Текст книги "Греция. Лето на острове Патмос"

Автор книги: Том Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Десерты

Преображение

Разумеется, Даниэлла могла бросить мне: «А я же тебя предупреждала», однако, к моему удивлению, не говоря уже о стыде, она принялась меня утешать.

Дело происходило на следующее утро. Наступил день Преображения Господня. Мы сидели на кровати и разговаривали. После возвращения домой я, может, сразу разбудил Даниэллу, а может, сперва лег и поспал. Не помню. Думаю, я подремал, правда недолго, после чего у нас и состоялся разговор.

– Я выхожу из игры, – сказал я.

– Хорошо! – ответила она.

– Да, но… – Я тут же принялся думать, нет ли каких-нибудь других вариантов.

– Посмотри на свои ноги, – промолвила Даниэлла.

Я опустил на них взгляд. В последнее время я старался этого не делать. После напряженной работы прошлым вечером одна из вен отвратительно вздулась, сделавшись больше, чем те, что я видел на икрах у Теологоса.

– Давай вернемся в Ретимно, – продолжила Даниэлла. – Поехали домой.

– Домой?! Мы поедем домой?! – воскликнула Сара, сидевшая на другом конце кровати.

– На корабле! На корабле! – из угла вторил ей Мэтт.

Впервые за много недель я принял по-настоящему горячую ванну, помыл голову, почистил одежду и, взяв с собой Даниэллу и детей, отправился вниз по склону к таверне.

По дороге в поле мы встретили Стелиоса. Радостно улыбнувшись, он помахал нам рукой и крикнул:

–  Орайо вр ади!Чудесный вечер!

– Вы там были? – крикнул я в ответ.

– А вы не помните? – рассмеялся он.

–  О хи!Нет!

Теологос в шлепанцах, майке и закатанных до колен штанах сидел в обеденном зальчике на перевернутом ящике из-под пивных бутылок. В руках он держал трос, конец которого как раз обматывал скотчем.

Мусор, оставшийся после праздника, убрали, и таверна приобрела привычно чистый свежий вид. Она была готова к очередному дню в раю.

Меня увидела Деметра, которая уже что-то готовила на кухне.

–  Калим ера, Тома! Ким итикес кала?! – крикнула она. – Доброе утро! Хорошо спалось?!

Я помахал ей рукой, но ничего не ответил.

Теологос, прищурившись от утреннего солнца, посмотрел на меня:

–  Ясу, Тома! Как дела?

– Плохо, – ответил я.

В этот момент со мной случилось то же самое, что, по слухам, происходит с тонущим человеком. В один короткий миг перед моими глазами пронеслись все те годы, что я провел в «Прекрасной Елене», – золотые деньки первого лета, когда Елена (а она вообще существовала?) все еще хозяйничала в таверне, а мальчики были невинными детьми, дни были нежными, а от солнца защищали ветви старого тамариска, росшего у террасы. Я вспомнил, как принес Сару к таверне, чтобы она впервые прошлась по песку и узнала, что такое море. Вспомнилось мне, как зимой резкие порывы ветра с юга поднимали шторма и спокойная водная гладь бухточки сменялась огромными волнами, обрушившимися на берег. В такую пору мы сидели в обеденном зале «Прекрасной Елены», смотрели в запотевшие окна, смеялись, болтали и поглощали в огромных количествах узо. В чудесные весенние дни, еще до начала туристического сезона, то в праздник, то в честь крещения ребенка, то просто охваченные кефи, в таверне вдруг собирались люди и устраивали праздник с танцами. Мне вспомнилось утро первого сентября, когда Даниэлла оставила меня одного в домике, а сама отправилась к себе рисовать. Я помню, как у меня заплетались ноги, когда я шел к таверне, а сердце билось так сильно, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди. Я думал, что заболел, мне хотелось позвать врача, но Теологос улыбнулся, налил коньяку и сказал: «С тобой все в порядке, Тома. Ты просто влюбился».

–  Ти ехис? – Теологос, прищурившись, посмотрел на меня.

–  Тома! – закричала мне с кухни Деметра. – Сколько нужно яиц в бешамель, чтобы приготовить мусаку?

– Секундочку, – ответил я и снова повернулся к Теологосу.

Я чувствовал, как ярость от унижения волной охватывает меня. Я был готов сорваться и заорать, брызгая слюной. Я изо всех сил старался оставаться спокойным и сосредоточиться на том, что мне надо сказать. Все это мы обсудили с Даниэллой заранее. Я потребую деньги назад, пригрозив всем на острове рассказать о том, как он со мной поступил. Кроме того, я разрываю договор и выхожу из игры. Немедленно!

–  Тома! – воскликнул показавшийся из кладовки Мемис. – Картошка кончилась! Что мы теперь будем делать?

Я пропустил его вопрос мимо ушей и произнес:

– Теолого, я хочу, чтобы ты вернул мне деньги.

– Что?..

– Из недели в неделю ты просил меня дождаться кануна Преображения. Из недели в неделю мы выходили в ноль. Прибылей нет! Ты меня просил подождать! И вот прошлой ночью ты заявляешь, что мы заработали всего сорок четыре тысячи! – Я понимал, что теряю самообладание и говорю все громче. – Даже Петрос и Алекос заработали по шестьдесят-шестьдесят пять тысяч! Ты сказал, что они врут. Ты что, совсем меня за идиота держишь, мал ака?! – заорал я.

Это было жутким оскорблением. Нет ничего хуже и страшнее, чем обозвать грека онанистом. Теологос бросил веревку и вскочил. Его лицо налилось кровью. Он схватил меня за горло. В ту же секунду к нему бросились Мемис, Даниэлла и Деметра и принялись его оттаскивать. Сара и Мэтт расплакались от страха. Даниэлла наклонилась и заключила их в объятия.

– Чего ты хочешь, Теолого?! – кричал я. – Убить меня?! Как того фашиста?

Кровь отхлынула от лица Теологоса. Он перестал вырываться из рук Мемиса и Деметры.

На дороге остановилась группа иностранных туристов в соломенных шляпах с пляжными подстилками и надувными игрушками. С любопытством, правда не понимая ни слова, они выслушали тираду на греческом, которую я бросил в лицо Теологосу.

– Я выхожу из игры! – орал я. – И чтоб вернул мне все деньги, все сто пятьдесят тысяч, а если у меня их завтра не будет, – я уже не задумывался над тем, что кричу, – я пойду в полицию!

Вдруг повисла полнейшая тишина.

Туристы, перешептываясь, двинулись дальше, время от времени оглядываясь на нас.

Теологос посмотрел на Мемиса, потом перевел взгляд на меня.

– Кто тебе рассказал? – спросил он. – Кто тебе рассказал о фашисте?

– Это ни для кого не секрет, – быстро ответил я.

– Что я там был?

– Возможно, – помедлив, ответил я.

Теологос посмотрел на Даниэллу и детей.

–  Тома, ты треплешься, а сам толком ничего не знаешь! – Я видел, что он снова начинает закипать. Его лицо опять покраснело. – Тот человек был настоящим чудовищем. Ты знаешь, что он с нами творил? Он заслуживал…

Неожиданно из-за угла таверны выбежали Савас и Ламброс.

– Мы нашли помидоры! – кричали они.

Я уставился на подростков. Для меня они по-прежнему оставались маленькими мальчиками, практически сыновьями.

– Хорошо, – повернувшись к ним, бросил Теологос.

Кровь медленно отхлынула от его лица. Он глубоко вздохнул, поднял с земли канат и принялся поглаживать его конец, обмотанный скотчем. Наконец спокойным голосом Теологос произнес:

– Ладно. Я верну тебе деньги.

Я ничего ему не ответил.

– Пятьдесят тысяч сейчас, – добавил он, – остальное завтра. – Теологос помолчал. – Договорились?

Приступ гнева прошел, и неожиданно я почувствовал холод и такую слабость, что мне показалось, я вот-вот упаду.

– Ладно, – ответил я.

– Слушай, – продолжил Теологос, прочистив горло, – я не могу сегодня выйти на работу в таверне. У меня большая группа туристов – их надо везти на остров Лерое.

Я вернусь только поздно ночью. Через полчаса меня будут ждать в Скале. Ты не можешь остаться и помочь? Хотя бы сегодня.

–  Тома, – умоляюще посмотрела на меня Деметра.

Пожалуйста, – попросил Теологос.

Я не смел поднять глаза на Даниэллу. Я и сам не верил в то, что собирался сейчас сделать. Однако я глубоко вздохнул и кивнул.

– Ладно, – произнес я, – но только сегодня.

Деметра сверкнула в улыбке золотыми коронками.

Лицо Мемиса оставалось бесстрастным. Мальчики, смущенно улыбаясь, пытались понять, что между нами произошло.

– Спасибо, – промолвил Теологос.

Я посмотрел на него.

И ничего не сказал.

Последний рабочий день

– Ты с ума сошел, – заявила мне Даниэлла, как только мы остались наедине.

– Я не могу вот запросто взять все и бросить, – ответил я. – Подвести Деметру, мальчиков, Мемиса. Им нужна помощь. И время, чтобы найти мне замену.

Это их сложности. Ты им ничего не должен.

– Они не Теологос, – возразил я.

Когда дело двигалось к вечеру и мы готовили ужин, из-за мыса показалась огромная черная трехмачтовая яхта, настоящая шхуна, с убранными темными парусами. Она величественно замерла посередине бухты, встав на якорь примерно в трех сотнях метров от берега.

Мы долго-долго на нее смотрели, ожидая, что кто-нибудь выйдет на палубу и спустит шлюпку, однако так никто и не показался. На яхте не было видно ни одной живой души. Она казалась покинутой, безмолвной и загадочной, словно черный монолит в фильме «Космическая одиссея 2001 года».

Через некоторое время мы махнули рукой на корабль и вернулись к делам. К тому моменту, когда стемнело, мы полностью забыли о яхте, скрывавшейся теперь во мраке.

Стоял субботний вечер, и в таверне снова было полно народу. Несмотря на обилие посетителей, я все-таки выкроил момент и вышел наружу покурить, встав в тени на некотором удалении от света, падавшего из окон обеденного зала.

Я стоял и прислушивался к собственным чувствам. С одной стороны, я ощущал огромное облегчение, что скоро с работой будет покончено, а с другой, меня снедала дикая обида и разочарование. В этот момент из тьмы со стороны пляжа вышла очень красивая девушка примерно двадцати лет. Ее кожу покрывал темный загар. У нее были длинные прямые черные волосы, поблескивающие карие глаза и родинка в уголке рта. Вслед за ней появился привлекательный мужчина средних лет в белом костюме и с сединой на висках. Насколько я мог судить, он приходился девушке любовником.

– Привет! – обратилась ко мне девушка. Она говорила с мягким французским акцентом. – Вы меня помните?

– Конечно, – соврал я.

– Отлично, – улыбнулась она. – Я никак не могу забыть вашу таверну. – Помолчав, она с воодушевлением продолжила: – Я кое-что хотела спросить. Я собираюсь завтра с друзьями прийти на ужин. Вы не могли бы приготовить ваши коронные блюда. Ну, знаете, курятину с огурцами по-китайски и курицу в карри?

Вдруг я ее вспомнил, вспомнил родинку в уголке рта и компанию, с которой она к нам наведалась в начале лета. Пятнадцать студентов из Франции…

– Было очень вкусно, – оглянулась она на своего спутника и снова повернулась ко мне. – Ну как, договорились? На завтрашний вечер? Нас будет восемь человек.

Ее глаза, в которых отражался падавший из таверны свет, горели огнем и были полны ожидания. Я ненавидел себя за то, что мне предстояло ей сказать.

– Простите, но сегодня у меня последний день.

– Что вы имеете в виду?

– То, что сказал. С завтрашнего дня я здесь больше не работаю.

– Почему?!

– У меня… у меня возникли разногласия с владельцем. Моим компаньоном. Я уезжаю.

– А вы не могли бы остаться всего на один вечер?

Неожиданно она преобразилась. Передо мной стояла расстроенная маленькая девочка.

– Это невозможно. Прошу меня простить.

Мужчина придвинулся ко мне поближе:

– Извините, я не хотел вмешиваться, но эта юная леди – моя дочь. Завтра у нее день рождения. Вчера вечером я сказал, что она может его отпраздновать где захочет. Она выбрала эту таверну. Мы специально ради этого сюда приплыли. С Миконоса. Это моя яхта. – Он махнул рукой в сторон}’ шхуны, мачты которой едва просматривались на фоне звезд. – Так что, – продолжил он, – если бы вы могли изменить свое решение…

В этот момент Даниэлла с детьми пришли поужинать. Я увидел, как они остановились на дороге и смотрят на меня. Я не испытывал ни малейших иллюзий на счет того, что меня ожидало. Сегодня я согласился поработать ради мальчиков и Деметры. Завтра – ради этой девушки. Послезавтра появится кто-нибудь еще. Ужасно ныли ноги. Меня ждала семья…

С того самого вечера я рассказал эту историю очень многим. Всем им хотелось услышать от меня одно: я согласился остаться. Всего лишь еще на один вечер ради девушки, у которой был день рождения. Даже Даниэлла, которой я поведал обо всем несколько мгновений спустя, изумленно воскликнула: «Ты отказался?!»

Да, я отказался. Я не мог поступить иначе. Резерв иллюзий и самообмана был исчерпан. Прекрасный сон подошел к концу.

Я рассказал девушке и ее отцу все: о том, как Теологос целое лето меня обворовывал, как он прикарманил выручку за первый вечер, когда я устроил отвальную для уезжающих друзей. То же самое случится с деньгами, которые она заплатит за празднование своего дня рождения.

– Я так больше не могу, – подытожил я. – Мне очень жаль.

Девушка было снова принялась меня упрашивать, но отец остановил ее, коснувшись руки.

– Я понимаю. – Он протянул мне ладонь для рукопожатия.

Девушка улыбнулась мило и печально, после чего они с отцом развернулись и исчезли в тени тамарисков.

Последние события

Следующим вечером мы с Даниэллой и детьми отправились в Скалу, чтобы купить билеты до Ретимно и поужинать вместе – впервые с того самого дня, когда я вышел на работу в «Прекрасной Елене».

Днем мы рассказали Стелиосу и Варваре о том, что случилось между мной и Теологосом. Они покивали, и Стелиос произнес:

–  Кс еруме, Тома. Мы знали. Но что мы могли сделать? Ты должен был обо всем узнать сам.

Нам было очень тяжело расставаться с мальчиками, Деметрой и Мемисом. Однако в таверну снова набилось много посетителей, которых надо было поскорее обслужить, а где-то поблизости ходил Теологос, поэтому прощание было коротким. Я обещал Савасу и Ламбросу, что скоро приеду их навестить.

–  С игура, – кивнули они, – конечно.

Забрав у Теологоса остаток суммы, я подавил в себе порыв протянуть ему руку, осознав всю нелепость подобного жеста и не желая больше дотрагиваться до этой грубой лапы, будто бы высеченной из камня.

Несколько секунд мы глядели друг на друга. Теологос впился острым взглядом в мои глаза, словно хотел спросить о чем-то, а потом я развернулся и пошел прочь, на ходу засовывая деньги в карман.

Я все удивлялся, отчего Теологос так быстро мне уступил и вернул деньги. Своим недоумением я поделился с друзьями в Скале.

Кристос рассмеялся. Мы как раз сидели в кафе и выпивали перед ужином. За столиком собрались мы с Даниэллой и детьми, Кристос, Лили, Магнус, Анна, Йенс и Никос – пенсионер-американец греческого происхождения, примерно шестидесяти лет, который вернулся на Патмос, после того как все лето гостил в Америке у друзей. Он с большим интересом и удовольствием выслушал мою историю. Когда я закончил, он закурил сигару, но так ничего и не сказал.

– Ну, разумеется, он вернул тебе деньги! – воскликнул Кристос. – Он испугался полиции.

– А что полиция могла ему сделать? – удивился я. – У меня ведь не было разрешения на работу! Вся затея была совершенно нелегальна.

– Правильно, но в полиции тебе пока разрешили трудиться. Правильно я говорю? Значит, любому дураку ясно, что у тебя есть связи. Может, в ЦРУ?

– Да нет же!

– Не важно. – Он с пониманием на меня посмотрел. – Так или иначе, твоя угроза напугала Теологоса.

– А о Теологосе не переживай, – вставила Лили. – Он же тебя еще обкрадывал, когда закупал продукты. Все эти деньги он оставил себе.

– А ты что, не потребовал вернуть их назад?

Я снова почувствовал, как у меня внутри все скрутило от унижения и обиды.

– Нет, – терпеливо ответил я, – откуда мне знать, сколько именно он прикарманивал. Я бы ничего не смог доказать. Кроме того, мне просто хотелось побыстрее покончить с этим.

Повисло молчание. Официант принес напитки.

– Значит, это он убил фашиста? – обратился ко мне Магнус.

– Возможно.

– О чем речь? – с гнусавым американским выговором поинтересовался Никос, зажав в зубах сигару.

Мы дружили с Никосом уже много лет. Все началось с того, что, познакомившись в Ливади, мы довольно быстро обнаружили, что Никос знал моего отца.

Никос родился на Патмосе где-то в тридцатых годах, но подростком уехал с острова, чтобы заработать денег за границей. Так поступали многие молодые люди, среди которых был и Теологос. Прожив сорок лет в Америке, Никос ушел на пенсию и вернулся на Патмос. С собой он привез немало денег, которые накопил, пока работал в ресторанном бизнесе – главным образом официантом. Он являлся типичным образчиком американца, добившегося успеха, – во рту вечно дымилась сигара, а седые волосы были аккуратно зачесаны назад волнами по моде пятидесятых годов.

Когда Никос упомянул название дорогого вашингтонского ресторана, в котором он работал и который часто посещал мой отец с друзьями и подругами, я спросил, не знал ли он часом Джорджа Стоуна. «О господи! – воскликнул Никос. – Мистер Стоун! Ну как же его не знать?! Так это ваш отец? Боже! Я ведь его постоянно обслуживал!»

Мы тут же стали приятелями, а наше знакомство явилось еще одним доказательством того, что мой выбор Патмоса отнюдь не являлся счастливой случайностью. За долгие годы я не раз обращался к Никосу за советом, когда мне приходилось принимать важные решения, и очень жалел, что не попытался связаться с ним перед этой авантюрой с Теологосом. Впрочем, наверняка бы он стал меня предупреждать и отговаривать, как другие; я бы пропустил его слова мимо ушей, и результат в конечном счете был бы все равно один и тот же.

– Никто не знает, кто именно застрелил фашиста. Естественно, кроме тех людей, кто был в том доме, – продолжил Никос, – а эти люди держат рот на замке. О том, что на самом деле произошло, и кто участвовал в операции, ходят самые разные истории. – Он помолчал. – По большей части отвратительные. За такое убивали.

Никос обвел взглядом присутствующих.

Вы даже представить себе не можете, что тогда здесь творилось. Я этого никогда не забуду. Еды не было. Немцы полностью нас отрезали от остального мира. Народ в поисках пищи рыскал по холмам, ел крапиву. Люди от голода падали замертво прямо на улицах. Я помню, как моя тетя Зоя… – Он покачал головой. – А теперь представьте этого сукиного сына, немецкого капитана, его звали О-Тромер осУжасный. Он ходил гоголем по порту, и если на него не смотрели, – а у него были свои представления о том, как на него можно смотреть, а как нельзя, – этот ублюдок доставал пистолет и стрелял в провинившегося. Простите, я не выбирал выражений. – Повернувшись к Даниэлле, он кивнул на детей.

– Ничего страшного, – промолвила она.

Никос посмотрел на меня:

– Ты ведь был в том месте, откуда Теологос родом? На А гхиос Ник о лас?

Я кивнул. Мне и вправду доводилось разок там бывать. Я как раз собирал материал для книги об острове. Я был потрясен царящим там запустением и силой ветра, дующего с моря, который, казалось, может тебя подхватить и унести. Я стал расспрашивать старого крестьянина о маленькой церквушке, которая словно сама собой выросла на скалистой почве. «Она очень старая», – сказал старик-крестьянин. Когда я поинтересовался, сколько ей лет, крестьянин покачал головой: «Очень, очень старая! Древняя! Ее построили очень давно. – Он замахал руками. – Про Христу. До Христа!»

– Я говорил, что мы были отрезаны от мира, – повернулся к норвежцам Никос. – Патмос был отрезан, Греция была отрезана, но… Даже сегодня мы радуемся, когда нам удается вырастить там хотя бы один куст помидоров. Посмотрите на тамошние растения! Все изогнутые, кривые, потому что постоянно дует ветер и не хватает воды. Ужас!

Он раскурил потухшую сигару.

– Людям жилось очень тяжко. Даже после войны. Потому я и уехал. Бедность?! Вы не знаете, что такое бедность! От нее никак не избавиться. Она словно проедает в тебе дыру. Вот о чем надо помнить, прежде чем называть людей ворами. И убийцами.

– Но Теологос мог находиться в том доме, – возразил Магнус, – когда убили фашиста.

– Ага. Я, между прочим, тоже мог там оказаться, – поглядел на него Никос.

Мы во все глаза уставились на него.

– Но меня там не было. – Он улыбнулся и, чуть прикрыв глаза, повернулся ко мне: – Знаешь, ты точная копия отца. Никогда не считал сдачу. А это огромное искушение, Тома. – Он взглянул на остальных. – И при этом мистер Стоун оставлял щедрые чаевые. Очень щедрые!

Работа по строительству нового причала в Скале была завершена, и город теперь кишмя кишел туристами. Народу было ничуть не меньше, чем в субботний вечер на Таймс-сквер. Пока мы выпивали, в залив вошел большой круизный лайнер, усыпанный тысячами огней от носа до кормы, напоминая огромный рекламный щит из тех, что можно увидеть на Бродвее. Чем ближе он подходил, тем сильнее мы ощущали себя маленькими.

Я подумал о Хоре, о том, сколь заброшенной и покинутой она мне показалась в первый день моего приезда. Как-то раз я увидел копию картины на стене монастырской часовни. Оригинал, видимо, принадлежал кисти монаха и относился к XVII веку, когда на остров волна за волной накатывали захватчики. На картине была изображена грозная армада венецианских судов (под командованием Франческо Морозини, того самого, кто впоследствии разрушил Парфенон), атакующая беззащитные торговые корабли жителей Патмоса.

Народная песня примерно того же времени рассказывает нам об этом набеге и разорении, которому был подвергнут остров. «Высадилось семь тысяч, – поется в ней, – чтобы остаться здесь всего на три часа… но эти собаки, не признающие никаких законов, провели здесь три дня! Реками текло масло, повсюду была разбросана пшеница, а улицы залиты вином…»

Теперь, однако, жители Патмоса встречали пришельцев во всеоружии. Вдоль набережной выстроились автобусы, лодки, такси, моторные баркасы, они готовы были доставить туристов куда угодно – только обратись. Каждым летом открывалось все больше новых ресторанов, кафе, закусочных, кондитерских, сувенирных и ювелирных лавок, рядом с которыми располагались гостиницы и пансионы. Сдавались в аренду мотоциклы самых разных размеров и мощности. А вместе с ними и машины. И лодки. И виллы. Таким образом, теперь, когда пресыщенные пришельцы, груженные добычей, возвращались на корабли, чтобы оставить остров, ощутимые потери несли уже их кошельки. Нынче жители Патмоса грабили пришельцев. По крайней мере, так казалось мне…

Мы с Даниэллой и детьми попытались найти местечко, чтобы поужинать, но это оказалось практически невозможно. Даже маленькие таверны, укрывшиеся на дальних глухих улочках Скалы, были забиты народом. Мы все-таки сумели отыскать столик в большом ресторане радом с портом. Обслуживали нас ужасно медленно, а заказанные блюда оказались чуть теплыми. Однако что за наслаждение – просто сидеть и ждать появления официанта, а потом есть то, что приготовил не ты сам, а кто-то другой. И плевать, что вкус не ахти! Должен сказать, что я оставил щедрые чаевые – не для того, чтобы произвести на кого-то впечатление, а из чувства искреннего участия.

О том, чтобы найти такси и доехать до Ливади, не могло идти и речи. Как раз прибыл пассажирский паром с большой земли, который собирался причалить сразу же после отплытия круизного лайнера. Лили, Магнус и Анна оставались в городе – им еще предстояла встреча с друзьями, так что мы с Даниэллой решили попробовать найти лодку. К счастью, в Скале мы встретили одного из ливадийских рыбаков, Подитоса, который как раз собирался домой, поэтому мы договорились, что он нас подвезет.

Когда к нам подбежала Лили, сжимая в руках блокнот, мы уже стояли на краю причала для рыболовецких судов.

– Том, секундочку! – Она остановилась и замолчала, чтобы перевести дыхание. Наконец она проговорила: – Понимаешь, так получилось, что… Одним словом, прошлым вечером у нас с Мемисом состоялся серьезный разговор. Мне кажется, он не готов ехать со мной в Осло. Скажем так, я это знаю. Для него это слишком серьезный шаг. Ты можешь лишь подвести лошадь к воде, а вот заставить ее пить… Одним словом… – она взяла на изготовку ручку, – я хочу ему это все объяснить. Как будет по-гречески «Я свободна, ты свободен»?

Мы с Даниэллой переглянулись, и я медленно, чтобы Лили успела записать, произнес:

–  Эго имэй эл ефтери, эс иисэй эл ефтерос.

– Спасибо, – поблагодарила она и смущенно улыбнулась. – Наверное, так будет лучше.

Когда мы вышли в море, я не мог не вспомнить тот июньский вечер, когда Теологос встретил нас у парома и повез на своей лодке в Ливади. Тогда все только начиналось. По выражению глаз Даниэллы я догадался, что она думает о том же самом. Она улыбнулась и коснулась моей руки.

Обогнув мыс и оказавшись в бухте Ливади, мы увидели «Прекрасную Елену», в которой ярко горел свет. Над водами разносились звуки музыки из автомата. Посреди бухты по-прежнему стояла на якоре черная шхуна.

Подитос не отличался особой разговорчивостью, однако, когда мы причалили к каменному пирсу, он, вздохнув, пробормотал: «Эх, Тома!» – и заключил меня в объятия.

Попрощавшись с нами, Подитос пошел по пляжу прочь. Мы с Даниэллой стояли и смотрели на «Прекрасную Елену». В таверне было полно народу. До нас доносились звуки музыки и гомон посетителей. Я видел, как их обслуживает Теологос. Через его плечо было переброшено извечное полотенце. Мне также удалось разглядеть молодую француженку и ее отца. Они сидели с друзьями за двумя составленными вместе столами и праздновали день рождения. Мы могли различить взрывы их смеха.

Я и Даниэлла стояли прямо у пирса, у самой кромки моря. Так получилось, что практически на этом месте девять лет назад мы попытались погулять по воде. Неожиданно тот вечер предстал передо мной со столь беспредельной ясностью, что даже вернулись пережитые тогда ощущения…

В то время таверна напоминала сумасшедший дом. Музыканты, входившие в состав оркестра, были из Ливади, но с тех пор они давно уже занимались другими делами. Кто-то стал отцом, кто-то начал строить лодки. Так вот, оркестр играл на сцене, а на пляже привычно выстроились импровизированные столики и скамейки, сооруженные из цементных блоков, бочек и досок. Вездесущий Теологос был раздет до майки, а лицо и грудь у него блестели от пота. Он разносил тарелки, давал сдачу, помогал Елене на кухне, а его маленькие сыновья и родственники Елены, приехавшие с большой земли, сновали среди пирующих, число которых, даже в те далекие времена, было не меньше, а то и больше сотни человек.

Весь предыдущий месяц я наблюдал за Даниэллой издалека, не находя в себе мужества подойти к ней в Скале или наведаться в крошечный домик у маленькой бухточки рядом с портом, чтобы пригласить ее на свидание. Но я все это многократно обсуждал с друзьями. Я вел себя как четырнадцатилетний подросток перед первым школьным балом: с одной стороны, напускная храбрость, а с другой – снедающий страх оказаться отверженным.

В частности, я делился своими мыслями и мечтами с Алики и ее мужем Андреасом – архитектором из Афин. Они мне очень сочувствовали, но со временем, как впоследствии Алики мне призналась, я им надоел своей нерешительностью и неспособностью перейти от слов к делу. Поэтому, как только они узнали, что я буду на праздновании Преображения, они взяли на себя непростую задачу уговорить бедную Даниэллу, которая вела отшельнический образ жизни, пойти вместе с ними, практически пообещав, что в случае ее согласия они купят у нее две иконы. Они не поделились своими планами ни с ней, ни со мной.

Явившись на праздник, я с ужасом увидел, что с ними за столом сидит Даниэлла. Алики быстро подвинулась, одновременно чуть не спихнув со скамейки Андреаса. Таким образом, единственное свободное место оказалось рядом с Даниэллой.

Мы сидели на скамейке, прижатые друг к другу, и разговаривали, вернее, громко кричали, силясь переорать музыку. О чем мы тогда беседовали, у нас с Даниэллой совершенно вылетело из головы. Запомнилось только одно, мы на протяжении нескольких часов не умолкали ни на минуту, общаясь только друг с другом на дикой смеси английского и французского языков. Кажется, мы практически ничего не ели, но при этом выпили немало рецины.

То, что последовало за этим, среди присутствовавших в тот день на празднике стало легендой. Алики и по сей день любит об этом поговорить, причем настаивает, что идея первой пришла в голову Андреасу, а я же утверждаю, что все придумал сам. Я был опьянен близостью Даниэллы, очарован воркующим французским выговором, пленен миндалевидными глазами, золотисто-каштановыми волосами, грудью, сокрытой лишь тонкой тканью блузки. Лифчика Даниэлла не носила. Так вот, мне кажется, именно я сказал, что если на этом острове, где творились чудеса и ниспосылались откровения, может настать тот миг, когда человек будет в состоянии пройтись по воде как посуху, то этот миг наступил.

Неважно, кто произнес эти слова, главное, что Даниэлла с этой мыслью тут же согласилась. «Да, – кивнула она, – мне тоже так кажется», и в этот момент я понял, что пропал – я был по уши в нее влюблен.

Мы вдвоем встали и не шибко твердой походкой направились в сторону моря. Алики и Андреас принялись рассказывать окружающим, что мы собираемся делать, и к тому времени, как мы добрались до воды, оркестр успел замолчать, а вокруг нас собралась толпа зевак, которые кричали что-то подбадривающее. Среди собравшихся был и Теологос, хлопавший вместе со всеми в ладоши. Его лицо сияло от удовольствия – вечер удался на славу. Даже Елена вышла из своей крепости, желая узнать, что происходит.

Я стоял и держал за руку женщину, которую любил, но еще ни разу не поцеловал, слушал ритмичное хлопанье в ладоши и пение окружавших нас людей и от этого словно парил над землей. На мгновение у меня мелькнула безумная мысль, что у нас все получится.

Даниэлла посмотрела на меня, сжала мне руку, и я понял, что она разделяет мою уверенность. Потом мы шагнули в воду, поверхность которой в эту тихую, безветренную ночь напоминала черный мрамор.

В этой части пляжа, сразу же возле маленького пирса, располагался док для рыбацких лодок, а дно было покрыто камнями самых разных форм и размеров. Все они были скользкими.

Нам с Даниэллой удалось сделать по дну несколько шагов, после чего мы, хохоча и схватившись друг за друга, рухнули в воду. На поверхность выплыли мои сигареты и греческие банкноты, которые я чуть раньше наотрез отказался на время отдать Алики. Под гром аплодисментов мы вышли из моря. К телу липла мокрая одежда.

Вполне естественно, нам надо было обсушиться, и опять же вполне естественно, Алики настояла на том, чтобы я отвел Даниэллу в свой маленький домик на холме.

Алики с Андреасом даже прошли с нами большую часть пути, чтобы убедиться, что мы действительно доберемся до домика.

Оказавшись в спальне, я снял майку, Даниэлла блузку. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Она протянула ко мне руки, мы обнялись, одновременно чувствуя холод и жар, и упали на кровать, где я впервые познал вкус ее губ.

Теперь мы стояли на том самом месте, где девять лет назад зашли в воду, и смотрели на Теологоса и его таверну.