Текст книги "Идем! или Искусство ходить пешком"

Автор книги: Томас Эспедаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Может, пойдем все вместе, потанцуем? – предлагаю я.

Подвал залит красным светом, там тоже есть бар и маленькая сцена, посреди которой танцует юная девица. Стая мужчин вожделенно смотрит на нее. Она – в костюме для танца живота, в серебристом бюстгальтере с жемчужинами и стекляшками на ниточке, они переливаются как блестящие шарики в резком освещении сцены. На ней серебристая блузка, черные трусы, танцуя, она спускается со сцены к бару, ей суют банкноты в бюстгальтер. Стоя перед мужчинами, она начинает дрожать всем туловищем, наклоняется и запрокидывает голову, касаясь волосами пола. На мой взгляд, это скорее стрип-шоу, чем танец живота. Собрав немалое количество денег, она срывает с себя бюстгальтер и танцует для мужчин, которые сидят перед стойкой. Она танцует, ее груди, два заостренных жестких шара движутся то вверх, то вниз, словно она во власти невидимого ритма. Музыка срывает нас с места. Я обнимаю свою девушку, которая называет себя Сандрой, я шепчу ей: пойдем. Она кивает, подает знак Ибрагиму.

– Мы пошли, – говорю я Ибрагиму и обнимаю Сандру, прижимаюсь к ней.

Он кивает.

– Ты сперва заплати, – говорит он. – Заплати мне половину суммы, а вторую половину потом. Я приду в квартиру, когда вы уже закончите, когда Сандра позвонит. Тогда мы устроим праздник, мы с тобой и девушки. Хорошо?

Я киваю и протягиваю ему деньги. Мы с Сандрой поднимаемся по лестнице к выходу, я обнимаю ее и не отпускаю до тех пор, пока мы не поднимемся. В заведении полно народу. Теперь я отпускаю ее и быстро пробираюсь между столиками, выхожу из дверей и поворачиваю налево, в маленький узкий переулок. А потом пускаюсь наутек, не разбирая дороги.

8

Мы покупаем билеты на автобус у Мериха Гюнея. Ночной автобус довезет нас из Стамбула до Анталии. У нас два места на заднем сиденье желтого автобуса, экскурсионного «мерседеса». Мы выезжаем ночью. Я люблю эти ночные путешествия, вокруг тишина и темнота. И как только мотор заводится, усталость как рукой снимает. А мы вдвоем сидим и дремлем. Мечты и колеса, мечты и магистраль, мы спокойно лежим, а нас везут в места, которые мы еще не знаем. Настоящая мечта – путешествовать ночью автобусом по чужой стране. Автобус останавливается, я просыпаюсь и выхожу. Какое-то странное и непонятное место, здесь собрались те, кто проснулся и вышел покурить или просто побродить в полусне по большой пустынной площадке, освещенной фонарями. Неужели мы еще числимся в живых? Разве мы не мертвы наполовину, в этой ничьей стране, на пути к незнакомым местам? Единственное, что нам внушает чувство безопасности, – этот автобус, который ждет нас. Мы принадлежим автобусу, мы возвращаемся на свои места, и путешествие продолжается, за окнами – ночь.

Рядом со мной дремлет массивный мужчина, он опустил голову мне на плечо. Вдруг он просыпается и принимается за кекс и кофе, который у него с собой в термосе. Он говорит по-турецки, а я отвечаю по-норвежски, но это не имеет значения, между нами нет никакой дистанции.

Нарве сидит, уткнувшись носом в окно, он дремлет, но не спит. Ему тяжело спать в незнакомых местах, он вообще спит мало, и эта бессонница – тоже наверняка неотъемлемая принадлежность путешествия. Возможно, он и дома спит немного, даже в собственной постели часто просыпается. Я вдруг ловлю себя на мысли, что никогда не видел его спящим, словно сон для него – какая-то тайна, которую он оберегает от посторонних.

Мы приезжаем в Анталию утром и пересаживаемся в маленький автобус, так называемый долмуш. Это мини-автобус-такси, старый двенадцатиместный «фиат», в который по дороге подсаживаются пассажиры, и теперь он битком набит. Нас больше двадцати пассажиров, и мы как сельди в бочке. Примерно час мы едем по побережью, по узкой петляющей дороге, которая ведет на юг, к Касу, затем автобус поворачивает направо и начинает подниматься в гору. Мы выходим в Гёйнюке, маленьком селе у подножья гор Бейдаглари.

Здесь начинается вторая и самая длинная часть нашего путешествия. Мы пойдем по «ликийской дороге», описанной английской писательницей Кейт Клоу [71]71
  Кейт Клоу (род. в 1947 г.) – английская писательница, автор многих книг о путешествиях.


[Закрыть]. Это тур, рассчитанный на тридцать дней, он заканчивается в самой южной точке Турции, над горами, вдоль побережья, и эта дорога отнесена одной из английских газет к числу десяти самых красивых маршрутов мира.

Мы в нерешительности. Мы ждем, пытаемся отложить само начало, первые шаги нашего похода в сторону гор, возникающих перед нами. Высокие, покрытые снегом, как на картинке. Мы садимся в кафе, заказываем завтрак и изучаем карты. Они очень неточные, нам от них никакого толку, ведь мы собираемся идти тропинками и горными переходами. Подробные карты находятся в ведении военных, и их запрещено продавать, так что нам придется рассчитывать на метод проб и ошибок. Мы должны понять, где начало маршрута, а для этого придется побродить немало часов по деревушке и узнать, как пройти к горам. Мы беседуем с местными жителями и спрашиваем о дороге, о горах. Словно мы и не хотим покидать Гёйнюк, мы бредем по улицам и заходим в магазины, может, нам нужно купить новые рубашки, постричь волосы, и вообще, не выпить ли бутылку вина, успокоить нервы, не залить ли в наши моторы бутылку белого вина и пару стаканчиков раки? Мы пьем и курим. Сидим в разных маленьких кафе и ресторанах. Может, это хорошее начало? Мы нехотя покидаем Гёйнюк, идем по узкой гравийной дороге вдоль реки, которая словно исчезает в ущелье между горами.

Готовы ли мы к началу пути? Уже за поворотом мы видим, как село скрывается за нами, в поле зрения попадает ресторан, шатер в тени деревьев, маленькие столики на террасе под навесом из листвы. Привлекательное место, невозможно пройти мимо. Разве мы не начали свой поход? Мы уже в пути, это и есть начало, здесь мы еще не бродили. Мы садимся за столик, заказываем вино и пияз с белой фасолью и томатами в кунжутном соусе.

Мы рассказываем хозяину, Али, что идем в горы, он вытаскивает карту и разворачивает ее. Это запрещенная карта, военная, он дает нам на нее взглянуть, всего на несколько минут, и потом молча убирает ее. Всего лишь один жест, но какой подарок! И вот мы уже знаем, куда и как идти. Али сворачивает карту, завязывает ее на тесемку и молча идет на кухню. Там он собирает нам два пакета с едой – хлебом и сыром.

– Счастливого пути, – говорит он.

Но мы еще не уходим. Мы еще посидим. Мы заказываем еще одну бутылку вина, обсуждаем карту и кое-что записываем в свои блокноты. Короткий первый этап. Что ж, неплохо для начала. Мы допиваем вино, взваливаем на себя рюкзаки и отправляемся в путь – нам предстоит нелегкое восхождение в горы.

Пожалуй, с выпивкой мы перебрали. Мы должны пересечь реку вброд. Вода ледяная. Солнце палит нещадно. Рюкзаки у нас слишком тяжелые, мы взмокли и устали, по лошадиной тропе мы взбираемся на первую вершину. Пейзаж сглаживается, мы на равнине, и тут рядом стоят два полуразвалившихся дома, один с деревянной террасой, отсюда открывается величественный вид на долину и на деревню. Мы смотрим друг на друга, нам не обязательно говорить, мы подходим к дому и исследуем, пуст ли он. Дом пуст. Дверь и окна выбиты, на полу в комнате – земля и мусор, пахнет костром и водкой, настоящая ночлежка для бродяг. Мы заходим внутрь. Мы решаем, что переночуем здесь, на террасе. Мы расчищаем место, собираем дрова для костра, ложимся в спальные мешки в тени, на террасе. У Нарве в рюкзаке припасена бутылка виски, мы открываем ее, ложимся на террасе, болтаем и выпиваем. О чем мы говорим? Мы боимся, что кто-то придет, боимся, что на нас нападут и ограбят. Из мечети доносятся обрывки молитвы, в селе лают собаки, жужжат насекомые, ветер раскачивает деревья. Солнце уже опустилось, и мы лежим в темноте. Это наша первая ночь под открытым небом в Турции. Мы встревожены и напуганы. Темнота и звуки, долетающие из деревни, нагнетают страх. Страх заразителен, он приближается, становится все реальнее, начинает холодать. Мы зажигаем костер, надеваем на себя шерстяные свитера и шапки, забираемся в спальные мешки, как двое напуганных бродяг. Мы пьем виски из пластиковых стаканов и чувствуем, как алкоголь заглушает страх, боязнь испаряется с каждым глотком, и после полбутылки виски мы в полном порядке. Нам становится весело, мы уже говорим громко и ничего не боимся, мы шутим и смеемся.

– Мы бездомные, – говорит Нарве и вытаскивает из спального мешка нож.

Он разглядывает его в свете костра.

– Теперь мы опасны для окружающих, – улыбается он. – Таких, как мы, следует бояться.

Он встает, ходит по террасе, фехтует ножом, словно хочет прогнать мрачные мысли и предчувствия.

– Это мы бродяги, это нас следует бояться, – говорит он нашим двойникам.

И они засыпают на террасе.

Ночь выдалась чересчур холодная. Упакованные в спальные мешки, мы все время ерзаем. Мы то и дело засыпаем и просыпаемся, и так до самого рассвета. Кричит петух, с минарета доносятся звуки молитв, светит солнце, становится тепло. Мы надвигаем шапки на глаза, спим несколько часов, на солнце и в тепле. Потом становится слишком жарко лежать в мешках, в шапках и шерстяных свитерах, пиджаках и брюках. Мы встаем. Доедаем свои запасы и пьем воду, надеваем сапоги и взваливаем рюкзаки, теперь мы готовы отправиться в путь.

Нам предстоит нелегкое восхождение, мы идем через сосновый бор. Пьянящий аромат сосновых иголок и земли, солнце пробивается сквозь ветви, трава и листва прогреваются, потрескивают под ногами. Усталость и холод испаряются вместе с потом, алкоголь и страхи выветриваются, заботы и слова забыты, мы в пути.

Еще несколько часов назад мы замерзали, а сейчас нам жарко. Все-таки у нас очень тяжелые рюкзаки. От чего-то пора избавиться. Но не можем же мы выбросить одежду, придется выкинуть туалетные принадлежности и книги, всякую всячину, которая весит очень много, – пакет для еды, термос, дезодоранты и романы Томаса Манна и Вирджинии Вульф. Мы выбрасываем все, без чего сможем обойтись, так что у нас остается оптимальный вес. Мы оставили все только самое необходимое: десять-двенадцать килограммов – одежда, еда и напитки, спальные мешки. Никаких матрасов, никаких палаток и лишней экипировки. Нам предстоит тяжелый и долгий путь.

Одно удовольствие идти, когда на тебе хорошая обувь, подъемные рюкзаки, от которых не болит спина, когда одежда сухая и еще не успела промокнуть от пота и дождя.

Тогда тебе легко передвигаться. Ты идешь на автомате, просто переставляешь ноги, одну за другой, и даже забываешь, что идешь. Мы забываем про сам процесс ходьбы и напряжения. Зрение, слух и обоняние обостряются, мы сосредоточены, от нашего внимания не ускользает ничто, мы реагируем на каждый шорох, каждый звук, каждое движение. Вот взлетает птица. Солнце скользит по верхушкам деревьев, от земли поднимается пар. Вот светятся цветы анемоны. Вот течет вода, вот вода стоит неподвижно. Вот ручей за камнем, где нежатся форели, мы пьем из него. Снег тает, следы на снегу. Ковер из болота, болотная трава дрожит от ветра.

Чем дольше путь, тем меньше думаешь, ритм ходьбы не способствует размышлениям. Наше внимание приковано к тому, что мы видим и слышим, чем дышим, на эти цветы, ветер, деревья, которые сливаются с пейзажем – с рекой, горой, дорогой.

Но через некоторое время ноги начинают ныть, одежда уже промокла от пота, и единственное, о чем мы думаем – это где бы спрятаться от солнца.

Тяжелое восхождение, обжигающая жара, чересчур плотная одежда, тяжесть рюкзаков, мускулы болят, сердце стучит, пульс учащен, ноги идут, но уже не сами по себе – мы заставляем их передвигаться. У нас есть негласный договор, неписаное правило, что мы никогда не жалуемся друг другу. Просто когда поход становится чересчур тяжелым, мы сокращаем остаток дневного пути. Жалобы могут испортить все путешествие, это мы хорошо знаем, поэтому идем молча. Именно молчание нас и объединяет, поэтому мы и можем идти долго и преодолевать тяжелые маршруты, вместе, держа минимальную дистанцию. Дистанция составляет не более ста метров, мы идем каждый сам по себе, мы молчим.

Вдруг Нарве падает, неужели он сломал ребро? Он не говорит ни слова. Я ринулся к нему сквозь кустарник, не разбирая дороги, срывая кожу, теперь рука и живот у меня окровавлены.

Мы смеемся, когда доходим до места, где решили остановиться и отдохнуть, сделать привал. Мы лежим в траве и созерцаем собственные раны, не теряя чувства юмора, – ведь пока шли, молча и стоически, нас жалили и кусали насекомые, нас украшали синяки и ссадины. Нам все нипочем – нас не узнать, у нас новые лица, опухшие глаза, потрескавшиеся губы и обожженная кожа. Мы выглядим как двое бродяг, у нас рваные пиджаки и штаны с пятнами и грязью на коленях. Лежа в траве, мы потешаемся сами над собой, ничего себе вид у нас.

– И это только начало, – рассуждает Нарве. – Я представляю, как мы будем выглядеть через неделю, когда заявимся в ресторан в Фетхие и закажем там пияз и бутылку красного вина.

– А вдруг мы не придем? – отвечаю я.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что нам будет нелегко вернуться обратно, к нормальному образу жизни, к тому, чем мы занимались прежде, перед тем, как отправились в поход. Я не знаю, но ведь это, возможно, и есть настоящее начало, начало новой, совсем другой жизни, другого образа жизни.

Несколько часов мы проводим в тени, на траве.

Потом пускаемся в путь. Вот и Гёйнюк Яласи, то есть вершина Гёйнюк. На самом верху расположен старый полуразрушенный дом, он стоит на толстых высоких сваях. Мы открываем дверь и обнаруживаем, что дом пуст, только старые шерстяные ковры расстелены на полу. Мы решаем здесь переночевать, подметаем полы и ковры, и вдруг слышим звуки флейты. Мы спускаемся по лестнице, и за домом, под апельсиновым деревом видим: человек с белой бородой и в черной шляпе играет на флейте. Он вдруг вскидывает правую руку, а потом роняет ее на бедро, это обычная команда пастуха собаке, чтобы она заняла свое место. Но у него нет собаки, этот жест адресован нам. Он повторяет движение: на место. Мы смотрим друг на друга: Нарве и я.

– Он приглашает нас, – догадываюсь я.

Пастух стоит под деревом, в окружении коз, он дует во флейту и повторяет движение рукой. На место. Мы повинуемся и подходим к пастуху, тот подносит руку ко рту, открывает и закрывает рот, словно жует.

– Он приглашает нас поесть, – говорю я.

Мы скидываем рюкзаки и следуем за ним, он по горной тропинке, тут полно коз и мы – два голодных скитальца. Мы идем вдоль холма и видим дом, который постепенно вырастает под деревом – он похож на шалаши, которые мы строили в детстве на деревьях. Впрочем, дом этот выглядит солидно, массивные стены, два этажа, рядом растет дерево, листва достает до покатой крыши, покрытой цветами и травой. Симпатичный дом. Простой дом с маленькой террасой, а за домом есть еще и маленькая пристройка. Кухня и вода, которая подкачивается старым тракторным насосом, из колодца.

Мы взбираемся по лестницам, снимаем с себя сапоги и заходим в комнату. Тут на полу сидит старая женщина, она укрыта косынкой и толстым халатом, у нее борода как у мужчины, но лицо женское, круглое и красное, искаженное болью, она хлопает глазами, тяжело дышит и корчится. Пастух Рамазан показывает на Нарве, он дает понять, что хочет, чтобы Нарве обследовал женщину. Вот это да, ведь Нарве – сын врача, он носит белую рубашку и, возможно, потому напоминает врача. Он всегда держит у себя набор медикаментов: болеутоляющих, успокоительных, снотворных. Может, Рамазан и распознал эти склонности врача у Нарве, или просто это последняя надежда, желание, чтобы кто-то помог?

Доктор Дринк наклоняется и исследует женщину на полу. Одна нога у нее сильно распухла.

– Это признак того, что у нее больны почки, – говорит Нарве. – Но я ничего не могу сделать, – добавляет он. – Ей нужны антибиотики, я дам ей болеутоляющее, это единственное, чем я могу помочь в этой ситуации.

После обследования и некоторых манипуляций, которые, судя по всему, прошли успешно, пожилая женщина, жена Рамазана, уже на ногах и выглядит намного лучше, она даже вроде помолодела. Она готовит еду для нас. Мы сидим на полу в другой комнате, это совмещенная спальня и гостиная. Здесь стоит топчан, на котором спит Рамазан, матрас на полу для жены, а между спальными местами находится камин. В камин подкладывают березовые дрова, настроение улучшилось, стало тепло. Нас угощают куриным супом и хлебом, который мы макаем в похожий на йогурт крем. Затем нам подают яйца всмятку, с перцем и замечательным хлебом, подогретым в печи. Мы пьем ледяную воду, мы смотрим новости по маленькому телевизору, а потом нас угощают турецким чаем со сладкими круглыми ватрушками. Теперь можно и выкурить по сигарете. Мы выходим на маленькую террасу, светит полная луна. У Рамазана в глазах слезы. Кажется, он счастлив. Нарве озабочен, он размышляет, оставить ли Рамазану болеутоляющие таблетки.

– Ей нужен врач, – говорит он Рамазану.

Рамазан кивает и хлопает Нарве по плечу.

– Доктор, – с одобрением произносит он.

Он растроган и счастлив.

Мы спим в сарае, под маленьким навесом, на металлической двуспальной кровати, но спать очень тесно, поэтому мы уткнулись головой каждый в свою стену. Парафиновая лампа, две подушки и коврики, в которые Рамазан прячет пачки сигарет и бутылки с водкой, – это его тайник.

Мы спим крепко и долго. Нас будит Рамазан. Он стоит в дверях и подает нам знаки: пора завтракать. Мы садимся на полу в комнате, едим яйца и хлеб, пьем кофе и воду. Жена Рамазана спит на матрасе, таблетки помогли ей, и сон для нее как неожиданный дар. Рамазан все еще в хорошем настроении, а Нарве по-прежнему озабочен, он отдает Рамазану все болеутоляющие таблетки. Мы вытаскиваем пачку американских сигарет и турецкие деньги, но Рамазан не хочет брать деньги.

– Возьмите деньги для доктора, – говорит Нарве.

Рамазан кивает и обнимает его.

– Доктор, – повторяет Рамазан и закуривает сигарету.

Мы направляемся к деревушке Гедельма. Это легкий маршрут, мы идем по долине, по проторенной лесной тропе, тропе пастухов и охотников. По дороге мы встречаем двенадцатилетнюю девочку, она пасет стадо из двадцати или даже больше коз и держит палку в одной руке и камень в другой. Между прочим, эти рабочие инструменты ни капли не изменились за два последних тысячелетия. Мы видим, как взлетают две белые куропатки, и через некоторое время нам попадается охотник, он идет с дробовиком на ремне через плечо. Он коренастый, с бородкой, в треугольной шляпе, в перьях, похож на настоящего охотника с картинки. Я фотографирую его, он подходит ко мне и целится в объектив, портрет получился жутковатый, но вполне безобидный.

Мы шагаем без напряжения, Нарве впереди, а я через несколько сот метров. Так что я могу расслабиться и подумать о чем-нибудь. О чем же я думаю? Когда шагать легко, то в голову приходят несерьезные мысли: я стряхиваю с себя все заботы, я уже не думаю о том, что буду делать, когда поход закончится: как я буду жить и о чем буду писать. Мы продвигаемся вперед, а мысленно я возвращаюсь назад, в прошедшее время. Я думаю о детстве и юности, я возвращаюсь в минувшие дни, которые уже не вернуть, а мы тем временем идем вперед, к чему-то неизведанному и новому.

Гедельма – всего лишь развилка, здесь несколько домов и маленький ларек, то ли кухня, то ли импровизированная кафешка с тремя пластиковыми столами и стульями, в окошке ларька появляется женщина и вопросительно смотрит на нас. Мы не знаем, перекусить ли нам здесь или спуститься к Сирали, который расположен на побережье? Как только мы садимся поесть, у ларька останавливается грузовик, водитель покупает бутылку колы, и мы спрашиваем его, не подбросит ли он нас вниз, к шоссе. Он кивает, и мы забираемся в кузов, а там, на табуретке, сидит пожилая женщина. К кабине водителя привязаны три козы, мальчик наблюдает за козами, а его отец держит петуха, у которого связаны лапы. Петух встревожен, он знает, что его ждет впереди: эта дорога ведет на бойню. Семья пьет чай из термоса, сцена напоминает невинную семейную прогулку, но козы и петух в диком возбуждении, они не хотят погибать. Каждый раз, когда мужчина встает и отпускает петуха, тот пытается вскочить, падает, прыгает, но не может вырваться. Его зрачок бешено вращается в глазу, всем своим нутром он мечтает совершить побег.

А мы сидим, оцепенев от сочувствия и страха, нас пугает эта нешуточная борьба, не на жизнь, а на смерть, мы сопереживаем петуху. Его предсмертный крик оглашает окрестности. Нарве закрывает уши, а я закрываю глаза. Мы не говорим ни слова, мы молча сидим в грузовике и терпеливо ждем, когда же закончится эта поездка. Мы едем к началу, а петух едет в противоположном направлении, он приближается к концу. Или, возможно, его путешествие к смерти напоминает нам наши собственные страхи, о том, что в любом начале заключен конец. Мы сидим в грузовике и дрожим от страха. Петух обречен. Все мы боимся смерти.

9

Откуда в нас этот вселенский страх смерти? Неужели это конец? Конец путешествию, конец всему?

Мы спрыгиваем с грузовика и не спеша удаляемся по дороге. Прочь от мыслей о смерти и от этого петуха, похоже, он будет преследовать нас весь остаток путешествия. Мы будем молчать, и страх не покинет нас.

Мы идем вдоль шоссе, мимо проносятся машины, на полной, просто убийственной скорости, мы не видим лиц. Кто они, эти темные лица, которые мчатся мимо нас? Мы балансируем на краю автострады, кругом трейлеры, автобусы, грузовики, легковушки, трактора – и никаких пешеходов, кроме нас. Мы – две крошечные точки вдоль шоссе, шаг влево или вправо, и всё – дороге конец. Но мы соблюдаем равновесие, мы шагаем строго по прямой линии и не сворачиваем, ни на йоту ни влево, ни вправо, мы движемся, шаг за шагом, по желтой дорожной полосе к району Сирали.

Мы добираемся до маленькой прибрежной деревушки ближе к вечеру, уже становится темно. В темноте мы бредем по асфальтированной дороге, ноги распухли, раны горят, плечи и головы болят. Мы идем медленно, мы беззащитны, перед нами темнота и дорога, а мы – такие крошечные ничего не значащие точки. Дорога и небеса сливаются в огромное темное ничто. Откуда мы идем и куда? Почему мы не спим в постели, в доме, в одной комнате? Мы просыпаемся и засыпаем одновременно, разве это не так? А как же любовь? Любовь требует стабильности, ей нужно, чтобы мы находились в одном и том же месте, а движение – это одиночество.

Мы идем по побережью в поисках ночлега. В темноте светятся дома, квартиры, здания, отель. Есть два свободных места в одной комнате. Что ж, вполне подходящее место для ночлега. Мы раздеваемся, ложимся и курим, делим полбутылки раки и смешиваем ее с водой. Приятное чувство опьянения. Как хорошо лежать в постели и покуривать сигареты. В окно долетают звуки из бара, смех и звон бокалов, кажется, звучит музыка Лу Рида [72]72
  Лу Рид (род. в 1942 г.) – американский музыкант.


[Закрыть]. Как приятно лежать в постели и слушать голоса молодых девушек, они пьют и веселятся.

Утром мы покидаем отель, взвалив рюкзаки на плечи, и идем вдоль берега. Мы берем курс на Олимпос. Нескончаемый белый берег, светлое голубое море и волны, бьющие по ногам. Мы должны отдохнуть. Причем немедленно. Мы решаем провести несколько дней на берегу. Мы идем вдоль руин храма, по берегу реки, и как раз там, где река делает поворот, на открытом месте, за воротами, заросшими белым боярышником, находим прекрасное место. Место для отдыха, лагерь, барак, а за лагерем – маленькие хижины в тени деревьев.

Мы снимаем каждый по отдельной хижине; тут столы, тонкие стены со щелями, матрас на полу, шерстяной ковер – вот и все убранство.

Этого вполне достаточно, здесь уютно и удобно, солнечный свет проникает сквозь щели в стене и прогревает комнатку. Узкая лесенка ведет вниз из хижины на маленькую тропинку, уложенную камнями, все крошечные тропинки между домами посреди деревьев ведут к бараку. Здесь есть большая открытая комната с дровяной печью посередине. Длинные деревянные столы стоят вокруг печи, на полу валяются опилки, кухня скрыта занавесом, за которым возятся повара, два польских студента. Они готовят три раза в день – завтрак, обед и ужин, а по вечерам в углу открывается бар, для нас, для тех, кто любит посидеть по ночам. Барак – место сбора для всех, кто обитает в хижинах, туристов, хиппи, студентов и просто непонятных личностей, которые живут здесь подолгу или по нескольку дней. Мы довольно быстро обнаруживаем, что лагерь – очень притягательное место, и отсюда не хочется уходить. Днем мы лежим на берегу, отдыхаем и плаваем, совершаем короткие прогулки по горам вокруг лагеря, а после обеда лежим в своих домиках и читаем. Когда становится темно и холодно, мы доходим краткой дорогой до барака, там мы ужинаем и садимся вокруг печи, чтобы поболтать и послушать музыку, выпить раки и покурить. Нам по душе эта мирная и простая жизнь в маленьком сообществе внутри большого мира, за пределами обычных правил и систем. Мы предаемся своим привычкам и склонностям: спим подолгу, едим с завидным аппетитом и пьем изрядно, бодрствуем по ночам и дискутируем о философии и литературе. Несколько немцев, поляков, американцев, турков и двое норвежцев и вовсе никуда не выходят, они живут в хижинах посреди деревьев и предаются своим любимым занятиям: читают и слоняются без дела.

Вечером в нашей компании появляются новички, они только что приехали всей семьей. Отцу слегка за пятьдесят, в отглаженных бежевых фланелевых брюках и в белой рубашке с коротким рукавом он выглядит очень молодо. У него красивая жена, намного моложе него, и дочери хороши собой. Вновь прибывшая семья вызывает всеобщее любопытство.

А мы сидим с Андреасом, выпиваем, он жалуется – в голове у него постоянный шум. Этот недуг буквально свел его с ума, разрушил его семейную жизнь. И в один прекрасный день он бросил работу, уехал из Берлина, покинул дом и друзей.

– Если б я не уехал, я бы покончил с собой, – говорит он без всяких эмоций, просто констатируя факт.

Андреас немногословен и не общителен. Он держится особняком, он одинок и чересчур серьезен. С ним, пожалуй, никто и не общается кроме меня. Он бука и молчун, считают все постояльцы.

А мне его общество доставляет удовольствие. О чем только мы с ним не болтаем – о любви, о сексе и обо всем на свете.

У Андреаса длинная густая черная шевелюра и внушительная борода, лица почти не видно. Он носит очки с толстыми стеклами. Но когда он о чем-то увлеченно рассказывает, глаза его вспыхивают. По мне, так он даже по-своему красив.

Новички обедают.

После трапезы жена и дочери оставляют главу семейства в одиночестве. И тогда он дает себе волю и прикладывается к раки. Но этого мало – вдруг ни с того, ни с сего он начинает петь. В его репертуаре песни «Битлз» – «Дорогая Пруденс» и «Черная птица». А когда он приступает к «Роки Раккун», я не могу удержаться и начинаю ему подпевать. Так мы с ним и пропели почти весь «Белый альбом».

Но появляются его жена и дочери, они после душа принарядились, кажется, их смущает, что он, солидный глава семейства, поет с молодежью. Они шипят на него и в шутку бьют по губам, но он не унимается. Мы с ним продолжаем петь – «Облади Облада» и «Пока моя гитара тихо плачет».

Выпив еще немного раки, отец семейства совсем разоткровенничался. Из его исповеди следует, что он, полковник турецкой армии, в молодости был хиппи. И что ему хотелось бы объяснить своей жене и дочерям, каким он был когда-то, в прежней жизни.

– Я был настоящий хиппи, с длинными волосами и бородой, я общался с такими, как он, – говорит он и показывает на Андреаса. – А теперь я полковник. Но это ничего не значит. В душе я остался прежним.

Полковник не может оторваться от раки, он уже пьян, жена и дочери пытаются загнать его в постель, они хотят увести его, но он продолжает сидеть.

– Я люблю свою жену, – говорит он, обнимает и целует ее. – И я люблю своих дочерей.

Теперь все обитатели барака могут убедиться – перед ними образцовое счастливое семейство.

Андреас даже слегка прослезился, он отворачивается и вытирает очки о сорочку, эта семейная сцена ему о чем-то напоминает, она и мне о чем-то напоминает. Мы с Андреасом сидим в обнимку, словно соучастники безымянного преступления.

Наконец молодой жене удается уговорить полковника отправиться на боковую, она уводит его из барака в домик, а сама скоро возвращается и садится за стол со своими дочерьми. Теперь они развлекают меня и Андреаса историями об отце. Вообще-то он веселый человек и хороший отец, преданный друг и товарищ. В первый раз я слышу, как Андреас разговаривает с кем-то, кроме меня, он долго и серьезно беседует с дочерьми полковника. Я сижу молча и слушаю. Я в шоке – Андреас так умно и учтиво общается с девушками. И мать, и дочери внимают ему.

Мы не можем проститься друг с другом в эту магическую ночь, так и сидим вокруг камина до самого рассвета. Нам не хочется расставаться. Никому из нас не хочется прерывать беседу и отправляться спать. К тому же, и спать нам не хочется. Эта ночь без сна – одна из прекраснейших ночей в моей жизни. Три женщины беседуют с Андреасом так доверительно, словно он им отец.

Я сплю три часа, а потом Нарве будит меня. Он уже торопится, нам пора в дорогу, в горы, а потом вниз, на побережье, вдоль шоссе.

– Но я должен попрощаться с Андреасом и семьей, – говорю я.

Мне не хочется уходить. Меня здесь что-то держит, и я не хочу уходить так поспешно, я возражаю, неужели мы не можем остаться еще на несколько дней?

А ведь что-то связывает меня с Андреасом, с полковником, с его женой и двумя дочерьми, что-то необъяснимое и очень важное, думаю я, и неохотно одеваюсь. Накидываю рюкзак на плечи, с похмелья, усталый, и следую за Нарве, по направлению к бараку. Мы завтракаем и оплачиваем свое пребывание, прежде чем покинуть лагерь. Так я и ухожу, не сказав ни единого слова на прощание своей новой семье.

10

Апрель уже на исходе, скоро май. Из лагеря мы направляемся к Олимпосу, пересекаем реку и попадаем в настоящий лесной туннель, проходим мимо руин маленького городка, и оказываемся на вершине горы, откуда открывается вид на море. Посреди дороги лежит мертвая собака.

Она светло-серой масти, а брюхо у нее черное от грязи, возможно, она сорвалась с поводка, заблудилась и погибла, не выдержав борьбы за существование.

Ничего себе денек, ничего себе конец маршрута. Собака просто застыла, глаза у нее открыты, никакой раны не видно, она цела и невредима, лежит на дороге, и ее никто не трогает – ни птицы, ни звери. Мы тоже не трогаем ее и идем дальше, по козьей тропинке. Есть ослиные дороги, и муловые тропинки, и овечьи тропы, звери дали названия дорогам в горы, мы идем узкой тропинкой к морю, к мысу Гелидония и маяку, который мы отметили на карте.