Текст книги "Идем! или Искусство ходить пешком"

Автор книги: Томас Эспедаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Путешественник, если верить Руссо, человек простой и мирный. Он свободен. Уйдя из города, он оставил семью, обязательства, занятия. Он попрощался с ответственностью, с деньгами. Он покинул друзей и любимых, отказался от амбиций и будущего. По сути он мятежник, отвергнувший однако и идею бунта. Он блуждает по лесу один, как бродяга. Он бродит по дорогам, не обремененный собственностью, он отрекся от ценностей и возможностей. Единственное, что ему нужно – рюкзак на спине.

Жан-Жак покидает постоялый двор. Мятежник и поклонник природы, он одет в длинную светло-коричневую хлопковую рубаху, в короткие брюки и длинные шерстяные чулки. У него легкая, но добротная обувь.

Теперь он должен решить: повернуть ли обратно и отправиться домой или все-таки продолжить странствие. Жан-Жак повернул обратно, ему хочется домой, к письменному столу. Вскоре он уже дома, в маленьком замке, который арендует у богатой приятельницы.

Он садится к письменному столу, у окна. И пишет «Прогулки одинокого мечтателя»: «…В моем плачевном положении ничего не остается – только написать новые заметки о моих одиноких прогулках и мечтаниях, которые переполняют меня, когда я даю волю своим мыслям, когда они следуют естественным путем, свободно, не встречая сопротивления. Эти часы одиноких медитаций – единственное, что мне принадлежит в течение дня, когда я предоставлен лишь самому себе, когда у меня нет никаких препятствий, когда я могу с уверенностью сказать: природа на моей стороне».

8

«Я получил, мсье, вашу новую книгу, направленную против человеческой расы, и благодарю вас. Никто еще не применял столько умственных способностей на то, чтобы превратить нас, людей, в зверье. После прочтения вашей книги хочется встать на четвереньки», – писал Вольтер.

Назад, к природе? К звериной жизни, к первобытному состоянию? Нет, это не забава, не шутка. На полном серьезе: мы хотим совершить обратный скачок. Встать на четвереньки. Забыть про возвышенное, про все, что держит нас на плаву. Нас так и тянет вниз, назад.

В Осане есть кафе – типичная забегаловка с примитивной едой и дешевым пойлом. Четыре стола на потертом паркетном полу, лампы, которые больше затемняют, чем освещают пространство. Это место, мимо которого трудно пройти.

Я знаю официанта, его зовут Кристиан, он чилиец, брал у меня уроки норвежского много лет назад. Красивый парень, которого занимают только девушки, больше он ни на что не годится, думал я тогда, но вот он здесь и у него есть профессия. И, похоже, он ею даже гордится. Он приносит кружку пива и резким движением ставит ее передо мной.

– Ну и что же с тобой стряслось? – спрашивает он.

Вот именно, что со мной стряслось?

Это невеселое заведение навевает грустные мысли: мне нужно получить какую-нибудь профессию. У меня никогда не было никакой профессии. Я выбрал другой путь, я бунтовал, писал и публиковал книги. Я путешествовал и занимался всякой всячиной, однако профессии у меня никогда не было.

Но ты не знаешь секретов профессиональной жизни, думал я. Беседы в кафетерии. Корпоративные праздники, семинары, коллеги! И подумать только – у тебя никогда не было даже никаких отпусков. Никто ни разу не зачислял тебя на работу, и никто не увольнял, тебя никогда не отстраняли или не отказывали в приеме на службу, тебя не посылали – ни вперед, ни назад, ни куда-либо, ни откуда-либо. То есть ты, короче говоря, всегда был сам по себе.

Профессия. Еще бы – самое время. Сейчас середина жизни, скорее всего, уже поздно, но если не сегодня и не завтра, то шансы вовсе равны нулю. Но в любом случае, даже если ты на что-то решишься, то поезд уже ушел (поезд профессии или автобус), и ты снова остался на обочине, как белая ворона, как полный идиот. Человек, который не может найти себя – ни в бизнесе, ни на каком другом поприще.

Но какую же все-таки выбрать профессию? Журналиста? Адвоката? Рекламного агента или торговца? Нет, ни в коем случае, просто исключено. Слишком доходные занятия, слишком хромают мораль и этические соображения! Слишком много на свете безнравственных профессий! А что если стать почтальоном, или водителем автобуса, или учителем? Ну уж нет, ты вынужден признать, что эти профессии тебе не подходят. Впрочем, точно так же ты никогда не испытывал желания стать актером, политиком или редактором. Истина заключается в том, что тебе хочется иметь какую-нибудь профессию, но ни одна из них тебе не нравится.

Так что же делать? Надо сосредоточиться. Начнем с начала или с середины. Подумаем о предпочтениях. К чему ты больше всего склонен? Что тебе нравится больше всего? И можно ли твои склонности применить в какой-нибудь профессии? Конечно, можно.

Тот, кто любит размышлять, старается при всяком удобном случае назвать себя философом. Тот, кто любит писать, жаждет называться писателем. Но ты уже писатель, и у тебя нет никаких амбиций в отношении философии. Итак, ты любишь размышлять и писать, ты любишь путешествовать. Так вот какую нужно выбрать профессию: бродяжничество. Бродяга. Странник. Путешественник. Пилигрим. Бродяги были во все времена. Но сегодня и сама профессия, и ее атрибуты уже обречены, они на грани вымирания. Во всяком случае, в нашей преуспевающей благоденствующей Норвегии. И ты думаешь: кто-то должен выбрать эту профессию. Кто-то должен взять на себя эту ответственность. Кто-то должен спасти эту свободу, возродить эту профессию, вернуть ее ценности. Итак, решено: я стану бродягой.

9

Дэвид Герберт Лоуренс [5]5
  Дэвид Герберт Лоуренс (1885–1930) – английский писатель. Автор знаменитых романов «Сыновья и любовники» (1913), «Радуга» (1915), «Влюбленные женщины» (1920) и «Любовник леди Чаттерли» (1928).


[Закрыть]писал: «Дорога. Великий приют для души – это дорога. Душа – не на небесах и не в раю. Не в нас самих. Душа не над нами и не внутри нас. Она бродит по дорогам. Не медитируя и ни за что не цепляясь. Не для того, чтобы исследовать небеса за небесами, созерцательно, в традициях великих мистиков. Не в страданиях, не в экстазе. Не на этих путях душа находит свой собственный путь. Только странствуя по дорогам. Не во имя милосердия или жертвы, не ради любви или работы. Путешествие вглубь себя. Устремиться в путь. Пешком, не спеша. Встретить того, кто тоже в пути, кто преследует ту же цель, идет той же самой дорогой. Всегда в пути».

Опыт странствий высоко ценили философы. Например, Сёрен Кьеркегор [6]6
  Сёрен Кьеркегор (1813–1855) – датский писатель, теолог и философ. Автор многих философских эссе. Роман «Дневник обольстителя» – часть его классического трактата «Или-Или: фрагменты жизни» (1843).


[Закрыть]считал: «Прежде всего важно не утратить желание ходить. Каждый день я хожу, стремясь достичь равновесия, – так я избегаю любых недугов. Самые лучшие идеи посетили меня во время прогулок. И, по-моему, самая тягостная мысль – это то, что ты не сможешь больше ходить. Чем больше ты находишься в неподвижном состоянии, тем ближе ощущение болезни… Когда же ты в состоянии ходить, то все налаживается».

Людвиг Витгенштейн [7]7
  Людвиг Витгенштейн (1889–1951) – австрийско-британский философ, профессор Кембриджского университета (1939–1947). Автор широко известных философских произведений – «Логико-философский трактат» (1921), «Философские исследования» (1953), «Заметки по основаниям математики» (1953), «О достоверности» (1969) и др.


[Закрыть]писал в своих «Тайных дневниках»: «Христианство учит: ты должен здесь, в этом бренном мире, не сидеть, а ходить… Ведь тебе предстоит уйти отсюда, но не вдруг, не внезапно. Ты покинешь этот мир, когда умрет твоя плоть. Вопрос звучит так: каков твой жизненный путь, куда ты направляешься? (Или это чересчур личный вопрос?) Мои занятия, например, требуют, чтобы я сидел. Однако мне нужно двигаться, а не только сидеть».

В Древней Греции со времен Аристотеля возникла традиция – размышлять во время прогулок. Аристотель подолгу гулял и преподавал среди колоннад в Ликеоне, а ученики этой школы назывались перипатетики, от греческого слова «перипатеин»: гулять.

Софисты передвигались из города в город пешком и преподавали риторику. До нас дошли сведения о прогулках Сократа – в пределах и за пределами городских стен. Он любил бродить и разговаривать, а когда он размышлял о чем-то действительно очень важном, то останавливался и мог стоять подолгу, порою ночь напролет.

Стоики получили свое название по колоннадам в Афинах.

Стоа Пойкиле – колоннады, здесь стоики гуляли и дискутировали.

Именно философия призывала совместить приятное с полезным: размышлять и прогуливаться. Иммануил Кант ежедневно после обеда совершал променады по улицам Кёнигсберга.

В Гейдельберге есть знаменитая Тропа Философов. Говорят, по ней ежедневно прогуливался Гегель.

Вспомним высказывание Ницше о том, что он не доверяет своим идеям, если они пришли ему в голову не на свежем воздухе, не на пешей прогулке.

Поэты тоже восхваляли путешествия.

«Божественная комедия» Данте, например, – это хроника путешествия, христианская версия путешествия Орфея в ад, мифа, который так вдохновлял трубадуров.

Путешествия неотделимы от творчества Гёльдерлина [8]8
  Иоганн Кристиан Фридрих Гёльдерлин (1770–1843) – немецкий поэт. Автор элегии «Плач Менона о Диотиме», лирического романа «Гиперион, или Отшельник в Греции» (1797–1799), религиозной трагедии в духе Софокла «Смерть Эмпедокла» (1797–1800), поэм «Рейн», «Германия» и «Патмос». Перевел «Антигону», «Царя Эдипа» и гимны Пиндара. Сорок лет страдал психическим расстройством.


[Закрыть]. Вордсворт [9]9
  Уильям Вордсворт (1770–1850) – английский поэт, представитель так называемой «озерной школы».


[Закрыть]и Кольридж [10]10
  Самюэль Тэйлор Кольридж (1772–1834) – английский поэт, критик и философ. Близкий друг Уильяма Вордсворта, также представитель «озерной школы».


[Закрыть]обошли весь Озерный край, да и всю Европу, Рембо все время рвался прочь из дома. А Винье [11]11
  Осмунн Улафсон Винье (1818–1870) – норвежский поэт, журналист и издатель. В книге «Воспоминания о путешествии летом 1860 года» (1861) воспроизводит реалистические картины сельской жизни. Романтическая поэма «Большой парень» (1866) навеяна народной поэзией. Многие стихи Винье положены на музыку Э. Григом, Э. Альнесом и др.


[Закрыть]без конца бродил по горным тропам.

А Шарль Бодлер – городской бродяга, родоначальник всех фланеров! Говорят, его часто видели в ночных одеяниях рядом с домом, где он жил. Он гулял по улицам в нижнем белье и таким образом демонстрировал, что ему безразлично, где он находится – дома или за его пределами. Он и улицы считал своим домом. Да и квартира его походила на улицу, в комнатах в любое время суток толпились друзья и незнакомцы, женщины и мужчины.

Из современных писателей, возможно, самый заядлый путешественник – Брюс Чатвин [12]12
  Брюс Чатвин (1940–1989) – английский писатель, журналист, археолог и антиквар. Автор путевых заметок «В Патагонии» (1977), «Возвращение в Патагонию» (1985), «Песенные тропы» (1987), романов «Наместник Оюда» (1980), «На темной горе» (1982).


[Закрыть]. Всю жизнь он мечтал написать книгу о кочевниках и бродягах, а в одном из дневников заметил, что она могла бы стать самым главным его произведением. Кстати, именно Чатвин обратил внимание: английское слово «путешествовать» – travel – имеет тот же корень, что и французский глагол «travail» – то есть работать.

Наконец-то, подумал я, после Брюса Чатвина путешествия стали профессией. Можно последовать его рецепту – без всяких анкет и проволочек просто отправиться в путь. То есть выйти из дома, когда угодно, и прочь, в любом направлении, на своих двоих. Но не тут-то было.

Я все-таки расскажу о своей первой неудаче.

10

Уэльс. Суонси. Лето 1998-го. Из Логарна, где я побывал в доме-яхте Дилана Томаса и его писательском кабинете-гараже, близ устья Тафа, с юга я отправляюсь на север, к замку Конви, к Камбриан Вэй. Ох, уж эти мне маяки, крики, пабы, песни: «Тьма – это город, свет – это путь». Тем не менее этот тридцатидневный тур считается экспертами по прогулкам самым живописным в мире.

Но мне потребовалась основательная подготовка: я обошел с приятелем почти всю Испанию, спал под открытым небом, в лесах, на обочинах дорог, на набережных, я научился ложиться и засыпать в самых разных местах. Вдоль и поперек я обошел окрестности Согна и Фиордане – по асфальту, траве и гравию, по лесным тропинкам и почтовым трактам, поднимался на вершины, штурмовал Сколаторнет, карабкался по Галдхёпиггену в ботинках фирмы «Доктор Мартинс», пересекал реки и ледники, туннели и населенные пункты. Но все это оказалось легкой каникулярной разминкой.

Самые серьезные испытания были впереди.

Я решил один, неважно, сколько это займет времени – месяц или два, вернуться домой, а потом поехать в Англию, с деньгами или на полной мели. Я даже готов был куда-нибудь наняться – садовником в усадьбу или официантом в ресторан.

Я покидаю Логарн в дождь, в цивильном костюме, в ботинках «Доктор Мартинс», с черным рюкзаком, со спальным мешком и энным количеством книг. Покупаю дождевик, выбрасываю некоторые книги и туалетные принадлежности, все, без чего, кажется, можно обойтись. Теперь у меня только все самое необходимое, и вещи имеют вполне подъемный вес. Все хорошо. Вот только нескончаемый дождь. Он идет шесть дней. Уэльс зеленый и влажный – и я проклинаю зелень и влагу. Одежда истрепалась, ботинки прохудились, ноги наливаются свинцом – я проклинаю тяжелую участь бродяги. Проклинаю Брюса Чатвина, Д. Г. Лоуренса, Джорджа Оруэлла, себя самого и всех тех, кто вдохновил меня на это безумное путешествие.

Разве мое место не за письменным столом? Разве я не должен вцепиться в него, как советовал Кафка? Разве смысл не в том, чтобы я писал книги? Разве у меня нет дома и семьи? Разве мне не нужна профессия, обычная и надежная, разве мне не нужен стабильный доход?

Такова история одного из моих сумасбродств. Я сдаюсь. Сажусь на автобус до Абериствита, поселяюсь в отеле, нахожу паб и пью до тех пор, пока не забываю, что я бродяга. Нет, я и не думаю сдаваться. Чем больше я пью, тем больше убеждаюсь в том, что это не последняя попытка. Только не в Уэльсе, где бесконечно зелено и дождливо.

В другом месте.

А теперь о моей попытке номер два.

11

Германия. Штауфен. Весна 1999-го. Мы с другом пересекаем Шварцвальд, и из Штауфена (где Фауст подписал контракт с Мефистофелем), с севера направляемся к Тодтнаубергу, на юг (где находится знаменитая хижина Хайдеггера [13]13
  Мартин Хайдеггер (1889–1976) – немецкий философ, автор знаменитого трактата «Бытие и время» (1925).


[Закрыть]). Я купил себе поношенную одежду, прямо-таки цыганский наряд, голубые штаны со складками в серебристо-голубую полоску, новые ботинки «Доктор Мартинс», солнцезащитные очки, а также бандажи и пластыри.

Итак, хорошо оснащенные, мы готовы к приключениям. Две бутылки немецкого сухого вина на случай, если будет жарко, бутылка бренневина от бессонницы, ассортимент таблеток на все случаи жизни. Идем! Подальше от Штауфена, с его тридцатиградусной жарой!

Пот прошибает нас, мы уже не отличаем кожу от одежды, ноги – от сапог и тропинок: мы бродим по лесам и стали частью природы, мы опустошаем бутылки, эмоции переполняют нас: мы слушаем пение птиц, видим тени, вдыхаем запахи. Мы становимся никем и ничем!

На обед у нас немецкие сосиски и деревенский хлеб, вино в бутылках, обернутых влажной газетной бумагой. Мы ведем задушевные беседы. Спорим о Хайдеггере и его хижине в Тодтнауберге, где его навещали Пауль Целан [14]14
  Пауль Целан (1920–1970) – австрийский поэт. Автор сборников «Песок из урн» (1948), «Маки память» (1952), «От порога к порогу» (1955), «Роза – никому» (1963), «Солнце нити» (1968).


[Закрыть]и Рене Шар [15]15
  Рене Шар (1907–1988) – французский поэт и прозаик. Автор сборника стихов «Молот без хозяина» (1934), а также сборников прозаических миниатюр «Листки Гипноса» (1946), «Архипелаг слова» (1962), «Спящие окна и ход на крышу» (1979).


[Закрыть]. Мы говорим о Хайдеггере и нацизме. На мой взгляд, Сартр слишком круто повернул влево, а Хайдеггер примкнул к правым. Но это не значит, что мы должны последовать их примеру и остановиться на полпути. Нам нужно придерживаться твердых принципов, даже быть радикалами, и главное – избегать идеологических ловушек.

Да. Но где мы будем спать? Мы доходим до холма, отсюда хорошо видно все вокруг: темный лес, озеро, тропинки.

Германия, о Германия, мы разворачиваем матрасы, заползаем в спальные мешки, пьем водку и мирно беседуем. Именно здесь, в самом сердце Европы, на вершине холма, мы учреждаем Партию противников скорости. Мы противники всего, что быстро передвигается. Мы противники самолетов, автомобилей, экспресс-паромов и скоростных поездов. Мы также противники поспешных решений, мы за то, чтобы думать и двигаться на малых скоростях. Опустошив запасы бренневина, мы приходим к выводу, что наша партия, пожалуй, чересчур радикальна. Мы придумываем программу и выбираем улитку в качестве эмблемы. Да здравствует медлительность и лень! Спокойной ночи.

Нас будят птицы. Солнце уже в зените. После плотного завтрака мы отправляемся дальше, сначала вниз, а потом вверх, к горе Фельдберг, где, согласно карте, есть недорогая гостиница. Мы идем тропинками, пересекаем луга, желтые долины, лесные поляны, время от времени мелькают тени зайцев и оленей. Мы все идем и идем, мирно беседуя, или просто молча, проходим через ограды и изгороди, вдоль ручьев. Путь до Тодтнауберга занял три дня.

В горную деревушку мы приходим после обеда, все погружено в туман. Мы уже не надеемся увидеть хижину философа. Спрашиваем случайного прохожего: Хайдеггер? Не знаю. Никогда о нем не слышал. Неужели они ничего не слышали о величайшем после Канта и Ницше философе Германии? Они даже не знают, кто это такой, а ведь он жил здесь, когда преподавал в университете, во Фрайбурге.

– Мартин Хайдеггер? – переспрашивает хозяйка гостиницы, в которой мы остановились.

Правда, прежде чем заводить разговор, мы приняли душ и немного отдышались.

– Да, Мартин, – вспоминает она, – однажды он угостил сигаретой моего отца, ему было тогда тринадцать лет. Хотите увидеть моего отца?

– Да, очень хотим.

Берем бутылку вина, идем к ее отцу. Он говорит: хижина пустует, там никто не живет. Однажды гостила съемочная группа, кажется, с английского телевидения, это было несколько лет назад, и с тех пор – никого. Никто не спрашивал о Мартине Хайдеггере.

На следующее утро мы находим хижину Хайдеггера. Она располагается на холме, в тени деревьев и кустарников, но мы узнаем ее по фотографии. К нашему великому изумлению, окна открыты, а двери отворены. Мы сворачиваем к ней. Не может быть! Мы просто глазам своим не верим! Мы шли трое суток и теперь находимся в пятидесяти метрах от знаменитой горной хижины. Мы продолжаем идти, пульс в висках стучит, как сердце. Что толкает нас в путь как безумных? Кто гонится за нами по пятам?

Мы приближаемся к хижине и видим – в дверях возникла чья-то фигура. Я кричу: «Мы из Норвегии, мы идем пешком от Штауфена, я писатель и путешественник». Незнакомец делает шаг навстречу, протягивает руку и говорит:

– Хайдеггер.

Это внук. Наконец-то. Мы знакомимся. Благоговейно склоняемся над знаменитым ручьем, чтобы зачерпнуть воды. А потом садимся – каждый на свой камень – и рассказываем о Норвегии и о своем путешествии. Мы беседуем о прогулках великого Хайдеггера, о философии и искусстве, о поэзии и литературе. Да, наш собеседник, конечно же, читал биографию Рюдигера Сафрански [16]16
  Рюдигер Сафрански (род. в 1945 г.) – немецкий писатель и философ, автор монографий о Э. Т. А. Гоффмане (1984), А. Шопенгауэре (1987), М. Хайдеггере (1994) и Ф. Ницше (2000).


[Закрыть]. Он знаком также с хулой в адрес Хайдеггера, которую Томас Бернхардт [17]17
  Томас Бернхардт (1931–1989) – австрийский писатель и драматург, автор книги «Старые мастера» (1985), в которой негативно отзывается о Хайдеггере.


[Закрыть]позволил себе в «Старых мастерах».

– Его оскорбления в адрес деда наша семья воспринимает как великий комплимент, – говорит он.

Мы понимаем, что беседа закончена.

– И куда же вы теперь? – спрашивает он.

– Нам пора, – отвечаю я тактично.

Мы отправляемся дальше, в поисках приключений. Ноги болят, и спать под открытым небом будет очень тяжело. Я предлагаю поселиться в отеле. Мне нужны кровать и телевизор, стены и гардины, мне хочется оказаться подальше от природы и птиц.

Но мой друг Нарве, еще более опытный бродяга, предлагает пересечь границу Италии в районе Доломитов. Ему очень хочется в горы, он жаждет увидеть эти потрясающие горные хребты, побродить по вершинам и переночевать в горах. Пора-пора, нам предстоит нелегкий поход. Мы спорим. Я возражаю.

Я вымотан, я еще не совсем опытный бродяга, и это – моя вторая неудача.

В конце концов мы пересекаем итальянскую границу на поезде. Но после двух суток полного штиля в отеле я ощущаю беспокойство и трепет, страсть к путешествиям снова закипает в крови, и я хочу снова в путь.

Теперь-то я понимаю, что стать бродягой одним махом нереально, что не так-то это просто. Потребуются тренировки и мужество, навыки и время.

Через леса мы пробираемся до Азоло, к дому, где я прожил два месяца у моего друга, Гарольда Костелло, писателя, который никогда и ничего не написал.

Зато я в этом доме написал кое-какие главы своего первого романа.

Пока мы спускаемся к виноградникам и оливковым деревьям, к ульям и боярышнику, я думаю: круг замыкается. Но нет, именно здесь он начинается. Это начало. Начало долгого пути, первый шаг к профессии и судьбе бродяги.

12

Я выхожу из пивнушки в Осане в новых сапогах фирмы «Гармонт», они светло-зеленого цвета и очень гармонируют с одеждой. Темно-синий костюм, в светлую полоску, расклешенные штаны, на мне новая белая сорочка и яркий спортивный рюкзак, оранжевого цвета, он прямо-таки светится.

Довольный своим видом, я целеустремленно направляюсь к церкви Осане и выхожу на почтовый тракт.

Известно, что Руссо любил гулять в своеобразных армянских одеждах: он надевал меховую шапку, кожаный шарф и сорочку из грубого домотканого сукна. Есть его портрет в этом одеянии, кисти Рамсея [18]18
  Аллен Рамсей-младший (1713–1784) – английский художник.


[Закрыть]. Самоуверенность, позерство и безумие, которые угадываются в его взгляде, вполне соответствуют автобиографическим признаниям в предисловии к «Исповеди»: «Я затеваю беспримерное дело, которому не найдется подражателей. Я хочу показать человека во всей правде природы, и таким человеком буду я сам» [19]19
  Цитируется по изданию: Руссо, Ж.-Ж. Исповедь. М.: Захаров, 2004. С. 6.


[Закрыть].

Но ведь описать себя откровенно почти невозможно. Писатель маскируется. Он прячется, язык – его щит.

То, что Морис Бланшо [20]20
  Морис Бланшо (1907–2003) – французский писатель, эссеист.


[Закрыть]пишет о Кьеркегоре, относится и к Руссо: «Непрерывно повествуя о себе и размышляя о событиях своей жизни, Кьеркегор притворяется, будто все, что он пишет, неважно, незначительно. Его величие в том, что он хранит тайну. Он саморазоблачается и маскируется одновременно».

Армянские одежды – это декор, за которым прятался Руссо. Он искал убежище вовсе не в природе, он прятался в литературу, в словесную чащу. Описывая самого себя и свое окружение, он не сомневался в своей правоте. Но он не был инакомыслящим, он преподносил себя как иного. Писатель, который всем своим творчеством тщится доказать, что он дитя природы, отнюдь не был искренен, он провокатор, фланер и истинный позер: «Я один знаю собственное сердце и знаком с человеческой природой. Я не похож на тех, кого встречал, и смею думать, что отличаюсь от всех живущих ныне людей. Если я и не лучше других, то я, по крайней мере, иной. И плохо или хорошо поступила природа, разбив форму, в какой я был отлит, можно будет судить, лишь прочитав эти строки» [21]21
  Руссо, Ж.-Ж. Исповедь. М.: Захаров, 2004 С. 5


[Закрыть].

Читая Жан-Жака Руссо, не перестаешь восхищаться им как писателем, но как личность он часто ускользает, а порою просто кажется отталкивающим. Однако привилегия читателя заключается в том, что он не обязан поклоняться писателю: «Так что я один в мире, без брата, без ближнего, без друга, – и без всякого общества, кроме своего собственного».

Было ли одиночество Руссо всего лишь фикцией, литературным приемом? Вполне возможно. Как все великие и одинокие мечтатели, он жаждал общения и понимания, но чем больше размышлял и писал об этом, тем более одиноким становился. Именно из-за своих произведений он обрел врагов, и одиночество стало его уделом. Но писательская стезя – как Ахиллесово копье, оно ранит, и оно же исцеляет. Руссо разбавлял свое одиночество читателями.

Руссо демонстрирует читателю свое превосходство и равнодушие, как и Монтень [22]22
  Мишель де Монтень (1533–1592) – французский писатель, политический деятель, философ, автор книги эссе «Опыты» (1580–1588).


[Закрыть]в «Опытах»: «Это искренняя книга, читатель. Она с самого начала предуведомляет тебя, что я не ставил себе никаких иных целей, кроме семейных и частных… Таким образом, содержание моей книги – я сам, а это отнюдь не причина, чтобы ты отдавал свой досуг предмету столь легковесному и ничтожному. Прощай же!»

13

Что ж, возможно, язык и есть источник одиночества. К такому выводу я прихожу, гуляя вдоль изгороди, у садов, где почтовый тракт сворачивает к Меллингену. Дорога очень живописная. До почты можно дойти пешком. А разве письмо – не эмблема одиночества? Ведь тот, кто пишет, сидит один за письменным столом. Прощальное письмо. Любовное письмо. Заклеиваешь желтый конверт и предаешь себя капризам судьбы. Письма пишут не для того, чтобы заглушить одиночество, а чтобы запечатать его.

Такие мысли посетили меня, когда я шел один по почтовому тракту. Мне вспомнилось письмо, которое Гёльдерлин адресовал поэту Казимиру Ульриху Бёлендорффу [23]23
  Казимир Ульрих Бёлендорфф (1775–1825) – немецкий поэт и драматург.


[Закрыть], во время своих пеших походов по Альпам, сначала в Швейцарии, а затем во Франции: «Будь здоров, мой дорогой! И прощай! Не хочу больше плакать и все-таки обливаюсь горькими слезами. Решил как можно скорее покинуть отчий дом, и, возможно, навсегда».

Но отсутствовал Гёльдерлин недолго. Год спустя он вернулся к матери, «бледный как мертвец, исхудавший, с ввалившимися глазами и безумным взглядом, длинными волосами и бородой, одетый как нищий».

Странствия не сулили Гёльдерлину ничего хорошего, они лишь усугубили его душевную болезнь, названную историками литературы периодом долгой изоляции: «Он заперся в так называемой башне Гёльдерлина на реке Неккар в Тюбингене. Здесь беспокойный безумный поэт провел свои последние тридцать пять лет. Каждое утро с восходом солнца он выходил в сад и гулял по четыре-пять часов. Остаток дня он проводил дома, в своей комнате, в бесконечных беседах с самим собой».

Гёльдерлин был поклонником Руссо, и в «Гимне Рейну» философ предстает как уединенный мудрец:

 
Душа твоя,
Руссо, непобедима,
сильна и терпелива,
спокойна
и слухом чутким наделена.
 

Гёльдерлин не имел доступа к биографиям и не был столь осведомлен, как мы сегодня. Его многое объединяло с Руссо, он обнаружил в нем черты сходства с собой. Но примечательно, что прогулки Гёльдерлина как раз противоречили тезису Руссо о пользе прогулок для физического и умственного здоровья. Прогулки Гёльдерлина оказали разрушительное воздействие на психическое здоровье и совершенно выбили его из колеи.

Объяснялось это, возможно, тем, что Руссо любил короткие пешие прогулки, так называемые променады, а Гёльдерлин гулял подолгу – и эти прогулки его изматывали. Мы ничего не знаем наверняка.

Но долгие прогулки, конечно, утомительны. Достаточно прочитать книги о странниках и бродягах, чтобы убедиться – жизнь в скитаниях тяжела. Тот, кто путешествовал подолгу, по нескольку месяцев, знает, что странствия суровы и разрушительны.

Ты бездомен. Спишь, где придется. К тебе относятся как к чужаку, с недоверием и подозрением.

Ты грязный и голодный. Одинокий, ты все бредешь и бредешь, в дождь, ветер и снег. Кто-то приютит тебя из милости, в сарае или в ночлежке. Все свое ты несешь с собой, на спине, ноги и плечи ноют, все тело болит. А тебе так хочется в постель, ты тщетно мечтаешь о любимой женщине.

Я прохожу мимо двух усадеб, через калитку, вдоль ручья. Здесь открывается вид на город, который я только что покинул: Осане. Вернее, на часть предместья – шоссе и торговый центр, новостройки и жилые кварталы, дома стоят в ряд и по одиночке, они кажутся необитаемыми на расстоянии, легкие и плоские, как кулисы.

Беда заключается в том, что ты отворяешь двери и заходишь в дом, который ничем не отличается от других, точно таких же домов. Телевизор и лампы, всюду искусственное освещение и невыносимая жара. Масса лишних комнат, враждебная жизни мебель, не образующие стройного созвучия интерьеры сигнализируют нам, что мы зря трудились, что деньги, которые мы заработали, выброшены на ветер, что мы живем тусклой и неинтересной жизнью.

Другая часть Осане простирается к полям и лугам, старым домам и усадьбам, тракторным дорогам и тропинкам, деревьям и ручьям, цветам и травам. Равнины залиты солнцем. Старое и новое время. Старое время было не лучше нового. Новое время не лучше старого. Человек ведь сам выбирает, по возможности, как ему жить. Но каким образом все эти деньги, все это благосостояние повлияли на этот ужасный ландшафт, на эту уродливую архитектуру?

Почему мы делаем выбор в пользу самых дешевых решений и самых бездарных проектов? Как можно строить, создавать и мыслить так убого, имея столько денег? Именно такие мысли посещают меня, когда я иду старым почтовым трактом в Осане.

Я хочу написать письмо.

Я охвачен прощальным настроением.

Надо подняться к вершине холма и спуститься к Кретсфенгселет, к тюрьме в Брейстейне. Высокие стены, дерево, тень от которого ложится вдоль бетонной стены. Две лошади мирно гуляют и пасутся на траве, перед стеной, словно вся эта свобода вне стен, вся эта красота – вызов тому, что находится внутри. Какая же это жестокость по отношению к тем, кто находится по другую сторону, взаперти, к тем, кто заточен в этих стенах.

Я прохожу мимо тюрьмы, мимо лагеря беженцев, детского сада, парков и домов. Прохожий выгуливает собаку на поводке. Теплица, цветы в ряд, человек в гараже, у автомобиля.

Гуляя здесь, я размышляю только о несвободе. Она угнетает меня. И я спешу, по асфальтированной дорожке, к набережной и парому, который доставит меня в Валестранд. На берегу я раздеваюсь и прыгаю в воду. Я плаваю.

А в середине фиорда плывет паром.

14

Я в укромной бухте, поселился в скромной гостинице, снял номер с минимумом удобств. Здесь кровать, стол, стул, все как обычно, комната, которую только что покинули и скоро снова покинут. Я сбрасываю с себя рюкзак на пол, вытаскиваю дневники и описываю все свои путевые приключения.

За окном слышен смех и шум, кому-то сейчас весело. За пластиковым столом стайка молодежи пьет пиво. Конец недели, выходные. Смех, повышенные тона, нетерпение и буйство. Подходите, парни! Мы отучились, мы отработали, давайте напьемся.

Я спускаюсь по ступенькам, выхожу на террасу с пластиковыми столами и зонтами. Я сажусь за отдельный столик. За соседним столиком сидит молодежь, парни и девушки, они сидят кружком, они пьют и курят, они заняты собой. Я им нисколько не завидую. На мгновение меня охватывает тоска, мне чего-то не хватает. И я даже не знаю, чего именно. Круг, они сидят за столом, вроде бы самая обычная молодежь, я вижу, что лица, прически, руки, движения, манера одеваться – все как у всех. Но чем-то все же они отличаются от других.

День близится к закату. Птицы спрятались в кронах деревьев. Тормозит автомобиль, это кто-то заехал за знакомой девушкой. Она в желтом свитере и в кожаных сапожках, блондинка, на шее крестик. Она садится в автомобиль. И из окна с заднего сиденья смотрит на меня.

А утром светит солнце, свет пробивается сквозь пелену облаков, сквозь листву и деревья за окном; луч, выхватывая пыль, скользит между гардинами и по полу, устремляется к кровати и подушке, достигает моего лица. Солнце светит сквозь веки, и это только начало. Полоски света в темноте как во сне, и картины распадаются. Свет становится водой, я мечтаю о воде и всплываю, рассекая поверхность, поднимаю голову, уже наступил день. Я просыпаюсь. Лежу в постели и плыву на обломках мечты. Это начало удачного дня.

Прекрасный день, а почему бы и нет?

Сегодня суббота, и я волен делать все что хочу.

Я могу поваляться в постели. Я могу вернуться в город. Я могу продолжить свой путь, пойти куда глаза глядят. День начинается, и все впереди. Жизнь начинается, все впереди, нужно только выйти за дверь.

Я почти бегом спускаюсь по лестницам, завтрак уже на столе – яйцо, белый хлеб, немного сыра, апельсиновый сок и кофе. Я в кафе один. Нет ни официантов, ни посетителей. Я предпочитаю быть один. Эти безлюдные помещения еще раз напоминают мне – я сделал свой выбор сам: пустой дом, пустая хижина, пустая комната, где я могу писать.

Первые две мили я иду к северу, вдоль шоссе. Я пересекаю оставшуюся часть Остерой – долину, изрезанную холмами, по узкой тропинке между цепочкой невысоких гор и лесом, осинником и березняком. Здесь лес уже не такой густой и мрачный.

Я ориентируюсь по карте, мне нужно дойти до Каллестада и пересечь Веафиорд через мост. Если верить карте, которую я купил, в Стамнесе есть пансионат. Я попадаю в другое время: здесь пруд, в нем плавают лебеди, запущенный хозяйский дом. Покосившаяся усадьба и тропинка, которая вьется по болотам и полям. Этот пеший тур по местам, покинутым людьми, рассчитан на один день, здесь лишь остались следы чьего-то пребывания, усадьба, заросший сад.

Знакомый мне пейзаж маленьких городков в Суннфиорде, эти покинутые места, заросшие травой. Пустой сеновал, притихший дом, но вернется ли когда-нибудь жизнь в эти места? Звуки? Чья-то тень мелькнула в окне? Чье-то лицо? Шорох шагов?