Текст книги "Сокровища Рейха"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– Известно ли им, кто она? – спросил я.

– Нет. Собственно, этим никто не интересовался, пока не появился ваш брат. Он-то и посеял у них сомнения. – Питерсон обернул вокруг талии полотенце и повалился на кровать. Закурил очередную сигару. – Да садитесь же, ради бога, не маячьте перед глазами! – И продолжал: – Я снова звонил в Куперс-Фолс доктору Брэдли. Он сказал, что Бреннеру с каждым днем становится все лучше, говорит пока мало, но, по-видимому, выкарабкается. Агенты ФБР продолжают шнырять по городу, но, понятно, обнаружить ни черта не могут. – Питерсон откинулся на подушку. – Знали бы они, что рассказал нам Стейнз… можете себе представить? У них глаза бы вылезли на лоб. А если бы они еще имели представление о том, что мой дружок из Колумбийского университета знает, что находилось в том ящике, то у них мозги съехали бы набекрень, Купер. Набекрень! – Он вздохнул с видом праведника. – Вы когда-нибудь задумывались над тем, что нам делать со всем этим? По-вашему, нам кто-нибудь поверит?

– Сейчас вопрос не в этом. Останемся ли мы вообще живы, чтобы рассказать обо всем кому-то?

– Я также позвонил в Буэнос-Айрес, разговаривал с Рокой. Мучается гриппом, бедняга, я даже чуть не прослезился от жалости. Он до сих пор не знает, куда запропастились Котман, Сент-Джон и пилот, а также и сам самолет. Похоже, ему уже на все начхать, а может, просто сказывается простуда. И наконец, я связался с Айвором Стейнзом. Надеялся выведать, кого он послал по душу Бренделя, хотя питал слабую надежду на то, что он скажет. Но мне никто не ответил, никого дома не оказалось. Впрочем, сдается мне, Бренделя нам все равно не спасти, если только мы его прежде не похитим. Кто-то уже приготовил для него пулю.

Он встал с постели, вышел в другую комнату и вскоре вернулся с бутылкой коньяка.

– Так что, мой юный друг, у вас более серьезные основания для беспокойства, чем забота о моем парике. – Он налил коньяк в фужер и передал его мне, потом наполнил свой. – Если Дик Мертвый Глаз[11]11
  Персонаж из ковбойских фильмов.


[Закрыть] пристрелит старину Бренделя до завтрашнего вечера, мы с вами лишимся возможности побывать на вечеринке, куда нас пригласили.

Питерсон взял напрокат «мерседес», и мы медленно поехали по заснеженным улицам, с каждой минутой все удаляясь от центра Мюнхена. Снегопад не прекращался, на обочине уже навалило целые сугробы. Ночь была удивительно безмолвной, точно огромная рука в перчатке приглушила все звуки. Мы были во фраках, тоже взятых напрокат. Питерсон прихватил с собой револьвер. Ехали молча. Питерсон только один раз открыл рот и то только для того, чтобы выругаться по поводу костюма, который жал ему под мышками.

Снег мело через капот, ветер колотился о машину, все было белым-бело, и казалось, что за обочиной мир кончался. Это здорово напоминало мне ту ночь во время бурана, когда я повстречался с долговязым и Майло Кипнюзом.

Питерсон полез во внутренний карман. Я ожидал увидеть револьвер, но он вынул круглый плоский леденец на белой палочке и принялся сосать его. Я с удивлением посмотрел на него.

– Когда я был мальчишкой, – начал он, не вынимая леденец изо рта и напряженно глядя вперед, – я всегда перед сном молился, чтобы Всевышний прибрал мою душу на небеса, если мне не суждено дожить до утра. Потом я стал старше, несколько раз выполнял ночью опасные задания, зная, что, вполне возможно, больше не вернусь, и уже не рассчитывал на то, что Бог приберет мою душу в рай. И вот, собираясь на одно такое задание, я стал думать о самых простых житейских удовольствиях. Я вспомнил вдруг, как однажды отец повел меня на стадион «Ригли-филдз», когда играла бейсбольная команда «Чикаго-кабз». Мне тогда было лет восемь-девять. Моими кумирами были Большой Билл Николсон и Фил Каваретта. И вот мы отправились на матч, и… это поразит вас, Купер, но я даже не помню, кто победил. Мне запомнились всего две вещи: необычайная подача Николсона, в результате чего его команда выиграла очко, и то, что мой отец купил мне вот такой же круглый леденец на палочке. Он был с виноградной эссенцией, и мне показалось, что ничего вкуснее этого леденца я не пробовал… И я подумал тогда, что, если в эту ночь не вернусь, я так никогда их больше и не попробую. С тех пор, уходя на опасное дело, я всегда имею при себе целый запас леденцов и в подходящие моменты достаю их и наслаждаюсь виноградным привкусом. Действует успокаивающе, очень успокаивающе.

Он говорил и говорил, а я хотел, чтобы поскорее все кончилось. Молил Бога, чтобы он прибрал мою душу. Леденца у меня не было…

Квадратный дом стоял довольно далеко от дороги. Круглая лужайка перед ним, посреди которой высилась статуя, была посыпана гравием. Полная луна на минуту выглянула из-за облаков, осветила окрестности холодным голубовато-серебристым светом и вновь скрылась, оставив нас во власти метели.

Двое служителей в униформах помогли нам выйти из машины, вручили Питерсону парковочный жетон, отогнали наш «мерседес» в ряды прочих машин, которые выстроились, точно танки в ожидании приказа на наступление. Питерсон повлек меня за собой.

– Смелей, Купер, это всего лишь званый вечер. Давайте веселиться. – Он пытался отвлечь меня от все усиливавшегося чувства страха. Мы вошли в вестибюль, слуги бросились стягивать с нас пальто, в доме стоял гомон, взад и вперед сновали люди, повсюду звучала немецкая речь.

Я ничего не соображал, мне казалось, что я куда-то плыву, словно больной, привязанный ремнями к носилкам, которого в полубессознательном состоянии везут в операционную. Питерсон хохотнул, и я обернулся к нему, чувствуя, что бледнею.

– Что они сделают с нами, Купер? Убьют? – Он стрельнул в меня короткой усмешкой из-под усов. – Ну и ладно! Все когда-нибудь умирают… Лучше познакомьте меня с вашей сестрой, Купер. Потом возьмем этих сволочей в оборот…

Лица вокруг были чужими, но казалось, все знали нас. Мужчины были либо во фраках, либо в военных мундирах, большинство женщин – в длинных вечерних платьях с оголенными плечами. Сверкали бриллианты, отражая свет канделябров.

Мы стояли возле растущих в кадках папоротников и пальм. В дальнем конце зала играл струнный квартет: было видно, как над головами толпы взлетали смычки, сквозь неразборчивый говор, смех и приветственные восклицания слышалась музыка. Питерсон схватил с проносимого мимо серебряного подноса два бокала с шампанским, протянул один из них мне:

– Хочу леденец.

С застывшей улыбкой на губах я обернулся и увидел чудовищно бледную женщину. Ее коротко подстриженные черные волосы спадали с затылка на шею, как перья ворона. Платье было тоже черное, веки сильно подведены, отчего лицо казалось мертвенно-бледным. Из-за круглых очков в стальной оправе смотрели прозрачно-серые глаза. Возле правого глаза отчетливо виднелась небольшая продольная царапина. Совершенно чуждая этому обществу, женщина приближалась к нам, глядя куда-то в сторону. Я потянул Питерсона за рукав.

– Что такое?..

Это оказался вовсе не Питерсон, а высокий незнакомый мужчина в форме американского генерала, который уставился на меня поверх очков с полусферами.

– О-о… – протянул я. – Простите, я ошибся, вы – не мой друг.

– Очень жаль слышать это, сынок, – медленно растягивая слова, сказал он.

Крупная седовласая женщина с руками, висевшими точно спагетти, заскрежетала зубами.

– Вам нехорошо, юноша? – спросил мужчина.

– Он, по-видимому, пьян, – ответила «спагетти».

– Пойдите глотните свежего воздуха, молодой человек, – посоветовал генерал, покидая меня.

Я отвернулся, кончик листа папоротника попал мне в глаз, и тут я услышал, как кто-то окликнул меня:

– Мистер Купер, добрый вечер. Зачем так кричать?

Это оказалась та самая черноволосая женщина в очках, которые не только не скрывали синяк под ее глазом, а, наоборот, привлекали к нему внимание.

– Извините, я и не собирался кричать, но генерал, понимаете…

Она смотрела поверх моего плеча куда-то в зал. Подняла руку, точно собираясь меня ударить. Я отшатнулся, а она всего лишь отвела папоротник от моего лица.

– Мистер Купер, вы очень плохо выглядите.

Стекла очков увеличивали ее серые глаза. Только теперь я узнал ее. Это была Лиз Брендель.

– Сюрприз, – спокойно сказала она.

Я поднял бокал, расплескав шампанское себе на руку.

– Нравится вам у меня?

– Я только что пришел…

– Знаю, слышала. – Губы у нее были ярко накрашены, как у красоток в журналах. Я нервно переступал с ноги на ногу. Взаимопонимания, на какое я рассчитывал, пока не было.

– Что с вашим глазом?

– Чем вы так напуганы, мистер Купер? – Губы ее скривились в слабой улыбке с оттенком злорадства. – Все думаете о своих нацистах? Что ж, тут их пруд пруди. Гюнтер еще не разыскал вас?

– Вы же обещали ему не говорить. – Я плохо знал эту женщину, и мне вдруг пришло в голову, что она, возможно, что-то затевает.

– Я передумала и сказала о вас ему и Зигфриду. Реакция Гюнтера казалась мне довольно забавной, пока он не ударил меня в глаз. – Она нарочито громко вздохнула. – Чтобы вам не мешать, я пока займусь другими гостями.

Я посмотрел ей вслед. Она была босиком, и несколько человек обернулись, провожая ее взглядом. Их лица исказились: она вызывала у них ненависть.

Откуда-то из-за пальм вынырнул Питерсон:

– Что это еще за чучело, черт побери?

Я обдумывал, как ответить ему. Он затряс головой:

– О нет, нет! Надеюсь, вы не собираетесь сказать мне…

– Но она совсем не такая, какой была, – начал оправдываться я. – Я сам не узнал ее. Она все рассказала Бренделю. Обещала не говорить, а сама сказала.

Питерсон медленно перевел взгляд в сторону фойе, где у входной двери стояли несколько слуг, огромных, невозмутимых.

– Купер, вы видите тех людей у входа? Будь они чуть побольше, их пальцы касались бы пола. Так вот, если люди таких габаритов не пожелают, чтобы вы ушли отсюда, вы можете это сделать, лишь изрешетив их пулями. Вы к этому не готовы, а я готов. Поэтому не вздумайте уходить без меня. – Он искоса посмотрел в мою сторону. – А коль увидите, что я превращаю вашу сестренку в печеночный паштет, можете, конечно, вмешаться, но – серьезно предупреждаю вас – с риском для жизни. Видите ли, как ни странно, я вдруг стал одержим желанием выжить. Бренделю нельзя было сообщать о нас заранее. Это меняет все дело. Наше единственное преимущество испарилось. – Он так резко выбросил вперед руку, что я невольно отпрянул. – Доктор Рошлер! – воскликнул он, пожимая руку Рошлеру, который даже в вечернем костюме выглядел неряшливо. – Наконец-то хоть одно знакомое лицо! – Питерсон сиял самой что ни на есть дружеской улыбкой, какую только можно было вообразить. Он был способен, не моргнув глазом, застрелить кого угодно, а Рошлер выглядел таким кротким… как человек, который давным-давно пошел на компромиссы.

– Надо заметить, вы, как говорится, оказались на передовой, – произнес Рошлер.

Я то и дело оглядывался на толпу, ища глазами Лиз. Мне никак не хотелось верить в такую внезапную перемену в ее поведении. Это не укладывалось в голове. Как она могла предать меня?

– Насколько я могу судить, вы видели Лиз, – сказал Рошлер рокочущим голосом.

– Я просто не узнал ее. Доктор Рошлер, я ничего не понимаю.

– Она совсем спятила, – констатировал Питерсон. – Боже, ну и духотища здесь!

– Мистер Питерсон недалек от истины, – произнес Рошлер настолько тихо, что мне пришлось наклониться к нему. – Это ее стиль, а в некоторых случаях ее стиль граничит с безумием. Лиз многолика… – Он замолчал, коснулся моей руки. – Одна ее маска сменяет другую. Лиз никогда не будет знать, кто же она на самом деле, мистер Купер, – печально заключил он. Невозможно было понять, что он этим хотел сказать.

– Зато мы будем, – ответил Питерсон. Он был напряжен до предела.

– Поживем – увидим, – отозвался Рошлер. Он отошел, постоял с минуту, прислонившись к спинке стула, взял с подноса бокал шампанского, осушил его и медленно двинулся прочь в толпу гостей.

– Совсем уже старик, – заметил Питерсон. – Интересно, что ему осталось в жизни?

– А ей? – Я никак не мог взять в толк, что же все-таки происходило на этом вечере.

– Не знаю, но от нее одно беспокойство, Джон. Ей нельзя доверять. Вы слышите меня, Джон… не совершите еще одну ошибку.

Над толпой лилась музыка. Питерсон отправился разыскивать столы с закусками. У входа по-прежнему с угрюмым видом стояли здоровенные детины. Внутри у меня все сжалось.

Мы здесь, но зачем? Чего нам ожидать? Лиз оказалась дрянью: это не союзник и не друг во вражеском стане. Я не мог отделаться от ощущения жуткого страха. Положение было крайне серьезным. Этот зал, эти люди, этот страх – все это давило на меня, сжимало, а мне тем не менее хотелось хихикать и поминутно тянуло в туалет. Я повернулся к слегка приоткрытой балконной двери, вытер платком лицо, ощущая прохладное прикосновение ветерка к потной коже.

Когда я снова посмотрел в зал, он напомнил мне одно из небольших полотен Иеронима Босха. Ну прямо-таки взрыв буйства в сумасшедшем доме… И тут я увидел плывущую ко мне Лиз. За ней следовал Гюнтер Брендель, его я узнал сразу. Она улыбалась, отчего черты ее лица, казалось, сместились. С ними был еще и Зигфрид Гауптман, но его я заметил только тогда, когда они оказались совсем рядом со мной.

– Ага, вот вы где, мистер Купер! – весело воскликнула она.

Несколько человек обернулись в нашу сторону при ее приближении.

– Наконец-то мы вас нашли! Мы упорно искали вас, а вы, видите ли, стоите здесь в одиночестве и наслаждаетесь музыкой! – Пока она произносила эту нелепую тираду, Брендель невозмутимо разглядывал меня и молчал. – Мой муж Гюнтер Брендель, мой милый друг Зигфрид Гауптман, – представила она, поворачиваясь сначала к одному, потом к другому. – Оба весь вечер умирают от желания встретиться с вами. Не так ли, дорогой? – Это был явный камень в огород мужа.

Он чуть заметно поклонился:

– Рад познакомиться, мистер Купер. Я отлично помню вашего брата. – Он улыбнулся одними губами, повернулся к Зигфриду.

– Добрый вечер, мистер Купер. – Глаза Зигфрида сияли, как стекла окон, отражавшие ясное солнечное небо.

Лиз разразилась невероятно искусственным смехом, в котором не было и намека на истинную веселость. Муж поглядывал на нее с беспокойством.

– Как я понимаю, вам троим надо о многом поговорить друг с другом! – очень громко сказала она.

– Извините, мистер Купер, вы должны простить чересчур приподнятое настроение моей жены. Большой наплыв гостей часто вызывает у нее сильное возбуждение, я бы сказал, экзальтацию.

– Ничего подобного, – резко возразила она. – Если говорить откровенно, у меня на это есть весьма определенная причина.

– Я нисколько в этом не сомневаюсь, моя дорогая, – ответил Брендель. Он вдруг сильно сжал ее руку. – Я очень рад, что вы смогли приехать к нам, мистер Купер. Лиз права, нам с вами надо о многом поговорить. Надо полагать, вы нас еще не скоро покинете и мы с герром Гауптманом будем иметь удовольствие выпить с вами по рюмочке коньяка чуть позже…

Она не дала ему договорить, резко вырвав руку. Очки ее соскользнули на кончик носа. Зигфрид наблюдал за ними с некоторым удовольствием, точно это было давно знакомое, слегка надоевшее, но все же занимательное представление.

– А причина такого моего поведения, – сказала она, – заключается в том, что мне осточертела эта идиотская жизнь! Осточертели все ожиревшие подхалимы, которых ты величаешь своими друзьями… – Она понизила голос, заметив, как две потрясенные ее словами матроны с недоумением воззрились на нас из-за пальмы. Я откинулся назад, и острый край приоткрытой двери врезался мне в позвоночник. Она прошипела: – А также все твои потрепанные старые нацисты… – Брендель снова хотел схватить ее за руку, но не успел. Она отдернула руку, выбив при этом у Зигфрида бокал шампанского, и, ослабев, прильнула к нему. На шее Бренделя вздулась вена, но по глазам было видно, что такое ему не впервой.

– Зигфрид, – процедил он сквозь зубы, – пожалуйста, проводи Лиз наверх.

Лиз отозвалась глухим голосом:

– Он знает туда дорогу, не правда ли, милый? – Она расплылась в улыбке, лицо ее снова перекосилось, глаза из-под тяжелых век смотрели хитро, зло. – Впрочем, у нас троих так много общего… – И она перешла на немецкий, забыв о моем присутствии.

Игнорируя ее, Брендель обратился ко мне, тогда как Зигфрид уводил его жену, и сказал, точно мы были старыми друзьями:

– Жена не совсем здорова, мистер Купер. Она чересчур впечатлительна, и у нее слишком много свободного времени… Очень современная женщина. – Он пожал плечами и продолжал на безупречном английском языке: – И вот вам результат… Я очень сожалею. Но она права, я действительно хотел бы с вами побеседовать. Она рассказала мне, какой огромный путь вы проделали, чтобы встретиться с ней и задать ей те же самые вопросы, какие задавал ваш брат. Я знал, что это расстроит ее. Ваш брат очень встревожил ее. А теперь… – Брендель сдержанно пожал плечами, – теперь появились вы, и все начинается сначала. – Он остановился, отпустил мой локоть. – Так дальше не может продолжаться, мистер Купер. Психика моей жены довольно неустойчива. К тому же Лиз упомянула о вашем интересе к нашей политической деятельности. – Он помолчал, оглядывая своих гостей, расправил плечи и, не глядя на меня, с застывшей светской улыбкой на гладком загорелом лице сказал: – Давайте отложим сейчас этот разговор, мистер Купер, забудем о нем. Пожалуйста, развлекайтесь, не лишайте себя удовольствия от нашего вечера, а позже мы соберемся и поговорим все вместе: вы, я и Зигфрид. У нас будет достаточно времени для беседы. Только не вздумайте уходить отсюда. – Он улыбнулся мне. – Я и слышать этого не хочу. – Он снова чуть заметно поклонился: – Прошу прощения.

Я видел: Рошлер наблюдал за нами с другого конца зала, потом тяжелой походкой двинулся вслед за своим преданным другом. Утешитель, стремившийся помочь Бренделю понять жену. Через многие годы жены связали их крепкими узами.

Я остался один, гадая, куда же делся Питерсон и когда он наконец вернется.

Впрочем, я всерьез сомневался, что Питерсон может как-то помочь мне в сложившейся обстановке. Я проделал длинный путь, зная, что этот тип Брендель хочет убить меня… Я так и не выяснил, сестра мне Лиз или нет… Я добровольно явился на этот вечер, в этот дом… Непостижимо! Трудно было поверить, что все это сделал я. Глаза мне заливал пот, шея взмокла, рубашка прилипла к телу. Я взял еще шампанского и с бокалом начал пробираться сквозь толпу. Раздвигая длинные шторы, медленно брел из комнаты в комнату и вдруг нос к носу столкнулся с Мартином Сент-Джоном.

Его слипшиеся волосы свисали на лоб, как грязный флаг, вечерний костюм был помят, и кусочек краба из соуса покоился на лацкане пиджака. Сент-Джон провел по лицу широким красным платком в горошек и, увидев меня, плутовски улыбнулся. Потом откровенно подмигнул мне, запихнул красную тряпку в боковой карман. Другой рукой сунул в рот окурок, попыхивая, раскурил его, облизнул толстые губы.

– Мистер Купер, – сказал он. – Как приятно снова встретиться с вами! Ваши поиски завели вас очень далеко.

– Что вы тут делаете?

Рока разыскивал его на Огненной Земле, а он тем временем предавался веселью на званом вечере в Мюнхене, да еще и улыбался мне! Видно, такие люди, не имеющие ни стыда ни совести, даже будучи уличены во лжи, не смутятся. Он давился от смеха и потел, этот престарелый кондотьер, по уши погрязший во лжи!

– Да всего понемножку. Постоянно тружусь над чем-нибудь, ведь всегда находятся какие-то дела. А вот как здесь очутились вы, мой дорогой? Все ищете ту девушку? – Он широко улыбнулся. Кусочек краба отлепился от лацкана и скатился по пиджаку. Сент-Джон задымил сигаретой и подтолкнул меня локтем: – Нашли-таки наконец, а? – На губах его появилась двусмысленная ухмылка. Сейчас он скорее походил на торговца порнографическими фильмами, чем за одного из попечителей буэнос-айресской оперы.

– Да, нашел.

– И наверняка плохо думаете обо мне. Знаю, знаю. – Он провел меня мимо какого-то дерева в кадке и усадил на кушетку в стороне от движущейся толпы. – И я вас не осуждаю за то, что вы плохо думаете о старом Мартине Сент-Джоне, хотя напрасно, ей-богу, напрасно. Все мы в некотором смысле солдаты, вы не находите? Наша жизнь не принадлежит нам, во всяком случае, не полностью принадлежит… Ведь мы просто-напросто мелкая сошка… Черт возьми, ну и нудный же монолог получился, не правда ли? Это напоминает мне одного старшину, которого я знавал в Сингапуре, бедняга потом погиб. Однако я чересчур разболтался. – Он похлопал меня по колену, бросил окурок в кадку, пошарил в кармане в поисках другой сигареты, чиркнул спичкой об урну.

– Вы лгали мне, – сказал я. – Не могу понять зачем?

– Неужели? В отношении чего?

– Я уж и не помню. Но вы могли помочь мне.

– Вот те на, я же и помог… направил вас к Котману, дал фотографию. Ну если это вам не помогло, значит, старик Сент-Джон просто не знает, что такое помощь.

– Вы сказали полуправду. Почему не всю?

– А кто знает всю правду, мистер Купер? Я сообщил что мог. Всем нам кто-то отдает приказы, разве не так?

– Чьи же приказы вы выполняете в таком случае? Кто ваш хозяин?

– О-ля-ля, приехали!.. Хотите, чтобы я сказал прямо вот так? – Он затряс обвислыми щеками, откинул со лба волосы, поджал толстые губы. – А я не могу, мистер Купер. Придется вам обойтись без этого. – Он вздохнул. – Раз уж вы забрались так далеко, что вам стоит пойти чуть дальше?

– А я весьма сомневаюсь, надо ли идти дальше. – Я поднялся. Он смотрел на меня дружелюбно, просыпая пепел на костюм. – Вы с Бренделем заодно? Одна шайка? «Шпинне»?

– «Шпинне»?

– Не стройте из себя дурачка.

– Я удивлен, – медленно произнес он.

– Тем, что мне это известно?

– Нет, тем, что вы признаетесь, что вам это известно. – Вся сердечность, все дружелюбие улетучились из его голоса. – Это не слишком умно с вашей стороны.

– Ничего не поделаешь. Такой уж у меня характер. Я никогда не отличался большим умом. Всегда только слегка напоминал человеческое существо.

– Недостаточно, дружище. В наши дни мало слегка напоминать человека. Да и не только в наши дни. Жаль… С годами я все чаще начинаю о многом сожалеть. Садитесь же, что вы стоите, а то у меня шея заболела смотреть вверх…

– Значит, вы замешаны во всем этом?

– Не только я, многие из нас, и гораздо больше, чем кто-либо реально себе это представляет. – Он опять стал прежним Сент-Джоном, только теперь его глаза излучали холод. Что-то явно изменилось.

– Ваш центр здесь, в Мюнхене?

– Здесь, в этом самом доме, – ответил он. – Так будет точнее. Очевидно, существует еще одна инстанция выше… даже Брендель лишь солдат, он тоже исполняет чьи-то приказы. Я же получаю свои инструкции отсюда. Из этого дома. От этого человека. – Он поднялся, стряхнул пепел с лацканов. – Что ж, мистер Купер, было… э-э… чрезвычайно занимательно побеседовать с вами снова. – Рука у него была теплой и сухой, а улыбка холодной. Он всегда был земным, а сейчас выглядел отчужденным.

– Я уйду отсюда живым?

Толстые губы Сент-Джона сморщились.

– На вашем месте я бы на это не рассчитывал, мистер Купер. Нереально, вы же сами понимаете. – Он устало посмотрел мне в глаза. – Не осуждайте старика Сент-Джона. Я всего лишь солдат. И я искренне сожалею. Пусть вас утешит то, что, доживи вы до моего возраста, вы непременно стали бы оглядываться на прошлое и задавать себе вопрос: какой был смысл… если вообще был какой-то смысл. Вы ничего не потеряете, о чем стоило бы сожалеть. – Его голос звучал так, будто Сент-Джон нес на своих плечах тяжелую ношу.

Считая себя почти что мертвым, я медленно тащился назад по лабиринту комнат, по коридорам, уставленным вазами, статуями, увешанным картинами. С лепного потолка праздно и весело смотрели на меня амуры. Около книжных шкафов оживленно беседовал с высоким человеком во фраке мужчина с зализанными, крашенными в цвет воронова крыла волосами, показавшийся мне знакомым… Альфред Котман! Еще один комедиант из известной труппы Буэнос-Айреса.

Котман, должно быть, почувствовал на себе мой сверлящий взгляд, обернулся, холодно мне поклонился, не прерывая разговора с человеком, которого, как мне показалось, я где-то уже видел и который, похоже, успешно перенес пластическую операцию, в результате чего лицо его стало гладким и неподвижным.

На противоположном конце зала из балконной двери показался Питерсон, стряхивая с плеч снег. Я настиг его прежде, чем он снова исчез.

– Нас собираются убить! – выпалил я.

– Кто вам это сказал?

– Да все они! – неопределенно махнул я рукой. – Брендель, Зигфрид. И даже Мартин Сент-Джон. Я только что разговаривал с ним. Он сказал, что сожалеет, но ничего не может поделать. – Я истерически рассмеялся. – Вообще-то он был настроен очень благожелательно.

– Купер, слушайте, что я вам скажу. Вы сейчас немного пьяны. Если вы немедленно не протрезвеете, вы можете больше не думать о том, кто именно вас убьет, потому что я сам вас прикончу. – Он замолчал, чтобы до меня дошел смысл его слов. Питерсон и в самом деле мог пристрелить меня. – А теперь говорите, черт побери, где вы с ним столкнулись?

– Там, в задних комнатах, – кивнул я через плечо. – Он сказал, что он всего лишь солдат и получает приказы от Бренделя. Сказал, что этот дом – центр их организации, штаб-квартира «Шпинне». Сообщил, что есть еще одна инстанция выше, откуда поступают указания Бренделю, но сам он не знает, где она находится. – Я вздохнул.

Питерсон отобрал у меня шампанское, выплеснул его в стоявшую неподалеку кадку.

Снежинки таяли на его парике.

– Самое поразительное в их шарашке – это структура. Она как скульптура: спицы, стержни, изгибы. Все это сходится в нужном месте, но, только отойдя немного, можно увидеть фигуру в целом. Мы все время смотрели с близкого расстояния, различали лишь отдельные части каркаса. А нам надо было несколько отступить назад… чтобы получить полное представление о том, что это такое…

– И что же это?

– Земной шар, я полагаю. Подумать только, что ваш брат совсем случайно впутался в это! – Он вскинул голову, взглянул на меня. – Можете себе вообразить, как они всполошились, узнав об этом: совершенно посторонний человек набрел на их произведение искусства, сначала отломил кусок, потом что-то согнул… словом, поработал на совесть. – Он энергично замотал головой. – Представляете, Купер, что значит для них эта структура?! А тут какой-то несчастный сукин сын в поисках своей идиотки сестрицы проникает к ним и поднимает шум. Тот еще мир, ничего не скажешь, а?

Казалось, Питерсон совсем забыл о том, что нам грозило. А мне, помимо прочего, ужасно захотелось в туалет.

– Кстати, а вы-то где пропадали? – спросил я.

– Выходил подогнать машину. Поставил ее у самого спуска, сказал тем недоумкам на стоянке, что не хочу оставлять ее среди других машин, могут, мол, двери поцарапать. Теперь она, голубушка, стоит почти у выезда со стоянки. Все говорит о том, что служители не предупреждены о нас.

– Мне необходимо в туалет.

– Наверху.

Он пошел вместе со мной в вестибюль. Время близилось к полуночи, ручки реостатов перевели почти что в нижнее положение, значительно уменьшив силу тока, так что хрустальные канделябры едва светились. Слуги бесшумно сновали по комнатам, зажигая свечи в затейливо декорированных подсвечниках. Тени прыгали все неистовее – это суетливо, неуемно, несмотря на поздний час, веселились гости. В мягком полумраке не столь отчетливо видны были морщины и лысины, зато ярче горели ордена и медали, а бриллианты сверкали при малейшем движении дам.

– Вон тот человек и есть ваш друг Сент-Джон? – Питерсон указал сигарой в сторону.

Я кивнул.

– Боже, какая мразь! – произнес он с нескрываемым отвращением. – Он весь обляпан пищей. Ладно, мне с ним надо кое о чем потолковать. Вы ступайте, ищите туалет… А-а, вот и доктор Рошлер. Он выглядит все так же плохо. Это вызывает у меня беспокойство. Побеседуйте с ним при случае… – Питерсон говорил несколько рассеянно, наблюдая за Сент-Джоном, который, держа тарелку с закусками, болтал с молодой особой, длинные светлые волосы которой то и дело попадали в его салат. Питерсон потрепал меня по руке и неожиданно чихнул. – Вот что значит бегать раздетым в такой чертовский снегопад. В моей памяти вы всегда будете ассоциироваться со снегопадом.

Там, где лестница делала поворот, находилась обширная площадка размером с хорошую комнату, с тяжелыми портьерами по обеим сторонам высоких окон, терявшихся где-то в темноте под потолком. Свечи в массивных бра излучали теплый, мягкий свет.

Чувствуя от страха слабость в коленях, я присел на огромный старый диван у окна. На площадке стояли письменный стол, огромное кожаное кресло и книжный шкаф. Окно выходило в сторону длинного, машин на шесть, гаража. Густо валил снег в слабом свете фонарей вдоль подъездной дорожки; на лужайке перед домом он лежал нетронутым, и казалось, что она покрыта толстым слоем белой глазури. Но мне некогда было любоваться всем этим – я искал туалет.

На втором этаже царило безмолвие – голоса и звуки не долетали сюда, что, впрочем, было неудивительно: зал, где собрались гости, находился слишком далеко. Здесь на стенах висели гобелены, на которых в полумраке с трудом можно было различить сцены охоты. Пляшущие по гобеленам тени оживляли их, и единственное, чего недоставало сейчас, – это визга и предсмертного хрипа зверя.

Дверь в туалет оказалась слегка приоткрыта. Он был огромным: душевая кабина, ванна, закрытая дверь, ведущая в спальню, унитаз, двойная раковина, биде, зеркало в человеческий рост и изобилие всякого рода полотенец. Я щелкнул выключателем, и по помещению разлился бледный розоватый свет.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я настолько успокоился, что начал различать доносившиеся до меня голоса, мужской и женский… Они раздавались из-за закрытой двери.

– Я спрашиваю тебя, что мне с тобой делать? Что? – Я узнал Бренделя. Он говорил по-английски и, видимо, старался сдерживаться, поэтому голос его звучал сдавленно. – Отвечай! – Он явно терял терпение.

В голове у меня гудело. Я алкоголик, и Питерсон прав: мне надо протрезветь.

– Черт тебя подери, отвечай мне! Говори, чего ты от меня хочешь! – Он швырнул что-то об пол, и она в испуге вскрикнула:

– Не надо, Гюнтер, пожалуйста!..

Послышались звук удара и рыдание.

– Ты… тварь! – пробулькал он. – У тебя есть все: любовник, свобода, мое обожание… а ты ведешь себя как последняя шлюха. Позор! Подлая, растленная… – Он захлебнулся от ярости.

Потом все стихло, и я представил себе, как он, движимый сознанием своей вины, подходит к ней, обнимает ее, что-то тихо-тихо говорит, уткнувшись в ее волосы. Я слышал ее негромкие всхлипывания, которые постепенно перешли в странное хихиканье.