Текст книги "Он поет танго"

Автор книги: Томас Элой Мартинес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

В день, когда одна из клиенток сеньоры Оливии принесла ему старый номер журнала «Красавцы 1900 года», на Эстефано снизошла благодать. В журнале были напечатаны танго, вышедшие из репертуара еще в начале двадцатого века, – те, в которых пелось о любовных передрягах в борделе. Эстефано не понимал значения слов, которые читал. Мать и ее клиентки тоже не могли ему помочь, потому что язык этих танго был выдуман для того, чтобы говорить намеками об интимной близости людей, умерших много лет назад. Однако их звуки были очень красноречивы. Поскольку оригинальные партитуры давно исчезли, Эстефано изобрел мелодии, звучавшие в стиле «Парня из Энтре-Риос» и «Красотки» и наложил их на такие вот слова: En cuanto te zampo el zumbo / se me alondra el leporino / dentro tends tanto rumbo / que si jungo, me entrefino [19] 19
  Не стоит противоречить авторскому замыслу и переводить эти непонятные для современного аргентинца строки на русский язык.


[Закрыть] .

В пятнадцать лет он знал более сотни песен, он мог их спеть даже задом наперед, так же переворачивая и придуманную к ним музыку, но делал это, только когда мать уходила из дому, чтобы отнести готовые заказы. Эстефано запирался в ванной, где его не могли слышать соседи, и выпускал на волю свое мощное и сладкое сопрано. Красота собственного пения трогала юношу настолько, что он начинал плакать, сам того не замечая. Певцу казалось невероятным, что этот голос принадлежит именно ему – ведь он относился к себе самому с глубоким презрением и недоверием, – а не Карлосу Гарделю, обладателю всех на свете голосов. Он осматривал в зеркале свое увечное тело и предлагал Богу все, чем он является, и все, чем когда-нибудь сможет стать, в обмен на один-единственный жест, в котором обнаружится сходство с его идолом. Эстефано часами просиживал перед зеркалом и, набросив на плечи белый шарф своей матери, повторял фразы, которые великий певец произносил в голливудских фильмах: «А, здравствуй, ласточка», «Гляди, какая долгая заря».

У Эстефано были пухлые губы и курчавые непослушные волосы. Достичь какого-либо физического сходства с Гарделем было невозможно. Тогда юноша принимался копировать его улыбку, добиваясь, чтобы получилась кривая усмешка, собирая морщинки на лбу и обнажая белоснежные зубы. «День добрый, добрый человек, – произносил он. – Ну как жизнь?»

В шестнадцать лет, когда Эстефано сняли гипс, ноги его были слабыми и негнущимися. Специалист-кинесиолог помог ему укрепить мускулы, в обмен на это сеньора Оливия бесплатно обшила всю его семью. У Эстефано ушло шесть месяцев на то, чтобы научиться ходить на костылях, и еще шесть – чтобы передвигаться с помощью тростей, испытывая при этом ужас перед новым падением и еще одной долгой неподвижностью.

В одно воскресное утро сеньора Оливия и две ее подруги вывели юношу в парк развлечений на проспекте Освободителя. Поскольку ему не разрешили прокатиться ни на одном из аттракционов, опасаясь, как бы он не ударился, как бы снова не переломились хрупкие косточки, Эстефано весь вечер скучал, утешаясь лишь сахарной ватой, которую покупал ему Андраде Курчавый. И вот тогда-то юноша и разглядел возле шатра с поездом-призраком киоск с надписью «Электроакустика», в котором голоса записывали на пластинки за умеренную плату в 3 песо. Эстефано убедил женщин совершить по меньшей мере два полных круга на поезде, а сам, как только увидел, что они исчезают в темноте, проскользнул в киоск и записал «Квартирку на Аякучо», пытаясь подражать той записи, в которой Гарделю аккомпанирует гитара Хосе Рикардо.

Когда юноша закончил, звукооператор попросил его спеть еще раз, потому что на пластинке, кажется, остались какие-то царапины. Эстефано повторил то же танго, но уже нервно, в более быстром темпе. Он боялся, что его мать уже выбралась из поезда и ищет его повсюду.

Как тебя зовут, приятель? спросил оператор.

Эстефано. Но я подумываю о более артистическом имени.

С таким голосом оно тебе не понадобится. В твоей глотке солнце живет.

Юный певец сунул под рубашку вторую запись, которая вышла хуже; ему повезло: он опередил свою мать, которая, как ни странно, делала уже третий круг на поезде-призраке.

Какое-то время Эстефано провел в поисках граммофона, чтобы втайне прослушать свою пластинку, но у его знакомых не было граммофонов, а уж тем более со скоростью 45 оборотов – именно такая пластинка досталась ему в киоске звукозаписи. На поверхность диска плохо влияли жара, сырость и пыль, скопившаяся между страницами подшивки журнала «Красавцы 1900 года». Эстефано решил, что записанный и невостребованный голос уже безвозвратно утрачен, но однажды в субботу, когда он сидел вместе с матерью на кухне и слушал по радио популярную передачу «Лестница к славе», ведущий заговорил о потрясении, которым явилась песня «Квартирка на Аякучо», записанная безымянным певцом a capella [20]20
  Без музыкального сопровождения (ит.).


[Закрыть]в какой-то сомнительной студии. Благодаря чудесным свойствам магнитных пленок, продолжал ведущий, теперь этот голос подчеркнут аккомпанементом бандонеона [21]21
  Бандонеон – особый вид гармоники с мехами. Изобретен учителем музыки из Германии Генрихом Бандом в 1830 году. Позже бандонеон вместе с эмигрантами из Европы попал в Аргентину, где сделался главным солирующим инструментом в оркестрах, исполняющих танго.


[Закрыть]и скрипки. Эстефано тут же узнал свою первую запись, которую звукооператор из парка притворно объявил испорченной, и побледнел. Он был разлучен с собственным голосом и все же чувствовал, что связан с ним ниточкой восхищения, которое можно испытывать лишь перед чем-то, чем мы не владеем. Это не был голос, который он искал или который хотел бы иметь, – этот голос нашел себе пристанище в его горле. И, не имея ничего общего с его телом, голос мог отделиться от него в самый неожиданный момент. Кто знает, сколько уже он путешествовал в прошлом и сколько других голосов заключал в себе. Для Эстефано имело значение только одно: похож ли он на голос Карлоса Гарделя. Поэтому комментарий матери, слушавшей «Лестницу к славе» вместе с ним, польстил юноше:

Странное дело, че. Говорят, что певец этот неизвестный, да ведь это не так. Если бы ему подыгрывала гитара Хосе Рикардо, можно было бы поклясться, что это Гардель.

Гордость от этих слов была так велика, что голос Эстефано вырвался на свободу:

В квартирке на Аякучо / сделалось пусто, уныло…

На этой строчке Эстефано опомнился и замолчал, но было уже поздно.

А у вас одинаково получается, сказала сеньора Оливия.

Это не я, поспешно ответил Эстефано.

Я знаю, что это не ты. Как ты можешь быть на радио, если ты здесь? Но если б ты захотел, ты мог бы оказаться там. Почему бы тебе не начать петь по клубам? Я от этого шитья совсем без глаз осталась.

Эстефано предложил свои услуги в паре забегаловок в Вилья-Уркиса, но ему отказали, даже не проверив, на что он способен. Юный певец не привел с собой гитариста, как это обычно делалось, к тому же хозяева побоялись, что его внешность будет отпугивать посетителей. Поскольку Эстефано не решался вернуться домой с пустыми карманами, он решил воспользоваться своей безупречной памятью и заняться лотереей. Юношу нанял на работу владелец похоронной конторы, в которой по соседству с залами для бдения над покойными располагался притон, связанный телефонными линиями с ипподромом и лотерейными центрами. Находясь в этой комнатенке, Эстефано сообщал по телефону о тарифах на погребение, а также принимал ставки. Он помнил, сколько денег поставил такой-то клиент на три первых места в основном забеге и сколько поставил другой на последнюю цифру; кроме того, юноша знал, как обходиться с каждым клиентом в отдельности. Когда, вследствие анонимного доноса, в похоронную контору ворвались полицейские, им не удалось обнаружить никаких улик против Эстефано, потому что всю информацию о ставках он держал в голове.

В подобных мнемонических упражнениях юноша провел несколько лет и, возможно, провел бы и всю жизнь, если бы хозяин конторы, в благодарность за отличную работу, не снизошел к его мольбам и не отвез его на песенное состязание в клуб «Сандерленд». Места там распределялись голосованием: каждый входной билет давал право на один голос, и поэтому выступления в клубе приобретали сходство с избирательной кампанией. У Эстефано шансов было мало, и он об этом знал. Единственное, что для него было важно, это чтобы его голос, таившийся на протяжении стольких лет, наконец-то нашел своих слушателей.

Вот уже десять суббот подряд в клубе «Сандерленд» триумфально побеждал знаменитый баритон Антонио Росси, и было объявлено, что он снова собирается выступать. Его репертуар было легко предугадать: только самые модные танго, удобные для танца. Эстефано, напротив, решил представить на конкурс одно из танго, написанных до 1920 года, но без двусмысленных оборотов, чтобы не оскорблять дам.

Похоронная контора часто простаивала в связи с отсутствием покойников. Эстефано использовал такие моменты, чтобы еще раз спеть «Рука в руке» – танго Селедонио Флореса [22]22
  Селедонио Эстебан Флорес (1896–1947) – поэт, автор текстов для знаменитых танго; на его стихи Карлос Гардель записал 21 песню.


[Закрыть]с неожиданно счастливым финалом. Юноша колебался, не выбрать ли что-нибудь из Паскуаля Контурси [23]23
  Паскуаль Контурси (1888–1932) – поэт и драматург; самые известные его произведения – танго «Ночь моей печали» и «Кумпарсита».


[Закрыть]или Анхеля Вильольдо [24]24
  Анхель Вильольдо (1861–1919) – поэт, композитор и музыкант, носивший титул «Отец танго».


[Закрыть], но в итоге сделал выбор в пользу танго, которое нравилось его матери. Часами, устроившись посреди пустых гробов, обмотав шарф вокруг шеи, юноша отрабатывал мимику Гарделя. Он обнаружил, что выглядит более лихо, когда обходится без трости и держит микрофон, сидя на скамеечке.

Накануне конкурса Эстефано раскопал среди хлама в приемной своей конторы приложение к старому номеру газеты «Ла Насьон», посвященное автору единственного романа, умершему от тифа в расцвете лет. Настоящее имя романиста, Хосе Мария Миро, ничего не говорило юноше. Зато его псевдоним по звучанию был так похож на «Карлос Гардель», что молодой певец решил им воспользоваться. Если бы он назвался Хулиан Мартель – именно такое имя избрал несчастный писатель, – могла бы возникнуть путаница; сделаться Карлосом Мартелем – это будет почти что плагиат. В итоге юноша склонился к имени Хулио Мартель. Когда он записывался на конкурс, то обошелся без своей комичной фамилии и назвался просто Эстефано. Теперь он попросит, чтобы его объявили под новым именем.

В семь часов вечера одной ноябрьской субботы распорядитель клуба «Сандерленд» впервые представил публике молодого тенора. Перед ним уже спели шесть участников, все с невыразительными голосами. Зал следил за происходящим на сцене невнимательно в ожидании Антонио Росси, который собирался повторить – по просьбе публики – «В этот серый вечер», танго Мореса [25]25
  Мариано Морес (р. 1918) – композитор и музыкант; в числе его удач – музыка к танго «В этот серый вечер» (1941).


[Закрыть]и Контурси. Местом для танцев служила баскетбольная площадка, с которой убрали кольца; назавтра ее должны были использовать для турнира детских футбольных команд. В дальнем углу площадки размещался помост с двумя пюпитрами для скрипок сопровождения. Большинство певцов слишком близко подходили к микрофону, и их выступления прерывались громким писком, что не могло не раздражать публику. Отдельные нетерпеливые фанаты Росси предпочитали поболтать или вовсе покидали зал. Большинство интересовались только выступлением своего кумира, бесспорными результатами голосования и танцами под пластинки с записью больших оркестров – после объявления победителя.

Еще до своего выхода на сцену Эстефано, который уже окончательно стал Хулио Мартелем, знал, что проиграет. Когда он взглянул на себя в зеркало в коридорчике, его сверкающий костюм, рубашка со слишком большим воротом и нелепый галстук-бабочка привели певца в уныние. Его прическа, укрепленная стойким фиксатуаром, которая так хорошо блестела в четыре часа, к семи вечера растрепалась и покрылась дымкой перхоти. Когда Хулио Мартель вышел на сцену, его приветствовали лишь робкие аплодисменты сеньоры Оливии и трех ее соседок. Пока он добирался до своей скамеечки, ему показалось, что по залу пронесся сочувственный шепоток. Когда скрипки заиграли вступление к «Рука в руке», певец придал себе смелости, вообразив, что он стоит на палубе корабля, неотразимый, словно Гардель.

Да, может быть, его жесты были лишь пародией на движения бессмертного певца, знакомые по его фильмам. Но голос его был неподражаем. Этот голос в одиночку расправлял крылья, пробуждая больше чувств, чем могла вместить целая человеческая жизнь, и уж конечно больше, чем, при всем уважении, несло в себе танго Селедонио Флореса. «Рука в руке» – это была история женщины, которая оставляла любимого мужчину ради жизни в достатке и удовольствии. Мартель же превратил его в мистический плач о том, что человеческая плоть преходяща, а душе так одиноко без Бога.

Скрипки, которые подыгрывали Мартелю, звучали расстроенно и не в лад между собой, но их звучание оказалось скрадено безмерностью этого пения, которое летело вперед, словно золотая фурия, и превращало в золото все, что встречалось на его пути. Дикция Эстефано оставляла желать лучшего: он забывал выпевать «с» на конце слов и произносил «эзамен» и «эстаз» вместо «экзамен» и «экстаз». В той записи «Рука в руке», где звучит гитара Хосе Рикардо, Гардель иногда произносит «р» вместо «н». Мартель же, наоборот, обращался со звуками так, будто они стеклянные, он в целости и сохранности передавал их умолкнувшей публике, которая была зачарована уже после первой строфы.

Мартелю аплодировали стоя. Восторженные женщины, нарушая условия состязания, вызывали его на бис. Певец покинул сцену смущенный, ему пришлось опереться на палку. Сидя на скамье в коридоре, он слышал, как следующий исполнитель подражает завываниям Альберто Кастильо [26]26
  Альберто Кастильо (1914–2002) – певец и киноактер, прославился необычной манерой пения.


[Закрыть]. Потом до него донесся шквал оваций, которыми публика приветствовала выход Росси. Первые же строки танго «В этот серый вечер», которые его соперник ронял бесцветным голосом, убедили юношу, что в этот вечер произойдет кое-что похуже, чем его поражение, – его забвение. Голосование подтвердило – как и всегда – подавляющее преимущество Росси.

Марио Виргили было тогда пятнадцать лет, и родители отвели его в клуб «Сандерленд», чтобы привить парню любовь к танго. Повзрослев, Виргили думал, что Росси, Гардель, оркестры Троило [27]27
  Анибаль Троило (1914–1975) – бандонеонист, дирижер и композитор, игравший во многих оркестрах.


[Закрыть]и Хулио де Каро [28]28
  Хулио де Каро (1899–1980) – дирижер знаменитого оркестра, скрипач и композитор.


[Закрыть]заключают в себе все богатство этого жанра. В 1976 году жестокая аргентинская диктатура вынудила его покинуть родину, и он провел в изгнании больше восьми лет. Однажды вечером, когда Виргили зашел в книжную лавку «Большая простыня», что в Каракасе, он услышал далекие аккорды танго «Рука в руке» и вдруг почувствовал неодолимую ностальгию. Эта мелодия звучала в его памяти долгими часами, в бесконечном настоящем времени, которое никак не хотело уходить. Виргили слышал это танго сотни раз, в исполнении Гарделя, и Шарло, и Альберто Аренаса, и Гойенече. Но все-таки голос, обосновавшийся у него в голове, был голосом Мартеля. Мимолетный эпизод одного субботнего ноябрьского вечера в клубе «Сандерленд» превратился для Виргили в дыхание вечности.

В те годы люди пропадали тысячами, и певец тоже как-то потерялся в рутинных делах похоронной конторы, где он работал по семьдесят часов в неделю. Поскольку лотереи были легализованы, хозяин сменил специализацию и соорудил в глубине своего заведения, прямо на пустующих гробах, столы для игры в покер и баккара. Мартель обладал способностью предвидеть, какие карты выпадут в очередном розыгрыше, и с помощью системы жестов давал знать сотрудникам похоронной конторы, как им следует играть. К карточным столам толпами стекались безработные и служащие, и было там столько напряженного ожидания, столько желания укротить непокорную фортуну, что Мартелю становилось стыдно, что он способствует разорению этих отчаявшихся людей.

Весной 1981 года по приказу какого-то полковника заведение прикрыли. Хозяин похоронной конторы был осужден, однако его освободили вследствие неких судебных ошибок. А вот Мартель провел шесть месяцев в тюрьме Вилья-Девото. Это несчастье сделало его еще более маленьким и тощим. Скулы приобрели резкие очертания, глаза вытаращились и потемнели, однако голос его остался прежним, нечувствительным к болезням и поражению.

Виргили, который в Венесуэле работал продавцом энциклопедий, вернулся на родину, вошел в долю с двумя друзьями и открыл книжную лавку на улице Коррьентес, по соседству с еще двумя или тремя десятками таких же магазинчиков, поэтому в покупателях недостатка не было. Дело сразу же пошло успешно. Люди в его лавке оставались поболтать до зари, толпясь вокруг столов с уцененными товарами, так что вскоре Виргили пришлось открыть и кафе, где публику развлекали гитаристы и поэты-импровизаторы.

Месяцы шли без всякого порядка, не зная, куда они движутся, как будто прошлое складывало с себя ответственность за будущее. Однажды ночью в 1985 году кто-то из посетителей упомянул о потрясающем теноре, который поет в лавке «Боэдо» за одни только чаевые. Сложно было понять слова его танго, на этом языке давно уже никто не говорил, и смысла он теперь не имел. Тенор аккуратно выпевал каждый звук, однако эти слова было уже не ухватить:  Te renqmas a la minora / del esgunfio en el ficardo.И все остальное – или почти все – в том же духе. Иногда среди шести или семи танго, которые он пел за одну ночь, попадались одно или два, которые старейшие слушатели все-таки опознавали, не без серьезных усилий, например: «Я в тесте перепачкался» или «Я твое покинул стойло» – а ведь от этих танго не сохранилось ни записей, ни партитуры.

В первые появления тенора, когда его сопровождал флейтист, его песни были исполнены задора, плотского счастья, вечной молодости. Потом флейту сменил тяжеловесный и тревожный бандонеон, и репертуар певца значительно помрачнел. Устав от песен, которые невозможно было понять, самые убежденные завсегдатаи «Боэдо» перестали посещать это место. С другой стороны, туда начали стекаться слушатели с воображением побогаче, зачарованные голосом, который не рассказывал историй и не рисовал картин, а перетекал от одного чувства к другому – так прозрачно льется музыка в сонатах. Этот голос так же не нуждался в значимых словах, как сама музыка. Он просто выражал сам себя.

У Виргили появилось предчувствие, что этот певец – тот самый, что двадцать два года назад пел в «Сандерленде» танго «Рука в руке». В следующую субботу он отправился в лавку «Боэдо». Когда Виргили увидел, как Мартель по-паучьи пробирается к подмосткам, когда он услышал его пение, он понял, что этот голос избегает всякого рассказывания просто потому, что он сам – рассказ о Буэнос-Айресе, каким он был и каким когда-нибудь станет. Этот голос, подвешенный на тонкой нитке высоких «до» и «фа», как будто бы говорил об избиении унитаристов, о страсти Мануэлиты Росас к своему отцу, о Революции в парке, о тесноте и безнадежности в семьях иммигрантов, об убийствах в Трагическую неделю 1919 года, об обстреле Пласа-де-Майо перед падением Перона, о Педро Энрикесе Уренье, бегущем по улицам квартала Конституции в поисках собственной смерти, о цензурных поправках диктатора Онгании к «Magnificat» Баха, о ворожбе Ноэ, Дейдры и Де ла Веги в Институте Ди Телла, обо всех поражениях этого города, который владел всем и в то же время не владел ничем. Мартель как будто бы добывал дождь из тучи, набухавшей в течение тысячи лет.

Приходите петь в книжную лавку «Задумчивый пройдоха», предложил юноше Виргили, когда Мартель кончил петь. Я смогу обеспечить стабильный заработок вам и вашему бандонеонисту.

Стабильный заработок, подумать только! Я уж думал, таких вещей больше не существует.

Голос, которым певец разговаривал, не имел ничего общего с голосом его песен: этот был какой-то вкрадчивый и неизящный. Казалось, эти звуки издает другой человек, не тот, который совсем недавно пел. На левом мизинце Мартель носил смешное кольцо с камушками и печатками. Вены у него на руках были набухшие, со следами уколов.

Они существуют, заверил Виргили. На улице Коррьентес вас сможет услышать больше народу. Столько, сколько вы заслуживаете.

Виргили не отваживался обратиться к певцу на «ты». А Мартель отвечал ему, глядя куда-то в сторону.

Те, что приходят сюда, не так уж плохи, че. Расскажи, что ты предлагаешь, и дай мне время подумать.

Мартель начал петь в «Пройдохе» в следующую пятницу. Спустя пол года его отвели в «Винный клуб», где он делил афиши с Орасио Сальганом [29]29
  Орасио Сальган (р. 1916) – пианист, дирижер и композитор.


[Закрыть], Убальдо де Лио [30]30
  Убальдо де Лио (р. 1929) – гитарист, игравший вместе с Сальганом.


[Закрыть]и бандонеонистом Нестором Маркони [31]31
  Нестор Маркони (р. 1942) – бандонеонист-виртуоз, аранжировщик, игравший вместе с Сальганом.


[Закрыть]. Хотя его танго с каждым днем становились все непонятней и древнее, его голос вздымался с такой чистотой, что люди узнавали в нем собственные чувства, которые они когда-то позабыли или утратили, и принимались плакать или смеяться, ничуть этого не стыдясь. В ту ночь, когда в «Винный клуб» пришла Жанна Франко, слушатели стоя аплодировали Мартелю на протяжении десяти минут и могли бы продолжать так еще бог знает сколько времени – если бы желудочное кровоизлияние не отправило певца в больницу.

К гемофилии Мартеля, вызванной недостатком восьмого фактора, прибавился целый букет заболеваний. Очень часто певец страдал от жестоких воспалений или от пневмонии, или покрывался струпьями, которые прятал под макияжем. Никто из его почитателей не знал, что Мартель приезжает на концерты в кресле-каталке и что он не смог бы пройти больше, чем свои обычные три шага по сцене. Рядом с первым занавесом всегда стояла привинченная к полу банкетка, на которую он садился сразу после того, как приветствовал публику легким наклоном головы. Певец уже очень давно был неспособен копировать жесты Гарделя, и хотя больше всего на свете он жалел именно об этом, его манера только выиграла от такой экономии движений и некоторой невидимости, которую обрело его тело. Теперь его голос сверкал в одиночестве, как будто бы в мире не существовало ничего другого, как будто бы не существовало даже бандонеона сопровождения в глубине сцены.

Желудочное кровоизлияние заставило Мартеля два года не показываться на публике. За несколько месяцев до того, как я прилетел в Буэнос-Айрес, Хулио Мартель снова начал петь. Теперь он делал это не по заказу, а исключительно по своему желанию. Вместо того чтобы вернуться в «Пройдоху» или «Винный клуб», где его по-прежнему помнили, певец неожиданно появлялся на милонгах в Сан-Тельмо или в Вилья-Уркиса, или устраивал концерты под открытым небом в любой точке города – для всех, кто оказался рядом. Теперь к его репертуару древнейших танго стали добавляться те, что сочинили Гардель и Ле Пера [32]32
  Альфредо Ле Пера (1900–1935) – поэт и киносценарист, сочинивший тексты самых известных танго из репертуара Гарделя и погибший вместе с Гарделем в авиакатастрофе.


[Закрыть], и некоторые классические вещи Кадикамо [33]33
  Энрике Доминго Кадикамо (1900–1999) – поэт, писатель и драматург, написал тексты более 1300 песен.


[Закрыть].

Как-то ночью он пел с балкона одной из гостиниц для тайных любовников на улице Аскуэнага, позади кладбища Реколета. Многие парочки прервали свои страстные лобзания и слушали, как этот всемогущий голос проникает к ним в окна и навсегда омывает их тела песней, языка которой они не понимали и никогда раньше не слышали, но все-таки узнавали, словно бы он явился из их прошлой жизни. Один из очевидцев рассказывал Виргили, что над кладбищенскими крестами и архангелами вдруг возникло северное сияние и что, когда песня умолкла, все вокруг почувствовали, как на их души снисходит безмятежное умиротворение.

Мартель появлялся в местах необычных, не представляющих ни для кого особенного интереса – возможно, это были точки на карте какого-то другого Буэнос-Айреса. Окончив выступление на железнодорожной станции, Мартель объявил, что когда-нибудь спустится в трубу под проспектом Хуана Б. Хусто, по которой с востока на запад через весь город течет ручей Мальдонадо, и споет там танго, о котором никто уже не помнит, ритм которого – это невообразимая смесь хабанеры [34]34
  Хабанера (от La Habana – Гавана) – кубинский стиль, распространившийся по всей Латинской Америке.


[Закрыть], милонги и ранчеры [35]35
  Ранчера – песенный стиль родом из Мексики; в Аргентине приобрел сходство с польской мазуркой.


[Закрыть].

Однако сначала он спел в другом туннеле: в том, что выходит на поверхность наподобие дельты под обелиском на площади Республики, на перекрестке проспекта Девятого июля и улицы Коррьентес. Место это не годится для пения, потому что звуки там проползают шесть-семь метров и потом сразу гаснут. Возле одного из рукавов этого туннеля стоит ряд кресел с подставками для ног редких прохожих, которые захотели бы почистить ботинки, и ряд низеньких скамеечек для тех, кто обслуживает таких прохожих. Стены в подземелье украшены афишами футбольных матчей и кроликами «Плейбоя». Также открывается вид на два ряда киосков и лотков, торгующих военной униформой, старыми газетами и журналами, стельками и шнурками для ботинок, духами домашнего изготовления, комиксами, сумками и бумажниками, типографскими репродукциями «Герники» и «Голубки» Пикассо, зонтиками, чулками.

Мартель пел не в этом многолюдном ответвлении лабиринта, а в одной из тупиковых выемок, где несколько бездомных семейств разбили бродячий лагерь. Там любой голос, едва сорвавшись с губ, падает под ноги говорящему, не в силах бороться с плотностью воздуха. Несмотря на это, Мартеля было слышно в каждом из рукавов этих туннелей, потому что его голос обтекал все препятствия, словно струйка воды. Это был единственный раз, когда он спел «Путь-дорожку» Филиберто [36]36
  Хуан де Дьос Филиберто (1885–1964) – несмотря на отсутствие музыкального образования, считается великим композитором; привнес в танго элементы креольской музыки. Одно из самых известных его танго – «Путь-дорожка», написанное в 1926 году и исполнявшееся Гарделем.


[Закрыть]и Кории Пеньялосы [37]37
  Габино Кория Пеньялоса (1881–1975) – поэт, многие танго которого вошли в репертуар Гарделя.


[Закрыть], танго, в общем-то, недостойное его репертуара. Виргили полагал, что Мартель его спел, потому что все, кто оказался там поблизости, могли следовать за его словами и не потеряться, а еще потому, что Мартель не хотел добавлять новую загадку ко всем тем, что таил в себе этот подземный лабиринт.

Никто не знал, почему Мартель выступает в таких неуютных местах и к тому же не берет за выступление ни сентаво: в конце весны 2001 года в Буэнос-Айресе было предостаточно компаний, театров, милонг и кафе, где его приняли бы с распростертыми объятиями. Возможно, ему было стыдно выставлять напоказ свое тело, на которое день ото дня обрушивались все новые болезни. Мартель провел две недели в больнице с фиброзом печени. Ни с того ни с сего у певца могла политься кровь из носа. Артроз терзал его постоянно. И все-таки нежданно-негаданно Мартель появлялся в самых диковинных местах и пел сам для себя.

В этих концертах наверняка содержался какой-то смысл, ясный лишь ему одному, – именно это я и сказал Виргили. Я решил выяснить, не связаны ли места, в которых появлялся Мартель, какими-то общими особенностями, каким-то определенным знаком. Обнаружение любой логической взаимосвязи, повторение любой детали могло открыть мне всю последовательность целиком и позволить предсказать следующее его появление. Я был убежден, что перемещения певца относились к другому Буэнос-Айресу, которого мы не замечаем, и развлекался целое утро, составляя из названия города анаграммы, но так ничего и не добился. Все, что я придумал, звучало по-идиотски: с ней аэробус / о сэр, убей нас / эй, нос у серба / эссе: урна, бой.

Однажды днем, часов около двух, Мартель проник во Дворец воды, где до сих пор в целости сохранились железные мостки, вентили, резервуары, опоры и трубопроводы, которые сто лет назад доставляли жителям Буэнос-Айреса семьдесят две тонны питьевой воды. Я узнал, что там он исполнил еще одно танго непонятного содержания и отбыл оттуда в кресле-каталке. А значит, Мартель не заботился о том, чтобы повторить рисунок истории, ведь история не движется и не говорит: все, что в ней есть, уже сказано. Скорее, певец стремился восстановить город из прошлого, знакомого только ему, и превратить его в город настоящего, который он унесет с собой в могилу.