Текст книги "Дворец Посейдона"
Автор книги: Томас Тимайер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
7
Было уже четыре часа пополудни. Оскар и Шарлотта стояли перед входом на чердак дома Гумбольдта. Вернее, под ним. Располагался он неподалеку от комнаты, которую занимала девушка, но Оскар до сих пор никогда его не замечал – так хорошо был замаскирован вход. Наверх можно было попасть только через потолочный люк с помощью выдвижной деревянной лестницы.
– Ну, вот мы и пришли, – сказала Шарлотта. – Ты можешь подержать лампу?
Она сняла со стены шест с металлическим крюком на конце, подцепила им металлическое кольцо на крышке люка и потянула за него. Сверху выдвинулась закрепленная на пружинах лестница, которую Шарлотта тут же зафиксировала с помощью защелки на полу.
– Не забудь Вилму!
Птица восседала в закрытой корзинке и с нетерпением поглядывала на обоих молодых людей. Киви недвусмысленно дала понять, что не прочь принять участие в их походе, но поскольку сама не умела подниматься по ступеням, пришлось усадить ее в корзинку.
– Ты уже бывала здесь? – спросил Оскар, возвращая девушке лампу и принимая у нее корзину.
– Очень давно, – ответила Шарлотта, карабкаясь наверх. – Впервые я здесь побывала, когда мне не исполнилось и пяти. Мои родители взяли меня с собой к дяде – это был обычный воскресный визит. Я отчаянно скучала, и тогда Гумбольдт взял меня за руку и отвел сюда. С тех пор этот дом меня просто заворожил. Да что тут говорить – ты сам все увидишь!
Забравшись наверх, Шарлотта захлопнула за собой люк. Оскар тут же выпустил Вилму из корзинки. Киви отправилась обследовать самые отдаленные уголки помещения.
Оскар с удивлением озирался – перед ним был вовсе не пыльный, затянутый паутиной чердак, который он ожидал увидеть. Это помещение достигало пяти метров в ширину и тянулось вдаль метров на двадцать. Все оно было заполнено стеллажами, на полках которых хранилось бесчисленное количество препаратов и экспонатов. Под скатами крыши справа и слева располагались застекленные витрины с окаменелостями, образцами минералов, кристаллами, чучелами редких животных, тотемами, деревянными масками, каменными и терракотовыми статуэтками, деревянной утварью и музыкальными инструментами. Солнечный свет – теплый и золотистый – проникал сюда через широкое мансардное окно, из которого открывался великолепный вид на парки и скверы, расположенные вокруг озера Плетцензее.
Шарлотта погасила лампу.
– Ну, ты не разочарован?
– Да что ты! – воскликнул Оскар. – Я-то думал, что здесь просто-напросто кладовка со старым хламом.
– Плохо же ты знаешь своего хозяина, – возразила девушка. – У Гумбольдта ничего не бывает «просто-напросто». Я не знаю ни одного человека, который бы так педантично поддерживал порядок во всем. По сравнению с дядюшкой, меня можно считать страшной неряхой. Ты только взгляни на эти экспонаты – все тщательно рассортировано, описано и размещено в соответствии с принадлежностью к странам и народам. – Она взяла с полки деревянную маску и приложила ее к лицу. – Это маска колдуна племени маконде из Юго-Восточной Африки. Ее использовали в ритуалах, обеспечивающих плодородие полей и удачную охоту.
Шарлотта вернула маску на место и сняла с соседней полки какую-то изогнутую деревянную штуковину, которая на вид казалась полой. Длинная прорезь пересекала странный предмет во всю его длину.
– Это тамтам, деревянный барабан. Послушай-ка!
Она слегка ударила тонкой палочкой по дереву.
Раздался мелодичный звук.
– Хм… – Оскар озадаченно нахмурился. Тут было безумно интересно, но им необходимо выполнить поручение. – А где же чемоданы? – спросил он. – Что-то я их здесь не вижу.
Шарлотта искоса взглянула на него.
– Я тебе еще не говорила, что ты самый нетерпеливый человек из всех, кого я знаю?
– Говорила, и не раз. – Оскар ухмыльнулся. – И все же, где они?
На губах девушки появилась загадочная улыбка.
– Прежде чем мы займемся чемоданами, я хотела бы кое-что сделать. Элиза утверждает, что где-то здесь находится сундук, в который мы непременно должны заглянуть. Там хранятся несколько предметов, представляющих для нас огромную важность. Вот этот ключ должен к нему подойти.
Она вынула из кармана позеленевший от старости медный ключ с причудливой бородкой.
Сундук – это звучало интригующе. Оскар начал осматриваться, пытаясь обнаружить хоть что-то похожее. Наконец он проговорил:
– Мне кажется, я кое-что вижу в конце прохода между стеллажами. Там темно, но вроде бы стоит какая-то здоровенная штуковина. Давай-ка сходим туда, и посмотрим.
Чтобы добраться туда пришлось пересечь весь чердак из конца в конец. И вот оба стоят перед старинным, окованным железными полосами сундуком – вроде тех, которые то и дело встречаются в книгах о похождениях пиратов. Одного вида этого сундука было достаточно, чтобы Оскар поверил, что в нем скрыта какая-то тайна.
– Думаю, это он и есть. Ну-ка попробуем открыть.
Шарлотта вставила ключ в прорезь замка и с усилием повернула его. Раздался звонкий щелчок. Крышка сундука слегка дрогнула.
– Ну, и что тут у нас?
Волнуясь, они в четыре руки откинули тяжеленную крышку, и их глазам предстало содержимое сундука.
Он был доверху заполнен не чем иным, как театральным реквизитом. Зонтиками, веерами, бутафорскими предметами из папье-маше и сценическими костюмами. Здесь также нашлись свернутые в тугой рулон плакаты и толстая пачка театральных билетов. Оскар развернул один из плакатов.
– «Летучая мышь», – прочитал он, недоумевая. – Оперетта Иоганна Штрауса. Труппа Венского музыкального театра. Руководитель и импресарио – Максимилиан Штайнер.
– Смотри, здесь есть и другие. «Пансионат» Франца фон Зуппе. А вот «Индиго и сорок разбойников»…
Шарлотта поднесла поближе к свету пожелтевшую фотографию. На ней была изображена темноволосая женщина с загадочной улыбкой. Она стояла на фоне декорации, изображавшей парк с храмами и причудливыми беседками. Женщина была одета в шаровары из светлой легкой ткани и туфли с загнутыми ввех узкими носами. Ее черные как смоль длинные волосы были зачесаны назад и переплетены множеством ленточек на арабский манер – как у танцовщиц из «Тысячи и одной ночи».
– Тереза фон Гепп, – прочитала Шарлотта на обороте снимка. – На память о премьере оперетты «Индиго и сорок разбойников».
– На других плакатах тоже есть ее имя, – заметил Оскар. – Наверно, Гумбольдт когда-то очень любил эту актрису.
– Красивая женщина, – заметила Шарлотта. – Возможно, у моего дядюшки был с нею роман. – Она улыбнулась. – Как ты думаешь, стоит спросить его о ней?
– Я бы не стал спрашивать, – покачал головой Оскар. – Он всегда сердится, когда суют нос в его личную жизнь.
– Пожалуй, ты прав, – согласилась Шарлотта. – Однако только этой давней влюбленностью и можно объяснить присутствие здесь этого сундука. Ведь у самого Гумбольдта нет ничего общего ни с театром, ни с живописью, ни с музыкой.
– Все плакаты и фотографии довольно старые, – задумчиво пробормотал Оскар. – Ты не знаешь, твоему дядюшке в прошлом приходилось жить в Вене?
Шарлотта пожала плечами.
– Он много путешествовал, но в нашей семье об этом не любили говорить. Между моей мамой и ее братом отношения до сих пор довольно натянутые.
– Почему?
– Я думаю, из-за того, что он отправился странствовать вместо того, чтобы заниматься делами семьи. Мама постоянно обвиняет его в том, что он оставил ее и бабушку на произвол судьбы. Когда дядя вернулся из продолжительного путешествия, бабушка давно умерла – это случилось в 1882 г. во время эпидемии туберкулеза, а у мамы уже была своя жизнь.
– Вот как?
Оскару было вовсе не по душе рыться в прошлом Гумбольдта. Тем более что оно совершенно не касается его самого. Сейчас ему хотелось только одного: поскорее отыскать эти чертовы чемоданы, спустить их вниз и убраться с чердака.
– Я не вижу здесь ничего важного, – наконец заявил он. – Ты уверена, что Элиза имела в виду именно этот сундук?
– А разве здесь есть какой-то другой? Да и ключ подходит к замку. Давай-ка поищем повнимательнее!
Она начала извлекать из сундука реквизит и пахнущие пылью пестрые тряпки, складывая их на полу. Прошло немало времени, прежде чем сундук окончательно опустел. Когда показалось дно, Шарлотта разочарованно развела руками. Там больше ничего не было – только старые доски.
Оскар постучал костяшками пальцев по потемневшему от времени дереву.
– Странно, – пробормотал он.
– Что ты имеешь в виду?
– Хотел бы я понять…
Он отошел в сторону, присел и пристально уставился на сундук.
– Чего ты его разглядываешь?
– Смотри: днище чересчур толстое. Я думаю, здесь должно быть потайное отделение.
Шарлотта приблизительно измерила высоту сундука внутри и снаружи. Разница составила более десяти сантиметров.
– Ты, пожалуй, прав, – согласилась она. – Здесь двойное дно. Где-нибудь должен быть потайной рычаг или кнопка…
Они принялись за поиски, но внезапно со стороны люка, через который они взобрались на чердак, донеслись стук и скрежет.
– Эй! Кто-нибудь там есть?
Это был голос Гумбольдта!
Юноша и девушка обменялись испуганными взглядами.
– Скорее все на место! – шепнула Шарлотта.
Они торопливо запихали все, что лежало на полу, обратно в сундук и вернули на место крышку. И вовремя – в ту же секунду защелка люка отодвинулась, створка откинулась, и в проеме показалась голова ученого.
– Ну, наконец-то! – недовольно воскликнул он. – А я повсюду ищу вас обоих!
Однако, обнаружив Оскара и Шарлотту сидящими на полу возле сундука, он подозрительно прищурился.
– Что вы здесь делали? Я послал вас за чемоданами, а вы исчезли чуть ли не на целый час!
– Я показывала Оскару твою коллекцию, – соврала Шарлотта.
От волнения и неловкости на ее щеках вспыхнули пятна румянца.
– Мне хотелось, чтобы он взглянул на ритуальные маски и тамтам. Тот самый, из Танзании.
– Ну-ну, – кивнул ученый, хотя взгляд его все еще оставался недоверчивым. – Надеюсь, вы ничего не перепутали и все осталось на своих местах?
– Как тебе могло прийти в голову такое? – Шарлотта поднялась, отряхивая юбку от пыли. – Ты отлично знаешь, как я отношусь к твоим экспонатам.
– Хм. Ну, предположим. А теперь – пошевеливайтесь. К десяти вечера все сборы должны быть закончены. Чемоданы сложены в правом углу и покрыты брезентом. Хватайте их – и бегом вниз!
8
Афины, три дня спустя
Над центральной частью Афин нависла гнетущая жара. Флаги на флагштоках перед Политехникумом вяло свисали вниз – не чувствовалось ни единого дуновения ветерка. Воздух дрожал над мостовыми, как над раскаленной сковородой. Даже голуби, обычно стаями слетавшиеся на площадь между Политехникумом и Национальным археологическим музеем, укрылись в тени в ожидании вечерней прохлады.
В помещениях факультета навигации и морской техники было гораздо прохладнее. Толстые стены обладали способностью постепенно накапливать тепло и медленно отдавать его. Поэтому здесь не приходилось мерзнуть, если была нужда поработать ночью, а днем, когда солнце превращало Афины в адскую печь, здесь царила прохлада.
Профессор Христос Папастратос, декан факультета, занимался подготовкой материалов к завтрашним лекциям, когда в дверь его кабинета постучали.
– Войдите! – откликнулся он.
В дверном проеме возникла взъерошенная голова его молодого секретаря.
– А, это ты Грегориос, – кивнул профессор. – Что стряслось? Ты же знаешь, что когда я готовлюсь к лекциям, мне нужно полностью сосредоточиться.
– В коридоре находятся посетители, которые непременно хотят побеседовать с вами!
– Им следует предварительно записаться на прием. Мои приемные часы – по понедельникам и средам с семнадцати ноль-ноль.
– Но они настаивают, ссылаясь на то, что дело не терпит отлагательства. Они также утверждают, что у них есть серьезные рекомендации и что вы непременно примете их, когда узнаете, о чем идет речь.
Профессор вздохнул.
– Неужели никто уже не договаривается о встречах заранее, как бывало раньше? – Он раздраженно провел рукой по волосам. – Что за время! Все постоянно куда-то спешат. Все должно происходить быстро, очень быстро, еще быстрее… В такой суматохе нет ничего хорошего… Что это за люди?
– Я думаю, это немцы, – ответил Грегориос. – У них довольно странный акцент. Да и сами они более чем странные.
– Немцы? Они сказали, что им понадобилось здесь?
Секретарь отрицательно затряс головой.
Христос Папастратос отодвинул стул и поднялся.
– Хорошо. Максимум полчаса. Впусти их!
Он захлопнул папку с материалами и водворил ее на полку. А когда повернулся к столу, в кабинет уже входил рослый господин в длинном сюртуке и цилиндре. В руке у него была черная трость с рукоятью в форме позолоченной львиной головы.
Посетителя сопровождали темнокожая женщина и два совсем еще молодых человека – девушка, одетая в элегантное голубое платье, и юноша в твидовых брюках, белой рубашке и кепи. В ногах у них путалась – профессору Папастратосу пришлось надеть очки, так как он усомнился в собственных глазах, – настоящая новозеландская киви. Острые коготки редкостного создания отчетливо пощелкивали по мраморным плитам пола.
Рот почтенного декана приоткрылся от изумления. Секретарь назвал этих людей «странными», и в этом не было ни малейшего преувеличения.
– Профессор Папастратос? – произнес рослый господин, распахивая руки, словно для дружеского объятия. – Вы просто не представляете, как я рад познакомиться с вами! Мне рекомендовали вас самым наилучшим образом. Я бы даже сказал, что вы – наша последняя надежда…
Господин с некоторыми затруднениями говорил по-гречески, но, несмотря на акцент, понять его было несложно. К тому же, он явно принадлежал к кругу образованных людей.
– Звучит интригующе, – опомнившись, заметил Папастратос. – Чем могу быть полезен?
– Для начала позвольте представиться. Меня зовут Гумбольдт. Карл Фридрих фон Гумбольдт. А это мои спутники: Элиза Молина, Шарлотта Ритмюллер и Оскар Вегенер.
Профессор вскинул брови.
– Вы носите фамилию Гумбольдт? Такую же, как известный натуралист?
– Александр фон Гумбольдт был моим отцом, – подтвердил господин.
– Невероятно, – покачал головой декан. Вряд ли этот посетитель действительно был потомком великого натуралиста, но теперь Папастратосу уже хотелось узнать, что его привело сюда.
– Сочту за честь приветствовать вас в стенах моего факультета. Полагаю, вы тоже естествоиспытатель?
– До самого последнего времени я принадлежал к ученому сословию, но недавно покинул Берлинский университет, чтобы испытать себя в области предпринимательства. Отныне я, если угодно, независимый исследователь необычных феноменов в интересах частных лиц. И в Афины меня привела именно такая миссия. Вам что-нибудь говорит имя Ставрос Никомедес?
– Естественно, – ответил Папастратос. – Любой грек знает это имя. Это одна из самых старых и почтенных семей судовладельцев. Ставрос, если не ошибаюсь, младший компаньон своего отца.
– Именно в таком качестве он и обратился ко мне. Речь идет об исчезновении торговых судов.
Только теперь Папастратос начал понимать, откуда дует ветер. Разумеется, он слышал все эти истории о морских чудовищах и ужасающих катастрофах. А теперь и этот Гумбольдт является к нему со всей этой чепухой.
– Вы что-нибудь слышали об этом?
– Еще бы, – со вздохом ответил декан. – В барах и трактирах только об этом и толкуют. Глупейшие небылицы, уверяю вас. Просто не представляю, как вам помочь. Может, вам стоило бы обратиться в комиссию по судоходству при правительстве?
Гумбольдт вздохнул в свою очередь.
– Мы уже там побывали. А заодно и в Институте морской биологии при университете. Складывается впечатление, что мы ходим по кругу. Все, кому есть до этого дело, исходят из того, что кораблекрушения вызваны самыми банальными причинами. Вертикальные течения, водовороты, шквалы, пьянство капитана, – перечень можно продолжать до бесконечности. Признаюсь, что придерживаюсь того же мнения, но прежде чем сделать окончательный вывод, я хотел бы проанализировать все имеющиеся факты. А они противоречивы. Есть одно обстоятельство, которое заставляет меня насторожиться. Около десяти лет назад нечто подобное уже происходило. Я имею в виду катастрофу, поразительно похожую на те, что произошли в наши дни, обстоятельства которой до сих пор остаются не выясненными. Вам приходилось что-нибудь слышать об этом?
Папастратос опустил голову и сложил руки на груди, не проронив ни слова.
– Прошу вас, господин декан! Не приходилось ли вам слышать о некоем Ливаносе? Мне сообщили, что если я хочу хоть что-то разузнать о нем, то мне следует обращаться именно к вам.
Профессор вскинул глаза.
– Ливанос… – произнес он. – Давно уже я не слышал этого имени. Очень давно…
Во взгляде Гумбольдта вспыхнула надежда.
– Тогда вы, вероятно, могли бы рассказать нам о нем?
Папастратос вновь погрузился в молчание. Он и в самом деле был завален работой, но упоминание о Ливаносе пробудило в нем давние воспоминания.
Немного поколебавшись, он поднялся из-за стола.
– Прошу меня извинить. Я вскоре вернусь.
Покинув кабинет, он подозвал секретаря и обратился к нему:
– Грегориос, я хочу, чтобы ты отменил все встречи, назначенные на сегодня. И пусть никто больше меня не беспокоит.
– Но ваша встреча с ректором в два пополудни!
– Я совершенно ясно сказал – все встречи. Приготовь нам чай и печенье, и поторопись, пожалуйста.
Секретарь отправился выполнять его распоряжения, а профессор вернулся к неожиданным посетителям.
Гумбольдт тем временем извлек из кофра небольшой серый ящичек и установил его на столе декана. Заметив его, Папастратос остановился, едва переступив порог кабинета.
– А это что, с вашего позволения?
– Прибор, осуществляющий перевод, – пояснил Гумбольдт. – Он значительно облегчит нам общение и позаботится о том, чтобы никто нас не подслушал. Хотите испытать его действие?
9
Оскар следил за беседой ученых мужей с напряженным вниманием. Профессор Папастратос оказался элегантным, прекрасно одетым господином лет пятидесяти с маленькой бородкой-эспаньолкой и в пенсне. Его седые волосы были аккуратно расчесаны, а пробор проведен словно по линейке.
С первого взгляда Папастратос вызывал доверие. Зато его секретарь – лохматый молодой человек с глазами, горящими от любопытства, едва ли мог на это претендовать. Явившись в кабинет с чайным подносом и вазочкой печенья из слоеного теста, он остался торчать в дверях. Похоже, он многое отдал бы, чтобы узнать, о чем здесь идет речь, но профессор властным жестом велел секретарю удалиться.
Когда молодой человек скрылся в приемной, профессор поднялся и задумчиво прошелся по кабинету.
– Значит, вам нужны сведения о Ливаносе? – начал он. – Ну что ж, скажу без преувеличений: никто и никогда не был с ним более близок, чем я. И это несмотря на то, что мы были абсолютно разными людьми – разными, как день и ночь. Ливанос был немного младше меня, но уже в ранней юности точно знал, чего хочет добиться. Он был – не побоюсь этого слова – одним из величайших гениев нашего времени. Человеком, достижения которого постоянно оспаривали и не признавали. Но все, что он говорил, делал и думал, было исполнено ясности, глубокой мудрости и зрелости, какие можно встретить лишь у зрелых мужей.
Профессор шагнул к книжным стеллажам и отыскал среди прочих трудов тяжелый фолиант в кожаном переплете. На корешке были изображены якорь и шестерня. Папастратос поправил пенсне и принялся неторопливо листать книгу. Вскоре он обнаружил то, что искал.
– Вот, взгляните. Это Александр Ливанос.
Оскар вытянул шею. На гравюре был изображен мужчина лет тридцати. Правильное лицо с тонким носом и полными губами, мгновенно вызывающее симпатию. Художнику удалось передать любознательность и энтузиазм, светившиеся в глазах этого человека.
– Ливанос вырос в бедной семье, он был младшим сыном, – сказал профессор. – Его отец и брат работали на верфи в порту Пирей. Они тяжко трудились с утра до ночи, чтобы обеспечить семье пропитание. Александр, очень рано проявивший большие способности к учебе, избежал подобной судьбы. Он посещал школу, затем Политехникум, где мы с ним и познакомились. И хотя в ту пору я был всего лишь обычным студентом, но сумел понять фантастическую смелость и новизну его проектов и убедил друга показать их профессорам.
– О каких проектах идет речь? – поинтересовался Гумбольдт.
– В первую очередь, о строительстве верфей. Полностью автоматизированных, с высоким уровнем технической оснащенности, позволяющих ремонтировать или строить суда с минимальным использованием труда рабочих. Ливанос предлагал неслыханные технические решения, способные раз и навсегда покончить с нечеловеческими условиями труда, с которыми он был знаком с детства.
– Верфи… – задумчиво произнес Гумбольдт. – Очень любопытно…
Он нахмурился и сделал несколько пометок в своем блокноте.
– Тем не менее, предложения Ливаноса были отклонены факультетом, – продолжал Папастратос. – Их сочли химерами, фантазиями незрелого юнца. Несмотря на то что эти проекты были самыми грандиозными, с какими я когда-либо сталкивался.
– И что произошло потом?
– Ливанос вскоре забросил занятия в Политехникуме. Тем, кто почитал его гений и любил его как человека, он заявил, что здесь его больше ничему не смогут научить. И добавил, что уже установил контакты с людьми, которые могут поддержать его начинания, и не столь узколобы, как здешняя профессура. – На лице Папастратоса промелькнула легкая улыбка. – И знаете, он был прав. Политехникум в те дни был далеко не таким, как сегодня. С тех пор, как Ливанос покинул его, многое изменилось, и я считаю, что в этом есть и моя скромная заслуга.
Непроизвольным жестом профессор пригладил бородку.
– Вам известно, кого имел в виду Ливанос? Что это за люди, с которыми он якобы установил контакты?
– О, да! Одним из них был Никола Тесла.
Гумбольдт в это мгновение поднес чашку с чаем к губам. При звуках произнесенного профессором имени он вздрогнул, поперхнулся и раскашлялся. Отдышавшись, он переспросил:
– Тот самый Тесла?
– Вы знаете его?
– Не лично, конечно, но многое о нем слышал. Да и кто же не слышал?
Шарлотта удивленно подняла брови.
– Кто такой этот Тесла? Я, например, понятия о нем не имею.
Гумбольдт с негодованием повернулся к девушке.
– Бедное дитя! Где же ты была в последние десять лет?
– В высшей женской школе в Берне, и ты это отлично знаешь.
– Ну да, разумеется, – несколько смягчился исследователь. – В таких местах едва ли научишься чему-нибудь стоящему. Никола Тесла – один из самых выдающихся ученых-физиков, инженеров и изобретателей нашего времени! – Он указал на лингафон. – Некоторые из его идей использованы в этом приборе. – Гумбольдт вновь обратился к Папастратосу: – Скажите, господин профессор, что же случилось потом?
– Ливанос в течение продолжительного времени был учеником и помощником Тесла. В этот период наши встречи стали редкими, а вскоре и наша переписка прервалась. До меня дошел слух, что через несколько лет он покинул лабораторию Тесла, чтобы поработать на верфи в Марселе. Однако он может быть и не вполне достоверным. То, что произошло потом, больше похоже на античную трагедию. В течение короткого времени – буквально в считанные недели – на верфи в Пирее погибли отец и брат Ливаноса. Причиной смерти обоих стало несоблюдение элементарных мер безопасности. Хозяева предприятия экономили на всем, не ставя ни в грош жизни рабочих.
– Это было связано с малым количеством заказов?
– Ну что вы! Спрос на новые суда был невероятным. Постоянно приходилось расширять старые верфи и строить новые, чтобы в срок выполнять заказы на новые быстроходные пароходы. Дело вовсе не в том… – Папастратос сокрушенно покачал головой. – Владельцы судостроительных компаний просто потеряли голову от фантастической прибыли и бесстыдно набивали карманы, жестоко эксплуатируя рабочих. Профсоюзов в Греции в то время еще не существовало. Работа на верфях превратилась в форменное рабство, а жертв этих новых рабовладельцев с каждым днем становилось все больше…
– Как бы там ни было, – продолжал профессор, – но в один прекрасный день Ливанос постучался в мою дверь. Я поразился: он отсутствовал четыре года, и за это время превратился из мальчишки-прожектера, пусть и гениально одаренного, в зрелого мужчину, полного энергии и невероятных идей. Вместе с тем смерть близких оказала на него сильнейшее влияние – уже тогда временами в нем чувствовалась некая одержимость. Фанатический огонек в его глазах свидетельствовал о том, что он всецело поглощен какой-то мыслью. И я не ошибся: Ливанос заручился финансовой поддержкой богатого предпринимателя и начал возводить в Пирее грандиозное сооружение.
– О, теперь я припоминаю, – заметил Гумбольдт, – кажется, я читал об этом в журнале «Попьюлар Сайенс». Он строил какую-то верфь, не так ли?
– Не какую-то, а совершенно конкретную верфь, – поправил профессор. – Верфь, с проектом которой носился еще в студенческие годы. Настоящее чудо техники. В нашем выставочном зале есть модель этого сооружения. Не хотите ли взглянуть?
Спустя несколько минут профессор и четверо странных посетителей входили в экспозиционный зал афинского Политехникума – прославленного технического университета. Оскару еще никогда не приходилось видеть модели кораблей, исполненные с такой невероятной точностью – вплоть до мельчайших деталей и даже заклепок. На борту многих моделей имелись даже экипажи – крохотные фигурки моряков, казавшиеся почти живыми.
– Вот, полюбуйтесь, – произнес Папастратос, останавливаясь перед застекленной витриной высотой в человеческий рост, в которой была представлена некая замысловатая конструкция, в целом напоминающая обыкновенную ванну, окруженную паутиной стапельных лесов. В верхней части модели располагалось нечто вроде командного пункта; за широкими стеклянными плоскостями этого как бы парящего в воздухе здания можно было рассмотреть фигурки начальника верфи и целого штаба его помощников. Но больше нигде не было видно ни мастеров, ни рабочих, ни подсобников. По обе стороны «ванны» были установлены несколько портальных кранов, способных перемещаться по рельсам и поднимать над водой полностью оснащенный корабль. Док верфи открывался таким образом, что в него могло войти судно почти любого размера. Однако Оскару бросилась в глаза одна вещь, назначения которой он совершенно не мог понять.
– А что это за гигантские резервуары, напоминающие поплавки? – поинтересовался он.
– В самую точку, мой юный друг. – Папастратос улыбнулся. – Это – понтоны, обеспечивающие всему сооружению плавучесть. Верфь Ливаноса предполагалось буксировать в открытом море на любые расстояния. Таким образом, вместо того, чтобы ремонтировать суда на суше, верфь просто доставляется к потерпевшему аварию кораблю. Создатель этого небывалого проекта назвал свое детище «Левиафаном».
– Действительно, впечатляет, – заявил Гумбольдт. – Так сказать, автоматизированная мастерская для восстановления кораблей. Но каким образом Ливанос намеревался управлять такой массой механизмов и автоматов?
– Неизвестно. Сам я никогда не видел ни центра управления, ни его чертежей. Ходили слухи, что Ливанос установил там невиданную машину, некое сложнейшее управляющее устройство, к которому не допускался ни один человек, кроме него самого. Он постоянно опасался, что его инженерные секреты могут быть украдены, а в последние годы это стало походить на манию преследования. Враги и шпионы чудились ему за каждым углом.
– И как же развивались события в дальнейшем?
– Строительство велось в обстановке глубокой секретности. «Левиафан» должен был быть закончен в три года, а для реализации такого масштабного проекта требовались миллионные средства. Ливанос трудился, как одержимый, контролируя каждый этап. Казалось, он никогда не спит. От своих сотрудников и рабочих он требовал полной отдачи, но постоянно заботился и о том, чтобы условия их труда были существенно лучше, чем где-либо. Примерно на полпути к завершению строительства наступил момент, когда уникальный проект был близок к краху – средства были практически исчерпаны. Но Ливанос нашел нового инвестора и смог продолжить работу без помех. В конце 1883 года, то есть более десяти лет назад, работа была близка к завершению. Верфь была практически готова к эксплуатации, на ней производились пробные работы – ремонтировалось поврежденное крупное грузовое судно «Одиссей». Погода портилась, надвигался шторм. Но еще до того, как задул ветер, в доке раздался сильнейший грохот. Вспыхнули ослепительные шары пламени, разорвавшие корпус судна пополам. В считанные секунды корабль затонул вместе со всем экипажем, а «Левиафан», потерявший при взрыве управление, ветер понес в открытое море. Его попытались отбуксировать в ближайший порт, но разразившийся шторм свел на нет все усилия по спасению великолепного инженерного сооружения. Буксирные тросы лопались, как гнилые нитки, и в конце концов «Левиафан» поглотила бушующая тьма… Уже на следующее утро начались поиски, но не было найдено ничего, кроме отдельных мелких обломков. Очевидно, верфь затонула где-то в районе больших глубин.
– Следовательно, причиной этой катастрофы было вовсе не морское чудовище?
– Конечно же, нет. Морских чудовищ, как вам хорошо известно, не существует в природе.
– А что случилось с Ливаносом?
– Вероятнее всего, он погиб при взрыве. – Профессор поправил пенсне. – Возможно, это не худший исход, потому что после того, что случилось с «Одиссеем» и «Левиафаном», разразилась бешеная травля в прессе. Имя моего друга смешали с грязью. Его называли сумасшедшим, готовым жертвовать жизнью людей ради своих несбыточных целей, одержимым ученым, принявшим гибель от собственного творения. Имя Ливаноса надолго стало символом мании величия и самонадеянности. Инвесторы, вложившие свои средства в строительство верфи, обанкротились, а сам проект стал всего лишь экспонатом музея, технической диковинкой. Модель, которую вы смогли увидеть здесь, – единственное, что осталось от поистине выдающегося человека.
