонигла легло заявление миссис Маргарет Холл Дэвис, тридцати семи лет, в котором она просит возбудить дело против У. Уэйнрайта Парсонса, пятидесяти восьми лет, обвиняя его в нарушении обещания жениться. Мистер Парсонс широко известен как автор многих книг, трактующих религиозные проблемы, а в течение последних пятнадцати лет он занимал пост директора церковной школы при фешенебельной епископальной церкви св. Балтазара, в приходском управлении которой состоят такие заметные в Нью-Йорке персоны, как банкир мистер Джеймс Уаймэн-старший, а также…

Премудрый Джеймс тихонько про себя выругался, увидев свое имя притянутым к такому скандалу. Мельком перемахнув через список коллег по приходскому управлению, стал жадно читать дальше:

На квартире при Университетском клубе, где проживает мистер Парсонс, минувшим вечером его не застали. По словам представителей администрации клуба, эти апартаменты он снимал до последнего времени, но три дня назад съехал, не оставив адреса. При упоминании дела, возбужденного миссис Дэвис, опрошенные члены клуба выражали недоумение. Они утверждают, что мистер Парсонс сдержанный и скромный человек, он холост, и никто никогда не слышал о приписываемой ему связи с упомянутой артисткой.

Когда наш корреспондент посетил миссис Дэвис в ее квартире на Риверсайд-Драйв, она с готовностью ответила на его вопросы. Цветущая блондинка в зените зрелой женственности, она сообщила, что в прошлом была одной из участниц «Варьете Зигфельда», а впоследствии стала актрисой музыкальной комедии. Она говорит, что познакомилась с престарелым мистером Парсонсом два года назад, поехав на выходные в Атлантик-Сити. Их отношения, как она утверждает, развивались быстро. Мистер Парсонс, по ее заявлению, сделал ей предложение год назад, но попросил об отсрочке до Нового года, в качестве причин таковой называя занятость, финансовые трудности, а также болезнь одного из членов своей семьи. На это пребывающая в разводе красотка будто бы согласилась и, уступив его пылким домогательствам, пошла на временное сближение до брака. Она утверждает, что с самого начала минувшего октября квартиру на Риверсайд-Драйв они занимали совместно, а хозяин дома и жильцы соседних квартир знали их как «мистера и миссис Парсонс».

Когда приблизилось время женитьбы, мистер Парсонс, по утверждению госпожи Дэвис, попросил о еще одной отсрочке, до пасхи, ссылаясь на дальнейшие осложнения своих личных дел. На это она также согласилась, все еще не сомневаясь в серьезности его намерений. Однако в начале марта он выехал из квартиры, сказав, что его вызывают по делу в Бостон и через несколько дней он вернется. По словам госпожи Дэвис, с тех пор она его больше не видела и все ее попытки связаться с ним были безуспешны. Госпожа Дэвис утверждает, что в ответ на ее многочисленные послания мистер Парсонс три недели назад все-таки прислал письмо, в котором констатировал невозможность в настоящий момент заключить обещанный брак и предположил, что «для обеих заинтересованных сторон наиболее благотворным выходом было бы все отменить».

Этого, как миссис Дэвис утверждает, она делать не хочет.

– Я так любила Вилли, – воскликнула она со слезами на глазах. – Бог свидетель, что я любила его самой глубокой, самой чистой любовью, какую только способна женщина испытывать к мужчине. И Вилли любил меня тоже, он и сейчас меня любит. Я это знаю. Я просто уверена в этом! Вы бы видели письма, которые он писал мне – у меня их буквально десятки хранятся вот здесь, – и она показала пачку писем, лежавшую у нее на столе, толстую, перевязанную розовой лентой, – более страстных и поэтичных писем никогда не писал ни один влюбленный, – объявила она. – Вилли всегда восхищал меня своей любовью – он был такой внимательный, нежный, романтичный – и всегда оставался истинным джентльменом! Я не могу его оставить! – заключила она со страстью. – Я не хочу, я не способна на это! Я люблю его несмотря на все, что произошло. Я все прощу, все забуду – только бы он ко мне вернулся.

Артистка подала иск о возмещении ущерба на сумму в сто тысяч долларов. Ее законным представителем является адвокатская контора Хоггенхаймера, Блауштайна, Глутца и Леви, которая располагается по адресу: Бродвей, дом 111.

Мистер Парсонс широко известен как автор книг на темы религии. Согласно справочнику «Кто есть кто» он родился в городе Лима (штат Огайо) 19 апреля 1871 года, в семье преподобного Сэмуэля Абнера Парсонса и ныне покойной Марты Элизабеты Бушмиллер-Парсонс. Образование получил в университете Де-Пау, а позднее в Объединенной Богословской Семинарии. В 1897 году принял посвящение в духовный сан и в течение следующих десяти лет проповедовал с амвона сначала в Форт-Уэйне (Индиана), а потом в Поттстауне (Пенсильвания) и Эльзбет (Нью-Джерси). В 1907 году оставил кафедру проповедника, чтобы целиком посвятить себя литературным занятиям. Одаренный бойким пером, он с самого начала оказался плодовитым писателем и быстро достиг успеха в этой области. Он является автором более двух десятков книг благочестивого содержания, причем некоторые из них выдержали не одно переиздание, а одна – путевые заметки под названием «Пешком по Святой Земле» – разошлась огромным тиражом не только в нашей стране, но и за ее пределами. Вот несколько других его работ, перечисленных в справочнике «Кто есть кто»: «Вослед за Господом» (1907); «Да вразумит меня слово Твое» (1908); «Утешители Иова» [35]35
  Иов 16,2; 21,34. «Слышал я много такого: жалкие утешители все вы… Как же вы хотите утешать меня пустым? В наших ответах остается одни ложь».


[Закрыть] (1909); «Кто следует Его стезей» (1910); «Ибо они Бога узрят» [36]36
  Матфей 5,6. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».


[Закрыть] (1912); «Иордан и Марна» (1915); «Армагеддон и Верден» (1917); «Христианство и полнота жизни» (1921); «Путем искушений» (1927); «Песнь Соломона» (1927); «Излияние Святого Духа» (1928).

Эту заметку Джеймс углядел, когда наклонялся отхлебнуть из чашечки кофе. Имя У. Уэйнрайта Парсонса бросилось ему в глаза и ослепило. Стукнула отставленная чашка. Джеймс принялся читать. Он не столько даже читал, сколько молниеносно пожирал глазами абзац за абзацем. Во весь опор несся по полосе, вырывая из нее разрозненные фрагменты – только то, что нужно! – пока не засиял перед ним ясный пламень истины. Затем, окончив чтение, целую минуту сидел неподвижно, с видом совершенно остолбенелым. Наконец он поднял развернутую газету в обеих руках, многозначительно хлопнул ею по столу, откинулся на своем массивном стуле и, устремив прямо перед собой невидящий взгляд – куда-то вдаль, туда, где кончалась необъятная полированная ширь стола, – произнес медленно и очень раздельно:

– А – ч-черт – бы – меня – побрал!

Как раз в этот момент вошел Подлиза, принес овсянку, от которой валил густой пар, и раболепно придвинул хозяину тарелку. Джеймс от души плеснул в нее сливок, щедро закидал сахаром и яростно в нее вкопался. После третьей ложки он опять помедлил, поднял в одной руке газету, уставился было в нее, с нетерпеливым кряхтеньем отбросил, сунул и рот ложку овсянки, но и конце концов не сдержался – проклятая газета тянула к себе, завораживала, – взял ее, пристроил стоймя к кофейнику, так что обличительная статья оказалась прямо и точно перед его ледяными глазами, и перечитал – медленно, внимательно, пристально, слово за словом и запятую за запятой, а в промежутках между ложками горячей овсянки, ворчливо покряхтывая, невнятно, себе под нос, комментировал:

«Я так любила Вилли…»

– Вот дьявольщина!

«Вилли всегда восхищал меня своей любовью – он был такой внимательный, нежный, романтичный…»

– Ах ты дрянь сладкоречивая, пакость двуличная!..

«Мистер Парсонс широко известен как автор книг на темы религии…»

Джеймс яростно вкопался в овсянку, проглотил.

– На темы религии! Ххэ!

«Директор… церковной школы… при фешенебельной епископальной церкви святого Балтазара… в приходском управлении состоят… мистер Джеймс Уаймэн-старший…»

Джеймс застонал, схватил подлую газету, сложил ее и шмякнул ка стол заметкой вниз. Подоспела яичница с ветчиной, и он злобно за нее принялся, ел в сосредоточенном молчании, время от времени нарушаемом лишь сердитым кряхтеньем. Когда Джеймс поднялся из-за стола, он снова был собран, его яркие голубые глаза опять были холодны и тверды как горный лед, а таящаяся в уголках рта едва заметная мрачная усмешка стала еще более колючей и едкой, еще более беспощадной, чем была когда-либо прежде.

Он бросил взгляд на газету, нетерпеливо хмыкнул, пошел к двери, помедлил, оглянулся, повернул назад, с кряхтеньем возвратился, поднял газету, сердито запихнул ее в карман и вышел в необозримый вестибюль. У наружной двери помедлил, взял котелок, плотно надел его на свою хорошо вылепленную голову – чуть-чуть небрежно, слегка набекрень, – сошел по ступенькам вниз, отворил невероятных размеров дверь, вышел на улицу и стремительно зашагал по ней, потом повернул налево, и вот он уже на Пятой авеню.

По одну сторону – парк, юная зелень деревьев; на улице движение все оживленнее, все гуще потоки транспорта, несущегося мимо; торопливые толпы народу; а прямо впереди слепящий жаркий блеск и неистовый город, утес за утесом, – и утро, сияющее утро на высотных башнях; и тут же некий престарелый господин, в глазах которого бушует ледяное пламя, – вот он идет, щеголевато и размашисто шагая под уклон в теснине улицы, буркая себе под нос:

– «Вослед за Господом»… Ххэ!

– «Да вразумит меня слово Твое»… Ххэ!

– «Путем искушений»…

Вдруг он выхватил сложенную газету из кармана, перевернул другой стороной и снова впился глазами в статью, сопоставляя даты. Прячущаяся в уголках рта едва заметная мрачная усмешка стала чуть мягче.

– «Песнь Соломона»!..

Усмешка стала шире, захватила все лицо, щеки порозовели, а старческие глаза так и лучились, когда он, по-прежнему пристально вглядываясь, перечитывал название последней упомянутой в статье книги.

– «Излияние Святого Духа»!..

Беспечным жестом он хлопнул себя сложенной газетой по бедру и, уже окончательно повеселев, себе под нос подхихикивая, пробормотал:

– Вот те и на! Не замечал я, чтобы этакое в нем таилось!