Текст книги "Сокровища Рейха"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Лиз… – испуганно произнес он.

– Не прикасайся ко мне! – крикнула она в истерике. – Берегись! Не то так врежу ногой! Педераст! Вонючий, старый педераст! – Хихиканье перешло в хохот. Это была совсем не та женщина, с которой я встретился в парке.

– В последнее время такое с тобой происходит слишком часто, Лиз. Я просто не знаю, что делать… Пожалуйста, переоденься, надень туфли и, бога ради, перестань позорить меня перед людьми. Можно подумать, что это доставляет тебе удовольствие.

– Разве это я позорю тебя? Ты сам себя позоришь… Это ты велел убить его брата?

– Что ты сказала?

– Это ты приказал убить брата Джона Купера? – Она чуть не задохнулась от смеха и рыданий.

– Он тебе сказал об этом? Ты говорила с ним?

– Разумеется. Я встречалась с ним в Английском парке. Он знает о тебе больше, чем знал его брат… если, конечно, все это правда.

– Ты несешь чепуху. И как ты могла пригласить его в мой дом? Зачем, Лиз?

– Я отдала его тебе на растерзание. – В бокале звякнул кусок льда. – Он утверждал, что ты – злодей. Я сказала, что ты безвреден. Так как же? Кто ты на самом деле?

– Ты прекрасно знаешь, кто я, Лиз.

– Нет, я и понятия не имею об этом. Так же как не знаю, кто я сама…

– Ты пьяна, Лиз. Или ты просто ненормальная.

– Нет, это ты ненормальный, Гюнтер. Ты лжец, убийца, гадкий извращенец… – Она намеренно взвинчивала себя. – Ага, покраснел, стал совсем багровым! – Она громко расхохоталась.

– Замолчи!

– А пошел ты…

Он снова ударил ее. Я слышал, как она упала, и не мог унять дрожь в ногах.

– Я любил тебя, – сказал он. – А теперь готов вышвырнуть тебя вон. Мразь!.. – Он зарыдал.

Она дышала тяжело и хрипло. Я представил, как она лежит на полу, как из носа ее идет кровь. Она гнусавила, наверное, он перебил ей нос, и пыталась говорить, превозмогая боль, захлебываясь кровью:

– Зигфрид бьет сильнее, чем ты… – Голос оборвался, ее вырвало, и я мысленно увидел, как рвотная масса побежала по платью, пачкая его. Захлебываясь, Лиз пыталась что-то сказать, но рвота мешала ей.

– Боже, я любил тебя! – со стоном вымолвил он.

– А я тебя – никогда!

– А ты любила только себя.

– Нет, ошибаешься. Как всегда, ошибаешься. Себя я тоже ненавижу.

Послышался скрип, очевидно, он помог ей перебраться на постель. Теперь она уже плакала навзрыд.

– Оботри меня, – просила она, – пожалуйста! Я не могу выносить этот запах…

– Нет, он вполне тебе подходит, Лиз.

Услышав, как дверь за ним затворилась, я осторожно отодвинул щеколду и открыл дверь в спальню. От тусклого света настольной лампы в комнате лежали густые тени. Лиз скорчилась на кровати спиной ко мне, подтянув колени к подбородку. Запах рвоты мгновенно вызвал у меня ретроспективный кадр: Майло Кипнюз лежит рядом с загаженным унитазом, медленно умирая в нечистотах. Я тихо закрыл за собой дверь, погасил свет в туалете, на цыпочках подошел к двери, ведущей в коридор, и чуть-чуть приоткрыл ее.

Брендель стоял на верхней лестничной площадке у перил, вцепившись в них обеими руками, слегка подавшись вперед, с поникшей головой, точно разглядывал складку у себя на брюках.

Потом он подошел к лестнице, начал спускаться. Я неслышно выбрался из туалета, пересек площадку и осторожно, крадучись вдоль стены, последовал за ним, моля бога, чтобы никто не обнаружил меня и не пристрелил так просто, ради забавы. Это был действительно сумасшедший дом. От страха почти протрезвевший, я притаился у гобелена. Здесь стояла тишина, и лишь где-то далеко внизу все так же пиликал струнный квартет. Брендель остановился в центре площадки, провел рукой по лбу. Пламя свечей играло на его твердом крахмальном воротничке и манжетах. Он бессильно опустился на огромный диван, уперся локтями в колени и обхватил голову ладонями.

Какое-то движение на ступеньках чуть ниже площадки привлекло мое внимание. Из полумрака показался высокий сутулый мужчина. Он неторопливо подошел к сидящему, должно быть, что-то сказал ему: Брендель медленно поднял голову и кивнул в знак того, что узнал его. Сутулый присел рядом с ним, положил руку ему на плечо, как бы утешая.

Это был Герхард Рошлер.

Связь этих людей казалась мне сейчас почти ощутимой: их связывало много общих дел и секретов, скрытых во мраке десятилетий. Рошлер протянул ему сигару, вспыхнула спичка, заклубился дым. Я не мог разобрать ни слова, доносилось лишь едва слышное бормотание низких гортанных голосов, и мне подумалось, что было бы неплохо в тяжелый момент иметь вот такого доброго друга, который бы меня так же утешил.

Наконец Рошлер тяжело поднялся с дивана, тронул Бренделя за плечо. Брендель остался сидеть понурив голову, а Рошлер, я слышал, утешал его, точно рассказывал сказку на сон грядущий. Продолжая похлопывать Бренделя по спине, Рошлер медленно вынул левую руку из кармана пиджака. Он сжимал в ней какой-то предмет, но я не мог разглядеть, что это было. Потом Рошлер вытянул руку вперед, медленно поднес ее к виску Бренделя. Я наблюдал эту немую сцену, и вдруг до меня донесся звук, похожий на приглушенный кашель. Точно такой же хлюпающий звук я слышал в коридоре дома в Глазго, в темных недрах которого я разыскал тогда Алистера Кемпбелла. Я понял, что доктор Рошлер только что всадил пулю в голову Гюнтера Бренделя.

Брендель дернулся в сторону и осел в углу между спинкой и подлокотником дивана. Рошлер приподнял обмякшее тело и перевалил его через спинку. Прошло всего секунд тридцать с того момента, как раздался хлопок выстрела. Рошлер оправил пиджак, снова сел на диван, и мне был виден тлеющий в темноте кончик его сигары. Я стоял в полном оцепенении, прислонясь к гобелену, с которого умирающий кабан глядел на меня золотистыми глазами.

Рошлер встал с дивана и начал подниматься по лестнице, направляясь в мою сторону. Я даже почувствовал запах его сигары. Остановившись рядом со мной, он посмотрел мне в глаза. Казалось, во всем мире остались только мы одни.

– Вы видели? – негромко опросил он.

Я кивнул.

– Это должно было случиться. Слишком много на то причин. Возмездие – одна из них. Он так долго меня использовал, так долго шантажировал… Я был его другом, пока не пришел мой черед поквитаться с ним. Моя ненависть оказалась сильнее нашей дружбы.

– Можете ничего мне не объяснять, – с трудом проговорил я. Язык стал сухим, шершавым.

– Как хотите, но кое-что вам следует знать. Я убил его не по собственной прихоти. Это было не обычное убийство. Тут есть весьма тонкий нюанс… – Мы оба повернулись к перилам, о которые незадолго до этого опирался Брендель, пытаясь взять себя в руки. – Это – политическое убийство. Вы понимаете?

Я тупо покачал головой.

– Я – человек Айвора Стейнза в Мюнхене, мистер Купер. Действую согласно его инструкции. Он приказал мне найти вас и оказывать помощь. – Рошлер внимательно осмотрел свою сигару, прежде чем продолжать дальше. – И он дал мне понять, что открыться вам я могу только после выполнения задания. – Он вздохнул. – Теперь у меня легче на душе. Однако боюсь, нам с вами предстоит долгая бессонная ночь. Необходимо проявлять крайнюю осторожность.

Рошлер… У нас не было ни малейшего шанса предотвратить убийство Бренделя. Мы все время двигались наугад, на ощупь, как слепые котята.

– Встряхнитесь, Купер, – прогудел Рошлер. – Не так уж все плохо. Хуже, если бы вы были стариком вроде меня, когда уже ничего не нужно, ничего не страшно и почти ничего не осталось, ради чего стоило бы жить.

Мои мысли, подобно магнитофонной пленке, словно отматывались назад, и я услышал голос Сент-Джона, который говорил, что я мало потеряю, если не доживу до утра. Нельзя было не признать: все философски относились к моей смерти.

– Ваш приятель Питерсон там, внизу. – Какое-то время Рошлер наблюдал за мной, точно опасался, что меня вот-вот хватит удар. – Спуститесь и разыщите его, мистер Купер, и приведите в комнату Лиз.

– Между ними только что произошла ссора. Я находился в то время в ванной и все слышал.

– Да, я знал о ссоре, он рассказал мне. Он безумно переживал и, пожалуй, даже хотел умереть в ту минуту. Он действительно любил ее. Ну да ладно, пойду поговорю с Лиз, надо сообщить ей, что произошло. – Он уже хотел идти, но помедлил: – Надеюсь, вы понимаете, что Стейнз оказался прав: Бренделя было необходимо обезвредить.

– Обезвредить? Что вы имеете в виду?

– Я сам толком не знаю, мистер Купер, но что-то должно произойти, что-то очень… важное. Правда, я не уверен, помешает ли этому смерть Бренделя… А теперь я должен заняться Лиз.

Оставшись один, я чувствовал себя на грани обморока, но какая-то сила неудержимо тянула меня к дивану. А что, если он все еще жив? Я ничего не мог с собой поделать, встал коленями на диван и перегнулся через спинку: Брендель лежал скрюченный, в неестественной позе, едва различимый в темноте.

– Что, скажите на милость, вы тут делаете? Блюете у окна?

Это был Питерсон. Не кто иной, как Питерсон всегда появлялся в подобные минуты. Он заглянул за спинку дивана.

– Боже мой, – прошептал он, – там… труп…

– Наш хозяин, – ответил я. – Агент Стейнза добрался до него минут пятнадцать назад. Я все видел.

Питерсон снова взглянул на труп:

– Кто его убил?

– Рошлер.

– Он – человек Стейнза?

Питерсон отказывался в это верить. Мои слова с трудом доходили до его сознания.

– Да. Он сам мне признался.

– И он застрелил его прямо здесь, на диване?

Я кивнул.

– Ловок сукин сын, – прошептал он.

– Он сейчас наверху, у Лиз. Велел мне найти вас и привести туда.

– А я, как всегда, застаю вас в обществе очередного мертвеца. – Он испустил вздох. – В таком случае, я думаю, надо пойти к нему. Но мне начинает хотеться, чтобы эта возня приостановилась хоть на минуту. – Кивком он указал на диван: – Представляете, его никто не найдет, пока не учуют запах.

Он рванулся вверх по лестнице, оскалив зубы. В этот момент он напомнил мне киноактера Хэмфри Богарта.

Лиз сидела перед трюмо. В комнате все еще стоял запах рвоты, который не заглушали даже ее духи. У ее ног лежало мокрое полотенце. Рошлер сидел в плетеном кресле. Мы остановились в дверях. Никто не двигался. В тишине под порывами ветра поскрипывали оконные рамы.

На ней были широкие брюки и бюстгальтер – тонкая белая полоска поперек худой, хрупкой спины. Она наклонилась, подняла свитер, натянула его через голову, завернула ворот на шее. Ее парик лежал на смятой постели, как дохлая крыса. Черное платье было наполовину засунуто в мусорную корзину. Широким гребнем она водила по волосам, спадавшим ей на лицо.

Наконец она встала, обернулась, вновь превратившись в женщину, с которой я виделся в парке. Ее серые глаза встретились с моими, и она, облизнув сухие губы, произнесла хриплым, каким-то заржавевшим голосом, точно в горле у нее все пересохло:

– Привет, Джон. – Взглянула на беспорядок в комнате, беспомощно пожала плечами: – Не знаю, что и… – Она с трудом сглотнула, издав звук, похожий на щелчок. – Извините за… – Снова пожала плечами, одной рукой подняла с пола полотенце, другую вытянула вперед и, поочередно опираясь о различную мебель, чтобы не потерять равновесия, медленно направилась в ванную.

Когда она проходила мимо меня, я ощутил тот самый запах: Брендель сказал, он ей подходит, это были его последние слова жене. Лицо Лиз покрывала жуткая бледность, нижняя губа была рассечена посередине, нос разбит на переносице, воздух со свистом вырывался из ноздрей.

– Извините, – повторила она, медленно проходя мимо Питерсона, и скрылась в ванной, оставив дверь слегка приоткрытой.

– Вы ей сказали? – спросил я.

– Я сделал ей укол, ввел сильное успокоительное, – ответил Рошлер. – Сказал, что Брендель мертв, этого пока достаточно. Она сейчас находится под воздействием лекарства, однако мое сообщение исподволь фиксируется у нее в мозгу. Но она слишком измучена, чтобы как-то реагировать. – Он встал, посмотрел в окно. – Скоро она полностью осознает, что в ее судьбе произошла резкая перемена, а успокоительное поможет ей справиться с этим.

– А она не уснет? – спросил Питерсон, поглаживая усы.

– Нет, пока мы будем тормошить ее. За последние двенадцать часов она приняла массу лекарств, чтобы как-то взбодрить себя и выдержать напряжение. Она провоцирует столкновения между заинтересованными сторонами, абсолютно не щадя себя, а вообще-то ей безразлично, кому она причинит страдания, лишь бы удовлетворить свое болезненное любопытство. – Заметив на наших лицах замешательство, он отвернулся к окну и стал расправлять складки на портьерах. – Все это может не понравиться вам, но вы должны постараться понять, что она не похожа на нас с вами, она одержима поисками собственного «я». Ввиду этого ее поведение непредсказуемо… то есть наперед о ней можно сказать только, что психика ее неустойчива, что сама она абсолютно безразлична к последствиям своих поступков и в своих действиях не видит ничего дурного. Она безжалостна к себе, но у нее нет жалости и ни к кому другому. Ей просто на все наплевать. Она одержима лишь желанием выяснить, в чем заключается смысл ее жизни… Теперь к делу, господа. Надо как-то вывести вас отсюда.

– Мне начхать, полоумная она или нет, – проворчал Питерсон, – но она пойдет с нами. Обнаружив тело своего хозяина за диваном, кое-кто из этих людей придет в ярость. Есть шанс, что его жена может оказаться для нас своего рода страховым полисом. Ведь она нужна была обеим сторонам – и Бренделю, и Зигфриду, верно я говорю?

– О да, несомненно. Вы правильно делаете, намереваясь захватить ее с собой. К тому же какое имеет значение ее похищение в сравнении с другими вашими преступлениями?

– Какими «другими преступлениями»?

Рошлер печально улыбнулся:

– Убийством Бренделя, например. Ясно, что именно вас обвинят в этом. Никому и в голову не придет, что застрелил его я, не так ли?

– Так или не так, но эта сумасшедшая дамочка поедет с нами! – отрезал Питерсон.

– Я не сумасшедшая, мистер Питерсон. – Лиз стояла в дверях, опершись о косяк. – Я безумно устала, но я не сумасшедшая.

Я проводил ее через комнату и усадил в кресло.

– Спасибо, Джон. – Глаза ее были закрыты, лицо в синяках и ссадинах, слова с трудом слетали с распухших, пересохших губ. Она сложила руки на коленях, ее ресницы слегка трепетали. Я стоял рядом, глядя на нее. Она откинулась на спинку кресла, тяжело дыша. Питерсон и Рошлер тихо переговаривались в другом конце комнаты.

– Я хочу пить… Джон, пожалуйста, принесите мне воды. – Она открыла глаза, но не могла ни на чем остановить взгляд. Положила руку на сердце, словно желая убедиться в том, что она все еще жива. Я поднес стакан к ее рассеченным губам, но она не открыла рта, и вода потекла по подбородку. Я взял салфетку, стал промокать воду с лица, потом окунул в стакан пальцы и смочил ее рассеченную запекшуюся губу. Лиз была почти без сознания. Я вспомнил прикосновение ее губ к моей щеке там, в парке, снежинки, упавшие ей на лицо.

Питерсон уже стоял рядом с нами, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

– Сейчас уходим, – сказал он. – Спустимся по лестнице, пройдем вестибюль и выйдем через парадную дверь. Рошлер говорит, что сможет провести нас мимо верзил у входа. Если ему это не удастся, немало людей пострадает. А эту чокнутую мы возьмем с собой как заложницу. Она – наш пропуск на выход из этого сумасшедшего дома. Теперь поднимайте ее, и мотаем отсюда. – Он подошел к двери и выглянул в коридор.

Рошлер достал из шкафа дубленку для Лиз.

– Ей нельзя переохлаждаться, – сказал он. – Ее организм сейчас практически лишен всякой сопротивляемости.

Питерсон снова подошел к нам, щелкнул пальцами:

– Пошли, пошли, кончайте эту волынку! Слава богу, что горят только свечи, никто не разглядит как следует ее лицо. Мама родная, у нее такой вид, будто она только что провела четверть часа со Шведским ангелом.[12]12
  Кличка американского борца.


[Закрыть] Рошлер, вы возьмете наши пальто, не можем же мы выйти в такую метель без верхней одежды.

Мы спускались по лестнице: Питерсон шел впереди, Рошлер замыкал шествие. Потом он отошел в сторону, чтобы взять наши пальто, а мы продолжали идти к выходу вдоль стены, на которой едва горели канделябры, и остановились только неподалеку от двери. Громилы преградили нам путь. С ними был Зигфрид, он следил за каждым нашим движением. В полумраке его белокурые волосы казались тусклыми. Со всех сторон лениво проходили люди, утомленно смеялись, переговаривались, выстраиваясь в очередь за своими манатками. Было уже около часа ночи.

Подошел Рошлер, держа в руках пальто. Помог мне одеться, одновременно пытаясь прикрыть собой Лиз. Пока я засовывал руки в рукава, она стояла между нами, и я вновь ощутил запах ее духов. Питерсон натянул пальто и повернулся к Рошлеру:

– Порядок, валяйте!

Рошлер направился к выходу, а мы следом за ним.

Зигфрид сдвинулся с места, прошел мимо Рошлера и остановился перед Лиз и мной.

– Куда ты, Лиз? Где Гюнтер? – спросил он высоким голосом. – Вы останетесь здесь, – сказал он мне.

Рошлер стоял у выхода и что-то говорил охранникам. Вид у него был обеспокоенный. Он жестом указал на нас, и охранники посмотрели в нашу сторону. Один из них, нахмурившись, отрицательно покачал головой, Питерсон тем временем подталкивал нас вперед, прямо на Зигфрида, на лице которого отразилась тревога.

– Вы не уйдете отсюда! – сказал он. Голос его из высокого стал пронзительным, и какая-то пожилая пара обратила на нас внимание. – Лиз, – повторил он настойчиво, – где Гюнтер?

Терпение у Питерсона лопнуло. Он протянул руку из-за моей спины так, чтобы не было видно окружающим, схватил Зигфрида за жилет и притянул его к нам вплотную, улыбаясь ему прямо в лицо.

– Сгинь! – прошипел он. – Понял? Убирайся отсюда! Мы уходим. Она идет с нами, и если поднимешь шум, то первым получишь пулю.

Питерсон с силой двинул Зигфрида в скулу, и тот с широко открытым ртом, задыхаясь, отпрянул назад.

Мы были уже у двери, когда Рошлер обернулся с выражением растерянности на волевом лице. Ничего не получилось. Нас не хотели выпускать. Мы стояли, не зная, что делать.

– Эти типы понимают по-английски? – спросил Питерсон.

Рошлер кивнул. Зигфрид стоял, прислонившись к стене, видимо, раздумывая, что делать дальше. Кроме Питерсона, никто толком не понимал, что происходит.

– Я переговорю с ними, – сказал он.

Мы сгрудились в кучку. Питерсон уставился на трех молодцов, застывших у выхода. Я слышал каждое его слово, поскольку он говорил медленно и отчетливо:

– Если мы сейчас же не выйдем через эту дверь, четверо умрут в течение двух секунд. Я прикончу вас троих, а мой друг, – указал на меня, – убьет фрау Брендель. Нам терять нечего. Вы же можете купить себе жизнь, выпустив нас отсюда. Если вздумаете нас преследовать, фрау Брендель придет конец. Решайте, дело ваше.

Питерсон жестом показал мне на выход. Я повел Лиз к двери, Рошлер распахнул ее перед нами. На улице было холодно, по-прежнему падал снег.

Лиз повернула ко мне лицо, заслонившись рукой от ветра. Было скользко, и мы шли мелкими, осторожными шажками. Я не знал, что происходило за нашей спиной, просто продолжал идти к стоянке. Где же, черт возьми, наша машина?

Наконец я оглянулся. Рошлер, Питерсон и трое охранников шли следом за нами – Рошлер впереди, Питерсон сзади, а трое молодцов между ними, точно под конвоем.

Служащие на стоянке двинулись было навстречу нашей процессии, но тут же остановились. Питерсон, подойдя к ним, потряс ключами и сказал:

– Наша машина – с краю.

Они повернули назад, в свою будку, к теплу и сигаретам, не обращая на нас больше никакого внимания, а Питерсон крикнул мне:

– Купер, она здесь, слева от вас, первая в переднем ряду!

Все семеро, включая трех легко одетых, дрожащих от холода охранников, стояли у машины, дожидаясь, пока Питерсон откроет передние и задние дверцы. Внутри вспыхнули лампочки. Когда он повернулся к нам, я увидел в его руке пистолет с насадкой на конце ствола.

– Рошлер, садитесь сзади, быстрее!

Рошлер, сгорбившись, неуклюже забрался на заднее сиденье.

– Купер, грузите ее рядом с ним! – Пистолет Питерсона был направлен в сторону мужчин, которые переступали с ноги на ногу, терли побелевшие руки.

– Если вы начнете преследовать нас или попытаетесь помешать нам, фрау Брендель умрет. Ясно?

Все трое согласно закивали.

– Возможно, вы думаете иначе, – продолжал Питерсон. – Поэтому, прежде чем совершить большую ошибку, разыщите герра Бренделя и спросите, что вам делать. Герр Брендель сам все вам объяснит. Усекли? А теперь давайте попрощаемся. Улыбнитесь нам широкой, открытой улыбкой. Ну что же вы стоите? Давайте улыбнемся все вместе! – Он повел пистолетом. – Улыбайтесь. Видите, я тоже улыбаюсь! – И он по-волчьи оскалил зубы.

Дрожа от холода, они попытались изобразить улыбку.

Питерсон по-приятельски хлопнул одного из них по плечу.

Держась за дверь, чтобы не упасть на обледенелом снегу, я залез в машину. Он захлопнул за мной дверцу. Нажав кнопку, я опустил стекло.

Питерсон, наслаждаясь своей властью, передал мне пистолет:

– Держите их под прицелом. Они должны помахать нам на прощание.

Он осторожно обошел машину спереди, быстро сел за руль и включил мотор. Перегнулся через мои колени, помахал им рукой.

Они пятились, махая в ответ.

– Проклятые недоноски! – выругался он. – Ничего, вам предстоят веселенькие минуты. – Он прыснул в темноте. – На заднем сиденье лежит бумажный пакет, Купер. Возьмите его и достаньте мне оттуда леденец. – Он тяжело вздохнул. – Не стесняйтесь, возьмите себе тоже. Отпразднуем удачу.

По пути в Мюнхен Рошлер рисовал нам картину ближайшего будущего. Во-первых, пройдет немало времени, прежде чем обнаружат труп Бренделя. За это время мы сумеем скрыться тем же маршрутом, каким в свое время уехал мой брат. То есть мы поедем на юг, затем через Альпы к затерянному в глуши старинному замку.

Во-вторых, ни тени подозрения не должно пасть на него самого, а посему он предложил такую версию: убив Бренделя, мы похитили его, чтобы беспрепятственно осуществить побег. Завтра утром экономка Рошлера найдет его привязанным к кровати.

В-третьих, нам предстоит остаться в замке до тех пор, пока мы не получим от него весточки.

– Что касается вашего дальнейшего передвижения, – продолжал Рошлер, – то мне нечего сказать. Смерть Бренделя вызовет у них замешательство, но лишь на короткое время. Они получали свои инструкции от него, но незаменимых людей нет, даже если они лидеры. Возможно, его место займет Альфред Котман или… сделает ход конем Зигфрид. – Он шмыгнул носом, высморкался. Лучи фар неуверенно прощупывали клубящиеся тучи снега. – Заранее предсказать поступки Зигфрида трудно. Он человек молодой, неуравновешенный, но мы не знаем, какая сила стоит за ним, какую финансовую поддержку он получает и откуда. Совершенно определенно – не из Мадрида. Я вообще сомневаюсь, не развалится ли его организация после смерти Бренделя. Без Бренделя жизнь с ее суровой действительностью покажется Зигфриду куда сложнее и труднее, чем он представлял себе. Меня не на шутку беспокоит, какую реакцию все эти события вызовут у него.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я предполагаю, что, проанализировав сложившуюся обстановку, он поймет, что Брендель был его главной опорой и поддержкой. Сообразив это, он может прибегнуть к последнему средству – Лиз Брендель, вдове великого человека. Возможно, он любит ее, возможно, нет – он очень современный молодой человек, и я затрудняюсь сказать, способен ли он вообще на какие-либо чувства, – но он может воспользоваться ею, чтобы сделать из нее своего рода символ. Если он сумеет разыскать Лиз, то возомнит, будто с ее помощью сможет восстановить свой престиж. Конечно, он понимает, что Котману не до него, а старая хитрая лиса Сент-Джон принадлежит к лагерю Котмана. Не исключено, что они и сами попытаются избавиться от Зигфрида и Лиз, чтобы укрепить свое положение. Зачем, собственно, им Лиз и Зигфрид? У них свои планы, и пусть гибнут люди, а они все равно будут двигаться к намеченной цели. Может, Зигфрид догадывается, что они его естественные противники. Если это так, то он либо скроется, либо попытается заполучить Лиз и предстать в глазах единомышленников героем, новым Зигфридом, которого много лет ждала Германия. – Прикрыв рот рукой, Рошлер чихнул.

Питерсон отыскал узкую улочку, где жил Рошлер, и тот велел ему свернуть в переулок, пересекавший аллею позади дома.

Лиз шла нетвердой походкой, слегка покачиваясь, но все же одолела узкую заснеженную тропку и вошла в теплую кухню, где пахло чем-то сладким. Она что-то невнятно бормотала, в ее покрасневших глазах стояли слезы. Я провел рукой по ее волосам, надеясь утешить ее. Питерсон мрачно наблюдал за мной. Под носом у Лиз запеклась кровь, пятнышками застыла на белых меховых отворотах. Я сел, глядя на нее, голодный, усталый. В глаза будто песку насыпали.

Должно быть, я задремал, потому что вдруг почувствовал, что Питерсон трясет меня за плечо.

– Пора, Джон. Мы поменяли номера на машине. Надо двигаться. Здесь оставаться небезопасно. – Он стал натягивать перчатки. – Все вещи уже в машине.

Лиз без сил повалилась грудью на стол, Рошлер стал приводить ее в чувство. В комнате пахло кофе. Питерсон плеснул в кружку коньяк, протянул ее мне. Я глотнул – коньяк обжег язык.

– Прощайте, мистер Купер, – сказал Рошлер, крепко пожимая мне руку, и с достоинством поклонился.

Питерсон передал мне ключи от «мерседеса».

– Забирайте свою ненормальную сестрицу и садитесь в машину, – сказал он, скорчив мину, а сам вышел из кухни вслед за Рошлером, и я услышал, как они поднимались по лестнице.

Я усадил ее на заднее сиденье, завел машину, включил отопление, снова вылез и пересел к ней. Она беспомощно прильнула ко мне, и я обнял ее. Но стоило мне начать думать о ней, как перед глазами сразу возникал Рошлер с приставленным к виску Бренделя пистолетом.

Я слышал, как с крыльца спустился Питерсон. Сев за руль, он обернулся к нам:

– Все в порядке! Тронулись.

Около четырех утра мы сделали остановку в Бад-Тольце. Ветер гнал по пустынным, слабо освещенным улицам мелкий сухой снег. Мы вышли, чтобы размяться, оставив Лиз, устроившуюся на заднем сиденье. Питерсон сжимал и разжимал пальцы, занемевшие от длительного вождения.

Было прохладно, но прохлада бодрила. Мы укрылись в каком-то подъезде.

– Не представляю, как вам удалось вывести нас из дома Бренделя, – сказал я.

Он смахнул снежинки с усов, поднял воротник. Ветер мел снег вдоль улицы, вздымая вихри, похожие на призраков.

– Все дело в средстве, и ни в чем ином. Охранникам было велено нас задержать. Однако, когда мы сказали, что попытка задержать нас может стоить им жизни, этим верзилам пришлось выбирать. – Он шмыгнул носом, похлопал руками, чтобы разогнать кровь. – Когда человеку предоставляется выбор между жизнью и смертью, в большинстве случаев он предпочитает первое. Решающим средством было, конечно, оружие. Всегда необходимо чем-то подкреплять свои угрозы. Если бы мы просто сказали: выпустите нас, не то мы измордуем вас своими кулачишками, – тогда нам был бы каюк. Тогда они скормили бы нас собакам.

Он направил «мерседес» прямиком через город – мутное пятно позади вьюжной мглы.

– Судя по карте Рошлера, нам надо свернуть с шоссе, вернуться назад, подняться в горы и остановиться почти что у австрийской границы в Альпах. Там нас никто не найдет.

Мы находимся где-то на полпути. Замок, в который мы направляемся, принадлежит Бренделю, но сейчас там никто не живет. По словам Рошлера, рядом есть убогая деревушка, дальше проехать невозможно, и до замка нас поведет человек по имени Линдт.

Рассвет наступил быстро, и даже в такое мутно-серое утро, как это, все вокруг – и серо-белые глыбы скал, и бесконечные снежные вершины, устремленные ввысь, постепенно теряющиеся в метельной пурге, бушующей где-то на заоблачных горных перевалах, – сразу начало приобретать четкие очертания.

Теперь чаще попадались дорожные указатели. Едва различимые, они торчали над сугробами.

Мы уже ехали где-то между Бад-Тольцем и Гармиш-Партенкирхеном. Здесь находились многочисленные лыжные базы. Глядя на эти места из машины, трудно было поверить, что кто-то отважится кататься тут на лыжах: казалось, стоит человеку лишь просто съехать по склону – и он навсегда исчезнет в снегу.

Небольшой приземистый замок внезапно возник впереди нас, и Питерсон, вздохнув с явным облегчением, заметил: «Вот он. Слава богу, приехали». Он выбросил в окно леденец и, резко затормозив, так что машина пошла юзом, остановился перед одним из строений, притулившихся у стен замка. Подбежав к дому, он постучался в дверь, украшенную резными пряничными завитушками по всей раме. Дверь тотчас открылась, и он нырнул внутрь.

Я разбудил Лиз. Она проснулась и, как ребенок, начала тереть кулачками глаза и тихонько хныкать тоненьким голоском. В первую секунду в глазах ее мелькнул ужас, потом она узнала меня.

– Джон, – произнесла она медленно, словно училась говорить заново, – пожалуйста, мне нужно в туалет.

Я помог ей дойти до дома и подтолкнул внутрь. Питерсон разговаривал с седым бородатым мужчиной лет пятидесяти в рубахе в красно-черную крупную клетку. Ветер свистел в большом закопченном камине с тлеющими углями.

– Герр Линдт согласен сопровождать нас до замка. Говорит, что у него есть взятые напрокат снегоходы, но в санях ехать удобней и теплее. Все равно мы не сможем везти эту чокнутую на снегоходе.

Вернулась Лиз, и в туалет отправился Питерсон. Лиз взяла мою руку и, улыбаясь, поднесла к своему лицу.

Линдт подбросил полено в кухонную печь и вышел, чтобы подготовить сани к поездке. Лиз пила кофе из огромной выщербленной глиняной кружки. Вернулся Питерсон, теперь в туалет отправился я. Интересно, помнила ли она, что ее муж мертв? Чудище вчерашнего вечера вновь превращалось в златокудрую красавицу.

– Вылезайте скорее! – загремел Питерсон, барабаня в дверь туалета. – Пора.

Он уселся впереди рядом с Линдтом. Мы с Лиз по уши зарылись в одеяла. До нас доносилось фырканье лошадей, шипение полозьев и шорохи ветра. Ее волосы касались моего лица. Она слегка приподняла голову. Щечки ее были свежие, темные очки скрывали синяк под глазом. Она улыбалась. Рот был широкий, дразнящий. Я поцеловал ее, но губы ее оставались неподвижными, и я понял, что совершаю ужасную ошибку.

Не знаю, сколько раз я прижимался ртом к ее губам, сколько раз мне хотелось, чтобы она ответила на мои поцелуи. Но она не отвечала, а я продолжал касаться губами ее лица, рассеченной губы, синяков, снежинок на лбу.

Но вот сани остановились. Линдт и Питерсон слезли и, отдуваясь и проваливаясь, стали пробираться по глубокому снегу. Мы тут же последовали за ними. Замок был опоясан балконом и выглядел как на фотографии в путеводителе. Я выпрямился, и глазам моим открылась потрясающая панорама за линией елей: далеко внизу лежало озеро, солнечные лучи играли на сером льду и снегу. Над озером, стиснутым горами, нависали огромные сугробы и ползли клочья тумана. Оно было прекрасно, как на картинке, и мне вдруг подумалось, что Гюнтер Брендель никогда больше не увидит его.