Текст книги "Сокровища Рейха"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Я помог Лиз приподняться, чтобы и она могла полюбоваться, но она лишь пожала плечами и опустила глаза:

– Неужели я твоя сестра, Джон?

В огромном, на полстены, кирпичном камине полыхал огонь, согревая просторное помещение. Света не было. Линдт таскал дрова из сарая, а Питерсон тем временем открыл несколько банок с тушенкой и консервированным хлебом и теперь готовил еду на плите, работавшей от баллонов с газом. В комнате было тепло, и мы сбросили пальто. Лиз свернулась калачиком на диване возле камина, укрыв ноги дубленкой и держа в руке фужер с коньяком. Линдт принялся носить дрова наверх, в спальню. Трудно было поверить, что мы совершаем вовсе не увеселительную прогулку.

Питерсон услышал, как я вошел, и сказал, не оборачиваясь:

– Деликатность – это то, что мне совсем не свойственно, Купер. Вы уже могли убедиться в этом, не так ли? Правильно я говорю?

– Правильно. Вы человек бесчувственный, и я сожалею об этом. Но у вас есть и хорошие качества.

– В таком случае позвольте поговорить с вами начистоту. У этой дамочки, с которой вы всю дорогу обнимались и целовались, есть два больших недостатка, это совершенно ясно. Первый – она может оказаться вашей сестрой. Второй – она психически неполноценная. Вы согласны?

– Вопрос в том, какое вам до всего этого дело…

Он резко опустил деревянную ложку с длинной ручкой в кастрюлю с едой.

– Умников, которые суют нос в чужие дела, Купер, никто не любит. – Он бросил в кастрюлю щепотку перца. – Поэтому я советую вам как мужчина мужчине: подумайте хорошенько, прежде чем путаться с этой полоумной вдовой. Вот и все. – Он повернулся и посмотрел мне в лицо. – Это я говорю вам как друг. Вам надо оставить ее в покое. Обращайтесь с ней как со своей сестрой. В противном случае, Купер, быть беде, притом очень большой.

– Поймите, мне очень трудно справиться со своими чувствами… Я совсем не хотел этого.

– По ее милости вам будет еще хуже, поверьте мне.

– А если я скажу, что ничего не могу с собой поделать?

– Я вас пойму, но мне будет очень жаль, потому что в данный момент независимо от того, что она для вас значит, она стоит последним номером в моем перечне неотложных дел. – Он вздохнул, провел рукой по щетине на подбородке. – Вы хороший малый, Купер, но несколько наивный. Мне хочется, чтобы вы выпутались из этого кошмара. Что касается ее, мне безразлично, доживет она до завтра или нет.

Появилась Лиз, подошла к кухонному столу, мы уселись и молча принялись за еду, до донышка выскребая миски. Потом Лиз уснула на диване. Какое-то время я сидел в глубоком кресле, глядя на нее и вспоминая, как совсем недавно своими глазами видел, что случилось с ее мужем.

После обеда Питерсон поднялся наверх, а когда наконец спустился, лицо его было выбрито, усы аккуратно подстрижены, а сам он был облачен в толстый свитер с высоким воротом и джинсы – все эти вещи лежали в наших сумках, которые Линдт добросовестно перегрузил в сани из багажника «мерседеса». Выглядел Питерсон достаточно свежим. На его согнутом локте лежали две винтовки, вынутые из шкафа на балконе, обе с оптическим прицелом. В руке он держал коробку с патронами. Он сел за длинный стол на козлах рядом с диваном, где спала Лиз, положил винтовки поперек стола и начал проверять их. Я не стал спрашивать, зачем он это делает.

Потом я заснул, а когда проснулся, уже стемнело. Лиз все еще спала, лежа на боку, слегка приоткрыв рот и вытянув руку к огню. Я прошел в кухню. Питерсон поднял голову, взглянул на меня.

– Тушенка, – сказал он. – Должно быть, Брендель обожал тушенку. Ее тут такой запас, что хватит прокормить весь Четвертый рейх. – Он бросил мне штопор. – Открывайте вторую бутылку.

– А как же Лиз?

– Пусть спит.

Крайне утомленные, мы ужинали молча. У Питерсона начался сильный кашель, и он выложил перед собой на столе кучу таблеток.

– Как по-вашему, ничего, если я запью их вином? – Он взял пилюли, помешал в ладонях, как кости. – Рошлер дал их мне от ангины, простуды и начинающегося воспаления легких.

Немного позже мы отнесли миску тушенки Лиз, потом все втроем сидели при свете камина и беседовали. Питерсон держался с ней весьма корректно, и она вела себя вполне нормально. Мы не упоминали о прошедшем вечере, как будто его и не было вовсе.

Мы с Питерсоном курили сигары Бренделя и потягивали его портвейн, сонно глядя на огонь камина. Наконец Лиз взяла свечу, пожелала нам спокойной ночи, поднялась по лестнице и скрылась в одной из спален. Я смотрел ей вслед.

– Как по-вашему, долго нам придется ждать? – спросил я.

Питерсон пожал плечами:

– Кто знает. Может, до завтра, может, до послезавтра, если сюда вообще возможно добраться. Мне проще было бы ответить на ваш вопрос, если бы я знал, кому доверять.

– Что вы этим хотите сказать? Что мы – хорошие люди, а они – плохие?

– Кто «мы» и кто «они»? Все, что нам известно, мы знаем с чужих слов. Что-то рассказал вам Сент-Джон, что-то сообщили Котман, Алистер Кемпбелл, Айвор Стейнз, Рошлер, Лиз… Каждый рассказывал нам что-то свое. Но какой черт может сказать, кто из них говорит правду, а кто лжет? Мы только и слышим: какой-то план, близкий к завершению; деньги в Мадриде; загадочные подводные лодки; планы захвата мира; какая-то группа заговорщиков под названием «Шпинне».

Меня больше всего интересует одно: если это нацистское предприятие действительно настолько широкое, мощное и опасное, то почему никто – ни ЦРУ, ни русские, ни кто-либо другой – до сих пор не раскрыл его и не положил этому конец? Почему Сирил? Почему мы с вами? Мы же не разведчики, Купер, мы случайные люди. Ни вы, ни я ничего подобного не искали – мы натолкнулись на это ненароком. И самое большое мое желание – поскорее из всего этого выпутаться. Но нам этого не позволят. Пренеприятная ситуация. Вот что значит случайность.

– Именно случайность! Может, этим все и объясняется? Трудно заранее предусмотреть случайности.

– Разумеется. Но мы как раз и проникли к ним случайно. Но, черт меня дери, почему они не взяли и просто не убили вас? Или нас обоих? – Полено в камине рассыпалось, взметнулся целый сноп искр.

– Надо полагать, кому-то там наверху мы очень приглянулись.

В трубе завывал ветер.

– Сдается мне, ваша догадка правильна, – сказал Питерсон. – Кто-то оберегает нас.

Когда я проснулся, стояла кромешная тьма. Чей-то голос звал меня, но я ничего не соображал. Наконец окно в моих глазах приняло четкие очертания, языки пламени в камине обрели контуры, запах тлеющих головешек стал осязаемым, и это оживило мою память. Я взглянул на склоненную надо мной фигуру со свисающими прядями волос. Это оказалась Лиз. Она говорила по-немецки и была, похоже, на грани истерики. Полы ее дубленки распахнулись, и мех касался моего лица.

– Что случилось?

Она вся дрожала, стоя босиком на полу и зябко кутаясь в дубленку.

– Я проснулась, никого нет. Не знала, где я. Позвала Гюнтера, но потом поняла, что одна, и начала плакать. Мне показалось, что снаружи кто-то ходит. – Она всхлипнула. – Я думала о Гюнтере. С ним все в порядке? Кто-то сказал мне, что он умер, а может, мне это приснилось. В голове все перемешалось, я так устала. Проснулась и никак не могла вспомнить, как сюда попала. Кто-то ударил меня. Гюнтер, наверное… Затем мне сказали, что он убит. – Она пристально посмотрела на меня.

Я чиркнул спичку из коробка, что лежал на тумбочке у кровати, и зажег принесенный вечером из кухни огарок свечи.

– Где он? Пожалуйста, скажи… Джон.

– Он мертв, Лиз. Его убили у вас на вечере.

– Твой брат тоже убит. Да?

– Да, и он тоже.

– Что же нам делать?

– Не знаю.

Она снова всхлипнула, дотронулась до губы:

– Впрочем, людям, по-видимому, все безразлично. Как по-твоему?

– Мне было совсем не безразлично, когда я нашел брата мертвым. Теперь боль утраты немного утихла… Мне очень хотелось найти тебя.

Она смотрела на меня широко открытыми глазами, взгляд ее казался отрешенным.

– Я должен был найти тебя, – продолжал я. – Если ты моя сестра, ты мне дороже всех на свете, и я не остановился бы ни перед чем, пока не нашел бы тебя. – Я потянулся и взял Лиз за руку. Боже, кто же все-таки она?

– Зачем? – вяло спросила она. Ее холодная, безжизненная рука лежала в моей. – Я не знаю, кто я, не знаю, почему я здесь, а мой муж убит. – Она словно осела внутри своей тяжелой дубленки. – Ты целовал меня в санях… Стоило ли?

– Не знаю.

– Ты рад, что нашел меня?

– Не знаю.

– Зачем ты разыскивал меня? Был ли смысл?

– Моего брата убили. И у него была твоя фотография.

– Значит, какой-то смысл все-таки был…

– Ты моя сестра?

Слезы повисли у нее на щеках, точно сосульки.

– Наверное, этого я никогда так и не узнаю…

– Если ты моя сестра, все было не зря…

– Почему ты мог целовать свою сестру… так? – Она, не отрываясь, следила за пляшущим язычком пламени свечи.

– Я ничего не мог с собой поделать, только и всего.

– Значит, ты хочешь меня?

– Да… не знаю, Лиз.

Она откинула плед, забралась в постель и вытянулась рядом со мной, холодная как лед, трясущаяся, оцепенелая. Во мне не было желания. Я смотрел ей в лицо, бледное, неподвижное. Глаза ее были устремлены в потолок – широко открытые, застывшие, точно на мраморной статуе. Она лежала как труп, обессилевшая, безжизненная. Я нагнулся над ней, почувствовал прикосновение ее обнаженной ноги, ее дыхание на своей шее. Задул свечу. Все было напрасно. Я поцеловал ее в холодные, мертвые губы, провел рукой по бедрам – кожа была нежной, бархатистой. По ее телу пробежала дрожь.

– Ты была права, – сказал я наконец.

– Что ты имеешь в виду? – Она говорила со мной точно откуда-то издалека.

– Это не имеет никакого смысла.

Мы спали, не касаясь друг друга. Будто мы уже умерли и понимали это, лежа в полном сознании в гробу и слыша, как лопатами бросают на нас землю. Я слишком устал, чтобы звать на помощь.

Когда я проснулся, еще стояла глубокая ночь. Лиз уже не было. Я поднялся с постели, натянул брюки и рубашку и сел у огня, закутавшись в плед. Потом подошел к окну. Над горами в появившихся между облаками просветах висела луна, похожая на медную монету. Снег ложился на землю ровным белым покрывалом. Внизу, за деревьями, виднелось озеро, похожее, как и луна, на монету.

Мой «ролекс» показывал пять часов утра. Я попытался мысленно как можно точнее в хронологическом порядке восстановить события последних тридцати шести часов. Мы выехали из Мюнхена в горы ровно сутки назад, ночью. Экономка Рошлера должна была найти его в то же самое утро несколько позже, то есть часов двадцать назад. Как они поступили потом? Сообщили полиции о насильственной смерти Бренделя? Или нацисты предпочли замять это, сославшись на естественные причины, получив свидетельство о смерти от одного из собственных врачей… может, даже от самого Рошлера? Какая была бы ирония судьбы! Я глупо улыбался в темноту, глядя в заледенелое окно. Подумать только, Рошлер все это время работал на Стейнза! Все было не таким, каким казалось с самого начала. Даже моя маленькая сестренка Ли…

Но что же происходит в Мюнхене сейчас? Я пошуровал кочергой в камине, подняв целый сноп искр, и подбросил еще одно полено. Даже если нас пока не разыскивает мюнхенская полиция, сообщники Бренделя наверняка нас ищут. Ведь они считают, что именно мы убили их лидера и похитили Лиз… проникли в их организацию и теперь находимся в безопасном месте, а они ничего не знают о наших намерениях. А пока они нас не найдут, мы все время будем представлять для них угрозу.

Послышался какой-то странный звук. Сначала я решил, что это трещит пожираемая пламенем кора. Звук не прекращался. Он исходил снаружи, с балкона. Это было какое-то шарканье, всхлипывание… Я подошел к двери, прислушался. Было тихо. Стоило мне прикрыть балконную дверь, как ее в тот же миг сильно толкнули прямо на меня. Ручка ударила меня в живот, а плоская деревянная поверхность стукнула по лицу, расквасив нос. Кровь полилась по губам. От неожиданности я отпрянул назад, не удержался и навзничь рухнул на дубовый пол, больно ударившись спиной об угол стула.

В дверях стоял Зигфрид Гауптман. Его серебристый костюм для езды на снегоходе блестел в лунном свете, а на золотистых волосах лежали тускловатые блики. Одной рукой он крепко держал Лиз, одетую в поношенные джинсы и блузу из грубой ткани. Другой рукой, чуть согнутой в локте, держал автомат с торчащим снизу продолговатым магазином и металлическим приспособлением наподобие приклада. Я зажал нос рукой, пытаясь остановить кровотечение.

– Вставай! – приказал он мне шепотом, поводя стволом автомата. – Вставай, и ни звука! – Лиз застонала, он прижал ее к себе. – Прошу тебя… Прошу тебя, Лиз, тише…

Она всхлипнула, втянула воздух. Губы у нее дрожали, как у ребенка, готового вот-вот снова заплакать. Я поднялся. Ноги были точно резиновые.

– Вниз! – приказал он. – В гостиную!

Пошатываясь, я вышел из комнаты. Они спустились следом за мной по лестнице и подошли к камину.

– Садись, – сказал он.

Я сел на диван, а Лиз съежилась в большом кресле. Она долго возилась с коробком спичек, прежде чем ей удалось наконец зажечь свечу на столе рядом с собой.

– Где твой друг? – Руки у Зигфрида дрожали, и ствол автомата устрашающе прыгал.

– Не знаю. – Я опустил окровавленные руки на колени и запрокинул голову, как некогда учила меня моя няня. И действительно, кровь перестала хлестать из носу и текла теперь тоненькой струйкой.

Он положил автомат на каминную полку, вынул из внутреннего кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и, вдохнув дым, несколько расслабился.

– Я так и думал, что она приведет вас сюда. Пока позволяла дорога, я ехал на машине, а снегоход тащил на прицепе. Потом пересел на него, а сюда добрался уже пешком. – Он театрально нахмурился, выпустил дым, раздувая ноздри.

Лиз встала и прошла в кухню. Он следил за ней, но не сделал попытки остановить.

– Что вы собираетесь делать? – Мне хотелось, чтобы он продолжал говорить. Куда это, черт его побери, запропастился Питерсон?

– Вы даже не представляете, сколько мне пришлось перенести после того, как вы уехали. Они обнаружили тело Гюнтера рано утром, когда я все еще находился там. Это было ужасно… – Незаметно для себя он разговорился. Все-таки было в нем что-то женственное. – Мне здорово досталось. Они ясно дали мне понять, что я – лишний…

– Кто «они»?

– Да все эти старики – Котман, Сент-Джон и другие. Болваны, увешанные орденами, дряхлые генералы, которые проиграли войну… упустили господство над миром тридцать лет назад. – Он весь кипел, в горле клокотала ненависть. – Эти сальные латиноамериканские ничтожества, нафиксатуаренные брюнеты с золотыми аксельбантами… Они-то вдруг оказались наверху. А я? Ничто.

Он стряхнул пепел на пол и для уверенности потрогал автомат. Вернулась Лиз, принялась хлопотать надо мной, приложила ко лбу мокрое полотенце.

– Ну и зачем ты притащился сюда? – грубо спросила она.

– Чтобы забрать тебя обратно. Они будут со мной считаться, если я привезу тебя. – Голос выдавал его растерянность.

– Ты просто идиот! – отрезала она. – На что я им нужна? Что я для них значу без Гюнтера? Ничего! Так что зря ты перся в такую даль, болван!

– Ошибаешься, Лиз, – ответил он, сдерживаясь. – Вот увидишь, когда я привезу тебя, им придется задуматься. Мои люди имеют кое-какое влияние. Они поймут, что мы можем значительно усилить движение. Вот увидишь… – Он закурил еще одну сигарету.

Лиз склонилась надо мной, взяла за плечи. Он следил за ее руками. Глаза его сузились.

– Почему ты решил, что я с тобой поеду? Что мне делать в Мюнхене? Мой муж мертв, а ты – смехотворный позер, педераст, пустышка, насмешка природы…

– Поедешь, все равно поедешь!

– Нет, я остаюсь с Джоном. – Ее голос делался все более резким. Она перехватила инициативу, начала новую игру, теперь уже используя меня.

Зигфрид подошел к камину и остановился, глядя на огонь. Лиз обошла диван и встала позади него.

– Убирайся отсюда! Оставь нас в покое, – сказала она, перейдя на немецкий, и вцепилась ему в спину. – Сам возись со своими педерастами!

Не сказав ни слова, он повернулся и двинул ее автоматом в бок. У нее перехватило дыхание, она упала на пол, ловя воздух широко открытым ртом. Он смотрел на нее с каменным лицом и никак не мог нащупать спусковой крючок. Этот негодяй собирался пристрелить ее! Я бросился вперед, схватил его сзади за ноги. Он брякнулся на колени и вскрикнул от боли, ударившись ногой об острый угол камина. Автомат резко крутанулся, задев меня по носу. Слезы застлали мои глаза, я ничего не видел. Мы продолжали возиться у камина, как вдруг дверь распахнулась и я услышал хохот Питерсона.

Я лежал на спине, прикрыв собой Зигфрида. Лиз, рыдая, корчилась на полу неподалеку. Питерсон с любопытством смотрел на нас.

– Ночь дилетантов, – произнес он.

Зигфрид попробовал выпрямиться. Питерсон пнул его в пах. Зигфрид свернулся, как креветка, на губах у него выступила пена. Питерсон пнул его снова. Глаза у Зигфрида закатились, стали видны только белки, потом глаза закрылись совсем, а голова бессильно поникла.

Питерсон наклонился и поднял меня на ноги.

– Этот негодяй расквасил вам нос, – сказал он, потом повернулся к Лиз и жестко спросил: – Как вы?

Она попыталась сесть, но сморщилась от боли. Лицо у нее было серым, а в уголках глаз собрались морщинки.

– Больно.

Я опустился рядом с ней на колени.

– Оставьте ее! – резко сказал Питерсон. – Возможно, этот подонок сломал ей ребро. Пусть пока полежит, не трогайте ее. – Он поднял мокрое полотенце и бросил ей.

– Спасибо, – простонала она.

Но Питерсон уже отвернулся от нее.

– Где вы были? – спросил я.

– На улице мерз. Я видел, как этот идиот топал из лесу. Нес автомат, как бутылку с шампанским. Тогда-то я и вышел из дома и стал ждать. Хотел узнать, что он задумал… Стоял у двери и слушал. Боже, какой же он болтун! – Питерсон обратил взор на медленно приходящего в себя Зигфрида. – Гаденыш, – пробормотал он.

Зигфрид, держась за пах, с трудом сел. Питерсон подошел к нему, и он, отпрянув, съежился у камина.

– Не пинайте его больше, – взмолилась Лиз.

– Закройте пасть! У вас хватает своих проблем. Об этом дерьме уже поздно беспокоиться.

Он наклонился и одним рывком поставил Зигфрида на ноги – так штангист поднимает штангу. Зигфрид согнулся пополам, прикрывая пах. Питерсон схватил его за волосы, потащил и бросил на диван. По безвольному смазливому лицу Зигфрида катились слезы. Красавчик старел буквально на глазах.

– Что тебе здесь нужно? – спросил Питерсон.

– Лиз, – выдохнул тот. – Я готов пойти на сделку. Отдайте мне Лиз, и я не скажу им, что вы здесь. Вы сможете уехать…

– Какую еще сделку? Это не я, а ты сидишь здесь, дрожа от страха. Ты, видать, совсем рехнулся. Слушай внимательно. Ты расскажешь нам, что происходит там, в Мюнхене, и, может быть, я тебя не убью… Ну как, устраивает тебя такая сделка?

Питерсон ушел на кухню. Мы ждали. Спустя какое-то время он вернулся:

– Они ищут нас?

– Не знаю.

– Они послали людей на поиски?

– Не знаю.

Питерсон взял руку Зигфрида в свою, повернул ее ладонью кверху. Его другая рука скользнула по ладони Зигфрида, и тот отпрянул, со свистом втянув в себя воздух. Кухонный резак оставил глубокий порез на ладони, который тут же побагровел от крови. Я поднялся, держась за подлокотник дивана.

Лиз наблюдала за происходящим полными ужаса глазами. Кровь потекла по руке Зигфрида.

– Они послали людей разыскивать нас? Они шли по твоему следу, Зигфрид? – терпеливо допрашивал Питерсон.

Я испытывал такую боль, что мне было не до сломанного ребра Лиз, не до раны Зигфрида. В конце концов, так и должно было случиться.

– Ну так как же? – продолжал Питерсон. – Кто займет место Бренделя?

– Котман, я думаю, – прохрипел Зигфрид. Кровь из пореза уже капала на пол. Подойдя к ним, я даже ощутил ее запах.

– А как твоя бравая команда?..

– Котман и его люди хотят нас вытеснить.

– Надо признаться, вполне разумное решение.

– Вы не понимаете…

– И ты хотел притащить фрау Брендель назад как трофей, чтобы доказать, какие вы серьезные ребята. – Он покачал головой. – Боже, какая скука! – И снова отправился на кухню.

Я последовал за ним. Он начал готовить кофе.

– Все это так отвратительно, – сказал он. – Невозможно остаться чистым, когда всюду такая грязь. – Он поставил чашки на кухонный стол – Люди – такие хрупкие существа.

– За исключением вас, – заметил я.

– О да… я – хищник.

Питерсон связал Зигфриду руки за спиной и завалил его на диван. Выпив кофе, все мы улеглись спать. Было начало восьмого.

Разбудил меня какой-то звук. Питерсон не спал. Лежа с открытыми глазами, он следил за Зигфридом, который встал и пытался открыть наружную дверь. Руки его были связаны за спиной, на серебристом костюме запеклась кровь.

Питерсон приложил палец к губам. Зигфрид кое-как все же открыл дверь и нетвердой походкой вышел. Мы встали и подошли к двери. Он удалялся, увязая в глубоком снегу, неуклюже продираясь по корке наста, с трудом удерживая равновесие. Сквозь серые тучи кое-где пробивались лучи солнца, и серебристый костюм Зигфрида отражал этот скудный свет, сочившийся сквозь них. В этом костюме он сиял, точно новенький оловянный солдатик или астронавт, бредущий по поверхности иной планеты. Он приближался к кромке леса, под покров деревьев. Несколько раз он падал, как раненый зверь, раскачивался, стоя на коленях, потом снова с усилием поднимался. Мы следили за ним, пока он не добрался до опушки, где его поглотили тени и гонимый ветром снег, нависавший над землей ватной куделью.

– Пусть идет. Как ушел, так и назад приплетется. Все равно руки ему, ублюдку несчастному, не распутать. – Питерсон зевнул, потянулся. – Я чертовски устал, чтобы бежать за ним вдогонку. – Он вошел в дом, посмотрел на Лиз.

– Ей немало досталось, – заметил я.

– Ничего, она живет этим, – произнес он ядовито. – Ей это нравится. Бейте ее, ломайте ей ребра, проявляя самый изощренный садизм. Это отвлекает ее. Режьте ее на куски, и она будет стонать от восторга.

– Может, вы все-таки заткнетесь наконец?

– Вы с ней переспали?

– Какое это имеет значение?

– Теперь уже, пожалуй, трудно сказать. – Он отошел к противоположной стене, оглядывая громадный, встроенный в стену книжный шкаф, провел пальцем по полке, собирая пыль. Потом достал толстый, потрепанный том, сдул пыль с корешка. – Фрейд. Фрейд бы просто влюбился в вас с Лиз. То-то был бы праздник старичку!

– Глупости, – сказал я.

– Боже, вы просто чудовище.

Мы разбудили Лиз.

– О, взгляните, кто проснулся. Как дела, чокнутая?

– Джон, заставь его замолчать. – Она выпрямилась, превозмогая боль.

– Какая у нас теперь игра? – спросил он. – Будем играть – Джон против Олафа? Вы надоели мне, фрау. Вы – нудная неврастеничка, которая, возможно, доводится сестрой моему другу Куперу, а возможно, и нет. В любом случае мне начхать на это. – Он подошел и бросил книгу ей на колени. – Мне просто хочется от вас избавиться. – Он ткнул пальцем в книгу. – Прочтите. Хоть время убьете. – И поднялся наверх.

– Мерзкое чудовище, – сказала Лиз и заплакала. – Мой муж убит. Зигфрида он изрезал ножом. Мне больно, Джон, у меня болит бок и что-то внутри.

Днем снова пошел снег, поднялся ветер, налетая с горных вершин. Лиз сидела на кухне у камина, курила и безучастно смотрела на огонь.

– Пожалуй, надо пойти поискать его, – сказал Питерсон. – Если он останется там до темноты, то вряд ли сумеет вернуться назад.

Мы натянули свитеры Бренделя, поверх надели свои пальто, замотали шарфы, прикрыв нос и рот, и вышли. Снег слепил глаза, мороз обжигал лицо. Я слышал, как Питерсон ругался. Мы упрямо вспарывали наст в направлении опушки, где видели Зигфрида, пока он не исчез среди деревьев. Быстро сгущались сумерки, и мы ускорили шаг, а потому, когда наконец добрались до леса, пыхтели как паровозы и обливались потом. Снегоход мы нашли без труда, но Зигфрида рядом с ним не оказалось. Снегоход почти полностью занесло снегом, на поверхности торчал только руль. Если Зигфрид и был здесь, то его следы давно уже замело.

Следующая наша находка поразила нас.

Ярдах в двадцати в глубине леса стояли в ряд еще три снегохода, только слегка припорошенные снежной крупой. Солнце уже скрылось за горами, наступила почти полная темнота, но мы заметили в лесу каких-то людей.

Питерсон рванул шарф, освобождая рот.

– Я думаю, мы проиграли нашу игру, – сказал он. – Я их не слышал. – Он напряженно смотрел на снегоходы, будто ожидая, что они объяснят ему, как такое могло случиться, потом пнул ближайшую машину и, расстроенный, повернулся к ней спиной.

Двигаясь между черными деревьями, мы обнаружили Зигфрида. Питерсон буквально натолкнулся на него. Руки у Зигфрида по-прежнему были связаны. Он замерз, стоя на коленях. Питерсон легонько толкнул труп, похожий на чучело большого зверя, и тот опрокинулся, окоченелый, – обледенелая глыба, некогда бывшая человеком. Питерсон зажег спичку и, прикрыв ладонью пламя, поднес ее к голове Зигфрида. На затылке зияла страшная рана.

– Казнили, – заметил Питерсон.

В замке нас ждали. Снегозащитные комбинезоны были брошены поперек длинного стола, а на полу стоял огромный, цвета хаки, брезентовый рюкзак. Их было трое. Все крепкие, светловолосые, с квадратными челюстями. Они негромко переговаривались. Лиз сидела в своем большом кресле бледная, отрешенная и выглядела совсем больной. Когда мы вошли, один из мужчин, голубоглазый, с короткой стрижкой, поднялся и стоял, пока мы снимали пальто.

– Добрый вечер, – сказал он. – Вам необходимо выпить немного коньяка.

Другой дал нам по большому бокалу:

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Мы сели. Первый мужчина, который выглядел несколько старше остальных, вынул из кармана брюк трубку, положил на стол непромокаемый кисет с табаком. Неторопливо набил трубку, чиркнул спичкой, раскурил. Все они походили на роботов: одинаковые, стандартные лица, без всякого выражения, лишенные индивидуальности.

– Господа, – сказал он, сложив руки на груди и цедя слова сквозь зубы, сжимавшие черенок трубки. – Мы прибыли сюда, чтобы доставить вас и фрау Брендель в Мюнхен. Мы привезли вам соответствующее снаряжение для половины пути. Затем мы поедем в лимузине, который будет ожидать нас на дороге. – Он вынул изо рта трубку. – Вам придется довериться нам.

– Кто вас послал? – спросил Питерсон.

– Никаких вопросов, сэр.

– Вы не немцы, не так ли?

– Никаких вопросов, сэр, – повторил он. – Извините. – Он снова зажег спичку и поднес ее к вересковой чашке трубки. – А теперь выпейте на дорожку коньячку – и в путь.

– Вылей этот коньяк себе на голову! – Питерсон встал, подошел к камину, протянул руки к огню.

– Нет оснований для оскорблений, мистер Питерсон. Мы всего лишь выполняем свою работу. – На вид, казалось, ему едва за тридцать, если не считать выражения глаз. Люди с такими глазами еще две тысячи лет назад бросали игральные кости у подножия креста, на котором распяли Христа, всего-навсего неукоснительно подчиняясь приказам, выполняя лишь свою работу. Такие, как они, загружали печи в Дахау и поднимали людей на дыбу в недобрые старые времена.

– В таком случае я тебе скажу: ты выполняешь свою работу весьма посредственно, если не сказать – чертовски халтурно. Мы нашли в лесу большой кусок падали. В апреле, когда наступит оттепель, он превратится в гниль и начнет смердить.

– О нет… – Лиз повернулась ко мне, задохнувшись. – О нет…

Трое незнакомцев не изменились в лице. Питерсон обернулся к Лиз.

– О да… О да… чокнутая. Ты лишилась не только мужа, но и своего дружка.

Она снова заплакала, прижимая руки к больному месту в боку. Я залпом осушил бокал.

Один из прибывших расстегнул «молнию» на рюкзаке и вынул синий снегозащитный комбинезон. Я взял его. Второй он передал Лиз. Питерсон тем временем рассматривал свой.

– Отправляемся через полчаса. – Старший положил на стол трубку, и все трое сверили часы. Питерсон пошел наверх, и двое последовали за ним.

– Помоги мне, – попросила Лиз.

Мы остались одни. В камине, дымя, догорал огонь. Она стала натягивать комбинезон, смахивая при этом слезы с лица и тяжело дыша.

– Джон, – прошептала она, – кто они? Что теперь со мной будет?

– Не знаю.

– Нас будут бить?

– Не думаю.

– Ты видел Зигфрида?

– Да.

– Они убили его? – Щека у нее начала подергиваться.

– Видимо, да.

Она вцепилась в мою руку.

– Мне страшно, – сказала она. Дыхание ее было прерывистым.

– Мне тоже.

Как и было обещано, нас поджидал лимузин – длинный роскошный «мерседес». Ночь стояла холодная, промозглая. Из горных расселин на дорогу наползал туман. Включенные фары освещали путь нашим снегоходам. Луна то появлялась из-за туч, то исчезала. Мы молча пересели в машину. Лиз привалилась к моему плечу.

Несмотря на усталость, уснуть я не мог. Питерсон тихо похрапывал. Я смотрел в проплывавшую за окнами ночную тьму. Когда мы были уже недалеко от Мюнхена, начался дождь. Ожидание подходило к концу.

Дождь барабанил по крыше автомобиля. Снег таял, превращался в грязь, и она стекала в водосточные канавы. Место, которое мы проезжали, показалось мне как будто знакомым, но лишь спустя минуту я узнал его. Парафиновые фонари отбрасывали тусклый расплывчатый свет, и, пока мы ехали, они постепенно гасли один за другим. Это был Швабинг.

Когда я понял это, у меня перехватило дыхание, и я обернулся к Питерсону, смотревшему в окно с другой стороны:

– Они везут нас к Рошлеру. Мы спасены… Это – хорошие ребята.

Спустя минуту Питерсон подергал себя за усы, кивнул.

– Похоже, что так, – сказал он. – Факты, сведенные воедино, приобретают смысл. Во всяком случае, так должно быть… Рошлер посылает своих людей привезти нас в целости и сохранности. Прекрасно. Но зачем убивать Зигфрида? Зачем выполнять за Котмана его работу? – Он покачал головой, потер нос. – Надо думать, мы скоро это узнаем.

Машина медленно ехала по узкой аллее позади дома Рошлера. Как только она остановилась, трое наших молодцов сразу же выскочили, открыли задние дверцы и помогли нам выйти. Дождь хлестал по кирпичной стене и крыше, порывы ветра, попавшего в ловушку в замкнутом пространстве аллеи, швыряли нам в лицо холодные капли. Я обнял Лиз за талию, помогая ей подняться по ступенькам заднего крыльца. Кто-то открыл нам дверь. Свет из кухни осветил кроткое улыбающееся лицо. Это был Рошлер. Он принялся квохтать над нами, потащил в дом, в тепло. Лиз и я прошли через уютную кухоньку в гостиную, в которой мы с Питерсоном в прошлый раз сидели с хозяином. Потрескивал огонь в камине, сонно потягивались кошки, разбуженные поднявшейся суматохой. Косой дождь бился в оконное стекло. Лампа под абажуром отбрасывала желтоватый неяркий свет.

Лиз и я остались одни. Все были заняты, перетаскивая вещи из машины на кухню, и никто не обращал на нас внимания. Я помог ей снять комбинезон, а она остановила меня, притянула к себе. Я почувствовал на своем лице ее дыхание и невольно задрожал. Она шагнула назад, встала у огня, похожая на стройного, худенького мальчишку в джинсах. Глядя на ее прекрасный профиль на фоне отблесков плясавшего пламени, я понял: какой бы она ни была, я люблю ее и никогда не перестану любить. Плохая она или хорошая, нормальная или ненормальная, Лиз или Ли – теперь это уже не играло никакой роли.