Текст книги "Сокровища Рейха"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

– Лучше подождем. Это длинная история, и надо рассказать все по порядку.

Мы просидели в молчании, пока не появились доктор Брэдли и Дэнни, помощник Питерсона. Брэдли выглядел печальным и утомленным. Поймав мой взгляд, он устало улыбнулся и пробормотал:

– Приношу вам свои соболезнования, Джон.

Дэнни, у которого были густые кудрявые волосы и ясные голубые глаза, казалось, получал огромное удовольствие от всех последних событий. Питерсон велел ему во всем подчиняться доктору, а затем мы втроем укатили на его «кадиллаке».

15

В здании суда свет не горел. Мы поднимались вслед за Питерсоном по скрипучей лестнице. В помещении по-прежнему было нестерпимо жарко. Войдя к себе, Питерсон щелкнул выключателем, бросил пальто на стул и отворил окно, выходившее на улицу. Тотчас же в комнату ворвался снег, мелкий, но твердый. Он стучал по подоконнику и с шипением таял на радиаторе.

– Теперь нам никто не помешает, – терпеливо сказал Питерсон. – Я вас слушаю.

– Пола знала, зачем Сирил приезжает домой, – начал я, – и почему он хотел, чтобы я приехал. В коробках Остина Купера, доставленных в библиотеку, она обнаружила какие-то странные бумаги. Она сказала об этом Сирилу, когда он звонил ей на прошлой неделе, и на это он ответил, что собирается домой и хочет, чтобы я тоже приехал.

– Странные бумаги? Вы ведь писатель, Купер, могли бы выразиться более определенно, чем просто «странные бумаги»?

– Это были письма, документы. Пола сама не была уверена, что они имели какое-то отношение к политической деятельности моего деда, к его нацистскому прошлому… Ей удалось разобрать кое-какие имена, во всяком случае, так она мне сказала, но все эти бумаги были написаны по-немецки, поэтому она не могла их прочитать. Но когда она рассказала о них Сирилу, он решил приехать домой.

– Письма, документы?..

– Не только. Еще и дневники деда. А кроме того, металлический ящик, который оказался запертым.

– Тот самый, что у вас в руках? – заметил Питерсон.

Я протянул ему ящик, и он положил его на стол, постучав по замку.

– Мы откроем его. А вам что известно об этом, мистер Бреннер?

– Только то, что рассказал Джон.

– Вы не разговаривали с Полой Смитиз?

– Почему же, я беседовал с Джоном и Полой в гостинице.

– Значит, именно тогда вы видели ее в последний раз?

– Да, именно тогда я видел ее в последний раз.

Битый час Питерсон расспрашивал меня о каждом моем шаге с момента возвращения в Куперс-Фолс: в котором часу прибыл, о чем говорил с Полой при первой встрече в библиотеке, каким образом мы обнаружили тело Сирила, о чем беседовали в ночь убийства, как нанесли визит Бреннеру. Он то и дело задавал встречные вопросы, проверяя и перепроверяя мои ответы, после чего переключился на Артура. Затем он попросил кратко рассказать о фашистской деятельности моего деда, потом о моем отце: его карьере, женитьбе, взглядах, героической гибели. И так снова и снова. Что мы делали, войдя в библиотеку? Кто из нас первый увидел Полу? Обыскали ли мы как следует помещение библиотеки? Не нашли ли чего-нибудь еще кроме металлического ящика?

– Вы понимаете, что это означает, джентльмены? – Питерсон сел и сунул в рот сигару. – Это означает, что перед нами встает проблема, вот что это означает! Это означает, что моя жена будет очень недовольна, поскольку мне придется сегодня работать всю ночь. Это означает, что в нашем городе действует убийца, который за пару дней уже отправил на тот свет двоих. Я хочу сказать, нет смысла притворяться, будто нет никакой связи между этими двумя убийствами. Верно я говорю? Верно. Таким образом, мы имеем дело либо с каким-то психопатом, либо с человеком, у которого имеются на это весьма веские мотивы. – Он сделал эффектную паузу, раскурил сигару, глядя на нее, как на давнего друга, имя которого никак не мог вспомнить. – Лично я не думаю, что это какой-то психопат. Любой, кто придет к подобному заключению, сам должен быть идиотом. Нет, у кого-то были вполне основательные причины убить двоих, казалось бы, безобидных людей. Выходит, для того, кто их убил, они не были такими уж безобидными, верно я говорю?

В этой обыденной обстановке все происходящее казалось нереальным, действовало на нервы: убийство – настолько невероятная вещь, что рассудок просто отказывался его воспринимать. Сирил мертв. Пола мертва. Бред, да и только!

– Дальше. Что может означать пропажа документов? – продолжал Питерсон.

– Я устал, – сказал Бреннер. – Обязательно строить ваши гипотезы в моем присутствии?

– Мне нужен ваш совет как адвоката. Потерпите немного.

Артур в ответ только тяжело вздохнул.

Взглянув на меня, Питерсон повторил вопрос.

– Тот, кто убил Полу, забрал и документы, – ответил я.

– Выходит, ее убили из-за них? Из-за этих документов?

– Надо полагать, да.

– Значит, кое-что нам уже становится ясным? – спросил Питерсон.

– Пожалуй, – согласился я.

– Итак, мы пришли к выводу, что Полу Смитиз убили, потому что кому-то понадобилось заполучить какие-то старые нацистские документы. Ее убили, потому что, не исключено, ей стало известно содержание этих бумаг. Ее убили, потому что… для кого-то было выгоднее, чтобы она была мертва.

– Послушайте, Питерсон, все это напоминает странный вид психотерапии. Меня тошнит от нее.

– Купер, кто-то оборвал жизнь вашего брата и Полы Смитиз. Лучше уж пусть вас тошнит, но мы должны докопаться до истины, просто обязаны! – Он стряхнул с сигары в стеклянную пепельницу столбик пепла. – Почему убили Сирила?

– Понятия не имею, – ответил я.

– Потому что ему было известно об этих бумагах. Именно из-за них он и приехал домой. Поэтому и вас вызвал. Помните: «Семейному древу нужен уход»? Но его убили, прежде чем он успел встретиться с вами, прежде чем он успел поговорить с Полой. Тот, кто выпивал с ним, тот и убил его. Кое-кто знал о его приезде. Вы знали. Пола знала. Теперь Полы не стало. Сирила тоже, и вы, судя по всему, также должны были сейчас лежать мертвым в снегу на висконсинском шоссе. Ага, наконец-то это вызвало у вас интерес, не так ли? Кто бы ни был тот, кто покушался на вашу жизнь, он является соучастником в этом паскудном деле, и ставлю на карту все деньги моей жены, что я прав.

Наконец допрос закончился. Артур устало пожелал нам спокойной ночи и, сгорбившись, с поникшей головой, шагнул в снежную пучину. Питерсон проводил меня до двери.

– Будьте осторожны. Я хочу, чтобы вы дожили до конца всей этой истории.

Я кивнул.

– Завтра предстоит тяжелый день. Возможно, мы получим какие-нибудь сведения из Буэнос-Айреса. Завтра же вскроем этот ящик. – Он хлопнул меня по спине. – Серьезно, Купер… Я очень огорчен смертью Сирила и Полы. Я тоже не совсем бесчувственный. Но это вызывает у меня азарт, и я ничего не могу с собой поделать. Такой уж характер. И вас мне жалко. Жалко, что вам приходится пройти через все это. Честное слово. Хотите, я отвезу вас домой? А может, вам лучше переночевать в гостинице?

– Нет, поеду домой. Возьму в гараже свою машину и вернусь к себе.

– Тогда увидимся утром. Надо организовать похороны. Надеюсь, Дэнни хоть как-то сумел утешить мать Полы. Боже, мне предстоит долгая ночь!

Я действительно зашел в гараж взять машину. Арни стал объяснять, что случилось с отопительной системой, но это больше не интересовало меня. Мне хотелось одного: поскорее добраться до дому.

Меня тянуло в наш большой дом. Я стоял за столом деда, глядя на кресла, в которых еще вчера вечером мы сидели с Полой.

«Чего она ждала от жизни? – думал я. – Как собиралась ее устроить? Должно быть, ей хотелось выйти замуж за Сирила: наверняка таковой ей виделась конечная цель. Муж погибает в Лаосе, а в лице моего брата она находит великодушного спасителя – первая любовь, юношеская мечта каким-то образом становится реальностью. И вдруг жизнь Сирила обрывается внезапно, бессмысленно и жестоко, и Поле предстоит пережить этот новый удар судьбы. Успела ли она по-настоящему осознать эту потерю, чтобы снова начать искать какой-то выход? Я обнимал ее и целовал, зная, что она в отчаянии. Мне хотелось утешить ее, дать понять, что есть человек, на которого она может положиться в горестный час».

Мне вспомнилась ее шотландская юбочка с огромной английской булавкой. Я испытывал к Поле теплое чувство. Благодаря ей я понял, что для меня еще не все потеряно. И вот кто-то задушил Полу, закрыл ее глаза и устроил так, чтобы именно я обнаружил труп. Это была безумная жестокость, и она вызывала боль в груди, растерянность, гнев и ненависть, но к кому?

На глаза у меня навернулись слезы. Я оплакивал Сирила, Полу, себя…

Пройдя на кухню, я приготовил кофе. Какая-то железяка по-прежнему колотилась о заднюю стену дома. Вернувшись в библиотеку, я уселся в кресло деда. Снаружи завывал ветер. Я снова поднялся, прошел гостиную и огромный гулкий коридор, по пути заглядывая в каждую комнату, всюду включая свет… Общая столовая, вторая гостиная, музыкальный зал, оружейная. Я постоял в музыкальном зале, разглядывая фотографии, расставленные на застекленных шкафчиках…

Мой отец в теннисном костюме: белые полотняные брюки, теннисный свитер с завязанными на шее рукавами, белая рубашка, распахнутая на груди. Он пожимает руку звезде немецкого тенниса фон Грамму, необычайно красивому блондину, голубоглазому арийцу.

Мать… На мой взгляд, она была самой очаровательной женщиной из тех, кого мне когда-либо приходилось встречать. В музыкальной комнате висело бесчисленное множество ее фотографий. Мне было всего шесть лет, когда она погибла во время бомбежки. Я даже не уверен, помнил ли я ее вообще. Не по этим ли фотографиям складывалось мое представление о ней? У нее был крупный, тонкий и прямой нос, волнистые светлые волосы и несколько угловатая фигура. На фото, сделанных на пляже в Каннах, видно, что у нее были длинные стройные ноги, плоский живот и упругие маленькие груди. Взгляд дружелюбный, и она смотрела прямо в камеру без всякого стеснения, без какого-либо самолюбования. На другой стене висел ее огромный портрет, написанный маслом моим отцом. Она была изображена в лиловом вечернем платье с глубоким вырезом. На лице обычное, характерное для нее выражение отрешенности, будто она смотрит куда-то поверх отца, на кого-то, кто стоит в дверях. Мой отец был очень талантлив как художник, и его любовь к ней выразилась в этой картине.

Ни отца, ни матери уже не было в живых. Хрупкая белокурая девчушка на фотографиях: то веселая, то тихая и серьезная, иногда сосредоточенно глядящая на маленького терьера у ее ног, – моя сестренка Ли, вылитая мать. Ее тоже нет. И только я, горестный неудачник, остался доживать свой век в одиночестве.

Я снова вернулся в библиотеку.

Раздался телефонный звонок. Звонил Артур Бреннер.

– Я подумал, вдруг ты уже дома и еще не лег спать. – Судя по голосу, он чувствовал себя еще хуже. – Я вожусь со своим фарфором и по твоему совету пью горячий пунш. Сейчас тружусь над тем, что должно увенчать всю мою работу в этой области: создаю копию «Атаки Флауэрдью». Ты знаешь эту историю? – Он явно хотел отвлечь меня от моих мыслей.

– Нет. – Я снова уселся в дедовское кресло. – И что же это за история, Артур?

– Атака Флауэрдью, – повторил он, – это пример необычайной храбрости, хотя абсолютно безрассудной, чистое донкихотство. Последняя атака английской кавалерии, во время «большой войны», разумеется. С саблями наголо англичане атаковали немецкие позиции, прорвали их, развернулись и поскакали назад. Сам Флауэрдью выполнил то, что задумал, и погиб смертью, уготованной ему судьбой. Всем нам суждено умереть, Джон.

– Я знаю, Артур.

– Как ты там?

– Держусь. Потрясен, понятно. Столько погибло людей вокруг меня.

– Все мы довольно скоро умрем, – пробормотал Артур. – Важно продержаться до конца, во что-то веря. Сложность, конечно, заключается в том, что нет ни черта, во что действительно стоило бы верить. Во всяком случае, мне так кажется. Дела оставляют желать лучшего… – Казалось, он хватил лишку пунша и мысли у него путались.

– Вам следует лечь спать.

– Да и я так считаю. Я старик, к тому же простуженный, и мне надо лечь спать. Ты совершенно прав.

– Завтра увидимся.

– Береги себя, – сказал он устало. – И не забудь прочитать молитву на ночь.

– Какую молитву, Артур?

– А ту самую:

 
Пока почию я на бренном ложе,
Ты душу грешную храни, о боже.
Но коль умру до утренней зари,
К себе на небо душу прибери.
 

– Хорошо. Я обязательно прочту ее перед сном.

– Тогда спокойной ночи, Джон.

– Доброй ночи, Артур.

16

Я сидел за столом, стараясь припомнить все, что произошло со дня моего приезда в Куперс-Фолс, пытаясь найти какое-то объяснение. Все в конечном счете сводилось к документам Остина Купера, сложенным в коробках, находящихся в хранилище библиотеки. Именно они заставили Сирила возвратиться домой, где он и был убит, прежде чем успел добраться до документов. Именно из-за них он срочно вызвал меня телеграммой, и только по чистой случайности я остался жив после покушения на меня на шоссе. И кто бы ни был тот, кто задушил Полу Смитиз, именно он выкрал документы, выкрал все, за исключением того металлического ящичка, который теперь намеревался открыть Питерсон.

Зачем и кому понадобились эти документы? Они касаются периода, который сейчас стал достоянием истории, касаются дела, похороненного под обломками Третьего рейха. И тем не менее из-за них по-прежнему гибнут люди.

Не знаю, сколько времени я подсознательно различал какой-то звук, доносившийся снаружи. И вдруг он исчез, и в море других звуков образовался провал. Я обратил внимание не на сам звук, а на то, что его не стало слышно.

Я подошел к окну. Из-за света в доме что-либо разглядеть во дворе было невозможно. Вглядываясь в темень, я вначале уловил лишь треск оконной рамы. Осколки стекла брызнули мне в лицо, а уж только после этого я услышал короткий гулкий щелчок выстрела, увидел, как расщепилась деревянная обшивка на противоположной стене у камина.

Я машинально бросился на пол, на четвереньках пополз к столу, протянул руку и погасил свет. И хотя особых усилий для этого не потребовалось, через пять секунд я буквально задыхался, скованный страхом: кто-то только что стрелял в меня. И вот, стоя на коленях у стола, я наконец со всей ясностью понял – собственно, мне давно следовало догадаться, а Питерсон об этом должен был знать, – что, поскольку их первая попытка убить меня не удалась, это вовсе не означает, что они отказались от своего намерения. Какой бы ни была причина, они хотели убрать меня, как убрали Сирила и Полу. По всей видимости, они считали, что я, пока жив, каким-то образом представляю для них опасность.

И вот теперь я был у них в руках. Нашарив телефон на столе, я снял трубку, заранее зная, что услышу безмолвие. Они оборвали телефонный провод сразу после моего разговора с Артуром. Я остался совсем один, отрезанный от мира. Меня трясло от страха, и я с трудом держал себя в руках.

Снаружи не доносилось ни звука, только выл ветер. Во рту ощущался гадостный кислый привкус, и, как ни странно, меня вдруг охватило чувство стыда. И чем дольше я лежал у стола, вспоминая погибших дорогих мне людей, тем острее оно становилось. Сирил. Пола. Отец. Мать. Маленькая Ли… «Ты прав, Артур, – думал я, – всех нас ожидает смерть. И моя затаилась среди сугробов совсем близко, во дворе».

Вряд ли то, что я испытывал, можно было назвать мужеством. Я далеко не храбрец. Однако, распластавшись на полу библиотеки, я почувствовал, как во мне нарастает ярость. Мне все это осточертело, я устал от того, что умирают мои близкие, что какие-то негодяи бьют меня по черепу, стреляют в меня, убивают хороших, порядочных людей. Я думал о том, что во дворе в снегу прячется какая-то презренная сволочь, которая хочет уничтожить меня, считая, что я идиот, тупая мишень, цуцик, наложивший в штаны от страха, которого достаточно отсечь от его покровителей, чтобы спокойно и методично добить.

Эта ярость заставила меня импульсивно сжать кулаки. Все, кроме меня, были мертвы, и мне не оставалось ничего другого, как заставить этого сукина сына попотеть, прежде чем он добьется своего.

Приняв такое решение, я ползком, словно ребенок, добрался до гостиной, дотянулся до выключателя и погасил свет. Комната погрузилась в темноту. Подобно шахматисту, я начал продумывать ходы вперед. Скрытый темнотой, я мог проползти по всем этажам из комнаты в комнату, повсюду выключая свет. Так я и поступил: из гостиной пробрался в холл, затем по паркетному полу в столовую, во вторую гостиную, в музыкальный зал, в оружейную…

Оружейная!

По-прежнему снаружи не доносилось ни звука. Теперь, когда в доме стало абсолютно темно, я увидел из окна просветы между облаками, сквозь которые пробивался лунный свет. Держась поближе к стене, я осторожно подкрался к тому окну, из которого лучше всего был виден двор. Вначале я различал только отдельные черные силуэты и темные группы елей, скелеты деревьев повыше да белоснежное пространство. Не было ничего, что напоминало бы человека. Но наконец я увидел его.

Высокая фигура, точно призрак, возникла из-за каких-то кустов в сотне ярдов от дома, и я тотчас понял, что за звук слышал недавно. Оказалось, кусты – это вовсе не кусты, а снегоход, и звук – рокот его двигателя.

Я затрясся от злости: это долговязое пугало на своем снегоходе собирается убить меня! Мне остается либо смириться, прочитав молитву, как советовал Артур, и уйти в небытие, либо отправить на тот свет самого убийцу. На миг в голове пронеслась мысль бежать, но я был так разъярен, что тут же отверг ее. Что это изменит? Не сейчас, так потом он все равно уничтожит меня, как уничтожил Сирила и Полу. Выхода нет. А поскольку мне нечего терять, по крайней мере, я хотя бы попытаюсь убить его.

Положение само собой упростилось. Я приблизился к стеллажу с охотничьими ружьями, вынул двуствольный «браунинг» со светлым прикладом, поскольку он сразу бросился мне в глаза в тусклом лунном свете, выдвинул ящик, где хранились патроны, взял горсть и вернулся к окну.

Человек продолжал стоять в снегу. Я представлял себе его замешательство. Видя мой четкий силуэт в окне, он был уверен, что не промахнется при первом же выстреле. Наверняка винтовка у него с оптическим прицелом. И тем не менее он промазал. Теперь же он понимал, что я предупрежден, что я начеку, но не знал моих намерений. Может, я ранен, может, забился от страха под кровать. Он и понятия не имел, что я полон решимости убить его.

Он внимательно наблюдал за домом, а я напряг зрение, чтобы лучше видеть его фигуру сквозь мечущийся на ветру снег. Вернувшись в вестибюль, я натянул дубленку. Когда я снова глянул в окно, он уже забрался в свой снегоход, включил двигатель и стал зигзагами медленно приближаться к дому, оставляя позади снежный шлейф. Ярдах в пятидесяти от крыльца он снова остановил снегоход, вылез, повозился с винтовкой и прицелился в сторону дома, ведя стволом вдоль фасада. Опять послышался звон разбитого вдребезги стекла, и снова глухой хлопок, тут же поглощенный ветром. Верзила был явно озадачен. Он не знал, что делать дальше.

Я медленно приоткрыл парадную дверь, прячась за нее, осознавая каким-то непонятным, десятым чувством, что хозяин положения – я. Сердце бешено колотилось.

Следующая пуля ударила в лестницу, и вновь раздался такой звук, точно хлопнули бичом.

Я опустился на колени и выполз на улицу. Мне хотелось быть снаружи вместе с ним. Пусть знает, что я решил принять его вызов. Мой «линкольн» стоял как раз между нами, и трудно было сказать, видел ли долговязый меня. Но мне хотелось, чтобы он меня видел, чтобы он знал, что я здесь. До одной из массивных квадратных колонн было футов десять, поэтому я поднялся на ноги, глядя прямо на него, тогда как он, прижимая приклад к плечу, разглядывал дом сквозь оптический прицел винтовки. Как только он меня увидел, я шагнул за колонну и осторожно выглянул из-за нее. Снег летел мне прямо в лицо. Не отрывая от плеча приклад, человек выстрелил, и от колонны отвалился большой кусок. Услышав выстрел, я рванулся в другую сторону, к другой колонне. Он опустил винтовку. Я сошел с крыльца, стоял и разглядывал его: долговязый и тощий, с прямоугольными плечами. Он, в свою очередь, тоже пристально вглядывался в меня, вполне возможно, раздумывая, не бросить ли все это и уйти прочь. Я же отчаянно хотел, чтобы он остался, чтобы начал охотиться за мной: стоит ему начать преследование, и я, вне сомнения, перехитрю его. Но главное, мне невыносима была мысль, что он все равно впредь будет искать подходящий момент, чтобы прикончить меня, будет ждать, когда наступит вот такая же ночь и я останусь совсем один.

Он снова залез в снегоход и включил мотор. Я стоял совершенно неподвижно, спрятав двустволку за спину. Снегоход внезапно, точно от электрического шока, рванулся вперед: верзила решил на меня напасть. Я прыгнул с крыльца в сугроб, прямо в кусты рядом с домом. В какой-то миг промелькнула ужасная мысль, что я не смогу пробраться по такому глубокому снегу, однако мне все же удалось это сделать. Подгоняемый урчанием двигателя снегохода, который, вспарывая целину, преследовал меня по пятам, я прокладывал путь вдоль кустарника. Повернув за угол, я оказался позади дома.

У меня не было никакого конкретного плана. Мне просто хотелось запутать его: не имело смысла стрелять в него. Я мог промахнуться, и он потом задавил бы меня. Он не должен знать, что у меня есть ружье. Я собирался воспользоваться им в самый последний момент.

Я стоял в темноте, пока он разворачивался ярдах в двадцати от меня по огромной дуге, огибая группу деревьев далеко за домом. Небо на минуту расчистилось, ветер ненадолго стих, в лунном свете заискрился снег. Я бросился под укрытие елей, что росли вдоль дорожки, ведущей к флигелю.

Машина развернулась, заскользила по насту, изредка зарываясь носом в снег и вздымая при этом причудливой формы снежный вал.

Пробираясь по сугробам, я глубоко дышал, втягивая холодный воздух, вдыхая колкие снежинки. Слыша рев машины, нагонявшей меня, я ринулся сквозь кустарник, едва заметный, поднимавшийся всего на несколько дюймов выше железных перил у проезжей части дороги. Задыхаясь, совсем выбившись из сил, не в состоянии дальше бежать по снегу, я остановился. Он тоже затормозил, оставаясь в тени дома. Я слишком неожиданно скрылся из поля его зрения, и он пытался разглядеть меня среди всех этих причудливых теней и мечущегося по насту снега.

Взглянув в сторону флигеля, я заметил, что ветер сдул почти весь снег с дороги, разделявшей нас, и уровень ее понизился. У железных же перил, скрывая их, высились сугробы около фута высотой. Они громоздились по обе стороны дороги.

– Ну ты, сволочь! – заорал я. Встав во весь рост, я вышел из-за елей, пряча двустволку за спиной. – Ну, двигай сюда, стреляй! – Шатаясь, падая на колени, снова поднимаясь, я с трудом побежал вперед, удаляясь в сторону от изгиба дороги под углом сорок пять градусов.

Позади меня опять взревел мотор, и, обернувшись, я увидел, как лыжи врезались в снег и снегоход двинулся ко мне. Я специально выходил на открытое пространство, где верзила мог легко нагнать и убить меня. Но для этого ему оставалось пересечь дорогу…

Я стоял, судорожно глотая воздух, весь обледенелый, точно снежный человек. Глаза, казалось, замерзли, веки задубели от мороза. Но верзила поддался на мою уловку, он ехал прямо на меня, а я тем временем нащупал приклад ружья, прижимая его к телу.

Снегоход по мере приближения ко мне прибавлял скорость. Долговязый ехал стоя, крепко сжимая руль. Спускаясь в придорожную канаву, он наклонился вместе с машиной, а затем я увидел, как он плавно, даже грациозно начал отклоняться назад, чтобы вскинуть нос снегохода и перебраться через сугроб на дорогу.

И тут раздался ужасный треск, скрежет металла о металл – лыжи снегохода попали под железные перила и отлетели от него. Какую-то секунду машина еще скользила вдоль перил, затем опрокинулась через них. Двигатель продолжал работать, поднимая бешено крутящееся снежное облако. Но верзила уже исчез, разбив ветровое стекло, которое, должно быть, распороло пальто, а сквозь него и плоть моего преследователя. Он кувырнулся в порыве метели, издав короткий вопль, тут же заглушённый ветром.

Мотор заглох, наступила полная тишина, нарушаемая лишь воем ветра и шуршанием снежинок по насту.

Он лежал бесформенной массой ярдах в пятнадцати от меня – темная фигура, точно тень на снегу. Я поднял ружье на уровень пояса, направил на него. Эта темная масса вызывала у меня ужас, во рту и в горле так пересохло, что даже невозможно было сглотнуть: а что, если фигура поднимется?..

И действительно, масса шевельнулась, издала сдавленный звук, подняла руку, изрыгнула что-то на снег. Поднялась голова и откинулась назад, затем начал подниматься торс, с которого посыпался снег; и вот уже вся фигура, коленопреклоненная, точно пьяная, заколыхалась в снегу, как Нептун, выходящий из морской пучины.

– Помогите… – Масса еще раз сплюнула, рука потянулась к лицу. – Мое лицо… – Голос звучал глухо, невнятно, точно журчание воды в сточной трубе. – Что-то… с моим лицом… – Слова с трудом проталкивались сквозь бульканье, выходили с неимоверным усилием.

Словно парализованный, я застыл на месте, глядя, как затрепетали руки на груди и фигура выпрямилась во весь свой высокий рост. И тогда я нажал на спусковой крючок. Грохнуло так, будто где-то рядом взорвалась бомба. Отдача была настолько сильной, что двустволка чуть не вылетела у меня из рук. Первым выстрелом снесло большую часть левой стороны того, что раньше было головой. Второй выстрел пришелся несколько ниже. Тело подбросило вверх, потом оно осело на блестевшую под луной ледяную корку и неестественно изогнулось.

Когда меня перестало трясти, я ощутил чудовищную усталость. Бросив ружье в снег, я побрел к дому через огромное белое поле, чувствуя себя песчинкой в этой снежной вселенной. Мне ничего не хотелось, кроме одного – спать. Я даже не взглянул на ту тварь, которую убил.