Текст книги "Обитель ночи"
Автор книги: Томас Мартин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
37
Когда они покинули рынок и вышли на главную площадь, Нэнси почувствовала легкое опьянение. Пиво на высоте 12 тысяч футов над уровнем моря подействовало не так хорошо, как уверял Джек Адамс. Ее покачивало, и контуры зданий казались слишком резкими на фоне лазурного неба.
– Может, лучше дождаться возвращения Гуна? Нам ведь надо быть готовыми к его приходу.
– Да не волнуйтесь, – ответил Джек. – Он тут неподалеку, в чайной «Мигу». И пожалуйста, не вспоминайте при нем о том, о чем мы только что говорили. Ему не понравятся мои рассуждения о тибетском буддизме.
Джек уверенно прошагал через оживленные торговые ряды и вышел на площадь. Нэнси медленно плелась за ним, как вдруг, несмотря на опьянение, почувствовала опасность. Буквально в нескольких ярдах впереди прямо на нее шел молодой краснолицый тибетец.
– Американка, убирайся к себе домой!
Нэнси сделала вид, что не слышит и отвернулась от него, но краем глаза все же видела, что парень приближается. Внезапно он закричал:
– Далай-лама – грязный осел!
Нэнси прибавила шагу, но парень пошел скорее. По-английски он говорил хорошо – явно образованный человек.
– В Тибет пришла свобода, мы не хотим горбатиться на монахов. Мы не хотим, чтобы иностранцы навязывали нам далай-ламу. Тибет свободен!
В этот момент он очутился у нее за спиной. Нэнси ощутила его руки на своих плечах, и, прежде чем она успела отреагировать, парень развернул ее и крепко ухватил за воротник блузки. От него разило алкоголем. В глазах плескалась ненависть.
– Зачем вы приехали в Лхасу? Смотреть старые монастыри? Зачем?
Она попыталась ответить дрожащим от паники голосом:
– Я не… Ни в каком монастыре я еще не была…
Парень придвинулся к ее лицу. Нэнси отшатнулась, но он дернул ее на себя и свирепо оскалился, словно хотел вцепиться в нее зубами.
– Монастыри – зло. Они угнетают нас! Далай-лама – диктатор! А у нас теперь демократия, все люди равны. Американцы должны сидеть у себя в Америке, а не пытаться вернуть к власти диктаторов в Тибете!
Парень скривился, будто готов был разразиться рыданиями. В этот момент к Нэнси подоспели Джек и Гун. Гун настойчиво, но не грубо взял парня за руки и тихо заговорил с ним по-тибетски. Джек замер рядом, наблюдая за реакцией на слова Гуна. Мало-помалу тибетец разжал хватку и отпустил Нэнси – все это время Гун что-то втолковывал ему.
Когда тибетец безвольно уронил руки, Гун обнял его за плечи и повел к ступеням, где тот прежде сидел. Нэнси приходила в себя, пережив несколько жутких секунд. Вскоре вернулся Гун. Он качал головой, лицо его было печальным.
– Плохо. Все больше и больше молодежи ведет себя так – они в растерянности. В школе их учат, что тибетская культура – это лишь прикрытие клерикальноаристократической эксплуатации. Китайцам забивают головы коммунистической пропагандой, и они верят ей, а потом взрослеют и начинают чувствовать, что это неправда, что нельзя топтать и отрицать свое прошлое. Отсюда растерянность, и злоба: многовато неразрешимых вопросов. Венец всего – безработица, поэтому они пьют, слишком много курят и скандалят.
– А я думала, Лхаса буйно развивается. – Нэнси понемногу успокаивалась. – Думала, «Небесный поезд» из Пекина привозит новые рабочие места и всеобщее процветание. [51]51
Самая высокая в мире высокогорная железнодорожная Цинхай-Тибетская магистраль, или «Небесная дорога».
[Закрыть]
– Так и есть, только не для тибетцев. Чтобы получить нормальную работу, надо разговаривать и писать по-китайски. Более восьмидесяти процентов тибетцев неграмотны, мало кто знает китайский. Вы же видели молодых парней в чайных Лхасы – они играют в бильярд, пьют чай или чанг, тибетскую водку… Грустно. Одно хорошо: большинство из них остаются патриотами. Этот паренек – особый, трагический случай: у него даже гордости за Тибет не осталось…
Нэнси глянула Гуну за плечо: юноша сидел на ступенях, обреченно свесив голову меж коленей, словно этот мир отнял у него последнюю надежду.
– Что же будет с ними, с молодыми? Найдут ли они работу? Наладится ли их жизнь?
Гун не удержал горестного вздоха.
– Нет. Для озлобленных молодых, не желающих учить китайский, работы нет. В своей стране мы стали людьми второго сорта. Слишком поздно переделывать Тибет. Теперь тибетцы – национальное меньшинство на собственной родине. Я не знаю, что тут можно сделать…
– Но ведь люди продолжают мечтать о свободе, об освобождении страны и возвращении далай-ламы?
– Нет. Я не знаю никого, кто бы мечтал об этом.
Гун помедлил и задержал взгляд на золотых ступах маячившего вдали дворца Потала.
– Может, карма у нас такая. Мне доводилось слышать от монахов, что китайцы захватили Тибет, потому что тибетцы заслуживали наказания. Мы слишком отдалились от буддизма, погрязли в коррупции, ламы зажрались… Сами навлекли несчастье на свои головы. А еще люди говорят, что это часть божественного замысла. Захватив Тибет и уничтожив нашу родину, китайцы вынудили нас к изгнанию, и таким образом мы несем свет буддизма всему миру.
Джек Адамс слушал его с раздраженным лицом и наконец перебил:
– А знаешь, кого напоминают мне эти бредни? Евреев, утверждающих, будто холокост был неизбежным злом. Якобы их убивали, потому что они слишком отдалились от закона Торы, а нацисты исполняли волю Божью. Якобы евреев вынудили уйти с насиженных мест в Восточной Европе, чтобы возродить Землю обетованную в Израиле… Мне не нравятся аргументы, оправдывающие массовую резню и уничтожение во имя Божьей воли, или кармы, или как угодно назовите.
Гун взглянул на двух иностранцев и слабо улыбнулся.
– Вряд ли вы можете винить нас за то, что мы пытаемся найти причину разрушения нашей души, которое началось в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году. Мы хотим понять, почему это произошло. Иначе жизнь кажется угнетающей.
Он пожал плечами. Джек хлопнул его по плечу:
– Рано о Тибете говорить в прошедшем времени, Гун. До этого пока далеко. Пойдем поймаем такси.
38
Полковник Жень замедлил шаг и в сотый раз за последний час вытер лоб. Струи бесконечного дождя и пота текли по его лицу, разъедая глаза. Рядом остановился Дорджен Трунгпа в промокшем насквозь оранжевом одеянии, по-прежнему не выказывая ни единого признака усталости. Следом за ними по лесу редкой цепочкой брели солдаты, и их вереница постепенно растягивалась по мере того, как они теряли силы, измученные скоростью и сложностью подъема, падали и отставали. Ни один из них не был обучен марш-броскам в таких условиях. Большинство были даже не из крестьянских семей – вчерашние мальчишки из больших городов вроде Чэнду и Чунцина, зеленые новобранцы, впервые попавшие в джунгли, неумелые, напуганные и не способные ориентироваться в лесу.
Над самой головой полковника раздался пронзительный крик попугая ары, заставив его вздрогнуть.
– Мы не сбились с пути? – шепотом спросил он у монаха.
Дорджен Трунгпа не вымолвил ни слова еще с того момента, когда они покинули монастырь и начали прокладывать путь сквозь плотные заросли. Полковник Жень вгляделся в невозмутимое лицо монаха – может, парень передумал? Решил отвести их не к пещерам, а ввязаться в сумасбродную погоню за недостижимым? У полковника Женя была карта, но ведь монах обещал помочь, показать кратчайший путь.
– Я чувствую… – хрипло прошептал Трунгпа. – Боюсь, в лесу что-то не так.
У полковника Женя перехватило дыхание. Он недооценил джунгли. Эта местность оказалась сложнее, чем предполагалось, и даже монахи, знавшие ее досконально, боялись удаляться от гомпы Литанг.
– В чем дело?
В ответ Дорджен Трунгпа лишь приложил палец к губам и нахмурился. С того самого момента, как полковник Жень сообщил ему о намерении преследовать лам в джунглях, молодой монах не переставал что-то мрачно бормотать о хранителях леса. От объяснений тибетец отказался, однако каждый раз, когда он упоминал о хранителях, на его лицо ложилась тень.
Только сейчас полковник обратил внимание, что в лесу стало необычайно тихо. Он стал оборачиваться, очень медленно, до боли в глазах всматриваясь в заросли, пытаясь разглядеть что-либо необычное в безбрежном зеленом море. Его не покидало ощущение, что в лесу кто-то есть, кто-то крадется за ними, окружает, сжимает кольцо. Полковник снял с плеча винтовку и резко поднял ее над головой, давая знак идущему за ним сделать то же самое. Команда пролетела далее по цепочке солдат. Не таясь, с шумом, они вскинули винтовки и приготовились открыть огонь. Жень разглядел лица нескольких солдат: выражение страшной усталости сменилось страхом и тревожным ожиданием. Внезапно вверху раздался свистящий звук, словно ветер пролетел над пологом леса. Вслед за этим стоявший ниже по тропе солдат уронил оружие и в ужасе закричал:
– Мигу! Это мигу!
Охваченные паникой солдаты, пригибаясь к земле, кинулись с тропы в подлесок. Жень закричал на них, приказывая оставаться на местах, и тут заметил, что Дорджен Трунгпа содрогнулся от боли. Глаза монаха неестественно расширились, худая рука взметнулась к шее. Он сделал неловкий шаг, словно споткнулся, и повалился вперед. Полковник Жень бросил винтовку и подхватил монаха. Тело юноши обмякло, глаза закатились под веки, голова свесилась набок на страшно выгнувшейся шее. Дальнейшее происходило как в тумане. Полковник успел заметить маленький оперенный дротик, торчавший из шеи монаха, а затем почувствовал, как что-то пролетело буквально на волосок от его правого уха, а через секунду – от подбородка. Духовая трубка! Он бросился на землю и откатился от упавшего тела монаха. Солдаты открыли беспорядочную стрельбу, их пули летели в густые заросли джунглей. Полковник вскочил на ноги и мельком увидел что-то или кого-то – искаженное свирепой яростью лицо, летящее прямо на него, с занесенным для удара каменным топором.
Не раздумывая, Жень рванулся навстречу, ударил нападавшего прямо в грудь и отшвырнул его на землю. Удержавшись на ногах, полковник оглянулся на тропу: его людей безжалостно убивали, они в панике пытались бежать, и со всех сторон в зарослях мелькали полуобнаженные фигуры, размахивающие смертельным оружием каменного века. Сверху обрушивались сети. Самострелы, спрятанные в кустах, разили его солдат, ветки со смазанными ядом шипами хлестали несчастных мальчишек. Битва была проиграна. В десяти ярдах от тропы жуткая фигура, облаченная в звериные шкуры, с устрашающей маской на лице, заметила полковника Женя. Человек-зверь испустил жуткий вопль и бросился в атаку. Полковник почувствовал, что весь лес ополчился на него, словно все зловредные твари в Пемако получили приказ затравить пришельца. Он нырнул в заросли и ринулся через джунгли, как дикий зверь.
Он спасал свою жизнь.
39
Грузовик Нэнси и Джека ехал в колонне из четырех машин, направлявшейся из Лхасы на восток через Тибетское плато, далее вниз в регион Кунгпа, и наконец в Китай. Дорога, пришедшая в негодность уже в двадцати милях от Лхасы, тянулась по берегам Ярлунг-Цангпо. [52]52
Так в Китае называют Брахмапутру.
[Закрыть]Река поднималась на сотни миль к востоку от Лхасы, вилась вокруг самой священной в Азии горы Кайлас, питаемая ледниками на своем пути, и низвергалась в Пемако, начиная бурный спуск на бескрайние долины Индии. Несмотря на жуткое состояние дороги и крутой подъем, водители грузовиков смолили сигареты одну за другой, виртуозно вписываясь в опаснейшие повороты. К запаху раскаленных тормозных колодок добавлялась неизбывная вонь сигаретного дыма, а лица мало-помалу становились темнее, покрываясь слоем пыли и сажи.
В пяти часах езды от Лхасы они успешно миновали первый полицейский пост. Неряшливо одетый блюститель порядка вышел из крохотной деревянной будки и дал знак остановиться. Дыша смесью чанга и никотина, он проверил документы и, не задав ни одного вопроса, махнул рукой, разрешая проехать.
Путешественники все втроем разместились в кабине водителя. Когда тот нажал на педаль акселератора и пост остался позади, Джек выдал театральный вздох облегчения.
– Ну, похоже, мы вне подозрений. Полиция в Кунгпа не будет так копать.
– Кунгпа? – переспросила Нэнси.
– Следующая провинция на пути между Лхасой и Пемако. Толпы представителей бирманской и ассамской этнических групп. [53]53
Ассамцы – представители народа, живущего в штате Ассам, на территории Индии.
[Закрыть]Дикий край.
– Как Пемако?
– Нет. Не такой загадочный край, как Пемако, но все же настоящий «дикий запад». Беззаконие, страшная нищета, и вообще – место очень негостеприимное. Почти неуправляемое.
Гун в это время разговаривал с водителем, но, услышав комментарии Джека, вмешался:
– Не слушайте его, Нэнси. Это настоящий Тибет. Это простой народ, крестьяне, не избалованные благами монашеской жизни.
«Благами монашеской жизни»! Нэнси улыбнулась про себя. Хорошая шутка. Наверное, жизнь здесь и впрямь очень тяжела, если в сравнении с ней тибетский монастырь может показаться курортом. Гун указал рукой вперед.
– Вот, взгляните.
У обочины стояли два молодых тибетца, лет им можно было дать от шестнадцати до тридцати. Они смотрели на проезжающую колонну. К рукам и коленям каждого были привязаны дощечки, защищавшие кожу, когда они опускались на колени и кланялись на каждом шагу. Так они будут кланяться, объяснял Гун, на всем пути до дворца Потала.
– Понимаете, что я имею в виду? Они невежественны и очень религиозны. Настоящие тибетцы.
Нэнси проводила крестьян взглядом, когда машина проезжала мимо них. Молодые люди смотрели вслед. За их спинами виднелась Ярлунг-Цангпо, «очищающая» – так, по словам Джека, называют реку – а вокруг нее завораживающе красивые горы подпирали вершинами небо.
«Удивительная страна!» – думала Нэнси. Наверное, невозможно приехать сюда и не ощутить в себе серьезных изменений. Неудивительно, что Херцог стал таким странным человеком, сторонящимся проблем западной журналистики. Это другой мир. Она уже чувствовала, как он проникает в ее душу: пронзительная синева неба, прозрачный чистейший воздух, всеобщая религиозность и – близость к природе, жизни и смерти. Этот мир напоминал о важнейших проблемах жизни, а вопросы материального плана делал банальными и незначительными.
Много лет назад Феликс Кениг тоже проделал этот путь. Нэнси попыталась представить, как он воспринял Тибет, но ей это не удалось. Она не могла понять мотивы поведения такого человека: Кениг был личностью более загадочной и темной, чем паломники, только что встреченные на дороге. Как он оправдывал свое сотрудничество с нацистской партией? Может быть, у него не было выбора, а может, он просто не задумывался об этом. Вполне вероятно, что Кениг отказывался считаться с реальностью, а лишь хотел работать и мечтал о путешествии в Тибет. Здесь, на «крыше мира», он, наверное, чувствовал себя оторванным от войны в Европе. Не исключено, что он даже пытался сбежать от происходившего там. Или Нэнси слишком великодушна? Кениг вполне мог быть фанатиком вроде Геббельса или Гиммлера, а его собственная безумная теория происхождения германской расы, привязанная к Гималаям, могла служить для создания нацистской мифологии, призванной оправдать их жестокость. Нэнси запуталась: столько вопросов – и ни одного ответа… Чтобы отвлечься и выбраться из водоворота этих мыслей, она повернулась к Гуну.
– Где вы научились так хорошо говорить по-английски?
Водитель переключил скорость – они преодолевали крутой подъем, – и двигатель натужно взревел. Гуну пришлось кричать, чтобы быть услышанным.
– В Дхарамсале, [54]54
Джахарамсала – город в Индии, в штате Химачал-Прадеш, административный центр района Кангра.
[Закрыть]в Маклеод-Гандж.
– Так вы были в Индии? Зачем же вернулись?
– Очень скучал по семье. К тому же понял, что побег от проблем не всегда помогает их решить.
– Я думала, что такое возвращение невозможно.
– Так и есть. У китайцев паранойя в отношении тех, кто хочет вернуться…
– Как вы вернулись?
– Пешком. Как люди ходят?
– Это опасно?
– В наши дни жить вообще опасно.
Джек услышал их разговор.
– Гун, расскажи ей о своем приключении на пути домой, – предложил он.
Гун рассмеялся.
– Нет!
– А что случилось? – спросила Нэнси, заинтригованная его отказом.
– Да так, ничего…
– Ну пожалуйста, расскажите!
– Если очень хотите, расскажу, только вам это не понравится.
– Очень хочу.
– Ладно. Мой путь лежал через высокие перевалы, и я совсем обессилел: шел уже двадцать один день, цампа кончилась… Знаете, такая ячменная каша? Мы все тут ее едим. Я чувствовал, что вот-вот упаду и не встану. И тут меня арестовали китайские солдаты.
– Ужас. Как же вы уговорили их отпустить вас?
Гун рассмеялся. Его смех показался Нэнси истерическим и озадачил ее.
– Уговаривать не пришлось. Они бросили меня в тюрьму в Дронгпа. Жуткий вонючий каменный мешок.
– Боже мой… Как же вы выбрались?
Джек, прищурившись, криво улыбался и наблюдал за Гуном. Гун скорчил гримасу и продолжил:
– Я был в отчаянии. Ведь я почти дошел и страшно злился на себя. Не знал, что делать. Вышло так, что меня посадили в камеру с другим тибетцем, стариком. Он сказал мне: «Если хочешь выбраться, есть только один способ – достать сигарету и прижечь себе гениталии».
Нэнси скривилась от отвращения. Это что, шутка? Она повернулась к гадко ухмылявшемуся Джеку и спросила:
– Это правда?
– Правда.
Преодолев неловкость, она все же задала вопрос Гуну:
– Каким образом ожог гениталий способствует выходу из тюрьмы?
– Ну, старик сказал, что, если я все сделаю правильно, это будет выглядеть как запущенная стадия венерического заболевания и тюремный врач, скорее всего, распорядится вышвырнуть меня вон.
С лица Нэнси не сходила гримаса отвращения:
– И вы сделали это?
– Конечно. Я был готов на все. Сначала попробовал на руке.
Он протянул Нэнси руку ладонью вниз, чтобы она рассмотрела шрамы, которые заметила еще в чайной: идеальные по форме зловещие кружки блестящей сморщенной кожи…
– Жуть какая, – проговорила Нэнси.
Гун кивнул.
– А потом я сделал так, как советовал старик. Боль была страшная, я серьезно заболел: температура, белый гной, нарывы…
Нэнси вздрогнула.
– Еще бы… И что доктор?
– Ему хватило одного взгляда. Он тотчас велел сержанту выпустить меня, поскольку жить мне осталось две недели и для них будет хуже, если я помру в тюрьме.
– Самая мерзкая история о побеге, какую мне доводилось слышать!
Джек продолжал ухмыляться.
– Гун, – сказал он, – надо же, ты умеешь угодить дамам.
– Я предупреждал, что ей не понравится.
– В следующий раз буду внимательнее к вашим предупреждениям, – сухо улыбнувшись, пообещала Нэнси.
Все трое как по команде замолчали.
40
По мере того как они спускались с вершин Тибетского плато, климат заметно менялся, а вместе с ним менялись флора и фауна. Поблизости от Кунгпа склоны гор сделались менее суровыми, и до самого Байи – неприглядного городка у переправы через реку – повсюду зеленели густые леса и заметно повысилась влажность, как в тропиках.
А дорога становилась все хуже. На дне ущелий валялись сорвавшиеся грузовики, водители которых за мгновение небрежности расплатились жизнью. Нэнси заметила, что лоб их водителя покрывался испариной всякий раз, когда его машина совершала очередной смертельно опасный поворот. У нее захватывало дух: казалось, в любой момент они могут опрокинуться и – падать, падать, тысячи и тысячи футов. Неприятно кружилась голова при виде резких обрывов и стальных каркасов разбившихся вдребезги машин. Наконец головная машина колонны выехала на площадку у обочины дороги и всем объявили, что дневной переезд окончен. Почти стемнело.
Они выбрались из кабины на землю. Гун договорился с водителями, что в пути они и пассажиры будут питаться вместе, и теперь Нэнси с радостью смотрела на пламя костра, очень скоро заигравшего в центре стоянки. Водители оказались веселыми парнями. Нэнси подумала, что тибетские юноши должны завидовать им, повидавшим весь Тибет и даже Китай. По тибетским меркам платили водителям неплохо, и все же они были очень бедны.
На костре готовился ужин – цампа с ячьим маслом.
– Это надо попробовать, – сказал Джек, посмеявшись над тем, как скривилась Нэнси.
Другой еды не было – никаких припасов она захватить не догадалась. С каким удовольствием она бы сейчас съела шоколадный батончик! Нэнси проглотила ложку отдававшей бензином цампы на воде и запила обжигающим чаем с ячьим маслом, таким же противным на вкус. Она ни слова не понимала по-тибетски и была предоставлена самой себе, пока Джек и Гун беседовали с водителями. Нэнси сосредоточенно наблюдала за своими спутниками – на их лицах плясали оранжевые блики пламени костра.
Почти весело, думала Нэнси, если не принимать во внимание мрачные мысли, сбивавшие с толку, и зловещие шепоты из прошлого. Ночь была ясной, в небе сияло столько звезд, сколько она в жизни не видела, а в бодрящем воздухе разливалась непривычная чистейшая свежесть. Один из водителей, совсем молодой парень, собрал оловянные миски, а самый старый в группе прошел по кругу и налил каждому в подставленную чашку из-под чая немного чанга. Нэнси пригубила напиток и объявила, что отправляется спать. Джек перекинулся парой слов с водителем их грузовика – договорился, что она устроится на ночлег в кабине. Водитель проводил ее под громкие аплодисменты и смех группы, неожиданно растрогавшие Нэнси. Разволновало ее то, что ей предоставили самые роскошные «апартаменты» в лагере, пусть это и были всего лишь поролоновый матрас и старое замусоленное одеяло. Под слабым светом лампочки в кабине она достала пару толстых носков – ночь обещала быть холодной, а обогрева в машине не было. Потом развернула свой спальный мешок, из которого на сиденье выпал Оракул. Нэнси на мгновение замерла: может, посоветоваться с книгой? Но никаких вопросов на ум не приходило. Вернее сказать, в голове их роились тысячи, но все были слишком беспорядочные и расплывчатые, чтобы озадачивать ими Оракула. Да и хотела ли она узнать ответы? Был ли Феликс Кениг ослепленным индивидуалистом, до наивности упрямым и одержимым своими теориями? Можно ли считать Антона Херцога сумасшедшим, унаследовавшим безумие от отца? Нэнси не представляла, как Оракул может ответить на такие вопросы.
Она склонилась над матрасом и аккуратно разложила спальный мешок. В этот момент по двери постучали.
– Да?
– У вас все в порядке? – поинтересовался Джек.
– Как в пятизвездочном отеле! – откликнулась она. – Можете заглянуть и убедиться, от какой роскоши отказались.
Он заглянул в кабину и тотчас заметил раскрытый на сиденье Оракул.
– Неужто я единственный нормальный человек в Тибете? – спросил Джек с усталым вздохом.
На секунду Нэнси растерялась. Он улыбнулся, будто застал ее за чтением любовного романа для подростков.
– А на чаинках погадать не хотите? – спросил он.
– Это работает, – твердо ответила Нэнси. – Я не верила, пока не попробовала. Оракул действительно отвечает на вопросы, которые ему задаешь.
– Кто б сомневался, – буркнул Джек и проверил что-то в боковом кармане на дверце кабины.
– А вы сами не пробовали?
– Нет. Это не по мне. Конечно, Антон периодически внушал мне, что жить без книжки не может, и пол-Азии согласится с ним, только меня это не убеждает.
– А может, стоит попытаться?
– Нет уж, спасибо. Я такое не приемлю. С чего вы решили, что эта книжка хочет вам помочь? Никогда не пойму. Заморочит вам голову – это да. Получите такие хитрые ответы, что отправитесь неизвестно куда или вообще разрушите свою жизнь. Хоть убей, не понимаю, с чего это люди решили, что все непознанные силы Вселенной взялись помогать им. Зачем обманывать себя? Логичнее предположить, что на самом деле все наоборот.
– Кришна сказал, что порой Оракул говорит о том, чего ты не хотел бы слышать.
Джек улыбнулся.
– Ага, или именно это ты и хочешь услышать, но не желаешь себе в этом признаться.
– Ну даже если так, книга открывает доступ к подсознанию.
– Или помогает проецировать собственные убеждения, сознательно или нет, на ее экстравагантные тексты. Это как контур обратной связи. А может быть, лучше не тревожить подсознание? Может быть, все эти тайные порывы и должны подавляться? Ведь меньше всего хочется вытаскивать их наружу и позволять им руководить твоими решениями.
Нэнси захлопнула книгу.
– Вы, Джек, строите из себя открытого миру человека, а на самом деле вы страшно консервативны. Вы напоминаете мне старомодного провинциала, с суеверным упорством не желающего признавать нечто новое. Мальчика можно вытащить из Орегона, Джек, но можно ли вытравить из него Орегон?
Эти слова рассмешили его.
– Пожалуй, вы правы. Я всего лишь провинциал. Да, мне пришлось помотаться по миру так, как вам на вашем самодовольном Восточном побережье и не снилось. Да, я не пожалел сил, чтобы узнать все, что возможно, об этом проклятом континенте. Но я страшно рад, что вы проделали огромный путь из вашего гетто Парк-Слоуп, [55]55
Парк-Стоул – район Нью-Йорка, интеллектуальная столица внутри интеллектуальной столицы США: здесь живет едва ли не половина американской литературной элиты.
[Закрыть]чтобы открыть мне глаза на то, какой я, оказывается, деревенщина. Наконец-то я избавился от иллюзий!
– Да ладно вам. Я же не утверждаю, что я лучше вас.
Он ухмыльнулся. Нэнси чувствовала, что на самом деле ему абсолютно наплевать, что она думает о нем. Какая разница?
– Что ж, останемся каждый при своем мнении, – заключила она и улыбнулась.
Неожиданно для себя она почувствовала нежность к этому человеку, переменчивому, как погода: то ненастье и буря, а через мгновение – тишина и солнце. В конце концов, все это неважно. Во всяком случае, для нее.
– Хорошо, как скажете, – ответил Джек, и Нэнси почувствовала, что он снова говорит не то, что думает.
– Только вспоминайте об этом почаще. Я вам плачу, не забывайте, – парировала Нэнси.
Он опять ухмыльнулся:
– Ну… Если у Оракула не будет особых распоряжений, я отправляюсь спать.
Оставив за собой последнее слово, Джек кивнул Нэнси и захлопнул дверь кабины.
Нэнси устроилась в спальном мешке, но сон не шел. Тем не менее было приятно растянуться во весь рост после стольких часов сидения в неудобной кабине трясущегося грузовика. Она думала о том, что сказал Джек. Возможно, в его словах содержалась истина: не исключено, что Оракул лишь вытягивает на свет запрятанные в подсознании побудительные мотивы. Если так – что вполне правдоподобно – то чем это плохо? Ведь лучше понимать свои сокровенные мысли и страхи, чем отвергать их. А если они одолеют и погубят тебя? Не так ли случилось с Феликсом Кенигом, когда он стал фанатиком своей идеи? С нацистами, когда их обуяла жажда власти? И даже с Антоном Херцогом? Не об этом ли говорил Джек?
Нэнси привстала и положила Оракул на консоль рядом со спальником, подметив, что обращается с ним бережно, словно книга была бомбой с запущенным часовым взрывателем. Снова улеглась и попыталась подумать о другом. Завтра, если все будет хорошо, она наконец попадет в Пемако. А по пути заглянет в действующий монастырь, удаленный от пристального взора китайских властей в Лхасе. Она думала об этом – возможно, всего лишь несколько минут, – пока сон не одолел ее.
