Текст книги "Идем! или Искусство ходить пешком"

Автор книги: Томас Эспедаль

Томас Эспедаль
Идем! или Искусство ходить пешком

Особого смысла в путешествиях в общем-то нет, подумаешь, тоже мне занятие – ездить и созерцать новые места. А вы попробуйте каждый день идти одним и тем же маршрутом, смотреть на одни и те же места – и при этом обнаружить что-нибудь новое. Хотя и улицы, и дома – те же самые. Просто попытайтесь взглянуть на них по-новому. Попытайтесь измениться, но при этом все-таки остаться самим собой.

часть первая

1

Почему бы не начать с улицы? Я брожу по этим улицам и окрестностям, туда и обратно, взад и вперед – вот уже больше двух лет, ежедневно.

Бьёрнсонсгатен – замызганная улица с оживленным движением, рабочие кварталы, никогда не освещаемые солнцем, расположены рядами по обеим сторонам, а тень от них напоминает дорогу, точнее, артерию, малокровную и холодную.

По узким тротуарам, мимо фабричных районов, мимо заправки, вниз к Данмаркспласс, улица ведет к самому темному перекрестку в городе. Убогая улица, прерванная рельсами – все здесь приводит в уныние, все удручает: умирающее дерево, разваливающийся деревянный дом, задыхающаяся от выхлопных газов живая изгородь.

И потом окно, в котором стоит она и стягивает с себя хлопковый свитер.

Мой адрес – жалкая улица, по ней пролегает мой любимый маршрут.

По ней я и хожу обычно в город. Сейчас, когда я живу на другой стороне города, в светлой уютной квартире, с террасой и видом на гавань, я иногда доезжаю автобусом до Бьёрнсонсгатен, чтобы спуститься вниз по улице и старым маршрутом попасть в центр.

В начале улицы находится профессиональное училище, направо – стадион «Кронсминде», а налево – многоэтажные дома и район Сольхеймсвикен.

Я фланирую мимо стайки студентов – они курят, стоя на каменной лестнице перед училищем, на них белые воздушные поварские колпаки. Головы поварят утыкаются в облака. Их – человек семь или восемь. Рядом с ними сбились в стаю будущие парикмахеры. Их легко узнать по экстравагантным прическам – у них красные и зеленые гривы, разной длины и формы, торчащие во все стороны. Одна из девиц наголо выбрила голову, оставив лишь полоску волос – от лба к затылку. Можно подумать, что улица продолжается через ее голову.

А я иду прямо, никуда не сворачивая, а потом вниз, к Данмаркпласс. Ныряю в подземный переход, и теперь улица и автомобили уже надо мной. Куда же мне повернуть – направо или налево?

Переход разделяется. Сегодня я, пожалуй, поверну направо.

В прошлый раз, когда я повернул налево, дорога заняла больше времени.

Я иду мимо здания «Форум Кино», потом спускаюсь к Стуре Лунегордсванн, на мост, где на асфальте лежит умирающая рыба.

А на дорожном знаке играет солнце. Я ощущаю неожиданный прилив счастья.

Так оно и есть. Одно мгновение – и ты вдруг счастлив, здесь и сейчас. Без видимых причин. Это как дар. Иначе и описать нельзя.

Хотя у меня-то как раз нет никаких причин быть счастливым. Ведь я с похмелья и пребываю в угнетенном состоянии после беспробудного четырехдневного запоя. Живу один, в обшарпанном доме, на убогой улице. Мебели нет, сплю на матрасе. Она меня бросила, а я так надеялся, что вместе мы как-нибудь выкрутимся.

Я по-прежнему разрушаю себя, пьянствовать и расслабляться – ведь это каторжный труд.

Внезапно я счастлив. С чего бы это? Неужели только потому, что солнечный луч коснулся дорожного знака?

Я задыхаюсь, надо остановиться. По телу разливаются тепло и радость.

Мысли пробуждаются и обретают легкость. Причем это вполне конкретное ощущение. Мысли теряют вес. Я ощущаю это всем нутром, тягостное настроение отступает, и я продолжаю идти. Теперь меня отпустило.

Я направляюсь к Нюгордсхойден и к центру.

Постепенно до меня доходит: я счастлив, потому что я в пути.

2

К черту все! К чертям собачьим! Опуститься на самое дно. Ползать на четвереньках, брюхом по полу, уткнувшись мордой в ковер.

А свет, свет бьет по глазам. В глаза словно опилки насыпаны, рана ноет, кровь гудит, а в висках все стучит.

Кто это там ползает – по полу, под столом? А там целая лужа водки, и этот кто-то слизывает ее, сворачивается комочком и ложится под стол.

А ты видишь только половину туловища или даже меньше, может быть, поясницу, голые ноги и подол ночной рубашки. Но край стола не дает разглядеть лицо. О господи! Да это же твой отец, в мокрой рубашке, вот как, значит, мы снова переезжаем. Пустая комната, ощущение свободы и наготы. Лампа. Раздеться, погасить свет и отправиться в постель. Если б ты знала, если б только могла знать…

Он находит сигарету, ползает под столом. Какое счастье – ползать, утопив свое горе в вине. Какая радость – напиться в стельку и забыться ко всем чертям собачьим!

Темнота под столом сгущается. Наконец-то ты обрел пристанище в своем доме.

Понедельник, вторник, четверг. Ты выползаешь из собачьей конуры, сворачиваешься около стены, возишься с пряжкой на ремне. Вот она!

Теперь ты знаешь, где свет, к тебе возвращаются силы.

Теперь ты видишь, как он поднимается, на ощупь пробирается к двери, прыгает на дверной замок и кусает его, ощущая привкус металла на языке, лает на дверь, открывает ее и выскакивает в проход.

Шумит, скандалит и издает всевозможные звуки, чтобы кто-нибудь услышал, пришел и забрал его.

3

Сколько радостей нам дано на свете? Что ж, пожалуй, можно подсчитать.

Выпить, постоять в баре, еле держась на ногах, поднять кружку, закурить сигарету, поболтать – не важно о чем, погрузиться в непрерывный поток забвения. Но кто тебя услышит?

А на следующий день ползать по городу, преодолевать лестницы, войти в дверь, ходить по ковру, смотреть в окно, играть и болтать с детьми, как городской сумасшедший.

Заняться любовью, я имею в виду – наброситься на нее, а потом надеть на нее одежду, трусы и колготки, нижнюю юбку, свитер, накинуть на нее пиджак, нацепить кепку и послать ее восвояси, а потом побежать во всю прыть, вниз, мимо детского сада, по дорожкам и лестницам.

Влететь в квартиру и наброситься на нее, стащить с нее свитер и колготки, трусы и нижнюю юбку и загнать ее в постель.

Вот она, моя жизнь.

Какое блаженство – заснуть.

А какое блаженство – просыпаться каждое утро. В этом и заключается смысл жизни.

Жизнь так серьезна, только это и радует.

Ты просыпаешься, и это радость, ты просыпаешься всерьез, и жизнь вокруг просыпается, и не только ты, но и соседи, и магазин, и улицы, и звуки, и воздух.

Только она уже не дышит.

Радость жизни. Я жизнелюб. Чем старше я становлюсь, тем больше радуюсь жизни. Я все больше и больше боюсь смерти. Меня это удивляет. С годами я не становлюсь умнее. Наоборот, безнадежная и беспросветная глупость с головой накрывает меня.

Радость и ощущение полного покоя, радость от того, что ты долгое время находишься дома, взаперти, в квартире, закрываешь дверь, гасишь свет, сидишь с включенной лампой у стола, пишешь или не пишешь.

Письменный стол радует тебя, как и другие предметы – пепельницы и лампы, окна и стулья, ковры и двери. Ты испытываешь радость общения с вещами. Все это создано человеческими руками. Этот дом, эти лестницы, этот лифт, эти двери, книги и письма, этот письменный стол, эта авторучка – изобретение письменности.

Сегодня вторник, и я этому рад. Больше всего я радуюсь тому, что я способен говорить, способен думать. Именно сегодня я могу писать.

Как я люблю путешествовать!

Сесть за руль, нажать на газ и стартовать на бешеной скорости, а затем выскочить из города и умчаться – в ночь, в неизвестность. И вернуться обратно.

Впрочем, мне нравятся и короткие маршруты, автобусом или паромом, туда и обратно. Больше всего я люблю паромы и поезда. Они не изменяют своим первоначальным планам, они придерживаются заданного расписания.

У нас короткая память. Мы забываем о самом главном, о радости пробуждения, о том, что можем встать, пойти на кухню и выпить стакан воды.

Стакан холодной воды!

Я не знаю, помнишь ли ты…

Это чувство торжества, когда ты поднимаешься, стоишь на полу или раскачиваешься, когда тебя пронизывает это внезапное ощущение победы и младенческой радости: ты можешь бродить – из комнаты в комнату.

Но больше всего на свете я люблю ходить пешком.

Сегодня вторник, и я выхожу из дома. Я напьюсь. Радость идиота. А после – какая радость: идти нетвердой походкой, забывать слова и терять равновесие, раскачиваться из стороны в сторону и ползти. Все равно что вернуться в детство.

4

Прямо напротив дома по улице Вестре Торггате, где я жил в детстве, расположена гостиница. В гостинице есть бар. В этом баре я просиживаю почти каждый вечер, вот уже два года. Здесь я пью и расслабляюсь. Сидя за столиком у окна, я вижу окно, у которого стоял в детстве и смотрел как раз на то место, где я сейчас сижу, на освещенные витрины.

Так и получается, что колесо наших судеб вращается вокруг нескольких памятных мест. В одно из них я и возвращаюсь.

Улица идет вверх, и на крутом склоне пересекает перпендикулярный переулок, который тоже устремляется вверх, по лестницам. Еще один шаг – и вот уже Юханнескиркен.

Гостиница слева, а дом моего детства – справа. Перед входной дверью – четырехугольный участок с садом и дерево, по-моему, бук. А я пишу – «осина». У гостиницы, рядом с главным входом, расположен бар – зал в форме подковы.

Здесь собирается моя новая семья.

Здесь мои собутыльники и собутыльницы, они мне как ближайшие родственники – брат, сестра, мать и отец. Вот сестра протягивает мне пиво и сигареты. Но мне хочется побыть одному. Хотя бы первые глотки пива я хочу выпить один, у стойки бара. Я буду слушать и смотреть. Слушать одни и те же старые истории, видеть одни и те же лица.

Я хочу стать другим.

Кем же я хочу стать? Кого хочу встретить? Куда стремлюсь попасть? И вообще случится ли хоть что-нибудь из этого?

Засесть в баре – все равно что отправиться в путешествие. А выпивать – все равно что путешествовать, не слезая со стула.

«Тьма – это город, свет – это путь», – писал Дилан Томас [1]1
  Дилан Томас (1914–1953) – английский поэт, драматург и эссеист, автор сборников «18 стихотворений» (1934), «Двадцать пять стихотворений» (1936), «Карта любви» (1939), «Смерти и выходы» (1946), «Стихотворения 1934–1952» (1952), а также романа «Портрет художника в щенячестве» (1940) и новелл «Вид на море» (1955).


[Закрыть].

Очутившись в темноте, я нахожу свое излюбленное место в баре и заказываю пиво.

Первая кружка пива хороша на вкус. Вторая – самая вкусная. Третья лучше первой, а четвертая просто превосходна, пятая тоже, остальные уже лишены всякого вкуса, просто пьешь, чтобы пить, и пьянеешь. Чувство приятного легкого опьянения. Не такое тяжелое, как от вина или водки. Мы просидим здесь долго. Сидеть и выпивать весь вечер, до самой ночи – это особое искусство: сиди себе и пей, пока ты еще в состоянии двигаться.

Так и путешествуешь, легко и непринужденно, главное – прочь от самого себя.

Только представь себе: ты приговорен всю жизнь провести с самим собой. Ты можешь обрести новую любовь, ты можешь покинуть семью и друзей, найти новые города и новые места, ты можешь продать все, чем владеешь и отделаться от всего, что тебе в тягость, но ты не сможешь никогда, покуда ты жив, расстаться с самим собой.

Случается, ты говоришь самому себе: ты невыносим. Случается, тебя так и тянет в пропасть. Погибнуть. Ты пьешь и расслабляешься, ты тонешь. Ты изо всех сил стремишься ко дну. Ты на пути к гибели, и самое привлекательное в этой акции саморазрушения – то, что тебе это нравится.

Кстати, моя склонность к спиртному объясняется очень просто. Алкоголь веселит меня. Я люблю этот бар. Я чувствую себя здесь как дома. Мне хорошо в этом баре. Бар – подходящее место, раз здесь можно выпивать. Бар – это отклонение от нормы.

Сегодня вторник – самый лучший вечер. Народу битком, а я это люблю. Здесь царит полное единодушие, я попадаю в низшие слои общества, а проще говоря, в пьяную компанию. Стрелки часов уже перешагнули за полночь, так что сейчас – уже не вторник и не среда, а самое время пить.

Самое время, когда можно раствориться, здесь, в кругу твоих друзей, и твоей новой семьи, и всех тех, кого ты не знаешь. Ты сидишь в баре и напиваешься. Ты бросаешься в толпу, никем не замеченный, опускаешься на дно и исчезаешь.

5

Я мечтаю исчезнуть. Пропасть. Выйти однажды за дверь – и уже никогда не вернуться.

Я мечтаю стать другим. Покинуть друзей и семью, покинуть самого себя и стать другим. Разорвать все оковы, оставить дом и привычки, потерять собственность и покой, забыть о перспективах на будущее и амбициях, чтобы стать чужим.

Отпустить бороду и отрастить длинные волосы, никому не показываться на глаза, купить очки и поношенную одежду, стоптанную обувь, ходить с опухшим лицом и грязными руками, наблюдать, как твое привычное окружение, твои родные и старые знакомые ведут себя, когда ты исчез.

Мечтаю перевоплотиться.

Однажды утром ты проснешься и обнаружишь рядом с собой в постели ту, чье лицо тебе незнакомо. Она произносит твое имя, и оно звучит как откровение. Ты вылезаешь из постели, ходишь по комнате и не находишь выключателя, который должен здесь быть, ночного столика нет, стены изменились, потолок стал ниже, и приоткрытая дверь теперь расположена налево от кровати, а не направо, как обычно.

А где же окно? Оно выходит во двор, и там ты видишь то, чего раньше никогда не видел, но ты все-таки узнаешь этот пейзаж, возможно, знакомый по снам или прежней жизни.

То ли это пейзаж из той жизни, о которой ты мечтал? То самое место, которое ты искал? И вот теперь ты здесь, ты стоишь у окна и озираешься. И на мгновение ты счастлив. Ты забыл, кто ты и откуда.

Или это раздвоение мечты? Сущий кошмар. Ты стоишь на углу улицы, а на противоположной стороне видишь того, кого больше всего боишься. Ты видишь самого себя.

И ты следуешь за ним, ты видишь, что он идет той же дорогой, до боли тебе знакомой. Он держит путь домой, и это – твой путь и твой дом. На его почтовом ящике – твое имя. Он читает твои письма. Он досконально воспроизводит твои привычки. Он занял твое место, это уж точно. Что же теперь делать? Что ты намерен предпринять? Ты хочешь исчезнуть, но тебя может кто-то заменить, вернее, тебя уже заменили, и только теперь ты с болью осознаешь, насколько ты привязан к самому себе и всему тому, что тебе принадлежит.

Или это изнанка мечты, черное зеркало, ты погружаешься в темноту и хочешь умереть.

С какой стати ты явился сюда? Ты делаешь шаг вперед – к кровати или к окну, ты хочешь выброситься туда, на улицу, это будет страшный конец. Или ты ляжешь в постель и наглотаешься таблеток? Тебе ведь хочется этого? Откуда ты пришел сюда? Какие-то голоса кричат внутри тебя, и всем нутром, и всеми органами и частями тела – головой, ушами, грудью, желудком, – ты понимаешь: не надо этого делать! Но ты подходишь к окну и смотришь вниз, на улицу. Горят фонари, уже ночь. На тебе – твоя лучшая одежда, сорочка поглажена, волосы причесаны, лицо выбрито, словно ты готов отправиться в свое последнее путешествие.

Но как же я устал от путешествий. И от дома я тоже устал, я устал от всего. Как же я сюда попал, к окну или в постель, и как это я решил одним махом покончить со всем? Я не хочу, чтобы меня обнаружили на улице, распластанного и окровавленного. Поэтому я выбираю постель, подхожу к кровати и ложусь, и все во мне кричит: не делай этого!

Мечтаю прекратить свое существование, возродиться в новом облике, но не как жук и не как цветок, не как нечто более возвышенное или низменное, не как никто. Но как в библейской притче о Лазаре – воскреснуть и возродиться к новой жизни. Остаться узнаваемым для себя и других, но преобразиться. Стать новым человеком.

Это старая мечта. Она так же стара, как и само человечество, как усталость от самого факта собственного существования, от того, что ты все время вынужден быть самим собой. Ну уж нет, с меня хватит. Нет, я больше не могу. И эти фальшь и апатия, эта смертельная усталость, которые медленно, но верно поглощают тебя: я все видел, я все слышал, я сделал все.

Скука. Но не умиротворяющая, не убаюкивающая, а буйная, необузданная, пугающая скука. Ты взираешь на всепоглощающее пустое бессмысленное ничто.

Встать, умыться, посмотреть в зеркало, одеться, позавтракать и сесть за письменный стол. Каждодневный опыт: до изнеможения искать что-то новое – новое слово, новую фразу, новую книгу.

 
Играй для моей души,
воскреси в ней надежду и веру
И дай мне провидеть грядущее,
Даруй мне его предвкушенье и радость.
Все книги, искусство, религия, время,
земля ощутимо-твердая,
награда небес, страх ада – все исчезает;
Его безумные токи играют неудержимо —
и ответ им неудержим…
 

Так писал Уолт Уитмен [2]2
  Уолт Уитмен (1819–1892) – американский поэт. В 1855 г. опубликовал свою самую знаменитую книгу «Листья травы». Событиям Гражданской войны 1861–1865 годов посвящены сборники стихов «Барабанный бой» и «Когда во дворе перед домом цвела этой весною сирень» (оба 1865).


[Закрыть].

Кстати, сегодня – вторник, девятое августа, без семнадцати девять утра, и это время вернется ко мне в следующий раз.

Что же я сделал тогда, в первый день? Я перестал писать. Четыре года я не писал. Я ездил по стране, переезжал с места на место, женился, у нас родился малыш, я попробовал завести небольшое хозяйство, но не выдержал.

Я не справился с женитьбой, я не смог жить в деревне, я не смог не писать. Я не справился с самим собой. Я не смог стать другим. Мне не хватало моей прошлой жизни. Я хотел остаться один. Я хотел писать книги. Я отгородился от мира. Я писал. Я хотел вернуться к своей прошлой жизни. Я жаждал вернуться к кипучей деятельности. К новым отношениям. Новым мечтам, новым путешествиям, новым деньгам, новым книгам. Новым крушениям. Только бы не к новой жизни. А как ты думаешь, разве это возможно – начать новую жизнь? Я не знаю. Сегодня все повторяется, это абсолютное ничто, и я не знаю, что мне делать.

Дорогая.

Сегодня я ухожу от тебя.

6

Оборвать все связи, прекратить все отношения.

Пентти Саарикоски [3]3
  Пентти Саарикоски (1937–1983) – финский поэт, автор сборников «Стихотворения» (1958), «Другие стихи» (1958), «О мире» (1961), «Что случилось?» (1962) и др.


[Закрыть]в «Письмах к жене» заметил: «Эта женщина мне очень нравилась. Мы жили вместе. Но я не выдержал. Меня раздражала ее медлительность. На улице она всегда отставала от меня на два метра. И она никогда не сердилась на меня».

А ты, ты ведь всегда сердилась на меня, мы всегда шли рядом, рука об руку, но мы никогда так и не смогли стать парой, разве не так?

Утро. Я выхожу и захлопываю за собой дверь. Куда же мне идти? Направо или налево? Проще всего дойти до гостиницы, никуда не сворачивая, но я отвергаю простой путь. Я хочу чего-нибудь другого, сложного и нового. Но чего же именно? Я хочу быть один. Я не хочу быть один. Именно об этом я размышляю в пути. Я сворачиваю направо, а не налево, к центру, как обычно. Я двигаюсь в противоположном от города направлении. Денег у меня немного. Я свободен. И мне уже не хватает тебя. Я иду не в том направлении, я могу, конечно, и повернуть, в любой момент вернуться, но я следую дальше. Скольким же я сказал «прощай»?

Голубые небеса, легкие облака, как строчные буквы, как прощальные письма, я пишу: идем.

Самое начало дня, становится тепло, дует легкий ветер, и я резко меняю свои планы. Мне хочется пива. Гостиница откроется через час. Это подходящее место. Уж кому как не мне знать свои привычки. Я не готов к сюрпризам. Я ухожу из города, иду по мосту, по направлению к Бергенхюс, через парк. Светит солнце.

Мне нравится запах свежескошенной травы, и я ощущаю прилив внезапной радости. Порыв ветра, деревья вытянулись в аллею, они следят за тем, чтобы парк сохранял свою форму, чтобы мир отстаивал свою точку зрения. Листва на деревьях меняет свой цвет, скоро осень. Лето уже на исходе, август. Но я не буду писать письмо, я исчезаю в тишине, не сказав ни единого слова, ничего не объясняя, да и что я могу объяснить.

Я люблю тебя.

Каменные ступеньки ведут к крепости, сбоку от стены маленький деревянный мост и тропинка, по ней я спускаюсь к Ню Сандвиксвей. За оградой – две бойцовые собаки, я чувствую, как во мне пробуждаются инстинкты, мне охота броситься к ним и вцепиться им в глотки, этим жутким тварям, генетически заряженным на убийство. Я ощущаю страх. Обоюдная ненависть – моя к ним и их ко мне, а я не выношу тех, кто ненавидит. Но когда я прохожу мимо собак, я в хорошем расположении духа и беспечно насвистываю. Я иду вдоль шоссе, здесь дорога делает довольно крутой поворот, так что я могу обернуться и увидеть город, который собираюсь покинуть.

Поворот. Он как арка соединяет прошлое и будущее.

Я люблю этот поворот.

Он мне хорошо знаком. Сколько раз я здесь бывал…

Но сегодня я здесь словно впервые. Так мне кажется. Возможно, потому, что я уже не вернусь, или потому, что я бодр и бдителен. Сегодня я особенно внимательно вглядываюсь в этот поворот, меня радует каждый пройденный метр, каждый шаг. Этот поворот вроде бы стал моим. Упавший лист, камешек, иссохшая улитка, раздавленная лягушка, маленькие следы. Я на верном пути. Я на пути к чему-то хорошо знакомому и в то же время к чему-то новому. Словно заходишь в дверь, и ты уже в своем доме. Ты следуешь за мной как тень. Мы идем рядом, рука об руку, и расходимся как в море корабли.

Мне не хватает тебя.

Но вот и конец повороту, дорога выпрямляется, она делится надвое, как мощная полноводная река. Я не знаю, чего я хочу, но я иду вверх, а не вниз, сворачиваю направо и выхожу на Амали Скрамсвей.

На этой улице я как-то год прожил у одного философа. Он-то и научил меня прогуливаться. Он приучил меня жить в доме. Мне никогда не нравилось жить в домах, они мне всегда казались чересчур громоздкими и нелепыми. Дом всегда к чему-то обязывает, он чего-то требует, мне сложно соответствовать его притязаниям. Владеть домом – этому еще нужно научиться. Я вроде бы научился, но не хочу, решительно не хочу жить в доме. В этом-то мы и не сошлись, ты ведь любишь жить в больших домах.

– Жить в доме? На это у меня нет времени, – говорю я.

К тому же, дом пугает меня: все эти двери, все эти огромные комнаты, вся эта ненужная мебель, недружелюбные окна. Я вырос в крошечной квартире. Мои родители жили в типичной современной квартире нового образца, потому что всегда были заняты работой. А если они не работали, то отдыхали. Центральное отопление, линолеум, панели и вахтер – все эти удобства способствовали отдыху, избавляли от необходимости думать о том, как жить.

Просто жить. Работать. Отдыхать.

– Я был счастлив в этой квартире, – повторял я.

Но ты хочешь жить в доме. И это разумно. Я бы рубил дрова, топил печь, менял обои, циклевал полы, ремонтировал дверь, менял окна, красил дом.

Я работал в саду. Я передвигал мебель. Дом был огромный, и мы не знали, как с ним справиться. Я не написал ни единой строки за эти годы.

– Все, что мне нужно, – говорил я, – это немного покоя и отдыха, несколько дней подряд, полной свободы от всех хлопот и трудов.

Все, что мне нужно, это маленькая комната, лучше всего каморка. Прохладная и уютная каморка, где бы меня никто не беспокоил и я мог бы писать. Но ничего похожего в этом доме нет.

Как раз в то время, когда я жил в большом доме, философ предложил мне занять комнату в его доме: он жил один на целой вилле.

Возможно, если бы кто-то сказал мне, что я на ложном пути… Я бы наверняка погиб в замке, совсем как тот несчастный землемер – герой романа Кафки. Но философу очень хотелось наставить меня на путь и привить мне вкус к хорошей жизни. Я же, сам по себе, обнаружил, что нет никакой связи между качеством живописи и литературы и параметрами дома, в котором живешь. Скорее, наоборот. Большие дома внушают великие, но не обязательно благие мысли. Ну что ж, в моем случае большие дома внушают мысли отнюдь не о высоком. Где разместить салонный стол? В какое время лучше всего красить фасад? Какую краску выбрать? Кто оплатит счета? Какие книги я должен написать, чтобы рассчитаться за дом? Детективные романы?

У меня под рукой как раз был сюжет. Я хотел убить свою любимую девушку.

Это было в то время, когда я учился ходить пешком. А это в некотором смысле – полная противоположность обитанию в доме. Ты странствуешь, ты продлеваешь, добровольно или вынужденно, опыт прогулок. Странствуя, ты ощущаешь желанную или нежеланную бездомность. Разве я не хотел пуститься в дорогу, слоняться без дела и цели, лишь бы только идти, в любом направлении, прочь от этого убийственного дома?

Философ ходил каждый день, в офис и обратно.

– Прогулки обостряют мыслительный процесс, – утверждал он.

Идти – значит развивать мыслительную деятельность, идеи, которые приходят во время прогулки, гораздо интереснее идей, которые посещают тебя в состоянии покоя, например, когда ты сидишь в конторе. Большую часть времени он проводил в офисе. А я сидел за его письменным столом, в доме, где он жил. Мне хотелось гулять.

Но не просто туда и обратно, я хотел уйти как можно дальше и идти, пока хватит сил.

Итак, я гуляю по маленьким тропинкам, мимо его дома, иду прямо, потом вверх по склону мимо Больницы Сандвикен, той, что когда-то в прошлом называлась Больницей доктора Мартена. Здесь работала моя мать, она была секретарем врача. Она помогала доктору Мадланду и доктору Лиену, иногда доктору Осе. От своей матери я унаследовал пиетет по отношению к докторам, особенно к психиатрам, она же привила мне интерес к писательскому труду. Она подарила мне мою первую пишущую машинку, она и сама ею раньше пользовалась. Бог знает, сколько документов и отчетов на ней было напечатано. Ну и дел натворила эта машинка!

Когда моя мать умерла, во мне что-то заклинило. Я улетел в Лондон, сел в поезд до Суонси, а потом дошел пешком до Логарна. Там, в отеле «Браун», я обосновался в баре – решил напиться в стельку. Это было мистическое путешествие, путешествие, продиктованное отчаянием.

На похоронах матери я прочитал стихотворение Дилана Томаса: «Не гасни, уходя во мрак ночной. Пусть вспыхнет старость заревом заката. Встань против тьмы, сдавившей свет земной…»

Несколько дней спустя я оказался в самолете. Я просто не знал, куда себя деть. Так, в полном отчаянии, я пустился по следам поэта.

От больницы тропинка ведет к Шюттервейен. Мимо футбольного поля. Мимо старого кооперативного объединения. Низкие блочные дома в два ряда, игровая площадка – без детей. Припаркованные машины, свежепостриженные газоны, асфальт и – полная тишина.

В фигуре, похожей на тень, я узнаю вахтера Осберга. Опираясь на трость, он направляется к многоэтажке и поднимается по лестницам, похожий на новоиспеченного вдовца. Живет он на пятом этаже, а мы когда-то жили на одиннадцатом. На двери нашей бывшей квартиры висит табличка Ларсены. Я вспомнил Иоакима Ларсена, отца Руне: он иногда появлялся на телевидении. Вспомнил я и Руне Ларсена, довольно сносного боксера, хотя его отец был лучше, если верить моему отцу, тоже боксеру. Ну а я превзошел своего отца, у меня до сих пор хранятся письменные свидетельства о былых успехах.

Под многоэтажкой – переход во внутренний двор, отсюда по лестнице спускаешься мимо котельной, по крутому склону. Одна из тропинок от Йомфрудаммен ведет к Лангеваннет.

Так старым почтовым трактом я приду в Осане. Только в двух-трех местах дорогу пересекают развязки.

Я перехожу мост, миную усадьбу. Во время ходьбы думается иначе. Не то чтобы лучше или хуже, но по-другому. О чем я думаю? О том, что голоден и хочу перекусить.

В торговом центре в Осане я купил рюкзак, хорошие горные ботинки, туалетные принадлежности и карманное издание «Новой Элоизы» Руссо. И решил уйти куда глаза глядят.

7

Кстати, почему бы не начать с Жан-Жака Руссо? В «Исповеди» он писал: «Никогда я столько не думал, не жил с такой полнотой, не становился, так сказать, до такой степени самим собой, как во время своих пеших путешествий. В ходьбе есть что-то, что вдохновляет и оживляет мои мысли, зато, оставаясь на одном месте, я почти не могу думать, мое тело должно двигаться, чтобы привести в движение ум. Вид сельской местности, сменяющие друг друга красивые пейзажи, свежий воздух, хороший аппетит, доброе здоровье, которое я приобретаю при ходьбе, непринужденность кабачков, удаление от всего, что заставляет меня чувствовать свою зависимость и напоминает о моем положении, все это освобождает мне душу, дает великую смелость мысли…» [4]4
  Цитируется по изданию: Руссо, Ж.-Ж. Исповедь. М.: Захаров, 2004. С. 164.


[Закрыть]

Руссо не первый и не единственный, кто воздал должное прогулкам и их неоценимой пользе для мышления. Но, пожалуй, он первым из классиков задумался над тем, что такое ходьба. Для него несомненна романтическая ценность прогулок: именно на природе человек чувствует себя безраздельно счастливым. И, кроме того, свободным. Ты сам выбираешь, куда идти.

Ни для кого не секрет, что движение полезно для здоровья. Но именно Руссо призывал покинуть город – и устремиться вперед, к свободе, к сельской идиллии, к природе. По его словам, все это раскрепощает мысли и возбуждает аппетит.

Что же мы будем есть? Жан-Жак, при всей своей любви к природе, которую он так горячо проповедовал, отнюдь не был вегетарианцем. И вот мы находим в его тексте упоминание о дешевой гостинице и предвкушаем сытный обед и приличную выпивку.

Мы уже не совсем во власти природы, но еще не приблизились к состоянию дикости. Мы находимся в неком промежуточном пространстве – пространстве для романтиков.

Мы совершили замечательную прогулку из города – к дикой нетронутой природе.

Но нам еще шагать и шагать. Мы сами и есть пространство между городом и природой, не тронутой влиянием цивилизации. И в этом промежуточном состоянии человек свободен, от него не требуется ни знаний, ни образования. Мы покидаем театры и музеи, искусство, которое припудривает ужасы современной жизни. Но мы и не ушли пока настолько далеко, чтобы не вернуться к теплу домашнего очага и к вечерним беседам.

Вдали от города мы созерцаем сельскую идиллию, ландшафт с прекрасными видами, сменяющими один другой, возделанные земли и маленькие крестьянские дома, дешевую гостиницу и церковь с колокольной башней.

Полная тишина, по словам Руссо, навевает скуку. Наплывают мысли о смерти.

Но ведь можно послушать пенье птиц и журчанье ручья, впадающего в каналы, зажатые каменными глыбами. То там, то сям пасутся стада овец, а на почтительном расстоянии можно увидеть лошадей и кур.

Но прекрасней всего – вид на маленькое озеро, а на нем в лодке – одинокий бродяга. Он гребет одним веслом, время от времени пускает суденышко по воле ветра и волн, а сам ложится на дно лодки и в экстазе восклицает: «О природа! О мать моя! Я всецело под твоей защитой; здесь нет хитрых и коварных людей, которые стали бы между тобой и мной».

Жан-Жак был влюблен в Природу. В каком-то смысле именно она была его любимой женщиной, непорочной. Она заставляла забыть о проблемах и конфликтах. Именно в Природе Руссо видел самое желанное и органичное место обитания.

Возникает впечатление, будто природа для Руссо отождествляется с отсутствием, с отрицанием города и связанной с ним суеты – светской жизни, искусства, шума и всякой фальши. Он призывает уйти из города – от купцов и адвокатов, журналистов и художников, от наук и ремесел. Став частью природы, человек «бродит по лесам, без ремесел, без языка, без жилища, без войн и привязанностей. У него нет потребности в других, и он не желает никому причинять вред. Пока человек не будет противиться внутреннему голосу жалости, он никому не причинит зла».